ПИСЬМА ИЗ ПРОШЛОГО

Александр Мамырин

Письма земского врача

Мой дед Александр Иванович Мамырин умер в 1919 году на тридцать третьем году жизни, когда отцу моему, его единственному ребенку, было три месяца. Через полвека, когда я достаточно повзрослел, чтобы оглянуться в прошлое, выяснилось, что все наследие деда состоит из пары пожелтевших фотографий. Мой отец ничего не знал, даже обстоятельств его смерти, бабушка тоже ничего не «знала», что-то скрывалось, что-то умалчивалось — времена были темные...

Известно было, что он окончил сначала математический, а потом и медицин­ский факультеты Императорского Московского университета. Совсем недавно я наткнулся в Интернете на информацию об университетском выпуске 1913 года, увидел в списке фамилию деда, кликнул на нее — и увидел неизвестный нам студенческий портрет Александра Ивановича. Но тщетно вглядывался я в его фотографии, пытаясь понять, что он был за человек.

Бабушка Анна Сергеевна, овдовев, вскоре вышла замуж снова, и отчим воспитывал приемного сына как родного. После окончания медицинского факультета 2-го Московского государственного университета (образованного из Московских высших женских уурсов) она работала в детской больнице в Саратове, последние десятилетия — главным врачом. Когда она умерла, исчезла последняя возможность узнать реальную историю жизни и смерти деда. После бабушки осталась одна интересная вещь — серебряный блокнот с надписью: «На память дорогому доктору А. И. Мамырину отъ сослуживцевъ 7-го Ванского отряда В. З. С. Кавказский фронт 1914—1917 г. г.» — и длинный список имен. Значит, он был военным врачом, что подтверждалось его униформой на одной из фотографий. Я долго пытался узнать, что такое В. З. С., и, только прочитав воспоминания дочери Л. Н. Толстого Александры Львовны, выяснил, что это Всероссийский земский союз помощи больным и раненым воинам, где она самоотверженно работала медсестрой в том же 7-м отряде В. З. С., что и мой дед. И все же этого было мало, чтобы увидеть в нем реального человека. Какой он был, что любил, что ненавидел? Что от него унаследовал его сын Борис?

Борис Александрович прожил долгую жизнь, стал выдающимся физиком, членом-корреспондентом Российской академии наук. Он был замечательным человеком с чудным чувством юмора, талантливым ученым и блестящим лектором. Он любил и понимал музыку и сам играл на множестве инструментов, прекрасно знал литературу и всем дарил стихотворные поздравления. Но он никогда не увидел этих писем и никогда не узнал, каким интересным человеком был его отец.

Как свет далекой звезды, спустя почти столетие, пришли ко мне письма моего деда. Вдали от России меня нашла совсем незнакомая мне родственница, бабушка которой бережно хранила письма любимого, рано погибшего брата, адресованные родителям, брату и ей. Хранила, но в советские годы никому не показывала, ибо о непролетарском и некрестьянском происхождении лучше было лишний раз не упоминать. После ее смерти понадобились еще годы, чтобы ее сын наконец разо­брал ее архивы и обнаружил письма Александра Ивановича.

Неожиданно в мою жизнь вошел интереснейший человек, непринужденно рассказывающий о своей «обычной» удивительной жизни, всем сердцем любящий свою семью и в то же время готовый один уехать в глубинку работать земским врачом, умеюший сохранять чувство юмора в самых мрачных и опасных условиях, когда того и гляди «...нарвешься на штык какого-нибудь „товарища-красногвардейца“».

Нечасто из писем незнакомого человека так рельефно вырисовывается его характер, его личность и далекая ушедшая эпоха России начала XX века.

А. Б. Мамырин

Лондон 2012 г.

1

Березовка 5. IX. 1913 <Брату Николаю>

Сейчас получил твое письмо, и, так как есть свободное время, а заниматься не хочется, решил пописаться о своем житье-бытье.

Как я уже писал тебе из Елисаветграда, я назначен в Березовку, замещать ушедшаго врача (так как врача нет, то возможно, что я надолго застряну здесь, несмотря на свой чин запасного врача; не знаю — радоваться этому или печалиться?). Березовка — это самый южный участок уезда и, кажется, наказал его Бог, самый глухой. Достаточно сказать, что почта ходит два раза в неделю (четверг и воскресенье), от железной дороги — 19 верст (ст. Новый Буг). Село большое, тянется, если не врут крестьяне, верст на семь, по обоим берегам паршивой почти пересыхающей летом речонки. Относительно красот природы здесь не взыщите: лесов ни здесь, ни по всей округе, нет и помину; садов тоже нема; речка, как я уже сказал, гадость. Впрочем, в 6-ти верстах протекает Ингул, там, говорят, хорошее купание. Все общественные учреждения, т<о> е<сть> церковь, волостное правление, земская и церковно-приходская школа, амбулатория — все это находится в центре. Здесь же лавки, пивная и мой домик. Крестьяне живут сравнительно с нашими губерниями много чище и богаче (впрочем, пока я бывал сравнительно в немногих домах, так что боюсь делать легкомысленные выводы). Население — нечто вроде хохлов, но язык не чисто малороссийский; есть, кажется, помесь с молдаванами. Здесь ведь не Малороссия, а Новороссия (между прочим, одна часть Березовки называется Молдаванщиной). Объясняюсь с пациентами без труда, хотя пришлось усвоить некоторые словечки, напр<имер>: чухается вместо чешется, оцэ вместо да, и еще кое-что (шишка по местному называется гулька). Редко лишь какая-нибудь бабенка затараторит быстро, натрещит, я ни черта не пойму и лишь разведу руками, а потом и я, и она расхохочемся. Но это — единичные случаи.

Судя по статистическому календарю нашего земства, мой участок — самый маленький, как по числу жителей (10 тысяч в 1912 г.; может быть и несколько больше), так и по площади (зато он несколько вытянут, и Березовка сравнительно в стороне от центра). Должно быть, добрую половину населения моего участка, если не больше, составляют жители Березовки. Этим я очень доволен, так как при желании можно наблюдать больных интересных на домах, что я и начинаю делать. Вообще, если не заленюсь, можно не дурно поставить дело; я мечтаю всю Березовку сделать своей клиникой. Но пока, конечно, слишком рано говорить об этом. Прием в амбулатории ежедневный, кроме суббот; суббота — наш праздник, если не увезут куда-нибудь к больному на дом (кроме суббот только четыре дня в году свободны от приемов: два дня Рождества, и два дня Пасхи). Пока приемы идут небольшие (уборка хлеба) — 35—50 чел<овек>; я принимаю сравнительно медленно — с 9 ¹/₂ до 1—3 ч<асов>. Осенью приемы будут вдвое больше, но к этому времени я, думаю, научусь принимать попроворнее. Пока дело идет гладко, особенных затруднений не встречается. В случае сомнений — ставлю какой-нибудь шаблонный диагноз, и назначаю невинное лечение, напр<имер,> в глазных часто фигурируют блефарит и конъюктивит, в кожных — экзема. Впрочем, у меня в участке сравнительно много трахомы (много старинных больных, леченных прежними врачами, так что диагноз этот верен). Такие, чисто медицинские подробности работы я пишу тебе потому, что, надеюсь, ты прочитаешь это письмо Володе Смирнову. Он уж пусть извинит меня, что ему я пока не буду писать подробностей о своей жизни, — пусть он войдет в мое положение: ведь совершенно одинаковые письма с жизнеописанием (и письма очень пространные!) мне приходится писать в пяти экземплярах. В конце концов это же ведь невыразимо скучно, поэтому я письмо к нему соединяю с твоим.

2

11. IX <Брату Николаю>

Регулярных объездов участка здесь нет. Выезды мои могут быть лишь экстренными — на неправильные роды, кровотечение смертельное и т. д. Насколько часты будут такие вызовы — не знаю. Акушерка моя говорит, что вызовы врача на роды здесь крайне редки, даже акушерку редко зовут. 9-го я писал об этом нашим в Липецк и точно сглазил: в ту же ночь (в 2 ¹/₂ ч.) меня разбудили с приглашением к «умирающей» якобы роженице, первородящей, крестьянке из соседней экономии (верст 7—8). Роды будто бы тянутся третий день. Я страшно взволновался, так-как положение создавалось бамбуковое. Забрали мы с акушеркой инструменты — щипцы, крантокваст, — и все прочее, и поехали. Ей-то ничего, конечно, дело привычное, а я ехал точно на виселицу. А между тем — роскошная лунная ночь, очень хорошие лошади (присланы хозяйкой экономии), покойный экипаж — все данные для того, чтобы наслаждаться прогулкой. Вообрази мою радость, когда мы въезжаем во двор экономии, а нам объявляют, что ¹/₂ часа тому назад благополучно родился ребенок, хотя шел неправильно (ягодичное положение). Нам осталось только познакомиться с хозяйкой экономии (она присутствовала на родах) и пойти к ней чай пить. А в 5 час<ов> мы уже «отбыли» домой. Я получил пятерку, акушерка тоже что-то получила. Привыкаю незаметно принимать деньги при прощаньи, точно я беру взятку. Возмущает меня это необыкновенно. Впрочем, наверное мне такие ощущения не часто придется испытывать, так как при обилии врачей я совсем не могу рассчитывать на частую практику, — в уезде, правда громадном, при 26 врачебных пунктах, всего с запасными и эпидемическими числится около 35 земских врачей. Но я об этом ничуть не жалею, будь она проклята эта частная практика; да и заработком своим я доволен. Сейчас пользуюсь бесплатной квартирой, так что квартирные — в барышах, будет с меня.

Об амбулатории больше нечего сказать. Сейчас у меня — эпидемия скарлатины, и довольно сильная; началась еще до меня. С открытием школ усилилась. Завтра обе школы закрываю (такое право предоставлено врачу). С этой эпидемией я немножко затрепался, так как крестьяне большей частью мои наставления в амбулатории только выслушивают, дома же большинство не выполняет, или в лучшем случае — выполняет очень несовершенно, напр<имер> вместо того, чтобы мазать зев, мажут язык, не берегут нефритиков, «просматривают» несколько дней гнойные истечения из ушей, чтоб их черт побрал! С холодными и горячими обертываниями совсем трудно иметь дело, хотя я и эти вещи пускаю в ход. Лишь незначительное меньшинство дает соответствующий уход. Поэтому необходимо бывать на местах; персонал свой посылать не хочется, — с какой стати я на них такую работу буду взваливать, да и права-то пожалуй не имею на это. И вот после обеда с 4-х до 6—7 час<ов> бегаю, а иногда разъезжаю, по хатам и грызу бестолковых отцов и матерей. Попутно иногда нахожу еле-еле считаемый пульс, недавно поймал резкую аритмию, — в таких случаях немедленно настегиваю сердце. Недавно был у 5-тилетнего мальчишки, который производил очень тяжелое впечатление; по словам родителей, не мог есть, все стонал. При исследовании оказалось, что у него весь рот и зев забит отвратительной вонючей дрянью — очевидно, ему мазали не зев, а губы, прополаскиванием тоже не занимались. Пришлось энергично спринцевать рот, и на другой день отец приходил и говорил, что мальчик ожил. Теперь он, кажется, идет на выздоровление, хотя у него — злостный otitis media (это у него, как раз, три дня была течь из ушей, и отец мне не сообщил, а я эти дни у него не мог быть). Вообще хотя эти часы трепки по хатам и утомляют порядком, но зато это — лучшие часы, когда твой труд не так бессмысленен, как в амбулатории; здесь часто буквально заставляешь жить человека.

Из других болезней, при амбулаторной работе, необыкновенно много приходят с чесоткой (Scabies); болеют, конечно, целыми семьями. Я прямо поражаюсь, до чего здесь распустили по селу эту гадость. Между прочим, здесь совершенно нет сифилиса; мне это особенно странно, когда вспоминаю Липецкое земство, где чуть не половину приема составляют сифилитики — разных периодов. А здесь за две недели работы у меня не было ни одного; была лишь одна баба с какою-то пустяковиной и с давно провалившимся носом.

Ну довольно о работе, попишу о «жизни». Вспомогательный персонал мой — фельдшер и фельдшерица-акушерка. Первый — лет 30—33, уж 10 лет работает по земствам и уже достаточно набил руку в земской медицине, чему я, конечно, очень рад. Полуинтеллигентный, пожалуй совсем не интеллигентный человек, довольно ленивый и, кажется, мастер выпить. Акушерка — с зелеными глазами, вдова лет 30, школу кончила три года тому назад и акушерской практики имела сравнительно немного, так как в большинстве случаев за эти три года замещала фельдшеров. Боюсь, что в трудных случаях я с ней пропаду. Особа, кажется, неглупая и, сравнительно с фельдшером, поразвитее. Отношения с персоналом я сразу установил совершенно товарищеские, разумеется и не думаю показать себя начальством; хотя первое время многое пришлось перестраивать на свой лад, пока главным образом в канцелярской части, так как официальные книги издавна велись черт знает как, а мне кассу необходимо было принять по книгам. И вот несколько дней пришлось провести за скучнейшей работой, перевернуть многое вверх дном. Пока от приемов, да от эпидемий у меня остается необыкновенно мало времени, а то и по амбулатории, по хозяйству надо будет кое-что переделать по-своему. Хотя в общем необыкновенно трудно проявлять инициативу в таком деле, которого ты никогда не вел; и только позднее начинаешь видеть дефекты ранее, до тебя заведенного порядка.

3

12. IX. 13 <Брату Николаю>

Как видишь, пишу тебе целую неделю. Сегодня поклялся окончить письмо, хотя не знаю — будет ли с кем отправить завтра письмо.

Со столом я устроился очень хорошо. За 15 рублей обедаю у учителя Земской школы — Бикус. Кормит меня мадам Бикус на убой, все три блюда, иногда больше, все очень вкусное. От Бикус же получаю по утрам сливки к кофе. На ужин — варю себе яйца, имею сыр, буду брать молоко, впоследствии заведу себе окорок. Чай пока варю себе в кофейнике, из Липецка мне выслали самоварчик, кажется, завтра его мне привезут. Прислуга — приходящая, убирает по утрам, приносит воду, ходит за сливками. Вообще с желудочной частью устроился хорошо.

Занимаю врачебную квартиру — отдельный домик в три комнаты, с кухней и передней. Для себя занял самую большую комнату, выходящую на улицу, в пять окон, пожалуй немного побольше нашего зала. Обстановки досталось немного: стол, четыре табурета, ведро и маленький эмалированный рукомойник с тазом. Лампу и зеркало купил себе в Елисаветграде, здесь купил подержанную железную кровать и новый матрац. Кажется, неизбежно еще придется покупать небольшой столик и хоть 3—4 стула. Остальные две комнатки служат мне гардеробом, кладовой, вообще — черные комнаты. Обстановки хорошей заводить не собираюсь, так как не думаю очень долго сидеть в этих краях.

Общество здешнее, кроме моего персонала, о котором я уже говорил, очень немногочисленно: учитель и три учительницы Земской школы, две учительницы Церковно-Приходской школы, два священника и три псаломщика. Самые интеллигентные и интересные — супруги Бикус (она — одна из учительниц, он — учитель). Мадам Бикус — лет 28-ми, пожалуй смазливенькая, по-видимому с претензиями на здешнюю царицу общества. Муж ее — лет 40, медведь и увалень; оба, кажется, люди не глупые, сравнительно интеллигентные и симпатичные, так что, пожалуй, я к ним попал очень удачно. Об учительницах ничего не могу сказать, хотя с двумя из них гулял несколько раз в лунные вечера. Впрочем, одна из них, кажется, довольно симпатичная; она чем-то напоминает Шурочку Ядрову, хотя гораздо худее. С батюшками познакомился по делам; оба молодые, между собой грызутся, как собаки, вражда непримиримая. Кажется, оба не особенно симпатичные. Батюшки оба имеют — один граммофон, кажется, другой — патефон. Мой фельдшер играет на флейте, балалайке, гитаре и немного на мандолине. Одна из учительниц, Марья Макаровна, напоминающая Шурочку, кажется, немного поет. Не знаю, может быть, что-нибудь и составится музыкальное.

В 14-ти верстах от Березовки — местечко Новый Буг, наш культурный и промышленный центр. Нечто вроде маленького, захудалого городишки. Есть сносные магазины. Между прочим в Новый Буг я отдавал в прачечную крахмальное белье, сегодня получил — работают, брат, не хуже московских красилен, я прямо поразился, когда получил (здесь тоже прачечная и красильня). Так что пугавший меня «крахмальный» вопрос разрешен лучше, чем я предполагал. Взял на почте билет, по которому всякий может получить адресованную мне корреспонденцию. Этим создана возможность получать почту гораздо чаще 2-х раз в неделю, так как случаи в Новый Буг здесь очень часты, особенно когда удовлетворительная дорога. В последнюю субботу я ездил в Новый Буг знакомиться с врачом, — там хотя и не нашего Земства (Херсон<ский> у<езд>), но ближайший от меня врачебный участок. Великолепная больница, с января будет второй врач. Врач — необыкновенно симпатичный и по моему впечатлению, и по отзывам других, довольно пожилой, хирург; у него можно будет кое-чему поучиться. Я уж ему заранее говорил, что буду надоедать ему со всякими недоумениями, как в чисто медицинских вопросах, так и в административных, на что он согласился с полною готовностью и радушием. Ездил на земских — лошади очень хорошие, бричка — рессорная, очень исправная, словом — все хорошо. Для разъездов шью себе какую-то хламиду из бобрика, — нечто надевающееся поверх осеннего и зимнего пальто; жаль истратить на такую гадость рублей 20, но она совершенно необходима. На днях куплю себе резиновые боты, так как без них, говорят, не только по делу, а и площади от моего дома до амбулатории не перейдешь. К зиме куплю валеные боты или совсем какие-нибудь валенки. Видишь, какими зверскими предметами я обзавожусь.

Между прочим, возможно, что в моей большой комнате будет зимою не особенно жарко, так что я уж жалею, что отказался от твоего предложения купить хорошее одеяло. Поэтому, если еще не поздно, пожалуйста, купи и вышлешь мне почтой спустя немного времени. Возможно, что я попрошу тебя одновременно прислать и ботинки, тогда напишу какие. Я ведь заранее говорил тебе и Володе, что буду донимать вас поручениями. Одеяло покупай получше и помягче, лишних 3-х—5-ти рублей не жалей, ведь это пойдет чуть ли не на всю жизнь. <…> Возможно, что тебе придется высылать мне часы не особенно дорогие из Moser’овских, так как Юрик, мерзавец, надул, конечно: его часы ни к черту не годятся, бывают дни, когда они 5—7 раз останавливаются. Но обо всем этом я напишу позднее, ты пока припаси для меня одеяло.

Ну, кажется, все уже описал. Чувствую себя недурно. Бывают лишь моменты такой острой, щемящей тоски, какой мне, кажется, еще не приходилось испытывать. Особенно часты были такие моменты в первое время. Иногда какой-нибудь пустяк напомнит тебе все, от чего ты надолго оторван, и я начинаю метаться (буквально метаться) по комнате, не в силах преодолеть чуть не физической боли. В такие минуты я обыкновенно прикидываю — скоро ли я смогу бросить службу и удрать из Березовки в Питер и Москву, где можно послушать оперу, где люди «живут» разнообразно и интересно. Иногда находит на меня особенное отчаяние и я решаю уехать отсюда в первых числах января, чтобы попасть к половине января на семестр в Еленинский Институт или просто в Москву, поработать где бы то ни было. Но по более зрелом размышлении решаю, что к тому времени я ни черта не успею скопить, так что откладываю свое бегство (временное, обращаю на это внимание) на целый год. Между прочим, и в минуты самого трезвого настроения я считаю годовой срок максимальным для своей земской службы — через год я уж непременно укачу куда-нибудь на несколько месяцев, а потом можно опять в земство. Все это, конечно, лишь в том случае, если я за это время не женюсь, но ты знаешь, что эта глупая штука для меня в ближайшее время совершенно невозможна.

Такие моменты острой тоски теперь стали гораздо реже, очевидно ко всему человек привыкает. Как это ни глупо, я до сих пор не могу читать без тоски и сумасшедшего волненья в Русских Ведомостях репертуар Большого Театра. Ты не можешь представить, что со мною в это время делается. Вообще Русские Ведомости, которые я получаю, страшно меня волнуют — каждая строка здесь напоминает о жизни, с которой сроднился, и от которой теперь так далеко-далеко. Я никогда не думал, чтобы так тяжело было одиночество. Особенно плохо чувствовал себя в лунные вечера и ночи, хотя и гулял несколько раз с учительницами, но ведь это — «не хочешь ли винца?». В настоящую минуту льет мелкий осенний дождь, завывает ветер (уж второй день стоит собачья погода), но я необыкновенно доволен — в такие вечера меньше тоски, чем при луне. Хорошо еще, что работы бесконечно много, я совершенно не вижу времени (точнее — остающихся в моем распоряжении вечеров), не успеваю читать даже медицинских журналов (их несколько выписывает Земство для участка); а без работы я давно уж висел бы у себя в передней на крюке. О таких моментах тоски домой я, конечно, ни слова не писал, — зачем вызывать лишние слезы? — а то мама и так пишет, что оплакивает меня при получении каждого моего письма. Ты напиши им, что, мол, получил от Сашки письмо, пишет — устроился и живет хоть куда.

Я на тебя необыкновенно осердился, когда прочитал, что тебе не понравилась «Жизнь за Царя», — ведь это мое последнее увлечение (музыкальное). <…> Передай Володе Смирнову, что я очень сердит на него за его письмо, где он весьма непочтительно отзывается о земской и даже (о, нахал!) и городской медицине, противопоставляя их медицине клинической. На этот предмет я ему напишу особое отношение, пока же ты ему почитай это письмо. <…> Да вообще вы, черти, пишите почаще. Если бы вы все знали, как березовцы ждут почты, с какой жадностью, чуть не дрожащими руками, я разрываю конверты, — то право вы все, далекие, живущие среди настоящей жизни, почаще брались бы за перо, чтобы и нас, березовцев, осведомить о том, что делается на свете.

Ложусь спать, и так не высплюсь, завтра весь день придется бегать.

Пиши чаще.

Твой А.

Местечко Новый Буг Херсонского Уезда

Переслать в село Березовку Елисаветградского Уезда

Врачу А. М.

4

25. IX. 13 <Брату Николаю>

Сегодня опять ездил в Новый Буг — завершил цикл своих трат на обстановку: купил этажерочку, стол и два стула (стульев больше не оказалось, вот чертов край!). А то у меня все окна завалены всякой дрянью — провизия, книги, деловые бумаги, медицинские журналы, газеты — самому смотреть противно. Недавно послал к Иммер за каталогом луковиц, должно быть что-нибудь выпишу себе на осень из цветов, — у меня 5 окон, подоконники широкие, цветы водить можно.

С неделю тому назад у меня в Березовке был псевдо-холерный случай. Прибегает на прием баба, вся в слезах, просит поскорее поехать к ней — забрало мужа, — рвота, понос, судороги. Немножко взволновался, помчался к ней в хату. На земляном полу, улитом рвотными массами, лежит без сознания и корчится в судорогах крестьянин лет 30; отец его еле сдерживает. Когда он немного пришел в себя, то совершенно не мог говорить, хотя язык оставался подвижным. Я этот симптом толкую как «vox cholerica» (при холере голос становится беззвучным). Повозился с ним с час, кипятил самовар и грел его бутылками. Дал кое-что внутрь, произвел дезинфекцию его извержений, а часть извержений тотчас же отправил с нарочным в Елисаветград для исследования на холерные вибрионы. У нас для этого имеются специальные баночки. К счастью и спокойствию, на другой день получил из лаборатории телеграмму, что холерных вибрионов не найдено. Вообще пока с холерой тихо. В нашем уезде был лишь один случай (в 80-ти верстах от меня). Тифов тоже почти нет, — в Березовке лежат двое с брюшным. Утихает и скарлатина, через 1 ¹/₂—2 недели надеюсь открыть школы, если не будет новых заболеваний. Пиши.

Целую,      А.

5

Березовка, 17. X. 13

Дорогой Николашка!

Сегодня был в Буге, получил часы; признаюсь, так скоро не ожидал. Очень обрадовался, так как надоело жить совершенно не зная времени, так как у кого есть часы, так нечто вроде моих — идут, как им заблагорассудится. Часы очень по вкусу; идти, думаю, будут прилично. Сколько стоят? На футляре стоит цифра 18; что это — цена? Я открывал посылку, когда ехал на бричке (так как хотел в Буге же поставить время), и у меня улетела бумажка со штемпелем Moser — счет, должно быть? Впрочем, это неважно. Как я уж писал, ящик давно получил, хотя и без пломбы, но все в целости. Все понравилось, всем угодил, вот лишь с ботинками огорчение вышло. Одеяло менять не нужно — мне оно нравится; о «тигровых» же я хотя и не могу судить, но думаю, что они мне не понравились бы. Кофе попью весь, несмотря на то, что в начале или середине сентября мне привезли из Херсона 2 ф<унта> — авось не протухнет. Обрадовался вафлям, — вспомнился прошлый год, — как-то Маниш выбирала из жестянки лишь облитые шоколадом... Это, конечно, мелочь, глупость, но замечательно такие мелочи, связанные с воспоминаниями, мутят душу. <…>

Сколько мне придется прожить в Березовке — не знаю. Хотя в конце концов сравнительно безразлично, где промаячить год, до будущей осени,
в Березовке ли, или в другой какой-нибудь Матренке (имя, ставшее нарицательным!), но все-таки я был бы очень рад переехать в другую какую-нибудь трущобу — хотя разнообразие. А то за последнее время я опять стал чересчур часто и чересчур много ходить из угла в угол по своей комнате... Частенько, брат, нападает такая история. Возможно, что для Березовки долго не найдется постоянный врач, т<ак> к<ак> участок глухой. Если придется быть этой осенью на врачебном совещании в Елисаветграде, то буду хлопотать о переводе куда-нибудь в больницу (вторым врачом). Но как бы то ни было, я ничуть не жалею, что уехал сюда и не остался в Москве. Спасибо тебе за приглашение в Москву и за молчаливую готовность материальной поддержки; я и от Володи Смирнова получил ругательное письмо, зовущее в Москву. Но та жизнь не для меня. Не умею я, брат, «делать карьеру» около «сильных людей», не из такого теста выпечен, ты знаешь это; а такое уменье — необходимое почти качество для работы в Москве (вернее — не для работы, а для службы). Я, конечно, не хочу бросать грязью во всех работающих в Москве, но что по этой дороге идет большинство их — это несомненно. Меня-то лично тянет в Москву или Питер лишь на время поучиться немного, а потом — опять в Земство. Как ни плохо здесь работать, все-таки крупное удовлетворение дает личная независимость как в жизни, так и в работе. Для меня личная свобода — не красивая фраза, не разговоры только; для нее я, пожалуй, готов отказаться от многих благ жизни. Поехать поучиться я, может быть, предпочел бы не в Москву, а куда-нибудь в большую провинциальную (губернскую) больницу, так как там больше возможности самому вплотную подойти к работе, а не «смотреть», как оперирует господин профессор. Ну да это — дело будущего. Пока годок я просижу в глуши, — и работе в глаза посмотрю, да и деньжонок, может быть, хоть немного скоплю себе на поездку. Я, кажется, писал тебе о докторе Руссинковском, в Ново-Бугской больнице. Теперь я приладился ездить к нему на операции: приблизительно раз в неделю пропускаю амбулаторный прием (т<о> е<сть> оставляю его на свой персонал) и удираю в Буг. Руссинковский насильно заставляет работать, даже там, где я по скромности (т<о> е<сть> трусости) упираюсь. Обещается пройти со мной полный курс практической хирургии, начиная от пустяков. Уж кое-что я делал, режу ножом живого человека с дерзостью и остервенением (слово отнюдь не литературное). Это меня страшно радует; жаль, что такие уроки сравнительно редки. О своей амбулаторной работе сказать нечего. Постепенно приемы увеличиваются; сейчас с перевязочными доходят до 70, будут больше. Скарлатина моя почти стихла (я, кажется, писал тебе об эпидемии?), даже школы открыл. О холере ни слуху ни духу. Было несколько случаев брюшного тифа; недавно привезли из соседней деревушки девчонку, очень подозрительную на сыпной; но все это крохотные случаи. По ночам пока никуда не вызывают. Я, когда прочитал твое предположение, что меня вызвали ночью на роды, пожелал тебе прездорового Типуна. Хотя погода нас балует: до сих <пор> стоят великолепные дни, так что проехаться куда-нибудь, даже ночью, не так уж страшно, как это тебе рисуется. Не помню, писал ли я тебе о новости в моей жизни — я оставил себе одну лишь большую комнату, а две маленькие отдал своему фельдшеру. К нему приехала недавно женка, с которой он раньше не жил, довольно миловидная блондиночка с психическим расстройством в прошлом (фельдшеру квартира не полагается). Теперь я сижу за самоварчиком да занимаюсь или письма пишу, а за стеной — концерты: гитара с мандолиной или балалайкой. Вообще квартира стала больше походить на человеческое жилье, а раньше у меня тишина, бывало, стоит, точно в могиле. Ну, пока, бросаю, хочу спать, да и все равно почту нельзя будет отправить раньше воскресенья (20-го), разве какой-нибудь случай набежит.

6

Березовка, 3. ХI. 13

Дорогиe Папа, Мама и Зинхен!

Давненько Вам не писал, хотя теперь, когда уж немного обжился, жизнь стала казаться более однообразной: сегодня, как вчера, завтра, как сегодня, так как новых впечатлений очень мало. Работа идет сравнительно однообразно. Неделю тому назад пришлось первый раз в жизни вправлять вывих. Шел не без волнения, готовился отправлять в Новый Буг в случае неудачи (а на успех вправления надеялся очень мало). Сверх ожиданиия дело окончилось великолепно — плечо вправилось легко и быстро. Правда, случай был очень легкий (пациент — старик), но все-таки я был необыкновенно доволен. Всякая ерунда, которой никогда не делал, кажется трудной, — а после первого раза — смотришь на нее с улыбкой. Вот акушерство и сейчас для меня — полно ужаса: до сих пор ни одного раза не пришлось активно вмешиваться при родах. Недавно вечером привезли парня — бык распорол ему ягодицу; пришлось зашивать; шил как Цивин. Вообще за это время набираюсь не столько знаний, сколько дерзости — привыкаю без страха подходить ко всяким случаям.

Личная жизнь неинтересна. Публика здешняя ничем не замечательна. Талантами и красотой не блещет. Последнее дело — приволокнуться не за кем. Изредка поигрываю в преферанс — он в достаточной степени надоел, а то здесь можно бы играть день и ночь — любители смертные. Вчера целый вечер провозился с бумагами, составлял отчет и всякие ведомости за месяц; сегодня принадлежу себе — пью чай и читаю Вересаева. Идет проливной дождь, а до последнего времени погода нас баловала: ходили без калош, пальто внакидку. Лишь изредка по ночам бывали заморозки.

Я Вас надул в этом месяце с деньгами — отложил до следующего месяца. Так как, оказывается, приходится задолго до получения жалованья субсидировать персонал и служителя, поэтому не мешает иметь на руках лишние деньги.

Как я уже писал Вам, был у меня Володя. После Святок собирается заехать опять. Николай Иван<ович>, если он, мошенник, не забыл своего обещания, тоже должен после Рождества поехать из Липецка в Москву через Березовку. Вы, Мама, тогда тоже к ним присоединяйтесь, и у меня будет целый дом гостей. Обратно доедете без провожатых, до вагона же я доставлю.

Ну, пока, до следующего письма. Пишите и Вы, не ленитесь.

Целую Вас всех.

Ваш АМ

8-го у нас храмовый праздник, — приглашен к одному батюшке, будет бал, — может быть, будут интересные лица.

7

Елисаветград, 2. IV. 14

Дорогиe Папа, Мама, Николахен и Зиночка!

Со всеми Вами заочно христосуюсь, целуюсь. Шлю Вам поздравления.

Письмо мое, наверное, очень Вас порадует, да и сам я не могу очухаться — так все это неожиданно надвинулось. Как видите, я все еще в Елисаветграде, и сижу здесь по довольно неприятному обстоятельству. Дело в том, что меня посетила моя старинная знакомая — малярия (лихорадка), и вот в первое же утро по приезду в Елисаветград вместо врачебного совещания я угодил в больницу. Лихорадка довольно крутая, так что в первые дни можно было опасаться кое-чего посерьезнее. Сегодня ночью, во время приступа, брал кровь для исследования, и сегодня же любовался под микроскопом своими мучителями. Так как запускать с лечением такую штуку не следует и придется как следует заняться собственной начинкой, то я выкинул еще более неожиданный для Вас номер: ходил сегодня к председателю и взял месячный отпуск для лечения; т<о> е<сть> я, собственно, только подал прошение, но это уже формальности, отпуск мне обеспечен с 10-го апреля по 10-е мая. Конечно, Сентябрьский отпуск уже пропадет, да его мне не жаль, он как-то некстати вклинивался в мои планы.

Сегодня ночным уезжаю в Березовку (приступы у меня уже через день), поживу там денька два и числа 10-го — 12-го надеюсь тронуться на родину, если меня не задержит бумажка с отпуском. Готовьте больше молока, мне хочется за этот месяц растолстеть. С удовольствием прилипну с граммофону. <…>

Всех целую.

Ваш А. Мамырин

8

Березовка, 28.VI.14

Дорогиe Папа, Мама, Коля и Зиночка!

Письмо Ваше от 21-го получил. Жду ответа по поводу поездки. У меня жизнь идет по-старому. Начинаются вовсю полевые работы, амбулатория небольшая, на-дома тоже редко берут. Времени для себя остается много, стал посерьезнее заниматься. Хотя регулярно каждый день в 7 час<ов> сажусь на «колесо». После велосипеда так же регулярно готовлю себе яичницу, которую, кстати сказать, научился делать и скоро, и вкусно. Последние недели 2—3 объедаюсь вишнями — у нас в Березовке этого добра много, хотя садов и мало. Часто присылают Бикусы (из своего сада при школе), а вчера Паша купила мне по 3 к<опейки> фунт (сама рвала в саду) крупную спелую вишню, сейчас варит для меня варенье. Конечно, хапнет, как следует, ну да черт с ней. В Понедельник привез себе из Нового Буга абрикосов, всю неделю ел, надо будет наварить варенья. Несколько раз ел со сливками малину и клубнику. Как видите, и мы здесь не без фруктов, и не без ягоды (вчера ел первое спелое яблоко).

Цветут у меня розы, временами бывает очень много. Иногда у меня на столе стоит 6—8 роз; конечно, и еще кое-кому перепадает. Некоторые кусты буквально осыпаны бутонами, сейчас на одной чайной розе более 15 бут<онов>. На таких кустах каждое утро дает 3—4 новые распустившиеся розы. Правда, другие молодые кусты дали по 3—4 цветка и уже больше не цветут, а может быть зацветут к концу лета опять. Жаль только, что большинство роз далеко не так красивы, как в каталоге, хотя некоторые были необыкновенно красивы, особенно, если их резать, не давая вполне распуститься. Во всяком случае я очень доволен своим первым опытом разведения роз. К тому же и хлопот с ними очень немного (если сравнить, напр<имер>, с левкоями) — посадил, обрезал и поливай один раз в день...

9

Ровное, 19. IX. 14

Дорогиe Папа и Мама!

Вчера получил телеграмму из Смоленска от Городского Головы с извещением, что я назначен ассистентом в Городской Лазарет для раненых с предложением отъезжать в Смоленск (я раньше кое-куда посылал прошения, между прочим и в Смоленск). Так как относительно Елисаветграда я не дал окончательного ответа, то сегодня по телефону подтвердил свой уход, хотя и не без колебаний — и Елисаветград жаль, есть о чем подумать. В Смоленск телеграфировал, что буду к концу сентября, надеюсь, что меня подождут. По телефону просил как можно скорее освободить меня от обязанностей; сегодня ответа пока не получил, боюсь, как бы не задержали меня здесь. Итак, еду в Смоленск; там открываются громадные лазареты; по-видимому, работы будет масса. С удовольствием еду на новые места, хотя немножко побаиваюсь — справлюсь ли с работой. Если меня отпустят в Елисаветграде завтра или послезавтра, то я собираюсь хотя бы на день приехать в Липецк, хотя это и не по пути. Если тут продержат до 25—27, то заехать тогда не смогу, придется ехать прямо в Смоленск. Между прочим, вокруг меня все так быстро меняется, что я уже боюсь писать уверенно, что еду в Смоленск — может быть, еще что-нибудь стрясется, и опять последует перемена. Во всяком случае не удивляйтесь, если числа 25—26 к Вам явится Ваш беспутный сын.

Всех Вас целую.

Ваш А. Мамырин

P. S. С материальной стороны в Смоленске почти то же самое, что и здесь — 175 р<ублей> в мес<яц>, своя квартира.

АМ

10

Москва, 23. IX. 14

Дорогиe Папа, Мама, Зиночка и бабушка!

Сейчас только пришел из Большого Театра — слушал «Майскую ночь» с Собиновым. Вы, конечно, поражены. Беспутный сын Ваш приехал в Москву сегодня покупать себе шубу. Смотрел я в Смоленске — средняя 150, получше 200 и дороже. Но по вкусу себе не нашел, заказывать же не рискнул. Здесь наверное переплачу, но может быть, будет из чего выбрать, да пожалуй и меньше риску влететь, если покупать в надежном месте. В Москве пробуду наверное дня три, так как дано кстати много поручений для лазарета — покупать кое-что из инструментов, что отнимет очень много времени. В Смоленск вернусь позже, чем предполагал, так как хочется в Субботу вечером попастьв Большой — Нежданова, Собинов, Гельцер — просто пальчики оближешь.

В Смоленске работой пока завалены по горло — некогда даже газеты читать. На днях должен приехать еще врач, тогда мы немного разгрузимся. Спасибо, что большинство — легко раненые — пальцы, пальцы и пальцы (наверное 80 или 90 % с повреждениями пальцев).

На квартире устроился очень хорошо и покойно; всего полное изобилие: телефон, стирка белья, часто даже лошадь в Лазарет или обратно.

Посылку получил, все в целости. Спасибо за хлопоты по пересылке и шитью белья. Спасибо за галстуки, очень хороши. Один подарю Митрофану Васильевичу, ему они тоже очень по душе пришлись.

Всех Вас целую.

Ваш А. Мамырин

11

Смоленск, 3. XI. 14

Дорогиe Папа, Мама, Зиночка и бабушка!

Давно уж Вам не писал — то дело, то безделье. Теперь у меня все еще больше, чем следует, больных — около 80 (нормально у меня будет 54 — 3 палаты). Когда все придет в норму, работы будет не так уж много, а то мы совсем затрепались — в баню не выберешь времени сбегать, по нескольку дней не читаем газет. Теперь распорядок устанавливается такой: утром обход и перевязки, с 9 ¹/₂ до 1—2—3 ч<асов> — смотря по работе. Вечером же большей частью только беглый обход палат, словом, час-два работы. По воскресеньям по вечерам мы совсем не являемся в лазарет. Через четыре дня на пятый суточное дежурство в лазарете; ночью, конечно, спим, если не случится какой-нибудь шкоды. <…>

Всех Вас целую.

Ваш А. Мамырин

Васильевским предлагал за стол 50 руб, не взяли, взяли 40.

Свободные вечера таскаемся в синематограф, очень хорош там оркестр. Вот теперь (6-го) придется идти с Васильевским на именины — я точно член их семьи, бродяжничаю с ними по гостям.

АМ

12

Тифлис, 3. I. 15

Дорогиe Папа, Мама и Зиночка!

Вчера добрался до Тифлиса; поезд всюду безобразно опаздывал, но все-таки в Тифлис я приехал спустя 1 час после нашего поезда; второй же поезд пришел после меня. Было бы глупо приехать раньше отряда, так что я очень доволен, что запоздал в Липецке.

Обо всем, что приходится видеть, конечно, не напишешь; так много странного, так все необычно, начиная с климата (сейчас здесь совсем тепло, наш март или апрель, деревья лишь не распускаются), и кончая публикой, всем колоритом восточного города. Видел Казбек, странное благоговение навевают горы с их покрытыми снегом вершинами, которых почти не отличишь от насевших на них облаков. В Баку сидели 5 часов, осматривали компанией город, катались на парусной шлюпке по морю, жаль лишь, что ветер был чересчур слабый.

В Тифлисе просидим дня три, а потом двинемся дальше, на место работы. Адрес мой и сейчас, и на будущее время (где бы я ни был):

Тифлис, улица Жуковскаго, д. 2. Всероссийский Земский Союз, врачу 7-го Врачебно-Питательного Отряда А. И. М. Конечно, письма и от меня, и особенно от Вас, будут итти довольно долго.

Сейчас живем в любезно предоставленном нам помещении мужской гимназии. Сегодня иду на «Сказки Гофмана», а завтра утром должны быть на «Пиковой Даме».

Работать пока предполагаем, разделившись на три отряда (а не на пять, как предполагали раньше).

Всех Вас целую.

Ваш А. Мамырин

13

Карс, 19—20. I. 15

Дорогиe Папа, Мама, Зиночка и бабушка!

Сейчас три часа ночи, а в шесть меня разбудят, так что пишу лишь несколько строк.

Сейчас приехал их Тифлиса Глебов (уполномоченный Земск<ого> Союза, т<о> е<сть> наше самое большое начальство, не считая военных властей) и привез нам почту. Получил твое, Зина, письмо от 12-го с/м и от Коли письмо.

Завтра утром еду с Глебовым в Родионовку, небольшое село, где надо организовать перевязочно-питательный пункт. Завтра же пойдет все наше снаряжение, а послезавтра приедет и весь персонал нашей ветки, т<о> е<сть> оставшейся части нашего отряда; как я уже писал Вам, две части отряда уже работают. Работы в ближайшее время, вероятно, будет немного (не считая устройства), так как в войсках сейчас затишье и раненых приходит немного. Впрочем, этого учесть, конечно, невозможно.

Когда немного устроимся, напишу. Пока.

Всех Вас целую.

Ваш А. Мамырин

Письма посылайте без марок.

14

9. VIII. 15

Дорогиe Папа, Мама, Коля и Зиночка!

Вчера получил письмо от 30-го. Вам послал из Карска телеграмму и 4-го заказное письмо, которое должен быть сдать Глебов. Боюсь, из-за рассеянности последнего и это письмо постигнет участь прежних заказных — превращение в доплатное. По получении этого письма попробуйте на следующий же день отправить мне лишь несколько строк по новому адресу, может быть я буду скорее получать Мерденск, Карской обл. Всероссийский Земский Союз врачу Алекс. И. М.

Между прочим я еще не получил жалованья за Июнь-Июль, как только получу, вышлю 500 руб<лей>, из них 120 руб<лей> на Колину долю, остальные Зине на Москву; если до Рождества не хватит, тогда спишемся, вышлю еще.

Здесь вместе с нами работает отряд (земский) Марциновского, который одно время занимал кафедру Бактериологии в Институте Статкевича и Изачека. Я с ним и Глебовым ехал из Карска сюда и дорогой расспрашивал относительно этого Института; отзывы довольно благоприятные, что меня успокоило. Кстати, в Родионовке, где я раньше работал, сейчас служит женщина-врач, окончившая этот Институт.

Если не случится чего-нибудь неожиданного, то через месяц у меня будет перемена. Женщина-врач из Мерденска, которая сейчас уехала в отпуск, около 10-го сентября, вернется вероятно прямо сюда, в наш Лазарет, и мы будем здесь работать вдвоем; она довольно опытная, давно работает в Земстве. Если это так случится, то мне будет тогда куда свободнее, сейчас же очень много работы, дня совсем не видишь. Сейчас лунная ночь, я только что приехал — целый час от 10 до 11 проездил верхом (катался) — такая роскошь.

Всех Вас целую.

Ваш А. Мамырин

15

5. IX. 15

Дорогиe Папа и Мама!

Выбрал часочек пописать письма, а то вертелся, как черт в рукомойнике, много работы было. Сейчас Лазарет на несколько дней закрыт — идет генеральная чистка, все моем, скоблим, дезинфицируем; больных пока не принимаю (временно принимает Красный Крест), потому дня два-три почувствовал некоторую свободу и вчера вечером ухитрился даже часок поездить верхом. Вероятно, послезавтра пойдем в вычищенные помещения, и тогда опять колесо завертится, пока не приедет сюда врачиха.

От Вас почти ничего не получаю; прислали лишь Коля и Зина. Пишите на Мерденск, в особенности позже, когда пойдут заносы, тогда сообщение
с Карсом будет ненадежным, из Мерденска ж я всегда получу скоро. Кажется, 22-го Августа отправил Вам телеграфом 500 руб<лей>, просил известить
о получении, но пока от Вас ничего не имею. Коля и Зина теперь, вероятно, уже в Москве; тоже ничего не пишут. Правда Зинке-то не до писем, такая масса новых впечатлений, где уж тут много расписывать.

Сейчас письмо отправляю, всех Вас целую.

Ваш А. Мамырин

16

Ольты, 23. X. 15

Дорогиe Папа и Мама!

Давно уж не получаю от Вас писем, Коля тоже ничего не пишет, по-видимому все обстоит не особенно благополучно. Напишите поскорее что и как. От Зины недели три назад получил, хорошо, что там устроился Хомка, все-таки им веселее вдвоем.

У меня жизнь идет так же, как всегда. Приезжал Великий Князь Николай Николаевич, был в Лазарете, все сошло хорошо.

Незадолго перед его приездом поздно ночью у нас была «история». Сгорело одно помещение для шоферов и склад бензина, керосина и абтомобильного масла. Было очень жутко, когда взрывались железные бочки с бензином и струя горящего бензина, точно огненная река, взлетала высоко в воздух наподобие ракеты. Незадолго перед этим нам привезли целый транспорт бензина. Когда начался пожар, все бочки с бензином оказались среди пламени около помещения на открытом воздухе, но откатить их было нельзя, не рискуя людьми, так как все бочки одна за другой взрывались. Сгорело одного бензина более 200 пудов, керосин и масло. Был один обожженный виновник пожара; вероятно он выживет. Спасибо был здесь Сергей Владимирович; как раз когда начался пожар, для Глебова заводили машину. Он и распоряжался, не тушением, правда, пожара, так как тушить совершенно невозможно было, а общим порядком, чтобы никто не лез под взрывы. Автомобили все откатили, некоторые почти из огня, а их стояло до 40.

Работы сейчас мало, тифов совсем нет. Живем по-старому.

Пишите, всех Вас целую.

Ваш А. Мамырин

17

Ольты, 30. X. 15

Дорогиe Папа и Мама!

Сегодня получил наконец от Вас письмо, а то я уж года три ничего от Вас не получал. Как раз сегодня же получил и от Коли письмо, переданное из Москвы врачом, приехавшим из отпуска. Ведь до сегодня я был в полном неведении относительно Коли и, конечно, предполагал самое неприятное.

О себе нового написать нечего. У нас жизнь идет одна: принимаем и отправляем, потом опять принимаем и отправляем.

О потраченных на разъезды деньгах Вы не очень тужите — черт с ними, лишь бы с самими все хорошо было. Вы вот, Папа, все прихварываете, как пишете; возможно поизнервничались за это время. В половине Октября я поручил нашему инженеру перевести Вам 500 руб<лей>; он еще на днях только возвратится, так что я не знаю, перевел он Вам или нет. Пожалуйста, по получении уведомите. Сапоги мне пока не нужны, пускай валяются. А вот Вам просьба: у меня в Липецке (на этажерке, а вероятнее всего в сундуке) есть Самоучитель Английского яз<ыка> и Самоучитель Французского яз<ыка>. Мне что-то (муха укусила) пришла охота позаняться по вечерам этой ерундой, а вечера здесь предлинные. Пожалуйста, не поленитесь, пришлите эти оба самоучителя (в каждом по 18—20 выпусков); прямо зашейте в полотно и отправьте лучше ценной посылкой, хоть на 5 руб<лей>, — разница гривенник, а зато не пропадут книги. Адресуйте посылку на Карс, Всероссийский Земский Союз Врачу А. И. М.

Всех Вас целую.

Ваш А. Мамырин

Телеграфный адрес теперь другой:

Кавказская Армия

Полевое Телеграфное отделение № 32.

Почтовый — тот же самый — на Карс или Мерденск.

А. Мамырин

18

Карс, 14. XI. 15

Дорогиe Папа и Мама!

Послал Вам телеграмму, которая Вас, вероятно, удивила. Расстался с Ольтами и перехожу на другое направление. Развертывается большой госпиталь в Каракилиссе, а я недавно поругался со своей группой и попросил Глебова перевести меня на другой пункт. Остаться в Ольтах, разогнав группу и составив новую по своему усмотрению, как на этом настаивали Глебов и Барский, я не захотел. И вот вчера я расстался с Ольтами и с группой — немножко с сожалением, а больше с радостным ожиданием новых мест и новой работы, — все-таки ведь засиделся я в Ольтах. Как я телеграфировал уже Вам, письма адресуйте пока на Карс, если будет более удобный адрес, я сообщу. В Каракилиссе есть почта и телеграф (вероятно, полевые конторы).

Об условиях жизни и работы в Каракилиссе пока мало знаю, лежит она на высоте Карса, вероятно, такой же и климат.

Когда немного осмотрюсь, напишу.

Целую Вас.

Ваш А. Мамырин

Перевел Вам деньги, которые Вы уже получили. Вы, конечно, располагайте ими, если будет нужно Вам или Коле с Зиной. Покупать на них бумаги, подверженные колебаниям курса, мне бы не хотелось. Уж лучше новый 5 % заем, который колебанию курса не подвержен.

А. Мамырин

19

Каракилисса, 21. XI. 15

(Помечено карандашом: Получ<ена> 2 Декабря <1>915 г.)

Дорогиe Папа и Мама!

Вот уже почти неделю сижу в Каракилиссе. Впечатление пока самое лучшее, правда отчасти потому, что я ожидал грязи по колено, а на самом деле меня при въезде встретил чудесный почти весенний день. Последние дни стоят хорошие морозы, немного маловато снега, а то и совсем хорошая русская зима. Лежит Каракилисса в широкой долине, верст с десяток в поперечнике, обрамленной горами. Горы подходят не так близко, как в Ольтах. Госпиталь тоже показался очень симпатичным, помещается пока исключительно в теплых палатках, отстраивается дом и еще ставят новые палатки. Сейчас имеем около ста больных, очень скоро будем способны принимать двести.

Нас здесь два врача, что очень хорошо, особенно после ольтинской горячки — по крайней мере можно будет отлучиться при случае хоть на день-два. Работа здесь тоже совсем иная, сравнительно с олтинской — здесь эвакуация идет не так быстро, больных мы здесь действительно лечим, а не сортируем только и эвакуируем, как в Ольтах. Сейчас-то, конечно, вообще мало работы.

Здесь несколько лазаретов, большое общество. Вчера был именинник комендант, стоящий в очень хороших отношениях к Союзу и временно у нас столующийся; он устраивал по этому случаю «бал». Привозили даже очень хороший граммофон с прекрасным выбором пластинок. Как раз вчера был здесь и Глебов. Удался очень хороший вечерок с очень хорошим дуэтным и хоровым пением.

Относительно моего хозяйства пусть Коля и Зина располагают всем, что им потребуется; там ведь кроме самовара и еще кое-какая мелочь есть; лучше взять здесь, чем покупать; мне-то неизвестно когда это все понадобится. Письма пишите по адресу (простые): Кавказская Армия, Полевая Почтовая Контора № 44 или: Каракилисса Алашкертская, Земский Лазарет, АИМ. Не знаю, как будет вернее и скорее. Попробуйте написать по двум адресам. Заказные только на Карс (по старому адресу).

Последние письма от Вас получил от 30 Окт<ября> и от 1 Ноября. Жду от Вас посылку с английским самоучителем.

Целую.     

Ваш А. Мамырин

20

Каракилисса, 9. XII. 15

Дорогиe Папа и Мама!

Вчера получил Ваше письмо, где Вы браните меня за перемену места. Но особенно-то жалеть не о чем. В Ольтах, конечно, было недурно, но зато
и осточертели они мне достаточно. Ведь сидел с февраля на одном месте — шутка ли! В смысле же опасностей каких бы то ни было здесь я — у Христа за пазухой. От линии позиций очень далеко, три года скачи, не доскачешь. Тифа сейчас совершенно нет, вероятно под влиянием прививок он совершенно исхарчился.

Живем здесь недурно, здесь несколько лазаретов, очень много врачей и офицеров. Вот только работки пока мало, на мою долю приходится лишь семьдесят больных; когда лазарет окончательно развернется, будет, конечно, больше. <…>

Всех Вас целую.

Ваш А. Мамырин

21

15. IX. 17

Дорогиe Папа, Мама и Зиночка!

13-го был в Комиссии, теперь ожидаю призывной лист, который должны прислать через 4—6 дней. Оказывается, трехдневного срока «для устройства дел» мне не будет дано, так как призывной лист мне уже присылался раньше. Поэтому, может быть, придется выезжать совсем экстренно. Я все-таки постараюсь заехать в Липецк, тогда дам телеграмму, и Вы, Мама, заранее начинайте, пожалуйста, печь пышки — их придется взять с собой на фронт. Конечно, совершенно неизвестно, сколько меня продержат в Резерве Воен<но>-Сан<итарного> Управл<ения> — два дня, две недели или более.

Пока всех целую.

Ваш А. Мамырин

На днях у меня ночевал Леня Израильский. Он поехал на Западный Фронт, пока в Минск.

Если мои большие сапоги не в исправности, пожалуйста, отдайте поскорее починить.

22

31. XII. 17, Действ<ующая> Армия

Дорогиe Папа, Мама и Зиночка!

Получил на днях Ваше письмо от 10 Декабря и запоздавшее Зинино от 27. XI. О деньгах Вы напрасно беспокоитесь. Я уже получил в Декабре 425 р<ублей>, сегодня получаю около 250, пока, стало быть, деньги есть. Недавно отправил Вам для Зины 250 р<ублей>, больше пересылать побоялся, время уж очень ненадежное. Как только получите, сообщите, я тогда, вероятно, перешлю еще или Вам или прямо Зине, если буду знать ее адрес. Пока нам платят — если не будут платить, ну тогда уж делать нечего, но я оставляю себе на такой случай небольшой резерв, чтобы не остаться без гроша. 13 Декабря отправил Вам посылкой табак. Получили ли Вы, и, если получили, пошел ли в дело, или он непригоден. Ваши письма из всех получаю (много пропало по-видимому Зининых), Вам посылаю только заказными, пройдет несколько рублей лишних, черт с ним, зато будет уверенность, что дойдут письма.

Полковая жизнь идет по-старому: живем хоть и без погон, но тихо и смирно. Полк все тает и тает, масса разъезжается в отпуска. Наш полк украинизировался; все кацапы могут, если хотят, уехать к своему воинскому начальнику. Могу, кажется, и я уехать, но я предпочитаю остаться здесь, так как попасть в какой-нибудь большевистский полк мне ничуть не улыбается, да и безопаснее у нас здесь во всех отношениях. Пока и деньги платят, а в России-то далеко не везде. Конечно, лестно было бы заглянуть на денек в Липецк, но пока приходится от этого отказаться; в России скорее нарвешься на штык какого-нибудь «товарища-красногвардейца».

Ваши колбасы, конечно, соблазнительны, да и мы здесь не голодаем. Обед и ужин пока получаем по-старому из собрания; хлеба получаем по 2 ф<унта>, но я его весь отдаю своему денщику, сам же разоряюсь на белый, плачу по 80 к<опеек> — 1 р<убль> за фунт. Это, конечно, не беда, зато чувствую себя гораздо лучше.

На первый день были на вечере у командира полка. Был оркестр музыки; компания, конечно, быстро перепилась, но веселились, плясали напропалую. Сегодня в штабе будет встреча Нового Года. Будет оркестр и, конечно, неизбежный выпивон, будут, кажется, и карты. Вообще жизнь сытная и покойная, воротник у гимнастерки моей скоро перестанет застегиваться, боюсь, могу лопнуть скоро.

Ты, Зина, как устроишься в Москве, тотчас сообщи мне свой адрес.

Целую Вас.          

Ваш А. Мамырин

Очень возможно, что нас отведут отсюда в тыл, так как воевать мы совершенно не годимся: в полку осталось не более 600 человек. Вопрос этот пока находится в стадии обсуждения.

23

Действ<ующая> Арм<ия>, 23. I. 18

Дорогиe Папа и Мама!

Получил, наконец, Ваше письмо, написанное на Новый Год, спасибо за поздравление. После 12 Декабря это первое письмо. Писаного к праздникам я не получил, не получил и телеграммы. Да и по какому адресу Вы ее посылали? Здесь только почтовая контора, телеграфа нет; на 43-й полк пока телеграфировать нельзя. Дело в том, что наш полк, как украинизировавшийся, выделился из своей (11-й пех<отный>) дивизии, отдельные полки которой настроены большевистски. Дивизия ушла на новое место, а наш полк вольется, вероятно, в одну из Украинских дивизий и, вероятно, немного подвинется в тыл. Пока идут переговоры. Самое неприятное в этой перемене то, что еще дальше отодвинулся мой отпуск. Для врачей у нас установлена дивизионная очередь на отпуска, т<о> е<сть> сообразно времени прибытия в дивизию. Здесь я пробыл уже три месяца, а в новой дивизии я буду, вероятно, числиться опять как новоприбывший. Будь здесь мой товарищ, может быть можно было бы получить отпуск домашним путем через командира полка; но товарищ в отпуску заболел и лежит в госпитале — что-то вроде брюшного тифа, так что на его возвращение надежды мало. Да и сообщения сейчас нет между Киевом и Полтавой, при всем желании ему трудно приехать. Остается одна надежда — на скорое окончание войны, но в связи с распространением большевизма и на мир скорый надеяться не приходится.

Недавно ушел в отпуск наш батя, который жил с нами. Теперь я остался в хате совсем один. Целый день хожу из угла в угол, дела, конечно, никакого; даже карты как-то не налаживаются. Сижу совсем сычом. Это, конечно, не способствует особенно хорошему настроению. К тому же я не имею вестового — мой отпущен по демобилизации, нового теперь найти ни за какую плату, да и всего-то в полку осталось не более 500 человек. Обедать я пристроился с соседними офицерами, хозяйка управляет все остальное — топку печи, самовары, вода для умывания; она же и белье стирает. В общем особенных лишений из-за отсутствия вестового терпеть не приходится.

Как Зина устроилась с вещами, бросая комнату, — с рукомойником и моими книгами? Ее писем я совсем мало получаю, Бог знает, куда они девались.

Сейчас был у меня командир полка. Положение необыкновенно неопределенное. Мы подчинились Украинской Центральной Раде, а сегодня стало известно, что она арестована. Каждый день находятся новые «начальства», издаются новые приказы, одни другим противоречащие, словом, идет полная неразбериха. Несколько дней ищем дивизию, к которой мы прикомандированы, и никак не можем ее найти. С жалованьем вопрос пока по-прежнему остается неопределенным.

13-го декабря послал Вам посылку, а 28-го — 250 руб<лей>; получили ли Вы все это?

Целую Вас.          

Ваш А. Мамырин

24

Действ<ующая> Арм<ия>, 24. I. 18

Дорогиe Папа и Мама!

Вчера отправил Вам заказное, а сегодня есть случай, едет в отпуск мой надзиратель, он сдаст письмо из-под Москвы, пожалуй Вы скорее его получите, а то Киев ведь почти отрезан от России. Почта идет крайне неаккуратно. Получил Ваше письмо от 1 Января, это первое письмо после 12 Декабря; остальных не получил, может быть получу через месяц-два. Ведь теперь черт знает что делается повсюду, где уж тут требовать исправной почты. О своем житье-бытье писал вчера, да и писать-то нечего, одна скука заедает. Если бы Вы знали, с каким удовольствием я послушал бы наш граммофон или полежал бы перед топящейся печкой с Дружком и Тобаком. Необыкновенно надоела эта бестолковая жизнь, безделье, оторванность от всех и от всего. Только и развлечение — книги, их здесь можно много доставать; но и читать 15—17 час<ов> в сутки надоедает. Знаете, как-то даже не верится, что придет время, когда можно будет заниматься своим делом и поехать куда хочешь без риска быть раздавленным или сброшенным с площадки. Хочется поскорее собраться всем вместе по-старому, тогда уж пришлось бы выпить на радостях. Между прочим, курьез: сейчас был у меня крестьянин, приводил больных детей и в виде «хабары» за лечение привозил бутылку самогонки. Был очень сконфужен, а еще больше удивлен, когда я отказался от такого сокровища. Все уверял меня, что у него она не купленная, своего завода. Ну не мерзавец ли?

Недавно от местного учителя, у которого я лечил ребят, получил прекрасный белый сдобный хлеб, немного похожий на наши куличи. А от батюшки местного, а вернее от матушки (там я тоже ребят лечил) получил целую корзину снеди: белый хлеб, пирожки с творогом и даже целый сверток хвороста (как Ваши розанцы). Даже совестно брать было, но посылать обратно было неловко.

Крепко Вас целую, пишите, не ленитесь.

Ваш А. Мамырин

25

Без даты <Родным>

Вы и представить себе не можете, что сейчас делается в полках: больше половины (вероятно 2/3) всего состава разъехалась в отпуска, по болезни или просто разбежалась по домам. О том, чтобы идти в таком виде на позиции, — конечно, не может быть, и речи. Будем здесь стоять, пока полк совсем не растает, а может быть нас передвинут совсем в глубоко тыл. Оставшихся солдат обуяла такая лень, что не хотят заботиться о своем продовольствии — работать на нашей же хлебопекарне, ходить за припасенным на убой скотом. Где уж с такой публикой сидеть в окопах; да и не пойдут они, хоть из пулеметов их расстреливай. Но настроение очень покойное. Конечно, ходят по селу пьяные (во всех ротах и во всех селах прекрасно оборудованные винокуренные заводы, последнее слово техники, чтобы их черт побрал), но никаких конфликтов между солдатами и офицерами нет. Мы живем, им не мешаем, угодно в отпуск — пожалуйста, эвакуироваться — скатертью дорога. Чем скорее все разъедетесь, тем лучше. Пожив здесь два месяца и присмотревшись к публике, к ее настроениям, пришел к твердому убеждению, что война проиграна бесповоротно, теперь уж никто и ничто ее не может спасти. Чем больше мы будем ее тянуть, тем туже затянется веревка на нашей шее. Необходимо немедленно заключать хотя бы самый самый позорный сепаратный мир, так как иначе через полгода-год придется за­ключить еще более позорный. Армии ведь совершенно не существует; остались полуразбойничьи полупьяные банды, которые на всех стоянках грабят помещиков, священников, да и всех крестьян; с одними добрыми пожеланиями воевать нельзя. Ну да довольно политики, будь она проклята. Мы теперь стараемся ни о чем подобном не думать — читаем книжки, поигрываем в картишки и в шахматы и терпеливо ждем конца, благо теперь жизнь покойная и сытая; поневоле превращаешься в какую-то свинью, у которой одна работушка — обед да сон.

Напрасно Вы так волнуетесь за мое «шмотье». Конечно, жаль будет, если все пропадет, но я, право, мало об этом думаю. Пожив здесь, я как-то научился ничем не дорожить — лишь бы действительно всем снова съехаться да быть здоровыми. А пропадут костюмы, шляпы — черт с ними. Теперь такое время, что никто не осудит за костюм, ходи хоть в рубище; а на какую-нибудь дрянь да на кусок хлеба авось заработаю везде и всегда. Во всяком случае, если стрясется какое несчастье, прошу Вас ничего не зашищать и не спасать, особенно моего, поскорее уносите ноги сами.

Публикация А. Б. Мамырина