ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

 

Александр Матюхин

ВЕЛОСИПЕДЫ

Артем вышел из палатки, в колючий от холода весенний воздух, пересек плац, свернул на тропинку в сторону блокпоста.

До общего подъема оставалось полчаса. Серое утро было наполнено туманом, низкими облаками. Зябкая ранняя весна бодрила, а поздний рассвет удивительным образом совпадал с внутренним состоянием Артема: был тяжелый, смутный и неторопливый.

У блокпоста, сидя на лавочке, дежурил сержант Мартынюк, пожилой контрактник, лысоватый, с блестящей сединой на висках, в круглых неуклюжих очках на горбатом носу. Мартынюк листал глянцевый журнал, популярный в армии «СпидИнфо».

Мартынюк жил под Пятигорском, в какой-то крохотной деревушке. Держал шесть коров и десяток кур. К двухтысячному году вырастил двоих сыновей и отметил двадцать пять лет супружеской жизни. О жене рассказывал с теплотой, показывал фотографию в кошельке. Очень скучал.

— Мартынюк, — сказал Артем негромко, — доброе утро. Дашь сигаретку?

Сержант, не поднимая головы, выудил из нагрудного кармана пачку «Примы-Ростов», протянул.

— Чего не спится?

— Дел много.

— Дел у него много, — усмехнулся Мартынюк. — Какие у тебя могут здесь быть дела? Скажи просто — не спится.

— Пусть будет так. — Артем закурил, поглядывая на дорогу за блокпостом.

Хотя какая там дорога... две грязные колеи в рыжей траве. Вихляют, тянутся к опушке, исчезают внизу — с одной стороны обвал, заросший ягодными кустами, с другой — ромашки. А дальше густой лес обнажил изумрудные апрельские листья, нарастил, значит, шапки на целый год.

Очень хотелось, чтобы на горизонте возник вдруг автомобиль и поехал, дребезжа и подпрыгивая, в сторону блокпоста. Старый знакомый «уазик», проехавший мимо чеченского аула за лесом, забравший конвертики, открыточки, бандерольки… Но вместо этого над макушками деревьев показался краешек бордового солнца.

— Почту ждешь? — догадался Мартынюк. — Рановато, знаешь? Еще час как минимум.

Почту привозили раз в две недели. Иногда опаздывали на пару дней. Но не сегодня. Не надо сегодня опаздывать, пожалуйста.

— А я ничего не жду. Попросил не писать. Вот почитаешь, как им там живется, а потом весь день ходишь и переживаешь. Гложет в душе, ест заживо тоска-то, — вздохнул Мартынюк после недолгого молчания. Чиркнул спичкой, закуривая. — У меня отпуск через два месяца. Ох, дотерпеть бы.

— А приехал тогда зачем? — спросил Артем.

— А как еще зарабатывать? Ты знаешь способ? Вот и я не знаю. Бог мозгов не дал, чтобы в университет куда поступить, а сейчас что? Охранником? Сторожем? Не, спасибо, люди дорогие, не хочу. А так хоть квартиру обещают по выслуге лет… В командировке суточные идут, боевые. Старшему на свадьбу уже отложили. Младшему в университет, будь он неладен… И престиж, престиж, солдат, не пропьешь. Жена гордится…

Мартынюк притоптал окурок носком ботинка.

У Артема зачесалась шея. Не первый день грызло отчаянное желание искупаться — в ванной, в горячей воде, отодрать от себя налипшую за год грязь, пыль, а главное — чувство отчаяния и тоски по дому. Но в части было всего две душевые кабинки, из которых одна предназначалась офицерам — добротная, деревянная, с утеплителем и с горячей водой, а вторая — для солдат срочной службы и контрактников, где всегда дул ветер сквозь щели в плохо подогнанном шифере, а под ногами мялась и скользила мокрая холодная трава. Горячей воды все равно на всех не хватало, приходилось вытаскивать баки под солнце, ждать целый день, пока нагреется, потом быстро мыться по очереди (не больше двух-трех минут), стиснув зубы и проклиная все на свете. Когда уже это закончится? Неизвестно…

Докурив, Артем направился к полевой кухне. За палаткой на сорок человек (хотя никогда столько военных здесь не было) лежали сохнущие под брезентом дрова. Артем взял топор и начал рубить их на два и на четыре, аккуратно складывая. Вообще-то, это была работа хлебореза, рыжеволосого армянина Акопа. Но он еще дрых около печки в палатке и вряд ли бы проснулся в ближайшее время.

Через полчаса на поляну вышла Яна: большая добрая женщина, чеченка по национальности. Она работала поваром. Четыре года назад вышла замуж за русского офицера, уехала в Новосибирск, но с началом войны вернулась обратно. Муж воевал где-то под Грозным, а Яна, выходит, кормила русских солдатиков сытной кашей с маслом. Какая у нее была жизнь в Новосибир­ске, что потянуло ее на родину, в войну, следом за мужем — неизвестно, но в принципе понятно.

— Разошелся! — буркнула Яна, уперев руки в бока. — С днем рождения, блин!

Она была не только большой, но и громкой, как говорят — мужеподобной. Крепкие большие руки, круглое лицо, черные брови и крохотные усы над верхней губой. Яна давно никого не стеснялась, тем более срочников. Они были для нее «найденышами» и «подкидышами» — малолетками, которых непонятно как занесло на эту не нужную никому войну. Яна подкармливала самых худых, заставляла работать самых ленивых и дружила с теми, кто был ей особенно симпатичен — как по внешности, так и по характеру.
С офицерами Яна почти не общалась, разве что по делу, но все они ее уважали и старались чем надо помочь.

Артем обнаружил, что попал в друзья к Яне случайно. Виной всему был Акоп, который прочно засел в хлеборезке, охмурил Яну армянской своей любезностью и болтливостью, а заодно таскал Артема по вечерам в палатку, пить чай и говорить о жизни. За чаем и дни пролетали быстрее и ночи казались не такими тоскливыми. Яна иногда привозила из аула спирт, крепко разбавляла его какао с молоком и разливала по кружкам, со словами «Ну, ребятки, за жизнь!». Понятно было, что жизнь у Яны совсем другая, нежели у срочников, что она знала и видела намного больше, чем все они, малолетние, вместе взятые. И с каждым глотком Яна становилась молчаливее и задумчивее, складывала большие мозолистые ладони на коленях, опускала голову и поглядывала на говоривших исподлобья, словно запоминала, вслушивалась, словно хотела заглушить чужими голосами что-то свое, внутреннее.

Как-то раз, когда проезжавший дембель хвалился боевым ранением — свежим шрамом под коленкой, уже почти затянувшимся, Яна, пригубившая вторую кружку спирта, внезапно сказала:

— Эх, ребята, не видели вы войны.

— Как же не видели, — усмехнулся дембель, разогретый грядущим увольнением и алкоголем. — Все мы видели. Год по Чечне ползал, чехов давил. Была бы моя воля — всех бы раздавил, честное слово! Звери они, звери!

И тогда Яна, не поднимая головы, вскинула руку и влепила дембелю звонкую пощечину. Дембель опрокинулся с табуретки на землю, вскочил, выкатил глаза, но тут уже тихо поднялись Акоп и Артем, а за ними и еще двое ребят из дежурки по столовой. Артему ясно было, что Яна права, а дембель — нет. Но вот в чем заключалась эта правда, почему именно так, а не наоборот?.. Артем еще долго размышлял над этим, долго не спал в ту ночь…

— Двадцать пять лет — это срок! — продолжила Яна, звонко оббивая половник о край столитровой кастрюли. — Мяса хочешь вечером? Настоящего, жареного. Ты не стесняйся, говори. Я приготовлю, если что.

Мясо было в дефиците. Вернее, в суп или, скажем, в кашу его добавляли, но чтобы сочный жареный кусок… Приезжающие иногда из глубин Чечни срочники удивлялись — собак у вас полно, а мяса нет. Но здесь, в крохотной и мирной воинской части мысль об убийстве собак была такой же дикой, как и мысль об убийстве человека. Иногда офицеры привозили из аула говядину, просили Яну приготовить шашлык или просто пожарить, и Яна честно отщипывала кусок, за работу, и потом угощала вечером срочников, особенно самых худых и поэтому, как ей казалось, несчастных.

— Спасибо. — Артем вонзил лезвие топора в очередное полено. — Но я как-то, наверное, так...

— Не стесняйся, понял? — Яна набрала колотых дров и отнесла их к полевой печке.

Вскоре появились два заспанных рядовых из суточного наряда. Яна усадила их возле старой грязной ванны, которая была наполнена до краев картошкой, свеклой и луком. За полтора часа до завтрака рядовым предстояло начистить несколько ведер овощей — стандартный практикум молодого бойца. Ванна была символом начала службы (хотя каждый здесь прослужил не меньше полугода). Ванна никогда не пустела. Заканчивалась картошка — насыпали морковку. Уходила морковка — поспевала рыба на ужин. Давно ходила шутка: пока не натер мозоли за чисткой овощей — не поймешь, что такое воинский долг. Наряд в столовую считался боевым крещением. Особенно здесь, в тишине забытых миром гор, где и не стреляли никогда, а о войне напоминал только стрекот вертолетов над головой.

Наколов дров достаточно, Артем присел на старый потрескавшийся пень и увидел, что у блокпоста стоит уже тот самый «уазик» с заляпанными номерами, с мутным лобовым стеклом, сквозь которое не было видно водителя. Подъехал, значит.

Вокруг кружило несколько нетерпеливых срочников, в том числе и Акоп, который, по-хорошему, должен был заниматься колкой дров. Но он всегда успевал первым, совал нос в любые дела и не отличался скромностью. Списывал все на армянский темперамент, а никто и не спорил.

На лавочке у блокпоста сидел чумазый водитель «уазика», похожий на свой автомобиль — такой же потрепанный и усталый. Совершенно непонятно, сколько ему было лет. Легко можно было дать двадцать пять, а то и сорок. Он неторопливо перекуривал и интересовался, есть ли где помыться. Когда выяснилось, что негде, расстроился и затянулся сигаретой с новой силой.

Акоп держал под мышкой три белых конверта — для себя. Семья у него была большая, армянская, дружная. Писали ему часто и с удовольствием. А еще присылали посылки с конфетами и аджикой. Акоп очень любил аджику.

— Привет, именинник! — заулыбался Акоп. — Извини, руку не пожму, занят!

— Мне есть?!

— Пока не видел. — Акоп по-деловому перебирал конверты. — Так... Шепко аж два письма. Жена у него... зараза... Кондратьеву письмецо... О, Мальцеву открытка с Первым мая. За две недели! Молодцы родители, постарались...

А у Артема отчаянно билось сердце.

— От Насти ждешь? — уточнил Акоп, повертев в руке конверт.

Будто еще от кого-то можно было ждать? Родители поздравили с наступающим праздником заранее, прислав бандерольку с конфетами и с открыткой, из которой было ясно, что Артем для родителей все еще маленький несмышленыш, сунувшийся на войну по глупости да по малолетству. Не очень Артему нравилось общение с родителями. Чувствовалась этакая пропасть между поколениями. Папа сам не служил и никому не советовал, а мама вообще не понимала, зачем отдавать долг государству, которое бросило людей на произвол судьбы. В начале девяностых родители потеряли квартиру на Украине, потом перебрались в небольшой поселок под Ростовом, к тете, дождались, пока тетя умрет, и оформили на себя завещание. Ждать чего-то хорошего от настоящего (и тем более от будущего) родители не собирались и эгоистически ненавидели государство за то, что оно забрало и швырнуло в огонь войны единственного сына. Когда же выяснилось, что Артем поехал сам (а случилось — все поехали и он поехал, как-то не принято среди парней прятать голову в песок, будто страус), то мама, после пары удивленных телеграмм, списала все на малолетство. «Вот подрастешь, поймешь жизнь, тогда и посмотрим, кто был прав!» — писала она. Артем давно сделал вывод, что с родителями ему вдруг стало не по пути.

Нету пока от Насти, — сказал Акоп. — Вот, Кропьеву написал кто-то... никогда не писали, а тут написали. Удивительно.

Акоп убирал конверты под мышку — один за другим, — и вскоре они закончились. У Артема в груди сразу стало пусто. Акоп сочувственно пожал плечами:

— Ну, может, опоздала на день. Не страшно, бывает. Это ж война, мать наша. Через две недели получишь.

— Ага, война, — сказал Артем. — Чеченцы, что ли, мое письмо отобрали в дороге?

Чумазый водитель глухо засмеялся с лавочки, попросил еще сигарету, но с фильтром. Тут с людьми всегда так — либо не куришь совсем, либо дымишь, как паровоз, по пачке в день. Ни жизни не жалко, ни времени.

К Акопу, отодвигая Артема в сторону, протиснулся Мартынюк, спросил: «Есть что?» — и Акоп, кажется, забыв про друга, обрадовался, выудил из под мышки конверты и снова стал перебирать: «Так, было что-то, точно было!..»

Артем постоял еще немного и вернулся на поляну, к полевой кухне. Казалось, что во всем происходящем есть некоторая закономерность — если праздник, то обязательно с червоточиной. Если юбилей — то без подарка (а что из подарков может сравниться с письмом от любимой?). А ведь в жизни только раз бывает двадцать пять лет. Как в старой песне, только с поправкой на суровую реальность. Восемнадцать лет для юноши не праздник, а разочарование. А вот четвертак, радостный, сверкающий, как медаль на груди, и чтобы солнце отражалось и играло лучами. А люди чтоб вокруг щурились и улыбались…

Солнце, к слову, выбралось из-за гор, разгоняя туман и влагу. Постепенно становилось по-весеннему жарко, с примесью духоты и порывами пронзительно-холодного ветра. Так как бывает только в горах.

Яна, присев на низенькую табуретку, растапливала печь и бормотала о бессовестных срочниках, о нерадивых дембелях и о почте, чтоб ее. Даже дежурные куда-то запропастились, дочистив ванну картошки (живая только в армии единица измерения).

Дисциплины в части не было никакой. На десять срочников — пять офицеров и два прапорщика. Были еще контрактники числом семь человек, но они, как только узнали, что в двадцати километрах южнее записывают в охранотряды и выдают за это дело по полторы тысячи рублей в сутки (не считая оклада, пайковых и сложность-напряженность), — так потихоньку и растворились. О цене вопроса знали только начальник штаба да пара его замов.

Артем сел на корточки, рядом с Яной, стал ломать щепки и протягивать ей. Яна растопила печь без солярки — засунула смятой бумаги и щепок и, поднеся спичку, старалась не дышать.

Когда огонь разгорелся, а из трубы взвилась в небо первая белая струйка дыма, Яна сказала:

— Буду одна в горах — не пропаду. Не женское это дело — соляркой топить… Что, не написала?

— Не написала, — согласился Артем.

Робкий еще огонь расползался по щепкам.

— Это почта опаздывает, — уверенно сказала Яна. — Было дело. Ждала мужа из командировки в Москву. А он не едет. Я день лишний прождала, два дня. Потом не выдержала и поехала за ним. Я женщина темпераментная, долго в одиночестве не выдержу. Приехала, значит, нашла его гостиницу, выяснила, где проживает, — захожу, а он мне, здрасьте пожалуйста, говорит, что письмо отправил. Писал, мол, задерживаюсь, люблю и целую. Так я ему и поверила. Дала по роже-то, чтобы не врал, и обратно уехала. Приезжаю домой — а там письмо. На три дня запоздало. Веришь?

— Верю, — согласился Артем.

Но на душе лучше не стало. На душе будто кошки скребли. Настя обещала написать месяц назад. Выспрашивала адрес, узнавала сроки… в общем, беспокоилась. А Артем беспокоился вдвойне. Есть такая штука у срочников, которым осталось служить всего несколько месяцев, — страх потерять любимую. Не страх даже, а паника. Паранойя. Ведь как бывает — уходишь служить, и кажется тебе, что мир замер, остановился и есть только служба, есть зачеркнутые цифры в календаре, есть воспоминания, которые бережешь, бережешь, чтобы потом вернуться — и пустить время дальше, крутануть колесо жизни и покатиться вместе с ним. А на самом деле жизнь там, на гражданке, не просто движется — она бежит, несется, развивается. И оказывается, что это ты застыл, а мир — нет. И девушки, о эти милые девушки, они за два года взрослеют, умнеют (что ли?), решают жить по-иному. Не лучше, а просто не так, как раньше. И тебя уже нет в их жизни. Потому что ты — застыл. Влип, как муха, в одно время и одно пространство. И чем дольше ты служишь, тем сильнее понимаешь все это. И нет уже сил отогнать страх. И смириться никак нельзя. А что тогда делать? Терпеливо ждать писем каждые две недели и вычеркивать из календаря цифры убегающего времени.

Яна поднялась, выразительно посмотрела на Артема, проворчала: «Понятно», и заставила притащить пять ведер с водой.

Чтобы не расслаблялся, значит.

«Физические нагрузки, — приговаривала Яна, — отлично выбивают из головы всякую дурь». Кто бы спорил…

Чуть позже подошел Акоп — вальяжный и ленивый — и начал помогать. Помощь его сводилась к неторопливой нарезке хлеба да прикрикиванию на молодых: работайте, мол, не сачкуйте. Служба в армии как закаляет, так и расслабляет, это давно известно. После хлеба Акоп стал следить за картошкой, варившейся в котле.

Письма он сложил на лавочке у печки. Когда подходил кто-нибудь из срочников, Акоп откладывал половник, вытирал руки о передник и хмуро спрашивал:

— Чего тебе? А... Письмо, значит. Ну, сейчас глянем. Так. Не тебе. И это не тебе. А это? Не тебе. Ну да, я так и знал… Вот твое, танцуй.

Срочники покорно и неумело вытанцовывали. Акоп смеялся, хлопал в ладоши, толкал Артема локтем в бок, мол, посмотри, как танцуют! Джигиты!

Это была не раздача писем, а целый концерт по заявкам.

Артем таскал ведра, потом курил, присев на лавочку, ковырял носком сапога бурую грязь, которая свалялась вперемешку с углем, и наблюдал за просыпающейся воинской частью. Спали здесь до семи, а то и до восьми. Особенно офицеры. Ложились они поздно, неся службу за парой бутылок дешевого самогона, купленного в ауле. Срочники, к слову, тоже не отставали. Те, кто не был в дежурстве, тихонько пили, как правило, в дальнем углу палатки, за печкой. Пили безрадостно, с ностальгией по дому, и обязательным был тост за уже уволившихся и за тех, кто не уволится никогда.

Через двадцать минут, на танце рядового Быстрыкина, запахло горелым: у картошки выкипела вся вода. Яна молча ухватила Акопа за шиворот и дала ему пару несильных оплеух. Удар у Яны был тяжелый, щеки у Акопа вмиг покраснели.

— Чего теперь ребята жрать будут? — спросила Яна добродушно. — Чипсы, что ли?

Акоп замотал головой.

— Вот и я о том же, — сказала Яна. — Иди, масло делай, и чтобы до завтрака глаза мои тебя не видели.

На этом концерт и закончился.

 

Весной, в дни, когда не лил дождь, завтракали не в палатке, а прямо на воздухе. Для этого дела вытаскивали столы и скамейки из палатки-столовой, расставляли на поляне возле складов-вагонов и полевой кухни. Неподалеку был плац, за ним — штаб-палатка и офицерские вагончики. Чуть дальше технопарк, а через дорогу палатка для солдат срочной службы.

Офицеры на завтрак усаживались отдельно, за три стола, выставленных буквой «Г», срочникам оставалось еще два стола на четыре места каждый, а дембелям достался круглый высокий стол, который появился в части непонятно когда и откуда. Стол был лакированный, красивый, на гнутых ножках, с узорами вдоль всей крышки и с полочкой под столешницей. Армей­ские скамейки для него не подходили никаким образом, поэтому полгода назад солдаты привезли из аула четыре стула. Стулья были скромнее, новее, выкрашенные белой краской с темными пятнами вокруг шляпок гвоздей. Прошлые дембеля (уволившиеся всего месяц назад) отдали за стулья два комплекта формы вкупе с парой кирзовых сапог. Кушаешь за таким столом да на таких стульях — и кажется, будто не в воинской части, а у бабушки во дворе, на юге. Если бы еще вертолеты не летали…

На одном из стульев обычно сидела Яна. Даже когда дембелей было пятеро — один стул все равно доставался Яне. Это была давняя традиция, замешанная на уважении. Никто бы не посмел перечить.

Ели картошку, ту, что не успела подгореть. Яна хорошенько заправила ее маслом.

Артем есть не хотел, поэтому взял две кружки какао и хлеб. Уютная весенняя погода никак не совпадала с настроением. Хотелось… нет, не выть, а просто уехать из части, добраться до аула, там купить билет на какой-нибудь автобус (ведь ходят же еще в Чечне автобусы?) и отправиться в родной городок Ухту. Но правда была в том, что из Чечни можно было выбраться только на вертолетах. Самоволка представлялась чем-то нереальным, непонятным и рискованным. Сумасшедшие бывали, но они либо наркоманы, собирающие коноплю вдоль оврага (пока всю не выкосили к чертям собачьим прошлым летом), либо алкоголики, которым что пуля в лоб, что серпом по яйцам. Артем не относился ни к первым, ни ко вторым. Выпивал потихоньку, как все в армии, от самогона не отказывался, но травку курить — такого не было, не предлагали.

Пока Артем пил какао, Акоп полез за пазуху и извлек серый плоский конверт. Протянул Артему, шепнул:

— Зайцевой передашь?

— Вечно ты со своей Зайцевой… — вяло и тоже шепотом огрызнулся Артем.

Акоп помялся, но письмо не убрал, положил на стол и аккуратно пододвинул:

— По-братски, а? Ну горит дело.

Бухгалтерша лейтенант Зайцева была здесь единственной девушкой, моложе тридцати. Каким образом ее занесло в эти края — красивенькую, не глупую, не замужнюю — одному богу известно. Работала она вместе с майором Грибиным на автоскладе (вагончик за палатками, около штаба и медчасти), занималась списанием уничтоженной военной техники. Саму технику никто в глаза не видел, но документы привозили регулярно. Приходилось оформлять техпаспорта, заполнять бланки экспертизы и списывать. На войне это дело простое. Главное, не тянуть.

Артем тоже помогал майору в оформлении техпаспортов. Почерк у Артема был аккуратный, а высшее образование позволяло писать сложные слова без ошибок. Да и когда надо было что-нибудь набрать на компьютере или распечатать — кроме него, в части никто этого делать не умел.

С Зайцевой они сидели в том самом вагончике-автоскладе, лицом к лицу, за двумя стоящими впритык столами. А поскольку Акоп был лучшим другом, то Артем первым и узнал, что у Зайцевой с Акопом вот уже вторую неделю развивался роман.

Страсти кипели нешуточные. Тут либо Зайцева вообще не понимала, что такое армейская любовь, либо Акоп влюбился крепко и бесповоротно. Несколько раз, в порыве бессильных чувств, он делился с Артемом подробностями любовной драмы. Зайцева страдала от того, что не могла принять решение. Акоп страдал, потому что до увольнения был связан по рукам и ногам уставами и чувством долга перед страной. Целоваться на людях рядовому хлеборезу и лейтенанту-бухгалтеру было как-то неприлично. Да
и вообще, если кто узнает из офицеров — это же скандал, трагедия. Как минимум отправят Акопа в воинскую часть под Нальчиком, откуда все, собственно, и приехали. Как максимум… в общем, проблем много будет.

А у Зайцевой, ежу понятно, несмываемое пятно на всю жизнь. Карьеру, конечно, никто обрывать не станет, не те времена, но слухи расползутся быстро… А слухи в армии хуже выговоров и записей в личном деле. С репутацией солдатской шалавы либо сразу надо увольняться, либо ехать к черту на куличики, где никто тебя не знает, никому ты не нужна. Целовались они всего три раза, тайком, за кухней, ночью. В тайну был посвящен Артем и, кажется, Яна. От нее вообще нельзя было ничего скрыть (хотя, надо сказать, умела хранить секреты как никто другой. Может, именно поэтому с нею и делились многие своим тайным, интересным, дорогим).

Зайцева почти каждый день ездила в крохотный аул, откуда можно было позвонить в Россию или купить что-нибудь. Каждый раз, когда она уезжала, в глазах Акопа возникали тоска и страх. Он походил на щенка, который ждет хозяина и не верит, что тот вернется. Но Зайцева возвращалась, и Акоп возрождался.

 — Войди в мое положение, — шептал Акоп, хотя было понятно, что положение у него много лучше других. — Трагедия, смерть, разбитое сердце!

— У меня тоже, знаешь?

— Знаю. Прекрасно знаю. И очень сочувствую! Поэтому только ты и поймешь! Как брат, помоги! — Акоп горячо положил руку на сердце. — Вот, что хочешь для тебя сделаю! Лишнюю пайку масла до конца службы надо?

— Ты мне и так даешь.

— Тогда две! Две пайки! А?

Артем вздохнул, взял конверт и убрал в карман. В конверт, на ощупь, был вложен крохотный лист бумаги. Или даже половинка листа.

— Оценю! — подмигнул Акоп и принялся за какао.

Попробовал бы только не оценить.

После завтрака, по распорядку, подступал призрак построения, но его, как всегда, никто не проводил. Командир части подполковник Семелухин, пятый месяц плевал на это дело. Во-первых, было холодно. Во-вторых, все в части давно друг друга знали, работу свою работали, никто не отлынивал, никто не пил до восьми вечера. В-третьих, подполковник Семелухин предпочитал после завтрака собрать офицеров в палатке и провести с ними инструктаж. А срочники разбредались каждый по своим делам — кто по нарядам, кто по должностным командам…

 

Артем подошел к вагону-автоскладу первым, как и всегда. Сигареты закончились вчерашним вечером, поэтому Артем поймал за воротник пробегающего рядового и стрельнул у него две «Примы». Запоздало пожалел, что не взял сигарет у Акопа. Ему присылали хорошие, дорогие сигареты. Обычно блоками. Акоп их растягивал на месяц-полтора, ни с кем без надобности не делился. Артему — давал. Ну, на то и земляки.

На краю горизонта показались вертолеты. Их было пять или шесть. Вертолеты летели низко, медленно. За блокпостом, через дорогу от оврага, была расчищена и размечена вертолетная площадка, но не потому что кто-то ей пользовался, а потому что так было положено по инструкции. На площадку при Артеме ни разу ни один вертолет не сел.

Вертолеты летели, загораживая солнце и превращая утреннее безмятежье в тревогу.

Чувство тревоги снова повернуло мысли к Насте.

Могла ли она бросить? А были ли причины? Или, как говорят, ты в армии — и это уже причина. Артем перебрал в памяти все свои поступки: хорошие, плохие или просто отвратительные. Нет, отвратительных он все же не позволял. А из плохого что? Напивался два раза — но ведь как не выпить в армии Девятого мая и в День танкиста? Потом звонил Насте в прошлом году на Восьмое марта, в три часа ночи из будки-автомата, просил (а вернее, требовал) признаться в любви, подтвердить, убедить. И она, вздыхая, мол, что делать, признавалась. А Артему достаточно было. Он брел домой по пустому, ночному, холодному городу и улыбался. Можно ли это считать поводом? Вряд ли.

И ведь не сказать, что переживал каждый день. Не было такого. Но вот в день рождения как-то стало вдруг по-особому тоскливо, будто подозрения, переживания, стрессы поджидали именно этого дня, чтобы выбраться наружу.

Артем отгонял их прочь, не очень получалось, смотрел на небо, на вертолеты, а рука сама потянулась за очередной сигаретой, хотя горький привкус предыдущей еще не слетел с губ.

Потом появилась Зайцева.

Акоп знал, в кого влюбляться: за Зайцевой волочились все здешние офицеры — женатые и нет. Даже Мартынюк, седина в бороду, вытягивался по стойке «смирно», когда Зайцева проходила мимо. Да и Артем, чего греха таить, заглядывался. Без зависти, легко осознав никчемность заигрывания, оценив, сравнив и признав за Настей неоспоримое преимущество глубокой любви. Но Зайцева была здесь, а Настя — далеко. И не обходилось без случайных взглядов, особенно летом, когда снимала Зайцева на время работы китель и оставалась в голубоватого цвета рубашке с двумя расстегнутыми верхними пуговками…

Зайцева открыла вагончик, первой поднялась по ступенькам. А внутри бледный утренний свет сквозь два овальных окна, прикрытых сеткой. На столе Артема, у двери, пишущая машинка, карандаши и ручки россыпью. На столе Зайцевой аккуратные папки, а на столе майора Грибова неровные башенки технических паспортов, придавленные то дыроколом, то пеналом, то армейской флягой. Половину стола занимал монитор. Системный блок стоял в ногах. Неосторожное движение — и блок выключался, чем приводил Грибова в тихую ярость.

«Сделай с ним что-нибудь! — шипел Грибов, растирая виски. — Иначе я в него из пистолета! Пулю в лоб!»

Здесь, в вагончике, Артем проводил весь день, с перерывом на обед и полуторачасовой отдых с двух тридцати до четырех. Работу заканчивал в семь пятнадцать, аккурат перед ужином, и потом, без переклички, без песен и без построений (надоевших в учебке хуже пареной репы), брел в столовую за законной порцией вареной картошки с рыбой. Такие вот стандартные военные будни.

Зайцева же начинала утро с обязательной церемонии: подводила глаза, красила губы, рисовала брови. Необходимый и обязательный набор каждой девушки лежал у нее тут же, под рукой. Церемония растягивалась минут на пятнадцать. Даже майор Грибов ничего не мог с этим поделать. Только вздыхал обреченно: «Женщины!..»

— Кстати, это тебе. — Артем положил на стол Зайцевой конверт.

До прихода майора можно было растянуть утреннее безделье и просто глазеть на улицу через дверь. Вдалеке виден был куцый автопарк, где под тремя «Уралами» и зилом копошилось несколько солдат-дежурных. В сущности, они тоже бездельничали, потому что работать здесь — серьезно работать, на износ — никто никогда не хотел.

Зайцева распечатала конверт, выудила сложенный вчетверо лист, пробежала глазами, улыбнулась.

— Любит, целует? — предположил Артем.

— И это тоже, — сказала Зайцева и убрала лист с конвертом в ящик. — Кстати, с днем рождения. Сколько тебе?

— Двадцать пять.

— Взрослый уже! — Будто не была младше Артема на год. — В армию такие редко попадают.

— Я постарался.

— Можешь передать Акопу, что да.

— Что — да?

— Вот так и передай, — улыбнулась Зайцева. — Да. И все. Без знака вопроса.

— Ох уж эти мне ваши заморочки, — вздохнул Артем. — Я вам почтовый голубь, что ли?

Зайцева улыбнулась, поглядывая на Артема из-за зеркальца.

— Ты очень хороший друг. Акоп тебя хвалит и хвалит. Замечательный человек. Не переживай.

— Я и не переживаю, — сказал Артем, хотя на самом деле отчаянно переживал.

Минут через десять подошел майор Грибов.

Он, как обычно, был хмур, курил и, погруженный в размышления, рассеянно крутил в руках карандаш. Артему казалось, что майор Грибов ненавидит воевать. Он не был трусом, а даже награжденным ветераном боевых действий в первую чеченскую, но о войне рассказывал неохотно, брезгливо, будто стыдился, что оказался не в то время не в том месте и теперь никак не удается смыть и забыть тот позор. Срочников майор жалел, называл «залетными» и неловко, по-отечески оберегал. С его слов, солдатики были здесь так же не к месту, как, например, мышь в кошачьем питомнике.

Как-то раз, в начале зимы, Артем выходил с ним покурить за вагончик, укрывшись от колючего холодного горного ветра, и майор, поглядывая на серое небо, вдруг рассказал, как шесть лет назад при штурме Грозного потерял убитыми четверых срочников. Каждому оставалось до конца срока не больше полугода. Они ехали в КамАЗе по пустынным горевшим кварталам пригорода и попали в перестрелку. Майор (тогда еще лейтенант) вывалился из кабины, дополз по лужам и заиндевевшей грязи до разбитого многоэтажного дома и там, провалившись в подвал, валялся без сознания полдня, пока его не вытащили. А ребята погибли. Из двадцати человек — четверо.

— И за что вас так? — спрашивал Грибов, хотя смотрел не на Артема, а на небо. — Куда вас, неощипанных и не подготовленных? Для кого?..

Не было у майора ни жены, ни детей. Только пожилые родители где-то под Владимиром, которым он исправно отправлял часть командировочных. Что он делал на этой войне, зачем служил и что двигало им — непонятно. Ни карьера, ни офицерские погоны и ни любовь к армии — это точно. Но ответа Артем не знал.

Майор сел за стол, разобрал технические паспорта, занялся сортировкой. Наступил привычный рабочий день.

Грибов брал паспорт, неторопливо пролистывал, просил Зайцеву заполнить ту или ту форму, протягивал паспорт Артему, обозначая поля для заполнения галочками. Артем выводил на полях старательно, неторопливо (а перед обедом даже чуть медленнее обычного), проставлял штампы, заносил номер техпаспорта в журнал. Когда требовалось отпечатать копию приказа или развернутую характеристику (на просьбы многочисленных начтабов, зам.нач.штабов и верх.глав.штабов), Артем садился за стол Грибова, включал компьютер и набирал текст, а потом заставлял хрипеть и дребезжать матричный принтер. От звуков старенького принтера Зайцева морщилась и выходила курить. Следом за ней вышмыгивал и Артем — дышал воздухом, пока не приходилось менять лист. Грибов стойко переносил тяготы воинской службы и курил прямо в вагончике, стряхивая пепел через окно на улицу.

Шаблоны приказов, отпечатанные бледным серым шрифтом, складывались под правую руку. Грибов ставил размашистую подпись, убирал листы в папку, папку ставил на полку, снова возвращался к техпаспортам. И так по кругу, до бесконечности.

В этом стабильном круговороте, который шел без перебоев не первый день, Артем углядел сегодня неимоверную скуку. Хотелось, честно говоря, бросить дела и отправиться в аул, на почту. А там выпросить у почтальонов потерянное (ведь обязательно же потерянное!) письмо от Насти.

И выходило так, что на душе стало серо и гадко, как не бывало со дня призыва. Тогда, полтора года назад, Артем проснулся с гаденьким чувством, что вот он, трус и предатель, не хочет никуда идти, никому служить (да и слово-то какое-то старое, нежизнеспособное — служить), не хочет терять молодость и свободу, а хочет пожить в свое удовольствие, валяться в кровати до обеда, завтракать бутербродом с кофе и бездельничать так, как не бездельничал никогда. Могут же быть у молодого человека такие желания?..
И ведь казалось, что не на два года уходит в армию, а на вечность. И особенно циничной казалась телепрограмма, где расписание передач не обрывалось ноябрьской средой, а шло дальше. И афиши на улицах будто смеялись датами приездов певцов, актеров, композиторов. Разве есть жизнь дальше? После призыва?

И так переживал целый день, не в силах совладать с собой. Серая тяжесть сковывала движения, заставляла сутулиться и втягивать голову в плечи... а потом привык. К одному не привык — к ограничению свободы...

И вот вернулось. Не выйти за границы воинской части, не дойти до аула и на лавочке не посидеть. Никто тебе увольняшку не даст, тем более здесь. Война, однако. И приходилось терпеть, просто безнадежно варить горячие мысли в распухающей от тоски голове.

 

Ближе к обеду, когда тоски накопилось невероятно, Артем вышел покурить вместе с Зайцевой. К обеду перекуры становились чаще и длиннее. Даже Грибов отвлекался и в паузах включал на компьютере «Quake 2», чтобы погонять по лабиринтам и поуничтожать многочисленных виртуальных врагов.

Над головой вновь пролетели вертолеты. Тишины здесь никогда не было.

— Я задержусь немного после обеда, — сказала вдруг Зайцева. — В аул съездить надо. Справитесь тут без меня?

— На почту?

— Почему на почту?

Артем пожал плечами. Ну как объяснить?

— Если будет свободная секунда — заглянешь? Спроси письмо на часть, на мое имя. Вдруг оно там у них потерялось, а потом нашлось?

Зайцева заулыбалась. Было понятно, что Артем в ее глазах просто ребенок и проблемы у него — детские. Да и сам Артем смутился секундного порыва, пробормотал: «Забудь» и, быстро докурив, смял окурок сапогом и вернулся в вагончик.

— Ты не обижайся, — сказала Зайцева, заходя следом. — Я понимаю. Но это же из разряда фантастики. Тебе, значит, забыли письмо, а потом вдруг нашли. Так не бывает.

— А вдруг? — хмуро заметил Артем, склонившись над очередным техпаспортом. — Вдруг именно так и бывает? Ты не ждешь чуда — а оно придет! Ты вот в Деда Мороза в детстве верила?

— Верила.

— И он тебе иногда приносил же подарки, которые ты у него просила?

— Так это родители покупали. Они мои открытки читали и покупали.

— А откуда ты знаешь? — сощурился Артем. — Они тебе рассказали?

Зайцева пожала плечами. Грибов, приглушив звук в колонках, поглядывал на говорящих поверх монитора.

— Это же глупые и детские выводы, — сказала наконец она. — Ты хочешь предположить, что Дед Мороз приходил ко мне в детстве, читал открытку и давал моим родителям подарки, которые они клали под елку?

— Ты же не можешь опровергнуть, — проворчал Артем, чувствуя злость. — Потому что не можешь знать наверняка. Это и есть чудо, понимаешь?

Артем очень надеялся, чтобы Зайцева просто хотя бы немного подумала. Не это было важно, не сам факт размышлений, а просто убеждение, что от веры в чудо обычно чудо и происходит. И никто в данную минуту не смог бы этого опровергнуть.

— Бред какой-то, — помотала головой Зайцева. — Не понимаю.

— Ничего ты и не поймешь, — сокрушился Артем. — Старше меня на год, а ведешь себя как глупая девчонка. Еще лейтенант!

Щеки у Зайцевой стремительно покраснели. Артем же внезапно еще больше разозлился (и на себя, и на Зайцеву, которая ничего не понимает, и на день рождения, будь он неладен).

— Товарищ майор, сигаретки не будет?

Грибов молча протянул две, с фильтром.

— Я на минуту.

Выскочив из вагончика, Артем торопливо прошел по тропинке, через автопарк, зашел за автомобили, дальше наискосок через плац, мимо кухни, к блокпосту. Остановился у шлагбаума. Сержант Мартынюк сидел на табурете и читал книгу. Он дежурил уже третьи сутки. Нравилось ему на блокпосту. Не хотел сменяться. Может, время летело быстрее. Все равно никто не беспокоит, а если и проедет за день больше трех автомобилей, то это развлечение, а не работа.

Над лесом кружили вертолеты, словно что-то высматривали в густой апрельской зелени. Артем подошел совсем близко к металлической красно-белой трубе шлагбаума. Слева можно было обойти его и беспрепятственно выйти на пыльную дорогу. Вернее, в какой-то другой, вольной жизни можно было. А сейчас нельзя. Только по службе, если Родина-мать позовет. В другой ситуации — дезертирство, побег, преступление. А дорога, чего греха таить, манила. Очень хотелось Артему пойти по ней, огибая рельефные следы от гусениц, размытые по пыли отпечатки сапог и колес. Пойти, может быть, не по самой дороге, а по серой, вечно умирающей траве, около оврага. И не пойти — а побежать (вот точное слово!).

Вместо этого снова закурил. Какую уже сигарету сегодня?

— Ты не убегать ли собрался? — посмеиваясь, спросил Мартынюк.

Подумать о таком здесь было действительно смешно. Пару раз, говорят, еще в начале войны какие-то срочники, без головы на плечах, бегали ночью в аул, тайными тропками, меняли слитую за день солярку на самогон. Пили там же, в ауле, или в лесу, — а возвращались в часть только под утро. Вскрылось это дело быстро, солдатиков выставили на плацу по стойке «смирно» на целый день, а приезжий капитан замполит красноречиво, но правдиво рассказывал о том, что творится вокруг, что делают боевики с солдатами, когда вылавливают их, пьяных, поодиночке в лесах и аулах, что даже у самой пожилой чеченки в самом крохотном и безобидном домике может быть спрятан арсенал оружия, за которым рано или поздно кто-нибудь придет. В общем, посыл был такой — терять бдительность нельзя.

— А если убегу, что будете делать? — спросил Артем.

— Стрелять буду. На поражение.

— Так уж?

— Ага. — Мартынюк все еще улыбался, и непонятно было, правда выстрелит или просто пугает.

Артем улыбнулся тоже. Не верилось. Но не проверять же?

Докурил, потом вернулся обратно в вагончик. Буркнул, не поднимая глаз: «Извини», и продолжил работу.

 

На обед давали щи, картофельное пюре с рыбной котлетой.

Яна безоговорочно наложила Артему пюре с горкой и две котлеты вместо одной, заварила крепкий чай и подсунула бутерброд с маслом и сыром. Сыр вообще был в дефиците. Его выдавали один раз в неделю, по субботам.

— Ешь! — сказала она. — Тебе сегодня можно.

Артем и ел.

Рядом подсел Акоп, надломил кусок серого хлеба, шепнул:

— Передал конвертик-то?

— Передал. Сказала — да.

— Что — да?

— Вот этого уже не знаю. Сам подумай.

Акоп подумал, заулыбался, почесал затылок, сказал:

— Спасибо. Настоящий друг.

— Спасибо в карман не положишь, — машинально отмахнулся Артем.

— Нервничаешь? Правильно делаешь. Понимаю.

— Ну что ты можешь понимать-то? У тебя вон Зайцева под боком, конфетный период, поцелуйчики, влюбленность. А у меня, может быть, жизнь рушится.

— Рушится, — легко согласился Акоп. — Ну ты же понимаешь, каждому свое.

Сытый Акоп был чрезвычайно словоохотлив.

— Вот смотри, — продолжил он. — Знаешь, почему у меня все есть, а ты ходишь и маешься без дела? Только не обижайся. Потому что мне хватает всего. Я вот обычный хлеборез, без высшего образования, без специально­сти какой-то. Три года шашлыки с шампуров снимал, а в итоге — хлеб с маслом на войне кушаю каждый день. И мне не надо большего. Мне не нужны все эти ваши сентиментальности, ваши мозги. Вот тебе, Артем, зачем высшее образование? Нужно оно тебе здесь? Нет. У тебя, Артем, горе от ума. Ты сам себя накрутил, перегорел, а теперь ходишь и не знаешь, куда податься.

— Хлеб с маслом мозгов не заменит, — пробормотал Артем.

— А вот и заменит. Главное — не требовать иного. Границы надо знать. — Он поднялся и поманил Артема пальцем. — Хотя тебя все равно не переубедить. Упертый ты, земляк. Чудовищно упертый. Пошли.

— Куда?

— Ты доел? Пошли, говорю, горе-возлюбленный.

Акоп повел мимо полевой кухни, дров, в сторону вагона-склада, где хранились продукты. Завскладом — прапорщик Сердюков — тоже обедал, как и все. Вокруг было пусто и тихо. Разве что вертолеты развязывали тишину постоянным монотонным гулом.

— Слушай, а если тебя Настя действительно бросила? — спросил Акоп вдруг, не оборачиваясь.

За складом был забор из сетки-рабицы — для вида, а не для охраны. Перелезть через него можно было в два счета. Командир части который месяц грозился повесить по периметру забора колючую проволоку. С наступлением весны вдоль забора развалились широкие лопухи и потянулись вверх вьюны и хмель. Под ногами чавкала кое-где бурая, размытая дождями глина.

— Это ведь не конец света, да? Ведь можно как-то выправить ситуацию, например, знаешь, другую девушку найти. Ну, Настя же не золото, да? Или все же золото? Алмаз граненый и единственный. Ты не думай, Артем, я не со зла. Я теоретически. Вот, думаю, а если бы мне Зайцева не писала, что делать тогда?..

Акоп остановился у забора, за вагоном, повернулся.

— Я бы другую, наверное, нашел…

Артем со всей силы ударил его по лицу. Целился в нос — попал в челюсть. Акоп отпрянул в сторону, выставил вперед кулаки. Глаза его округлились, на скуле слева быстро набухало лиловое пятно.

— Не надо про Настю, — сказал Артем. Злость мгновенно ушла, стало неловко и обидно. — Зачем ты так?

Акоп подумал, сощурился, опустил кулаки.

Дурак, — сказал он, — я же хочу как лучше.

— А получается как всегда. Через одно место.

Наверное, злости надо было вылиться, иначе Артем бы не выдержал, сорвался и натворил бы дел. Хотя вот ударил лучшего армейского друга. Куда уж дальше? Есть предел?

— Дурак ты, Артем, — повторил Акоп и слабо улыбнулся, — я тебя зачем сюда вел? Смотри.

В темном и сером промежутке между забором и складом лежало что-то, прикрытое брезентом. Акоп, потирая скулу, наклонился, откинул угол брезента.

— Велосипеды? — присвистнул Артем, присаживаясь на корточки.

— Две штуки! И комплекты одежды. Не в форме же в аул ехать.

— В аул?

— Ага. У нас с тобой два часа до работы. Надо бы съездить, позвонить твоей возлюбленной. Успеем, а?

Акоп улыбался. Артему внезапно стало неловко за то, что ударил… Неловко и вместе с тем как-то легче. А у Акопа расплывался и лиловел синяк. Высокохудожественный.

— Ты, это, извини за то, что я тебя... в челюсть...

— Говорю же, дурак ты, Артем.

Поддавшись порыву Артем выпрямился и обнял Акопа, крепко, по-мужски, как не обнимал никого и никогда.

— Мы тебе заодно мазь купим, от синяков. Должна же быть в ауле аптека? Как-то же они живут там?..

Акоп смутился, отстранился, стянул брезент, обнажив два велосипеда и сложенную одежду. Велосипеды были старенькие, двухскоростные, но, несомненно, рабочие. Даже колеса кто-то заботливо подкачал.

— Специально, что ли, нашел? Как? Откуда?

— Яне скажешь спасибо, — туманно отозвался Акоп, расстегивая китель.

 

Через несколько минут переоделись. Акоп перелез через забор, принял оба велосипеда. Следом перебрался и Артем, ни о чем, собственно, не думая и не осознавая, что уходят они в самоволку, на войне, в горах. А если бы и осознавал, остановился бы? Нет, конечно. Не та ситуация.

Над головой летали вертолеты, но было неважно, несущественно и как-то даже, наоборот, интересно. Заметят ли?

Артема обжигала внезапно открывшаяся перспектива. Вдруг возникла свобода, два часа неконтролируемой никем жизни.

Подминая колесами свежую траву, съехали с холма, потом пересекли поле и, когда уже не было их видно со стороны блокпоста, свернули к дороге. Совсем рядом был лес.

Артем крутил педали, захлебываясь воздухом, торопился, гнал на несколько метров впереди Акопа. Ему вдруг вспомнилось, как несколько лет назад мечтал купить горный велосипед и съездить с друзьями в Финляндию, по заманчивым маршрутам среди лесов и гор. Так чем заснеженная Финляндия хуже жаркой Чечни? Там не подстрелят случайной пулей? Так и здесь — не факт.

Въехали в прохладный лес, наполненный тенью. Акоп нагнал, улыбаясь, и перегнал, виляя по глубокой колее от гусениц танков. Потом и он выдохся. Оба перешли на первую скорость и ехали уже неторопливо, обмениваясь короткими репликами.

— Страшно?

— Необычно!

— Вот это путешествие!

— А если увидим речку — обязательно искупаемся!

Хотя оба знали, что никаких речек в лесу нет.

Ехать до аула не больше двадцати минут. Но то — на машинах. А на велосипедах вдвое дольше. Лес нависал со всех сторон, прятал солнце, обдувал разгоряченную кожу прохладным ветром.

В какой-то момент Артем остановился, слез с велосипеда и, отстегнув флягу, начал пить. Акоп тоже остановился. На лице его горела радостью каждая веснушка (а их там было немало).

— Ты вот говоришь, что я тебя не понимаю.сказал Акоп. — А это не так. Я тоже места себе не нахожу, все время о Зайцевой думаю. Мы же с ней связаны только вот этой войной, этой частью в горах — и больше ничем. Она из одного города, я из другого. Она служит, по карьерной лестнице поднимается, а я срок отбываю, дни считаю до освобождения. Вот, вернусь со службы домой — и что? И где дальше развитие отношений? Нет их. Подумай сам, станет ли лейтенант держаться за срочника? Поедет ли со мной? Нет. А как ее удержать? Я голову уже сломал. Не хочется, понимаешь, вот так мимолетно влюбиться, а потом раз — и разлюбиться. Не мое это. Я такой, чтобы любовь до гроба, детишки, счастье... А что я ей могу дать в итоге? Ничего.

Акоп замолчал. Где-то далеко внезапно раздался стройный, едва слышный «тук-тук-тук» автоматной очереди.

Оба подняли головы, насторожились. В этих местах не стреляли ни разу. По крайней мере в части никогда ничего не было слышно.

И разом вдруг навалилось понимание — они на чужой территории, на войне, без оружия и без поддержки. Сбежали, дезертировали, в омут, как говорится, с головой.

Но выстрелы стихли и больше не повторились.

— Не заморачивайся насчет Зайцевой, — сказала Артем тихо. — Выход есть всегда, понял?

— Ага. А теперь давай быстрее в аул и обратно. Как-то... неуютно здесь.

Неуютно стало обоим. Дальше ехали молча.

Вскоре лес закончился, снова потянулись поля и редкие деревья, холмы и вершины гор на горизонте.

Минут через двадцать въехали в аул: сплошное переплетение крохотных саманных домиков и кирпичных двух-трехэтажных домов. Дороги здесь были не асфальтированы, заросшие по обочинам чахлой рыжей травой. Тут и там бегали босоногие мальчишки, гоняли палками гусей и кур.

Почту нашли быстро — это было единственное трехэтажное здание, почти в центре аула. Здесь домики расступались, образуя широкую площадь с пустым постаментом в центре. Надпись на постаменте крупно гласила: «ЛЕНИН». Самого Ленина давно уже не было, только бронзовый ботинок торчал в центре.

— Ты давай поторопись. А я здесь покружу, — сообщил Акоп. — Аптеку поищу…

Внутри почты было прохладно и светло. Два окошка из трех были заняты. В телефонных кабинках кто-то разговаривал. Чеченский язык Артем не знал, кроме двух-трех ругательств, которые разучили еще в воинской части под Нальчиком.

Артем подошел к свободному окошку. С обратной стороны на него смотрела седовласая женщина лет пятидесяти (а то и старше).

— Чего тебе? — спросила она с акцентом.

— Позвонить от вас можно? В Россию.

— Через десять минут. Деньги есть или у вас как всегда?

Как это — «как всегда», Артем не знал, да и уточнять не стал. Протянул сто рублей десятирублевками. Женщина отсчитала нужную сумму, вернула сдачу и протянула талон.

— Код города свой знаешь? — поинтересовалась она мягче, чем прежде.

Артем кивнул.

— Посиди, подожди. Как выйдут из второй кабинки — заходи. Понятно?

Что же непонятного?

Ожидание оказалось тягостным, неприятным. В голове перемешались сотни мыслей. А вдруг все кончено? А вдруг не дозвонится? А вдруг?.. И самое ужасное — долгое время ожидания, если сейчас не удастся ничего выяснить.

Потом из второй будки вышли, Артем направился туда, замер перед темно-синим телефонным аппаратом с металлической трубкой. В кабинке горела тусклая желтая лампа. Пахло пылью и гнилым деревом. Возле телефона висела привинченная металлическая табличка с кодами городов республик Северного Кавказа. Артем снял трубку, приложил к уху. В трубке громко гудело и потрескивало.

Сначала Артем нажал восьмерку, задумался — а стоит ли? — потом решительно набрал код города, номер и застыл, вперился глазами в телефонный аппарат, вслушиваясь в далекие длинные гудки...

Раз гудок, два гудок... зашипело, затрещало, кто-то снял трубку... далекий голос, женский, немолодой...

— Алло?

— Антонина Александровна! Здравствуйте! Это Артем! Слышите меня?

— Артем? Артем! Здравствуй! Ты откуда это? Ты же в армии, в этой, как ее, в Чечне?

— Да, да! А Настя дома? Можно Настю к телефону?

— Как у тебя дела? Жив, здоров?

— Да, да, Антонина Александровна, все хорошо! Настю позовите, пожалуйста!

— Так это, нету Насти. Она же уехала!

— Как? Куда?

— Поступать. В Москву! Разве она тебе не писала?

И вспомнил — писала. Месяц назад писала, что собирается на подготовительные курсы, на дизайнера какого-то...

— Но она хотела еще написать...

— Вроде бы писала! — Антонина Александровна помолчала. — Не пришло письмо? Ты поэтому звонишь? Переживаешь?

— Нет, что вы...

— Артем, не переживай. Я не знаю, что там у вас, но не переживай. Я вижу, что все в порядке. Жди письмо. Я ей сегодня же позвоню и все уточню. Хорошо?

— Хорошо, — пробормотал Артем срывающимся голосом. — Хорошо, Антонина Александровна. Я понимаю.

— Ты хороший мальчик. Нужно быть полной дурой, чтобы этого не видеть... И я надеюсь, что воспитала дочь как надо.

Артем кивнул, сказал: «До свидания, Антонина Александровна», — и положил трубку.

Ожидаемого облегчения не случилось. Даже наоборот — стало еще тоскливее, еще безнадежнее. Их с Настей разделяли расстояние, неизвестность, война и воинская служба, гордо названная «долгом». Что же такого должен был Артем Родине, если его жизнь рушится на глазах? Соизмеримо ли?

Артем поймал себя на мысли, что остервенело отковыривает ногтем за­стывшую на деревянной переборке под телефоном жевательную резинку. Отковырнул, успокоился.

Он вышел из почты на улицу, сел на белую шершавую скамейку у крыльца. Солнце припекало, затылок вспотел. Улица была пуста, а ветер гонял по дороге рыжую пыль и клочья травы.

И вдруг снова где-то вдалеке раздалось редкое «тук-тук-тук». Автоматная очередь стихла, потом повторилась вновь, стихла — и опять. По небу засуетились, будто тараканы, вертолеты, наполнили воздух тревожным шумом.

Артем выпрямился. На порог из почты вышла пожилая женщина в платке, посмотрела на небо.

— Что же это делается, а? — спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь. — Куда же мы катимся?

Из-за угла почты выехал встревоженный Акоп.

— Аптеки не нашел, — сообщил он. — Поехали отсюда, а?

Артем торопливо вскочил на велосипед.

Редкие прохожие останавливались и провожали их взглядами. Мужчин не было, одни женщины и дети.

До края аула, слава богу, доехали без происшествий. Как только закончились домики и начался подъем на холм, Артем сбросил скорость и попробовал отдышаться. В горле пересохло.

— Видел кого-нибудь? Кто стрелял?

Акоп покачал головой.

— Это не в ауле. Это где-то в горах. Или в лесу, с той стороны. Видел, вертолеты все туда помчались? А у тебя как? Успешно?

Артем пожал плечами. Непонятно было. Но вроде бы хорошо.

— Спасибо за шанс.

— Не за что, — отозвался Акоп.

На вершине холма увидели вдруг, как в лесу исчезает военный грузовик с брезентовым верхом. Грузовик рычал мотором, мял траву, вокруг него кружились клубы рыжей пыли.

Остановились, тревожно провожая грузовик взглядом. И поехали только тогда, когда он исчез за деревьями, а гул и грохот стихли.

Воинскую часть объехали дугой, под холмом, стараясь не торопиться. Еще из леса видели, как грузовик въезжал через блокпост. А возле грузовика суетились, бегали, торопились люди.

Когда подъехали к забору со стороны склада, перебросили велосипеды и перебрались сами, начали сбрасывать с себя одежду и переодеваться — увидели, как в нарастающем шуме к части приближается вертолет.

Он закружился, заходя на посадку.

Акоп с Артемом бегом обогнули склад, через площадку, к полевой кухне. Прошли через палатку-столовую.

Люди толпились у блокпоста. Все там были — и Зайцева, и Грибов, и Мартынюк. Яна выглядывала из-за спин, ярко выделяясь белой униформой на фоне остальных.

Артем подошел ближе, вытянул шею...

У подъехавшего грузовика суетились военные. Они вытаскивали из кузова носилки с людьми и складывали вдоль блокпоста, прямо в пыли, на дороге, будто укладывали доски для строительства. Лобовое стекло грузовика было покрыто паутиной трещин, брезент на кузове дымился — его заливали водой, которую таскали ведрами от кухни.

Кто-то стонал, кто-то кричал — звуки больно врезались в уши, смешавшись с гулом садящегося вертолета, с грохотом мотора, с разговорами людей вокруг.

На носилках лежали люди. Грязные, обгорелые, окровавленные. Две медсестры — молоденькие, испуганные девчушки — бегали вокруг них, что-то вкалывали, перевязывали, накладывали шины.

В какой-то момент из столпившейся кучки растерянных военных выскочила Зайцева — бледная, растрепанная, — выхватила у кого-то бинт, присела над солдатом, у которого было обожжено лицо, а от короткого ежика темных волос шел дым.

— Что происходит? — пробормотал Артем. — Что случилось?

— Это у тебя там любовь, — кивнула Яна. — А здесь, понимаешь, война.

От приземлившегося вертолета бежали военные и врачи. Артем увидел Акопа, который бросился к Зайцевой и принялся помогать накладывать повязку на голову стонущего солдатика. Неловко, но с решительно сжатыми губами, с деловым каким-то, обреченным прищуром. В сторону раненых тяжело, опустив голову, направилась и Яна.

А Артем стоял и не мог двинуться с места.

Война, думал он, война, война, война...

 

Как оказалось, два грузовика попали под обстрел боевиков недалеко от аула. Дорога была настолько знакома и охраняема, что командиры двух частей неподалеку потеряли бдительность (или, как водится, экономили на солярке) и разрешили ездить грузовикам без конвоя. Интересная логика — зачем боевикам нападать на два-три грузовика, в которых перевозят продукты, одежду или воду? Боевики и не нападали, пока в грузовиках не повезли к аэродрому военных. В двух кузовах их набилось человек пятьдесят. Половина — срочники, готовившиеся к увольнению. То есть это была их послед­няя поездка по Чечне. А дальше — перелет в родную часть, увольнение, честь и хвала. Не вышло. Обстреляли безграмотно и хаотично, быстро разбежались, едва загорелся один из грузовиков.

А водители тоже растерялись — один развернул грузовик и рванул обратно, а второй, с группой раненых в кузове, помчался в часть на холме. Вызвали помощь, дождались вертолета. Слава богу, никто не погиб.

Мгновенно после случившегося командир части организовал построение личного состава, прочел торопливую, сбивчивую лекцию о том, что враг не дремлет, приказал развесить по периметру колючую проволоку и усилить охрану.

Акоп после этого невесело шутил, что у нас в стране всегда так — пока петух не клюнет...

Построение закончилось, пошли через палатку-столовую, где увидели Яну, которая разбавила какао водкой и выпила сразу две кружки. Она чувствовала вину за каждого раненого или убитого русского солдата.

Вернувшись в вагон, Артем увидел на столе у майора Грибова флягу и кружку. Зайцевой не было, она отпросилась до вечера. Работать, понятное дело, никому не хотелось. В вагончике остро пахло спиртом и сигаретным дымом.

— Как тебе? — спросил Грибов, наливая из фляги что-то мутное, желтоватого цвета. — Страшно?

Артем пожал плечами.

— Должно быть страшно, — сказал Грибов. — Иначе из тебя выйдет никудышный солдат и человек. Если тебе не будет страшно, то ты будешь убивать без сожаления. А это уже ненормально. Это, Артем, и есть война.

Грибов выдохнул, сощурился и залпом выпил. В уголках глаз зародились слезы. Он смахнул их небрежно и налил вновь.

— Ты же никогда никого не убивал, верно?

— Не приходилось.

— И не убивай, Артем. Не надо. Не наша это война. Мы никого не защищаем, мы просто убиваем друг друга за деньги, за нефть, за власть. А власти, знаешь, наплевать. По мне, так это не защита родины, не долг, а просто бизнес. Модное такое слово. И нам платят и им. Лишь бы продолжали убивать.

Он выпил снова, положил на стол пачку печенья, развернул, взял себе, протянул Артему.

— Сколько тебе осталось?

— Полгода.

— А давай мы тебя обратно отправим, в часть? Что тебе здесь делать? Ты же не хочешь умереть?

— Не хочу, — ответил Артем.

Смерть, казавшаяся такой далекой всего несколько часов назад, вдруг показалась старой знакомой, укрывшейся за дверью, спрятавшейся в каждом кусте, за холмом, в лесу.

— Но я и уезжать не буду, — добавил он, подумав. — У меня здесь друзья. У меня... долг, наверное. Почему другие служат, а я уеду? Это несправедливо как-то.

— Это глупости. Ты о родителях думаешь? Девушка у тебя есть? Друзья! Армейские друзья — осенние листья. Разлетитесь и никогда не соберетесь.

— Ну и пусть, — упрямо пробормотал Артем. — Мне с этим потом жить. С мыслью о друзьях. Как вы не можете этого понять?

— Я не вижу смысла в друзьях, — покачал головой Грибов. — Я не хочу о них думать. Это слишком... тяжело. Война забирает друзей без разбора. Это тебе не от жены уйти. Это внезапная, неадекватная, непонятная смерть. Очень тяжелая. Разве ты хочешь жить с таким грузом на душе?

— Мне кажется, что лучше сделать и жалеть... чем не сделать и тоже жалеть, — тщательно подбирая слова, ответил Артем.

Грибов вылил из фляги остатки, потряс ее, убрал в стол.

— Дело твое, — сказал он. — На сегодня свободен, солдат. Иди отдыхай.

 

Отдыхать, тем не менее, не получилось.

Всех свободных срочников хватали офицеры и перенаправляли на общественные работы по укреплению обороны воинской части. Это была очередная привычная армейская практика. Суетно было, непривычно. Появилось множество незнакомых лиц. На плацу выстроились шеренгой потрепанные, обгорелые срочники, из тех, кто не доехал до аэродрома. Незнакомые же офицеры громко раздавали приказы, что-то там пересчитывали, что-то перебирали. Казалось, разом ухнув в военный хаос, никто не мог понять, что делать дальше, как выправлять ситуацию.

Артем, не дойдя до палатки, был отправлен к блокпосту, где еще несколько ребят под управлением Мартынюка переделывали шлагбаум. Его нужно было выкопать, перенести на несколько метров вперед и закопать снова. Между шлагбаумом и блокпостом выкладывали «колючую» дорожку. Сам блокпост укрепляли дополнительными мешками с песком.

На пыльной дороге все еще оставались следы крови, крутились на ветру грязные бинты, а около блокпоста сидел на табуретке и курил потрепанный, обгорелый капитан, у которого лицо было в пятнах сажи и ссадинах, а брюки чуть выше берц темнели прожженными дырами.

Артем окунулся в работу с головой, стараясь физической нагрузкой вышибить из головы все ненужные мысли. Настя ушла на второй, а то и на третий план. Почему-то стояли перед глазами ряды носилок с ранеными и Зайцева с Акопом, перематывающие обожженное лицо обгоревшего солдата.

А ведь их даже искупать негде. Холодный душ с водой из бочки — вот и все, чем располагает доблестная Российская армия...

Чесался затылок, песок скрипел на зубах, от пыли слезились глаза.

Артем, вместе с еще двумя срочниками, обхватил тяжелый бело-красный столб, дружно со всеми рыкнул: «Поехали!» — вытащил его и поволок к выкопанной ямке.

Трудились, пока не начало темнеть. Над головой в черном небе высыпали звезды. Потом зажглись редкие фонари. Покончив с работой, Артем присел вместе со всеми в кружок и минут пять курил, ни о чем больше не думая. Настроение сделалось ровным, спокойным.

За ужином почему-то не обнаружил Акопа. Хлеб раздавала Яна. Она же положила на тарелку Артему большой кусок жареного мяса. Артем ел и не чувствовал вкуса, хотя был благодарен Яне за проявленное внимание. Больше всего в конце этого дня хотелось лечь и уснуть.

— Спасибо за поездку, — сказал он Яне. — Откуда велосипеды взяла?

— По старой дружбе прикатили, — подмигнула Яна. — Но будешь языком трепать — вырву! Дозвонился до возлюбленной-то?

— Не получилось. Но, знаешь… все равно спасибо. Лучше стало. Правда.

— Не убеждай себя. Прими как есть. Мало забот вокруг?

Действительно. Много.

Сразу после ужина Артем пошел в палатку, где в дрожащем полумраке дневальный растапливал печку, а два или три человека, развалившись на нижних ярусах коек, обсуждали недавнее происшествие. Артем скинул сапоги, лег на свою койку, не расстилая, и старался уснуть. Просил сам себя: пожалуйста, усни, оставь этот странный день в прошлом...

Но не получалось.

Через какое-то время (минут через тридцать, а то и больше) кто-то тронул Артема за плечо. Это был Акоп. У него на скуле вспух и расплылся темный с желтыми краями синяк. Правда, Акоп улыбался.

— Вставай, страна народная, — сказал он. — Дело есть.

— Снова? Знаешь, не хочу я на сегодня больше никаких дел.

— Я бы на твоем месте встал.

Акоп настойчиво взялся за плечо и потряс. Артем сел на кровати, хмуро поглядывая на друга.

— Ударить тебя еще раз, что ли? Чтобы отстал.

— Только не в то же место. Давай с другой стороны. Чтобы эта, как ее, симметрия!

Злиться на него не было никаких сил. Артем обулся и вышел следом за Акопом из палатки.

На улице уже была ночь. Вдоль палаток горели фонари. Воздух наполнился весенним дрожащим морозцем, какой здесь бывает даже после сорока­градусной жары. Холодный ветерок щипал за щеки.

У блокпоста под желтым светом лампы сидел все тот же капитан в обгоревшей форме и курил.

— Все сидит, — сказал Акоп едва слышно. — У него, говорят, контузия. Ничего не слышит. Лететь в госпиталь отказался, написал на бумажке, что ждет командования. И никто не знает, что с ним делать, как подступиться. На ужин не пошел, в штаб тоже не хочет.

Акоп свернул к палатке полевой кухни, отдернул брезент и зашел внутрь.

Внутри горела одна лампа, в углу, около стола хлебореза. Света едва хватало, чтобы различить в сумраке стоящую на земле ванну. Это была та самая ванна, в которой обычно чистили овощи. От ванной шел пар.

Артем подошел ближе и увидел, что ванна наполнена до краев чистой, прозрачной, горячей водой. Рядом на табуретке стоял шампунь, лежал кусочек мыла и баночка с ароматизированной морской солью. Все это душисто, приятно пахло.

— Ну, теперь уже точно с днем рождения, — сказал Акоп, подойдя ближе. — Ты же мечтал?

— Мечтал, — пробормотал Артем.

Ванну не просто отмыли — отдраили. Даже сквозь воду было видно, какая она чистая.

— Пара часов работы — и ванна готова. Яна собственными руками, значит. Ты ей теперь по гроб жизни должен. А Зайцева купила в ауле соль для ванны. Это ее подарок, так сказать. И еще — вот.

Артем развернулся. Акоп держал в руках белый прямоугольный конверт.

— Это письмо?

— Да. Зайцева зашла на почту, уточнить. И оказалось, действительно забыли. Она просила тебе передать, что чудеса сбываются. С днем рождения, в общем, дружище!

Артем взял конверт, не зная, что сказать и как реагировать. Голова за­кружилась.

— Я бы на твоем месте завалился в ванную да почитал бы письмецо, — подмигнул Акоп. — Ближайший час тебя никто беспокоить не будет. Гарантирую.

И он, крепко пожав Артему руку, неслышно выскользнул из палатки.

 

Конечно, Настя его любила и ждала. А еще крепко целовала, обнимала и скучала. Артем глотал абзац за абзацем, перечитывал, выучивал наизусть. Это ли не пища, которая поддерживает жизнь людям, оказавшимся далеко от дома? Духовная, спасительная...

Перед тем как лечь в ванну, Артем взял чистое ведро, набрал в него горячей воды, до краев, разломал мыло на два куска. Подошел с ведром
и куском мыла к курящему контуженному капитану. Вблизи оказалось, что лоб у капитана оцарапан, а высохшая кровь темными струпьями облепила виски и щеки.

Горячая, — сказал Артем, поставив ведро. — Умывайтесь.

И, развернувшись, пошел обратно к палатке.

Анастасия Скорикова

Цикл стихотворений (№ 6)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Павел Суслов

Деревянная ворона. Роман (№ 9—10)

ПРЕМИЯ ИМЕНИ
ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА

Владимир Дроздов

Цикл стихотворений (№ 3),

книга избранных стихов «Рукописи» (СПб., 2023)

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27

Долгая жизнь поэта Льва Друскина
Это необычная книга. Это мозаика разнообразных текстов, которые в совокупности своей должны на небольшом пространстве дать представление о яркой личности и особенной судьбы поэта. Читателю предлагаются не только стихи Льва Друскина, но стихи, прокомментированные его вдовой, Лидией Друскиной, лучше, чем кто бы то ни было знающей, что стоит за каждой строкой. Читатель услышит голоса друзей поэта, в письмах, воспоминаниях, стихах, рассказывающих о драме гонений и эмиграции. Читатель войдет в счастливый и трагический мир талантливого поэта.
Цена: 300 руб.
Сергей Вольф - Некоторые основания для горя
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
Ася Векслер - Что-нибудь на память
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин - Стихи
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
Калле Каспер  - Да, я люблю, но не людей
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Лев Друскин  - У неба на виду
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
Арсений Березин - Старый барабанщик
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Игорь Кузьмичев - Те, кого знал. Ленинградские силуэты
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России