ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА
Константин
Азадовский
«ТАИНСТВЕННО — ПОХОЖ»:
«ДЕТИ» АЛЕКСАНДРА БЛОКА
Публикуемое
ниже письмо Н. А. Павлович (1895—1980)1 — примечательное
историко-литературное свидетельство, воссоздающее, в частности, ту общественную
атмосферу, что окружала имя поэта спустя почти двадцать лет после его смерти — в
кругу его друзей и почитателей и в советской официально-литературной среде.
О
встрече с Блоком, во многом определившей ее дальнейшую судьбу, хорошо известно
из воспоминаний Надежды Павлович. Желание увековечить память о любимом поэте
никогда не покидало Надежду Александровну и служило ей — в течение долгих лет —
мощным творческим стимулом. Первая публикация ее воспоминаний о Блоке
состоялась в 1922 году2; последняя и полная
— почти полвека спустя.3 Прозаическим воспоминаниям сопутствовал
поэтический текст; наиболее важные для нее эпизоды Павлович стремилась
запечатлеть и в стихотворной форме. Так появилась на свет ее поэма
«Воспоминания об Александре Блоке».
Из сохранившихся писем Н. А. Павлович к
Владимиру Николаевичу Княжнину (псевдоним — Ивойлов; 1883—1942), историку
литературы, критику и другу Блока4,
явствует, что работа над этим произведением началась весной 1940 года. 10 мая5
Надежда Александровна писала В. Н. Княжнину: «Теперь о себе: работаю над поэмой
„Воспоминания об Александре Блоке“. Вчерне готовы шесть глав. Здесь и Вас
вспоминала. В первом варианте были и Вы. Потом — отбросила всю сцену
знакомства. Я сразу показываю его в Политехнич<еском> Музее6, но только как великого поэта, без личного...
Но вспоминала Вас живо, тепло, сердечно, с
глубокой благодарностью. С Вами связано самое радостное, страшное и
значительное в моей жизни7. Когда поэма
будет готова, я пришлю Вам в рукописи и нарочно для Вас прибавлю первый
вариант. Хотите?»8
Свою поэму Надежда Павлович читала в 1940 году и
В. А. Пясту.9 В том же письме она сообщает В. Н. Княжнину, что
«Пяст, слушая поэму, очень волновался, потом сказал — над ней хочется плакать.
Это не потому, что она такая хорошая, а потому что мне удалось дать некоторые
черты и слова А<лександра>
А<лександровича>. Они каким-то чудом легли в стих. Я тогда во сне даже
видела стихи. Сейчас в свободные часы дорабатываю, исправляю, а кончить надеюсь
летом».10
Первая публикация поэмы «Воспоминания об
Александре Блоке» состоялась в 1962 году. Она состояла из двенадцати глав;
каждая имела свое заглавие. В конце поэмы стояла дата написания: 1939—1946.11 Впоследствии поэма не раз перепечатывалась — Н. А. Павлович
неизменно включала ее в каждый свой поэтический сборник12.
История возникновения стихотворных «Воспоминаний
об Александре Блоке» — лишь одна из сюжетных линий публикуемого письма. Более
существенной представляется основная его часть, посвященная «сыну Блока».
*
Как многие яркие, знаменитые личности, Блок и
при жизни, и после смерти обрастал мифами; реальный Блок — человек и поэт —
неотделим от его мифопоэтического образа, запечатленного в памяти современников
и потомков. Один из аспектов блоковского мифа, возникшего post mortem, —
легенда о «сыне».
Разговоры и слухи о том, что сын Н. А.
Нолле-Коган13 — от Блока, появились, видимо, еще до рождения ребенка
(9 июня 1921 года). Причем источником этих слухов была не в последнюю очередь
сама Нолле-Коган, которая — во всяком случае, в определенные периоды жизни — не
опровергала такого рода предположений и тем самым их невольно «подпитывала».
Так, в одной из сводных тетрадей Марины Цветаевой приводятся слова В. А.
Зайцевой (жены писателя Б. К. Зайцева): «Н. А. К.14
ждет ребенка от Блока...»15 Цветаева пишет, что Нолле-Коган
показывала ей письма Блока, его подарки «сыну» и при этом «растравляла меня
невозможной назад-мечтой: себя — матерью этого сына, обожествляемого мною до
его рождения...».16 В публикуемом письме Павлович есть слова о том,
что Нолле-Коган воспитывает ребенка «в таком сознании» (то есть в сознании его
«сыновства» по отношению к Блоку). Все это косвенно подтверждается и
логикой отношений Нолле-Коган с Мариной Цветаевой (их
знакомство относится к поздней осени 1921 года). Более чем кто-либо из ее
современников Цветаева страстно верила в миф о «сыне» и дала ему художественное
воплощение в своих «Стихах к Блоку». Завершая книгу циклом
«Подруга», посвященном Н. А. Нолле-Коган, Цветаева именует ее «последней
подругой», якобы принесшей поэту перед его смертью «благую весть» о родившемся
сыне («Жизнеподательница в час кончины! Царств утвердительница! Матерь Сына!»17 и т. п.).
В мае 1922 года Цветаева встретилась в Берлине с
С. М. Алянским (1891—1974), основателем издательства «Алконост», близким к
Блоку в последние годы его жизни. Между Цветаевой и Алянским, если верить ее
записи, произошел следующий разговор:
«— Как блоковский сын?
— У Блока не было сына.
— Как не было, когда... Нэ, сын Н. А. Коган?
— Кажется, здоров. Но он никогда не был сыном
Блока. У Блока вообще не могло быть детей.18 Да
и романа никакого с ней не было.
— Позвольте, а сходство?
— Сходство, действительно, есть. Его видела
(женское имя, каж<ется>, поэтесса, секретарша
какого-то петербургского Союза писателей или поэтов — м. б., Гуревич) и
говорит, что действительно — таинственно — похож».19
Имя поэтессы, которое не знала или не разобрала
Цветаева, конечно, Павлович (в 1920—1921 гг. она была секретарем Петроградского
отделения Всероссийского
союза поэтов, где председательствовал Блок). Дальнейший разговор с Алянским
свидетельствует о том, что любые (и вполне резонные!) доводы собеседника
разбивались о предубежденность Цветаевой, страстно желавшей видеть в ребенке
Нолле-Коган — сына Блока.
«Н. А. ведь — фантазерка, авантюристка, очень
милая женщина, но мы все ее давно и отлично знаем и,
уверяю Вас, никто, кроме Вас, этой легенде не верит. — Смеются20.
— Но письма, его рукой...
— Н. А. могла подделать письма...
— И слово блоковское подделать: — Если это будет
сын, я пожелаю ему одного — совести21 — ?!
— М. б. он и верил. Она могла его убедить. Я повторяю Вам, что у
Блока не могло быть детей. Это теперь точно установлено медициной...22
— После смерти? — Голубчик, я не врач, и
совершенно не понимаю, как такую вещь можно установить после смерти — да и при
жизни. Не могло, не могло —
и вдруг смогло. Я знаю одно: что этот сын есть и что это — его сын...
— Она ведь тогда жила с двумя...
— Хоть с тремя — раз сходство. Но если даже на
секунду допустить — для чего ей нужна была вся эта чудовищная комедия?!
Ведь она целый мир могла убедить — кроме себя».23
Как видно, внешнее сходство остается для
Цветаевой основным аргументом. В какой степени это обстоятельство
соответствовало действительности и позволяло сделать столь радикальные выводы,
— сказать трудно. Во всяком случае, в литературных кругах циркулировало и
другое объяснение «сходства» (имеющее древнее — едва ли не библейское!24
— происхождение).
В письме к автору настоящей публикации Е. К.
Дейч рассказывает:
«...Нашла свои дневниковые записи начала 60-х
годов. Процитирую себя для точности: мы с Ал<ександром>
Иос<ифовичем> пришли к Вере Мих<айловне Инбер>. Там были Рита
Алигер, Татьяна Тэсс (из „Известий“). Еще какие-то одесситы (приезжие). Беседа
с перескакиванием одной темы на другую. Разговор зашел о Надежде Александровне
Коган (Нолле). Вера Мих<айловна>: „Все-таки во
внешности сына ее есть что-то от Блока“. И. Страшун (муж Веры Мих<айловны>, медик, академик25) вдруг
сказал: „Если вы говорите, что она (Н. Коган) так безумно многие годы обожала
Блока и жила для него, то вполне возможна в медицине так называемая
«самовнушаемая сила». Это наблюдалось во врачебной практике, хотя в советское
время замалчивалось, а прежние знаменитые врачи
утверждали: «Женщина, все время думающая во время беременности об одном
человеке, может родить ребенка, похожего на него»“. Я сказала: „Это уже пахнет
мистикой“. Страшун: „Да, мистикой, превращенной в реальность“... В общем мы все высмеяли Страшуна и, конечно, никто в это не
поверил».26
Романтическое отношение
Цветаевой к «сыну Блока» — наиболее характерный случай мифологизации,
принимавшей подчас — под ее пером — форму крайнего, категорического суждения.27
Свойственный Цветаевой субъективизм, нежелание считаться с «условностями»,
готовность принести «реальное» в жертву «воображаемому» — все это полностью
проявило себя в ее отзывах о сыне Нолле-Коган. Блок, по убеждению
Цветаевой, принадлежал к «бессмертным», поэтому он не мог умереть — он должен
был «продлиться» в сыне. «Цветаева, — справедливо заметила А. А. Саакянц, —
сотворила бы свой миф при всех условиях. Для ее легенды о Блоке был необходим сын
— олицетворение бессмертия поэта».28
Однако со
временем Цветаева все же признала, что отцом ребенка, родившегося у
Нолле-Коган, был П. С. Коган. Возможно, ее мнение изменилось после разговоров с
сестрой, А. И. Цветаевой (приезжавшей в Париж в сентябре 1927 года): «Марина,
никто кроме тебя уже больше не верит в его блоковство. А ты знаешь, что говорит о нас Н. А.: —
„Какие странные эти Цветаевы — очень милые, но — зачем им понадобилось
распускать слух, что Саша — блоковский“».29
Кроме того, А. И. Цветаева сообщила сестре, что «мальчик чудовищно-избалован и
больной: пляска св. Витта».30 Этот образ вряд ли вязался в сознании
Цветаевой с романтическим, «таинственно похожим» отпрыском. 20 ноября 1933
года. Цветаева писала В. Н. Буниной (жене писателя): «Вы мне напомнили Блока,
когда он узнал, что у него родился сын (оказавшийся потом сыном Петра
Семеновича Когана, но это неважно: он верил)»31. Не подлежит
сомнению, что именно «вера», в течение ряда лет вдохновлявшая и Цветаеву,
побуждала ее видеть в Блоке истинного отца Саши Когана.32
*
Глубокое чувство к Блоку, преклонение перед ним,
желание видеть его «продолжение» в другом человеке (цветаевское «Не дам тебе —
умереть совсем!»33) — все это было свойственно и Надежде Павлович,
искренне и безоглядно поверившей в легенду. Впрочем, отношение к «сыну» не было
у Павлович столь
мифологизированным, как у Цветаевой; она лишь поэтизировала его облик,
умилялась его способностям («...мальчик застенчивый и горячий»; «умный и
способный, по словам матери»; «свободно говорит по-французски» и т. п.).
Судя по дальнейшим письмам
Павлович к В. Н. Княжнину (ответные письма неизвестны), последний воспринял
«сенсационное» сообщение Надежды Александровны не слишком доверчиво; во всяком
случае, в своей переписке с В. Н. Княжниным конца 1940-го и 1941 года Павлович
больше не возвращается к этой деликатной теме. Не склонны были разделять ее
точку зрения и другие — еще живые в ту пору — друзья и знакомые Блока. О том, в
какой степени сама Павлович преодолела с годами свои иллюзии, судить сложно. Во
всяком случае, в своих более поздних воспоминаниях о Блоке она приводит
исповедальные слова поэта о «конце рода», «справедливости возмездия» и о том,
что у него «никогда не будет ребенка»34 (разговор относится к
октябрю 1920 года).
Можно кроме того
предположить, что в послевоенные годы, наблюдая за карьерой Александра
Петровича Когана (1921—1990), официального советского очеркиста и спортивного
обозревателя, писавшего под псевдонимом «Александр Кулешов», Н. А. Павлович увидела
«сына Блока» в ином и не слишком привлекательном ракурсе. Автор
многочисленных очерков, брошюр и книг, посвященных советскому спорту, а также —
художественных произведений35, один из секретарей Московской
писательской организации, член президиума Федерации спортивной прессы СССР, заслуженный
работник культуры РСФСР, многократно выезжавший в «капиталистические страны»,
Александр Петрович Кулешов воплощал собою классический тип преуспевающего
советского «литработника», отчасти напоминающего С. П. Швецова, редактора
отдела поэзии в журнале «Красная новь», коего иронически обрисовала Павлович
в публикуемом письме к Княжнину. Портрет А. П. Кулешова красочно воссоздан в
статье журналиста Маркса Тартаковского:
«Встретил он меня почему-то в майке и
гимнастических трико со штрипками. Едва я вошел в прихожую, он выпятил грудную
клетку, подобрал живот, напрягся, расставив согнутые руки, как делают
подростки, демонстрируя силу.
— Ну как? — спросил он.
— Нормально, — сказал я.
— Можете пощупать бицепсы.
Я пощупал из вежливости.
— А ведь мне уже за пятьдесят!
Удовлетворенный, он облачился в пижаму и
осведомился:
— Предпочтете „Кьянти“ или „Мартини“?
— Да все равно.
—
Натуральное, заметьте. Прямиком из Безансона! <...>
А. П.
бывал за границей по двадцати раз в году! Экзотические безделушки в его
прихожей были всего лишь прелюдией к подлинным заморским трофеям, замечаемым не
сразу. Вот, например, качественная сантехника (не голубой — прямо-таки
небесно-лазурный унитаз). Электрический камин, ритмично вспыхивающий. Красного
дерева шкаф с книжными корешками, искусно подобранными по цвету. Бар,
встроенный в этот книжный шкаф, с батареей замысловатых бутылок».36
Другими словами — откровенное (и столь ненавистное Блоку!) мещанство.
Описанный
Тартаковским эпизод относится к 1971 году, и журналист, если верить его
мемуарам, удостаивается чести быть приглашенным на 50-летний юбилей Кулешова в
Малом зале московского ЦДЛ. «...В президиуме, — читаем, — по правую и левую
руку от юбиляра восседали классики нашей советской литературы (так их
представил сам юбиляр) Юрий Нагибин и Анатолий Алексин. Ожидался Евгений
Евтушенко, но почему-то не прибыл. В первом ряду лицом к лицу с президиумом —
делегаты от чествующих организаций: представители милиции и почему-то пожарной
охраны в мундирах и болгарский дипломат, который в своем выступлении назвал
Россию „матушкой“».37
М.
Тартаковский сообщил также, что в сборниках «Советские спортсмены в борьбе за
мир», печатавшихся почти ежегодно массовым тиражом, А. П. Кулешов выступал
обычно «в двух ипостасях»: как автор (Александр Кулешов) и как
редактор-составитель (А. П. Нолле). Однако была, как видно, еще одна
«ипостась», в которой он являлся большинству современников, неколебимо веривших
в легенду о «сыне»38.
Добавим,
что А. П. Кулешов увековечен также в «Иванькиаде» Владимира Войновича. На
правлении ЖСК «Московский писатель» автор-диссидент (Войнович) ставит вопрос о
возможности занять освободившуюся жилплощадь. «Наглое заявление», — отзывается
член правления А. П. Кулешов.39
*
Мифы, как известно, обладают притягательной
силой, и смутная надежда на то, что Блок все же оставил после себя «детей»
(разумеется, побочных), до сих пор владеет умами.
В недавнее время В. Э. Рецептер привлек внимание
к фигуре Александры Павловны Люш, многие годы работавшей в бутафорском цехе
Большого Драматического театра, чье происхождение также связывалось с Блоком и
также — таинственно. Оказывается, у Блока незадолго до смерти был роман
с некоей женщиной, имя которой надлежало сохранять в тайне. Об этом поведала
современникам приемная мать Александры Павловны — Мария Сергеевна Сакович, врач
по профессии, также работавшая в БДТ и умершая в марте 1966 года в
ленинградском Доме ветеранов сцены.
Вся история, как и в случае с Нолле-Кулешовым,
окутана загадочной дымкой и усложняется тем, что среди сторонников «блоковской
версии» оказывается... А. А. Ахматова.
«...В сентябре 1965 года Ахматова неожиданно
сказала Ирине Николаевне Пуниной, что хочет ее <М. С. Сакович> навестить.
Поехали вместе и встретились втроем.
Анна Андреевна спросила про Алю <А. П.
Люш>:
— Блок?
— Да, — сказала Мария Сергеевна.
— А кто мать? — задала вопрос Ахматова.
— Я не могу сказать, — ответила Мария Сергеевна.
— Это тайна.
Стало ясно, что она поклялась.
Когда вернулись домой, Анна Андреевна попросила
Ирину позвать Алю-Палю40 вместе с восьмилетним сыном, и те приехали.
После визита Ахматова сказала уже о мальчике:
— Безумно похож...»41
Нетрудно заметить, что ахматовская «схема
опознания» удивительно похожа на отзывы Цветаевой, Павлович и других о сыне
Надежды Нолле: основным доказательством служит внешнее сходство. И одновременно
— та же многозначительная загадочность, таинственность, недоговоренность.
Немаловажную роль играет и громкое литературное имя: дескать, сама Ахматова так
думала! (Павлович в публикуемом ниже письме упоминает о своей «единомышленнице»
Марине Цветаевой.) В действительности этот аргумент говорит скорее об обратном:
преклонение перед «божеством» (Блоком) и богатое поэтическое воображение
«мифотворят» и моделируют реальность (это в особенности относится к Цветаевой),
ничуть не считаясь с очевидными обстоятельствами.
Впрочем, «тайна», которую якобы хранила всю
жизнь М. С. Сакович, в конце концов раскрылась.
Выяснилось, что матерью А. П. Люш была Александра Кузьминична Чубукова, умершая
сразу после родов в мае 1921 года42 (в необозримой литературе о
Блоке это имя ни разу и нигде не встречается).
Любопытно, что сами «дети» — будь то А. П.
Кулешов или А. П. Люш — не стремились опровергнуть предположений о своем
кровном родстве с Блоком; своим молчанием и полунамеками они скорее его
подтверждали. Упрекать их бессмысленно — вероятно, за много лет они внутренне
сжились с этой лестной для них мифологемой, уверовали в свое происхождение от
«самого...».
Творцы, носители и защитники легенд не подлежат
осуждению: люди, ожидающие чуда и верящие в него (к ним, бесспорно,
принадлежала и Надежда Павлович) всегда по-своему правы. Вера, как известно, не
требует доказательств.
Размышляя над письмом Н.
А. Павлович,
можно лишний раз видеть, как создаются и бытуют легенды и как они вновь оживают
— вопреки фактам, логике
и здравому смыслу.
Письмо публикуется по
оригиналу, хранящемуся в Рукописном отделе Института русской литературы
(Пушкинский Дом) РАН (Ф. 94 Княжнин В. Н. Ед. хр. 57.
Л. 9—13 об.).
Н. А.
ПАВЛОВИЧ — В. Н. КНЯЖНИНУ
<Москва, 15 ноября
1940 43>
Дорогой
Владимир Николаевич, Вы справедливо изволили отметить медленный темп нашей
переписки.
Посылаю
Вам 2-ю гл<аву> поэмы и прошу написать свое мнение и об этой, и о той
гл<аве>.44 Боюсь, что та Вам не
понравилась.
Две
главы будут 28/ХI передавать по радио — эту и III, т<ак>
ч<то> и Ваше имя будет произнесено, если Вы не протестуете.
Пока
ни один журнал не берет поэмы (отказали «Кр<асная>
Новь» и «Новый мир». Груздев45 без особого энтузиазма обещает
две гл<авы> напечатать в августовском № «Звезды»46).
Но сейчас я буду неск<олько> раз читать ее на
вечерах.
Напишу
Вам о самом важном. Расскажите это Евг<ению>
Павл<овичу>47. У Алекс<андра> Алекс<андровича> —
сын от Над<ежды> Ал<ександровны> Нолле-Коган,
вдовы Петра Семен<овича>48.
Я в
это дело не верила, т<ак> к<ак> Александра Андреевна49
внука не признавала и даже прекратила переписку c Над<еждой>
Ал<ександровной>, когда узнала, что в Москве говорят об этом ребенке.
Я
его видела, когда ему было около года, и она50 меня расспрашивала о
нем. Я сказала, что некоторое сходство есть, но она возразила, что об этом не
может быть и речи. Еще зимой (при его жизни) она с недоуменной улыбкой
рассказывала мне, что Н<адежда> А<лександровна>
написала ей о своей беременности и просила не отвертываться от нее ради ее
многолетней любви к А<лександру> А<лександровичу>.51
Сейчас я понимаю, что из-за этого неправильного толкования письма она и не
признала внука.
Восемнадцать
лет я не желала видеть этого «самозванца», которому Цветаева посвятила стихи
как сыну Блока. Когда мне о нем говорили, я зло отмахивалась. Последние десять
лет я жила с ними рядом; у нас смежные, с проходом, дворы, и я не желала даже
взглянуть на него, хотя в доме говорили, что вот там живет сын Блока.
Дней двенадцать тому назад один писатель
спрашивает меня, видела ли я этого юношу — он очень похож на
А<лександра> А<лександровича>.
Тогда я не выдержала. Я позвонила ей, рассказала
о поэме и попросила рассказать мне (для поэмы) о последнем приезде Блока в
Москву. Она показала мне все фотографии мальчика от младенчества до этого года.
Это потрясающее сходство. Это его лоб, его глаза (рисунок век, форма и
выражение), но рот слабовольный, женственный. Его осанка, посадка головы. Под
карточкой пятилетнего можно попросту подписать — Бл<ок>.
Это почти двойник. Мальчик пишет стихи (по словам матери, подражая
Бл<оку> и Есенину).52 Родился
здоровым, в шесть лет у него сделалась пляска св. Вита. (Вспомните эпилепсию Ал<ександры> Анд<реевны>, всю наследственность
деда и отца.) Сейчас он выздоровел. У Н<адежды>
Ал<ександровны> 147 писем53 Бл<ока>, его карточки с
надписями и книги. Я видела ее архив, надписи. Кое-что она мне показала и
прочла. Он ей написал последнее
в жизни письмо за две недели до смерти54, где он говорит о смерти, о
том, что он тянется к церкви и не может дотянуться, и о ребенке. Она мне читала
с купюрами. Цитата о церкви точна. О ребенке не сказано: «Моему сыну».
Сказано: «Берегите и жалейте ребенка». Дальше передаю своими словами, но
отвечаю за точность смысла. Пусть он будет «человеком мира, а не человеком
войны» (цитата), пусть он испытывает душевный покой, если же ему суждено
беспокойство, пусть это будет «беспокойство совести».55
Это можно сказать и о ребенке друга, но здесь я
поверила матери. В одном меня обмануть нельзя. — Эта женщина любит
и любила Блока. Сам Ал<ександр>
Ал<ександрович> говорил мне о ее любви к нему, о том, что раньше он
относился к ней плохо, но после стольких лет верности в любви, он стал
относиться к ней хорошо. Она чтит память Блока, и она страстно любит сына, а
мальчик застенчивый и гордый. (Он, например, прячется от
меня, я только случайно видела его мельком, боясь, верно, разглядыванья!
Он знает, кто я.) Не стала бы она при такой любви
кощунствовать над памятью мертвого и воспитывать этого ребенка в таком сознании
и ложности своего положения, ибо он носит фамилию Когана, и чудесной славы
отца.
Я Над<ежде>
Ал<ександровне> ничего не сказала, сейчас я только встречаюсь с ней,
общаюсь в связи с блок<овскими> торжествами (в Москве скудными, но
возникающими стихийно, а не сверху), но нежна с ней и внимательна, т<ак>
ч<то> даю этому мальчику и ей безмолвное признание. П<етр> Сем<енович> умер. Он к мальчику был добр
как к cвоему сыну.
Потрясена я очень. Хотела бы я, чтобы Вы или Евг<ений> Павл<ович> увидели «ребенка». Хорош
ребенок — в 19 лет! На воен<ную> службу его не
взяли из-за остатков тика — непроизвольного жеста — проводит по воздуху рукой.
Его испытывали в воен<ном> госпитале. Он —
студент 1-го курса ИФЛИ56. Мальчик горячий, замкнутый, печальный,
слабохарактерный, но считающий себя сильным, умный и способный, по словам
матери. Свободно говорит по-французски. Воспитывали его тщательно, матер<иально> обеспечен. Вот все, что я знаю.
Я мучаюсь тем, что столько лет он был рядом, он
болел, и я никогда его не приласкала.
Сейчас я думаю о нем57 с такой
грустью и любовью.
Если Вы будете на могиле А<лександра>
А<лександровича>, поклонитесь земно ей от меня. Все, что я не смогла и не
умела по глупости и младости дать ему, путала и не помогала, я сделаю для Саши.
Женя
Книпович58 хороша с Н<адеждой>
Ал<ександровной>. Как она относится к мальчику, — не знаю; со мной Женя
не встречается, лишь случайно на заседаниях, у нас давно серьезно порвались
отношения. Я не хотела бы, чтобы как-то связать мое письмо с ней. Ее можно
спросить независимо от моего письма, что она думает об этом мальчике.
Сходство настолько страшно и разительно, что оно сильней документов. Для
алиментов, думаю, оно было бы достаточно. Но это я смеюсь. Никаких разговоров о
правах сына нет. Он вырос на пенсии как сын Когана.
О
Пясте никто ничего не знает. Напишите о праздниках Блока в Ленинграде59.
Крепко
целую Марию Павловну60 и жену Евг<ения>
Павл<овича>61, Марину62, и его самого. Может быть,
он напишет мне? У меня нет их адр<еса>. От Вас
жду срочного письма.
Ваша
Над<ежда> Павлович
Блок
послал ребенку перед смертью в благословение белый крестик с розой у
перекладины.63
Да,
— об офиц<иальном> отношении к Блоку.
Разговор
в «Красной Нови» с редактором стихотвор<ного> отд<ела>
Швецовым64.
—
Интересны ли Вам воспоминания о Блоке? Скоро юбилей.
Он. На все юбилеи не
напасешься.
Я. Но Блок не все…
Он. Да! Сим — па — тичный
поэт!
В
Клубе писателей ни вечера, ни торжеств<енного>
заседания, — когда звонят из организаций, желающих праздновать
шестидесятилетие, начинается суматоха. Нет докладчиков! Некому выступать. Никто
не думал. Когда я вмешалась, спрашиваю, какая же будет программа в зале им<ени> Чайковского, мне говорят — мы позаботимся
только о литературной части. Да вообще у нас об этом инструкций нет.
А
дети в библиотеках спрашивают о нем, артисты устраивают концерты его памяти,
эти случайные вечера, возникающие самотеком, привлекают много публики.
Всего,
всего доброго! Как Вы живете? Что Ваша визант<ийская>
музыка?
Жду
Вашего письма и письма Евг<ения>
Павл<овича>.
Ваша Н. А.
Прочтите,
если можно, отрывки поэмы Евгению Павловичу.
Верховскому65
привет, если увидите.
А
Разумник Васильевич, говорят, ведает архивом.66
Да,
Н<адежда> А<лександровна> рассказывала
мне, как в мае 1921 г. Вячеслав Иванович67 прислал Блоку красные
розы, тот попросил пригласить В<ячеслава> И<вановича> к Коганам, и
они помирились по-настоящему. Я спрашиваю, о чем они говорили. «О символизме и
таким языком, что я многое и не понимала».
Еще
рассказывала, как у Коганов был сумасшедший от весны — кот, как Блок его
уговаривал и ласкал.
В
предсмертном письме он спрашивает про этого кота.68 Как же он любил «тварей»!
Вообще,
она многое рассказывает и, по-моему, правдиво.
<Приписка
на л. 11:> Пяст написал мне одно письмо в начале
сентября из деревни69, путаное, звал приехать в гости, но я не
поехала, там идти пешком версты три. С ним тогда была Клот<ильда> Ив<анов>на70 из Одессы. А что с ним сейчас
и где он, — не знает ни Над<ежда> Гр<игорьевна>71,
да и никто из знакомых.
ВОСПОМИНАНИЯ ОБ
АЛЕКСАНДРЕ БЛОКЕ
Гл<ава> 2-я72
Почти такой, как мы, но
не такой.
Он проще был, печальнее и строже,
На шкипера норвежского похожий,
Как долг, носил он вечный непокой.
Еще не появилась седина,
Но волосы темнели и редели,
И посерела глаз голубизна,
А губы сжались, словно онемели.
Почти такой, как мы, он вышел к нам
И дрогнул за волненьем первой встречи.
Он стал читать. Привыкли мы к стихам.
Ну что ж. Еще литературный вечер.73
Он был, как все — и серенький костюм,
И тайное волненье на эстраде.
Он только был по-своему угрюм,
И боль, и свет в тяжелом взгляде.
А голос горький звал тебя на суд,
Чтоб никуда ты не посмел укрыться,
Чтоб не спасли ни дружба, ни уют
От грозной думы этого сновидца.
Меня к нему повел тогда Княжнин74,
Его приятель старый — тихо встал он...
Но как смогу заговорить я с ним,
С таким большим о нашем
малом?75
А он был прост и ласков. Он сказал,
Что в Петрограде встретимся мы снова,
Что он вчера мои стихи читал
И отзвуки услышал в них родного76,
Что хочет он со мною говорить,
Но здесь, сейчас он говорить не может...77
И никогда мне голос не забыть,
Глухой, осенний, на него похожий.
Надежда Павлович
Благодарю
Вас, дорогой мой друг Владимир Николаевич, за то, что Вы дали ему прочитать мои
стихи, и за то, что нас познакомили.
12 мая 1920 г. 15
ноября 1940 г.
Помните
отдаленные взрывы?78
1 См. о ней: «Воспоминания об Ал. Блоке» Н. А. Павлович / Вступ.
заметка З. Г. Минц, коммент. З. Г. Минц и И. Чернова // Блоковский сборник.
Труды научной конференции, посвященной изучению жизни и творчества А. А. Блока,
май 1962 года (далее — Блоковский сборник). Тарту, 1964. С. 446—449; Озеров
Л. Книга — судьба // Павлович Н. Сквозь долгие
года... Избранные стихи. М., 1977. С. 3—12.
См. также предисловие А.
В. Щелкачева в кн.: Павлович
Н. А. Победитель смерти. М., 2000. С. 3—17 (трактат «Победитель смерти» был
первоначально опубликован в «Богословских трудах» (1966. № 2) под именем
архиепископа Антония Минского (Мельникова) и под названием «Из Евангельской
истории») и послесловие Т. Н. Бедняковой
к очерку Н. А. Павлович «Оптинский старец отец Нектарий» и подборке ее
религиозных стихов // Журнал Московской патриархии. 1994. № 6. С. 62—63.
2 Павлович Н. Из воспоминаний о Блоке //
Рупор. 1922. № 3. С. 1—2; Павлович Н. Из воспоминаний об Александре
Блоке // Феникс. Сборник художественно-литературный, научный и философский. Кн.
1. М., 1922. С. 154—157.
3 Блоковский сборник. С. 446—506; то же
(в другой редакции): Павлович Н. Воспоминания об Александре Блоке //
Прометей. Историко-библиографический альманах серии „Жизнь замечательных
людей„». Т. 11. М., 1977. С. 219—253.
4 В. Н. Княжнин — автор книги «Александр
Александрович Блок» (Пг., 1922), предисловия к книге «Письма Александра Блока»
(Л., 1925), статей и публикаций, посвященных Аполлону Григорьеву (возможно,
результат многолетнего общения с Блоком), и др.
5 Датируется по почтовому штемпелю.
6 Имеется в виду выступление Блока в
Большой аудитории Политехнического музея в Москве в мае 1920 г. (см. подробнее
примечания к публикуемому письму).
7 Имеется в виду знакомство с Блоком (см.
подробнее в публикуемом письме).
8 Рукописный отдел Института русской литературы
(Пушкинский Дом) РАН (далее — РО ИРЛИ). Ф. 94. Ед. хр. 57. Л. 1 об.—2.
9 Владимир Алексеевич Пяст (наст. фамилия — Пестовский; 1886—1940)
— поэт, мемуарист, критик, переводчик; друг Блока. См. о нем статью Р. Д.
Тименчика в биографическом словаре «Русские писатели 1800—1917». Т. 5. П — С. М., 2007. С. 228—231; см. также: Тименчик Р.
Рыцарь-несчастье // Пяст Вл. Встречи. М., 1997. С. 5—20.
О знакомстве и
взаимоотношениях Блока и Пяста см.: Переписка <Блока> с
Вл. Пястом / Вступ. статья, публ. и коммент. З. Г. Минц // Александр
Блок. Новые материалы и исследования (Литературное
наследство. Т. 92). Кн. 2. М., 1981. С.
175—228.
10 РО ИРЛИ. Ф. 94. Ед. хр. 57. Л. 2 об.
11 Павлович Н. А. Думы и
воспоминания. М., 1962. С. 7—40 (второе расширенное издание этой книги — М.,
1966).
12 Павлович Н. А. Сквозь долгие года... Избранные стихи. С. 15—22; Павлович Н. А.
На пороге. Стихи и поэма. М., 1981. С. 15—36.
13 Надежда Александровна Нолле-Коган (1888—1966)
— переводчица с немецкого и французского языков. Жена П. С. Когана (см. о нем
примеч. 6 к публикуемому письму). Дружила с Блоком и переписывалась с ним в
1913—1921 гг.
14 Надежда Александровна Коган.
15 Цветаева М. Неизданное.
Сводные тетради / Подг. текста, предисл. и примеч. Е. Б. Коркиной и И. Д.
Шевеленко. М., 1997. С. 68.
16 Там же.
17 Цветаева М. Стихи к Блоку. Берлин,
1923. С. 45. Кроме того, в сборник «Ремесло» (Берлин, 1923)
Цветаева включила цикл «Вифлеем» с подзаголовком «Два стихотворения, случайно
не вошедшие в „Стихи к Блоку“» и посвящением «Сыну Блока — Саше».
18 Добавим к утверждению Алянского другое
аналогичное свидетельство. В письме ко мне от 30 мая 2008 г. Е. К. Дейч, вдова
литературоведа, критика и переводчика А. И. Дейча (1893—1972), рассказывает:
«Помню, как-то по приезде в Ленинград мы с Ал<ександром>
Иос<ифовичем Дейчем> навестили Иеремию Айзенштока. У него сидел
старый-престарый врач, который при упоминании Блока сказал, что у него было
тяжкое венерическое заболевание, плохо поддающееся
лечению. И говорил, что он участвовал в консультациях. <...> Виноваты
подлые правители, не разрешившие поэту поехать лечиться за границу... И этот же
врач, бывший у Айзенштока, говорил, что Блок не мог иметь детей... Это я хорошо
помню» (личный архив К. М. Азадовского). Иеремия Яковлевич Айзеншток
(1900—1980) — историк русской и украинской литературы, переводчик.
Следует
отметить, что в сообщении М. М. Щербы и Л. А. Батуриной «История болезни Блока»
(Александр Блок. Новые материалы и исследования. (Литературное
наследство. Т. 92). Кн. 4. М., 1987. С. 729—735) о венерическом заболевании ничего не сказано. Не упоминает о нем и А. Г. Пекелис (? — 1922), один из врачей,
лечивших Блока в 1921 г.,
в своей «Краткой заметке о ходе болезни поэта А. А. Блока» (см.: Александр
Блок. Новые материалы и исследования (Литературное
наследство. Т. 92). Кн. 3. М., 1982. С. 525). Однако версия живет и поныне; утверждается даже,
что именно сифилис послужил причиной смерти поэта. Так думал, например, И. А.
Бунин. «Рахитик и дегенерат, умерший от сифилиса», — заявлял
Бунин (не скрывавший своей неприязни к Блоку) — этот отзыв восходит к мемуарам
Н. Берберовой (Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. М., 1999. С. 296). Правда, современная медицинская
наука категорически отвергает эту версию, воспринимает ее как «нелепую легенду»
(см.: Лихтенштейн И. Трагедия жизни и смерти А. А. Блока // Лихтенштейн
И. Этюды о литературе. Глазами врача. Хайфа, 2009. С. 182).
И все же «легенды» такого
рода возникали и возникают не на пустом месте. Американская
исследовательница О. Матич справедливо заостряет вопрос о «дурной
наследственности» Блока, о душевных расстройствах, которыми страдали его
родители, о «физическом и душевном нездоровье» семьи Блоков (см.: Матич О.
Поздний Толстой
и Блок — попутчики по вырождению // Русская литература и медицина: тело,
предписания, социальная практика. Сб. статей под ред. К. Богданова, Ю.
Мурашова, Р. Николози. М., 2006. С. 201).
19 Цветаева М. Неизданное.
Сводные тетради. С. 68.
20 Имеются в виду А. Г. Вишняк, С. Г.
Каплун, И. Г. Эренбург и его жена Л. М. Эренбург, присутствовавшие при этой
беседе.
21 Цитируются слова из письма Блока к Н.
А. Нолле-Коган от 8 января 1921 г. (см. примеч. 13 к публикуемому письму).
22 См. выше примеч. 4 на стр. 206.
23 Цветаева М. Неизданное.
Сводные тетради. С. 69.
24 См.: Бытие 30, 37—41.
25 Илья Давыдович Страшун (1892—1967) —
ученый-гигиенист, историк медицины; член Медицинской академии наук (с 1944 г.).
Председатель Научного общества историков медицины (до 1955 г.). Автор работ,
посвященных истории нервизма, санитарного просвещения, общественной
деятельности русских врачей XVIII—XIX вв. и др. Муж
В. М. Инбер.
26 Письмо от 20 августа 2008 г. (личный архив К.
М. Азадовского). Упоминаются (помимо И. Д. Страшуна): Маргарита Иосифовна
Алигер (1915—1992) — поэт, переводчик; Татьяна Тэсс (настоящ. имя и фамилия —
Татьяна Николаевна Сосюра; 1906—1983).
27 См., например, письмо Цветаевой к Р. Б.
Гулю от 11 апреля 1924 г.: «Видела его годовалым ребенком: прекрасным, суровым.
С блоковскими тяжелыми глазами (тяжесть — в верхнем веке), с его изогнутым
ртом. Похож — более нельзя. <...> Будут говорить „не
блоковский„ — не верьте: это негодяи говорят» (Цветаева М. Собрание сочинений
в семи томах. Т. 7. М., 1995. С. 536).
28 Саакянц А. Марина Цветаева: жизнь и
творчество. М., 1997. С. 282.
29 Цветаева М. Неизданное.
Сводные тетради. С. 70.
30 Там же.
31 Цветаева М. Собрание сочинений в семи
томах. Т. 7. Письма. С. 261. См. также иронический отзыв
Цветаевой о Н. А. Нолле-Коган в письме к издателю В. В. Рудневу от 24 июля 1934
г. (Там же. С. 452.)
32 Блок не мог «верить» в свое отцовство хотя бы
потому, что Н. А. Нолле-Коган сообщила ему в конце 1920 — начале 1921 г.: «...Я
жду ребенка и отец его мой муж» —
и просила поэта быть крестным отцом будущего ребенка (см.: Письма Блока к Н. А.
Нолле-Коган и воспоминания Н. А. Нолле-Коган о Блоке (1913—1921) / Вступ.
статья, публ.
и коммент. Л. К. Кувановой // Александр Блок. Новые
материалы и исследования (Литературное наследство. Т.
92). Кн. 2. М., 1981. С. 349; далее — сокращенно: Письма
Блока
к Н. А. Нолле-Коган, с указанием страницы).
33 Из цикла «Надгробие» (1935).
34 Блоковский сборник. С. 486.
35 Приведем лишь отдельные названия:
«Американский спорт на службе реакции» (М., 1953; в соавторстве с М. Корневым);
«Советские спортсмены в борьбе за мир
и дружбу» (М., 1953); «Записки спортивного журналиста» (М., 1960); «Это твой
долг» (М., 1966); «„Атлантида“ вышла в океан. Научно-приключенческий роман»
(М., 1969); «Шесть городов пяти континентов» (М., 1971); «Бизнес на спорте»
(М., 1984); «Тупик. Роман» (М., 1984); и др.
36 Тартаковский М. Прекрасная жизнь сына
Александра Блока // Огонек. 1999. № 17. 18 мая. С. 34 (анонс
на обложке журнала: «Сын критика П. Когана и поэта
Александра Блока был советским писателем Кулешовым»).
37 Там же. С. 34—35.
38 Характерный пример — А. И. Ваксберг
(1933—2011), не питавший иллюзий в отношении писателя-функционера, но
убежденный в его «благородном происхождении». Ознакомившись с публикуемым
материалом, Аркадий Иосифович записал — по моей просьбе — свои воспоминания об
А. П. Кулешове:
«Итак, Кулешов. С ним меня познакомил еще в конце пятидесятых
годов мой добрый знакомый, милейший и добрейший человек, но, увы, никакой не
писатель, хотя
и член СП, Юрий Геннадьевич Промптов. Он только что въехал в квартиру на
Черняховского, она была почти пустой, и предупредил, что сейчас зайдет другой
новосел того же дома — сын Александра Блока (они были знакомы по спортивной
части; Юра был мастером спорта). Таким образом, я сразу воспринял Кулешова,
который с первого же знакомства стал для меня просто Сашей, как сына классика.
Юра же невнятно рассказал мне, кто есть кто, более значимые подробности я узнал
уже сам, роясь в литературе. Внешнее сходство с Блоком для меня было несомненно — особенно его характерный взгляд, так
знакомый по хрестоматийному портрету Наппельбаума.
Мы никогда не встречались
с Кулешовым домами, но часто в ЦДЛ, позже — на разных союзписательских
конференциях. Кулешов занимал какой-то пост в Московской писательской
организации. Он был автором несметного числа книг про спорт,
разведчиков, про путешествия — читать это было невозможно, хотя много книг он
мне подарил. Все знали, что он множество раз в году выезжал за границу в
качестве т. н. „сопровождающего“ спортивные делегации, а отнюдь не в качестве
корреспондента какой-либо газеты, и писал потом не репортажи, а книги.
Я вспомнил, что он
окончил ВИЯК (Военный институт иностранных языков) сразу после войны, значит,
стал его студентом примерно в 1941—1942 году. Туда нельзя было просто
„поступить“, туда „направляли“. Для призывника это и была военная служба.
Назначение института, позже ликвидированного, никаких комментариев не требует.
Я и после нашей
интереснейшей и содержательной беседы не уверен в Вашей правоте. Вопрос
заслуживает более внимательного изучения средствами криминалистики —
ведь, если вдуматься, это не только историко-литературная, но и криминалистическая по сути задача. Обращаю Ваша внимание на
то, что по паспорту (и членскому билету СП) его мама носила фамилию Коган (даже
не Нолле-Коган, как это принято в литературе), а Кулешов столь же однозначно —
Нолле. Ни один криминалист эту деталь не устранил бы из перечня доказательств
pro и contra» (электронное письмо к К. М. Азадовскому от 7 декабря 2010
г.).
39Тартаковский М.
Прекрасная жизнь сына Александра Блока. С. 36.
40 Прозвище А. П. Люш в кругу ее знакомых и
близких.
41 Рецептер В. «Эта жизнь неисправима...»
(Записки театрального отщепенца) // Звезда. 2004. № 10. С. 98 (глава «Дочь
юбиляра»). То же — в кн.: Рецептер В. Жизнь
и приключения артистов БДТ. Гастрольный роман. М., 2005. С. 447—448.
42 Там же. С. 449—450.
43 Почтовые штемпели на
конверте: «Москва, 16. 11. 1940; Ленинград, 17. 11. 1940».
44 Имеется в виду 7-я глава
поэмы «Воспоминания об Александре Блоке», отправленная Княжнину в августе 1940
г.
45 Илья Александрович
Груздев (1892—1960) — критик, литературовед; биограф и исследователь творчества
М. Горького. В 1940-е гг. — член редколлегии журнала «Звезда».
46 Ни в августовском, ни в
других номерах «Звезды» за 1940 г. главы из поэмы Н. Павлович не появились.
47 Е. П. Иванову.
48 Петр Семенович Коган
(1872—1932) — историк русской и западноевропейской литературы, критик.
Президент ГАХН (Государственной академии художественных наук).
49 Александра
Андреевна Кублицкая-Пиоттух (рожд. Бекетова; в первом
браке — Блок; 1860—1923) — мать Блока.
50 То есть А. А.
Кублицкая-Пиоттух.
51 Письмо, о котором идет
речь, неизвестно.
52 М. Тартаковский однажды
спросил А. П. Кулешова, сочиняет ли он стихи. «Никогда! Зачем?» — ответил тот. «Не зря говорится, что на детях гениев природа отдыхает», —
резюмирует автор (Тартаковский М. Прекрасная жизнь сына Александра
Блока. С. 36).
53 Видимо, ошибка или
описка Н. А. Павлович. Л. К. Чуванова сообщает, что Н. А.
Нол-ле-Коган передала на государственное хранение 40 писем, и при этом
упоминает о семи несохранившихся письмах за 1920—1921 гг. Итого — 47 писем
(см.: Письма Блока к Н. А. Нол-ле-Коган. С.
324).
54 Последнее письмо Блока
к Н. А. Нолле-Коган датировано 2 июля 1921 г. Ср. в воспоминаниях Н. А.
Нолле-Коган: «Его письмо, отправленное мне 2-го июля, было последним. Оно было написано за месяц до смерти» (Письма Блока к Н. А.
Нолле-Коган. С. 364).
55 Н. А. Павлович
пересказывает содержание блоковского письма к Н. А. Нолле-Коган от 8 января
1921 г., в котором, в частности, говорилось:
«Вы
связываете будущего ребенка с мыслью обо мне. Я принимаю это, насколько умею, а
умею очень плохо. <...> Но во мне еще, правда, 1/100 того, что бы надо
было передать кому-то; вот эту лучшую мою часть я бы мог выразить в пожелании
Вашему ребенку, человеку близкого будущего. Это пожелание такое: пусть, если
только это будет возможно, он будет человеком мира, а не войны, пусть он
будет спокойно и медленно созидать истребленное семью годами ужаса. Если же это
невозможно, если кровь все еще будет в нем кипеть и бунтовать, и разрушать, она
во всех нас, грешных, — то пусть уж его терзает всегда и неотступно
прежде всего совесть, пусть она хоть обезвреживает его ядовитые,
страшные порывы, которыми богата современность наша и, может быть, будет богато
и ближайшее будущее.
Поймите,
хотя я говорю это, говорю с болью и с отчаяньем в душе; но пойти в церковь все
еще не могу, хотя она зовет. Жалейте и лелейте своего
будущего ребенка; если он будет хороший, какой он будет мученик, он будет
расплачиваться за все, что мы наделали, за каждую минуту наших дней» (Письма
Блока к Н. А. Нолле-Коган. С. 348—349).
56 Московский институт
философии, литературы и истории им. Н. Г. Чернышевского, созданный на базе
факультета истории и философии Московского университета; существовал с 1931-го
по 1941 г.
57 Зачеркнуто «ней».
58 Книпович Евгения
Федоровна (1898—1988) — критик, литературовед, автор книг о Гейне, а также
статей и книг о советской и зарубежной литературе. Была
знакома
с Блоком; неоднократно публиковала воспоминания о нем (отд. изд.: Книпович
Е. Ф. Об Александре Блоке: Воспоминания. Дневники. Комментарии. М., 1987).
59 Имеется в виду
шестидесятилетие Блока, отмеченное и в Москве, и в Ленинграде торжественными и
научными заседаниями (см.: Вечера, посвященные А. Блоку // Литературная газета.
1940. № 56. 12 ноября. С. 1), рядом юбилейных статей в ленинградской печати
(см.: Громов П. Александр Блок (К 60-летию со дня рождения) // Смена.
1940.
№ 276. 28 ноября. С. 4; Максимов Д. Александр Блок (К 60-летию со дня
рождения) // Ленинградская правда. 1940. № 277. 29
ноября. С. 4) и созданием в Ленинграде Блоковской комиссии под
председательством В. Н. Орлова (Перед блоковскими днями // Литературная газета.
1940. № 58. 24 ноября. С. 4).
60 Мария Павловна Иванова
(1873—1941) — врач; сестра Е. П. Иванова. Близкая приятельница матери Блока.
61 Александра Федоровна Иванова (рожд. Горбова; 1883— ?) — жена Е. П. Иванова.
62 Марина Евгеньевна
Иванова (1917—1963) — дочь Е. П. Иванова; крестница Блока.
63 В этом подарке и
Цветаева, и Павлович усматривали особый смысл, своего рода доказательство,
свидетельствующее об «отцовстве» Блока. Цветаева, например, упоминает о нем в
своей беседе с С. М. Алянским: «Я видела письма, я видела
родовой крест — розу и крест! —» (Цветаева М. Неизданное. Сводные
тетради. С. 69). В мае 1926 г., посылая Рильке сборник
«Стихи к Блоку», Цветаева снабдила цикл «Подруга» следующим пояснением:
«Посвящается его последней возлюбленной и ее (его) сыну, которого Блок никогда
не видел и которому он незадолго до смерти послал из Петербурга куклу арлекина
и старый перламутровый крест (с розами — думаю, что выяснила возникновение
„Розы и Креста“). Ребенку (как и он, — Александр) было тогда
три месяца» (Ingold F. Ph. M. I. Cvetaevas Lese- und Verstдndnishilfen fьr R. M. Rilke. Unbekannte
Materilalien zu „Stichi k Bloku“ und „Psicheja“ // Die
Welt der Slaven (Mьnchen). 1979.
Jg. XXIV, H. 2. N. F. III. S. 359—360; цветаевская запись в
оригинале — на немецком языке). «Роза и Крест» — драма Блока (1913).
64 Сергей Александрович Швецов (1903—1969) —
поэт-сатирик. Заведовал отделом поэзии в журнале «Красная новь».
65 Юрий Никандрович Верховский (1878—1956) — поэт,
литературовед; друг Блока.
66 Утверждение не вполне точное. Разумник-Иванов
не «ведал» архивом Блока, а изучал его и обрабатывал в 1920-х и начале 1930-х
гг., готовя к печати стихотворения Блока и подробный текстологический
комментарий к ним, составивший книгу (не изданную до настоящего времени)
«История стихотворений Александра Блока». См. об этом: Переписка <Блока>
с Р. В. Ивановым-Разумником. Вступ. статья, публ. и коммент. А. В. Лаврова //
Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 2. М., 1981.
С. 382—384 (Литературное наследство. Т. 92); Лавров А. В. О Блоке и Пушкине (Царском Селе).
Письмо Иванова-Разумника к В. Д. Бонч-Бруевичу // Новое литературное обозрение.
1993. № 4. С. 143—150.
К концу 1940 г. значительная часть блоковского
архива уже была передана в Литературный музей (Москва); в настоящее время — в
РГАЛИ. Оставшаяся часть поступила — вскоре после смерти Л. Д. Блок — в
Рукописный отдел Пушкинского Дома. См.: О встречах с Любовью Дмитриевной Блок и
о судьбе хранившегося у нее архива поэта / Сообщение И. С. Зильберштейна //
Александр Блок. Письма к жене. М., 1978. С. 381—390
(Литературное наследство. Т. 89); Иванова Т. Г.
Рукописный отдел Пушкинского Дома. Исторический очерк. СПб., 2006. С.
240.
67 Имеется в виду В. И.
Иванов, с которым Павлович познакомилась в Москве в 1920 г. См. ее
стихотворение, посвященное В. Иванову, с датой «1920» (Павлович Н.
Берег. Пг., 1922. С. 17. Другое стихотворение, посвященное В. И. Иванову (с
датой «1950), вошло в сборник «Сквозь долгие года.
Избранные стихи…» (С. 58).
68 В письме от 20 мая 1921
г. Блок спрашивал: «В своем ли уме еще серый кот?» (см.: Письма
Блока к Н. А. Нолле-Коган. С. 354). Данное
письмо Блока нельзя назвать «предсмертным» (см. примеч. 12); последнее письмо,
в котором Блок поздравляет Н. А. Нолле-Коган с рождением сына, имеет дату: 2
июля 1921 г. Возможно, ошибка вызвана тем, что это письмо было вложено в
обложку, на которой Н. А. Нолле сделала помету: «Последнее письмо, полученное
от А. Блока. Н. Коган» (см.: Александр Блок.
Переписка. Аннотированный каталог. Под редакцией В. Н. Орлова. Вып. 1. Письма
Александра Блока. Сост. Н. Т. Панченко, К. Н. Суворова, М. В. Чарушникова. М.,
1975. С. 336).
69 С середины мая 1940 г. Пяст жил в деревне
Воронки (ст. Павшино Калининской ж. д.;
ныне — Красногорский муниципальный район Московской области).
70 Имеется в виду Клавдия Ивановна Стоянова (1880— ?) — жена Пяста, с которой он познакомился в Одессе, куда
был выслан в 1933 г. См.: Фоогд-Стоянова Т. О Владимире Алексеевиче
Пясте // Наше наследие. 1989. № 4. С. 102—103.
В своем письме к В. Н. Княжнину от 10 мая 1940
г. Надежда Павлович рассказывала:
«Сначала скажу о Пясте. Я была у него в Голицыне
1 мая. Внешне он поправился, пополнел и загорел, но временами мучает его
удушье. Я думаю, что это временное улучшение. С ним сейчас женщина, неск<олько> лет близкая ему (из Одессы). Он вызвал ее,
разуверившись в помощи жены. <...> Женщина эта неплохая, любящая Пяста
(она сама со мной говорила), но связанная семьей (у нее две девочки) и
напуганная его ненормальностью, которую она разглядела только сейчас при
совместном житье. Раньше его странности она принимала как „причуды гения“.
15-го она уезжает домой, а Пяст снимает с кем-то пополам комнату в Москве.
<...> Для меня Пяст — дорогая память об А<лександре>
А<лександровиче>, поэтому сделаю для него все, что cмогу» (РО ИРЛИ. Ф.
94. Ед. хр. 57. Л. 1; в Голицыне — т. е. в Доме творчества
писателей в пос. Голицино под Москвой).
К. И. Стоянова присутствовала при смерти Пяста и
на его похоронах (умер в Голицыне 19 ноября 1940 г.). 2 декабря 1940 г. Н. А.
Павлович писала В. Н. Княжнину:
«Похоронила я Пяста. Он умер на руках этой
одесской женщины от общего рака <...> Он весь был в опухолях, ослеп от
рака на один глаз. За 15 мин<ут> курил. Я его
так и не видела, не знала, что он умирал в Голицыне. Туда он меня не звал, а я
ему писала в Воронеж и удивлялась, что нет ответа. А энергии искать его — не
было, мой грех. Дума-ла — понадоблюсь, он-то уж
позовет. Так его и не причастили, хотя он хотел. Я уже пришла на вынос к
Склифасовскому, где его вскрывали. И вместе с Клавд<ией>
Ив<ановной> (той женщиной) отвезла его в крематорий. Он просил похоронить
его обязательно в Новодевичьем, а там без кремации не
хоронят. На кремации были еще Н. Г. Чулкова, Анюта Ходасевич и два брата
Бернштейны. И — все. Гроб нельзя было открыть — так он разложился. Убожество
было жуткое. Играл оркестр: два слепых и один хромой. Гроб был хороший — от
Фонда. Венки и т. д. ...» (РО ИРЛИ. Ф. 94. Ед. хр. 57.
Л. 15 об.—16; датируется по штемпелю на конверте. Упоминаются: Н. Г. Чулкова (см. следующ. примеч.), Анна Ивановна Ходасевич
(рожд. Чулкова; 1866—1964); Сергей Игнатьевич (1892—1971) и Игнатий
Игнатьевич (псевд. — Ивич; 1900—1979) Бернштейны.
71 Надежда Григорьевна Чулкова (рожд. Петрова,
по первому браку — Степанова; 1874—1961) — переводчица; вдова Г. И. Чулкова.
Знакомая и корреспондент В. Н. Княжнина (см.: РО ИРЛИ.
Ф. 94. Ед. хр. 62). Первое письмо Н. А. Павлович к В.
Н. Княжнину (10 мая 1940 г.) начинается с упоминания о Н. Г. Чулковой:
«...Получила от Над<72
72 В печатных изданиях эта
глава является начальной («Глава I») и имеет — в большинстве публикаций —
заглавие «Москва, май 1920 года, в Политехническом музее».
73 В печатной редакции эта
строфа исправлена:
Почти такой, как все, он вышел к нам,
С какой любовью мы его встречали!
Он стал читать. Как ветер, по рядам
Пронесся вздох в огромном, тесном зале.
(Павлович Н. Думы и воспоминания. Второе, расширенное
издание. С. 7.)
74 Судя по воспоминаниям
Павлович, она присутствовала на всех трех выступлениях Блока в Москве: 9, 14 и
16 мая (см.: Блок А. Записные книжки. М., 1965. С.
492—493). 9 и 16 мая поэт выступал в большой аудитории Политехнического музея,
а 14 мая — во Дворце искусств на Поварской). Эти
сведения подтверждаются и документально (см.: Известия. 1920. № 102. 13 мая.
С. 2; № 103. 14 мая. С. 2; № 104. 15 мая. С. 2; В. Д. Вечер А. Блока
(Политехнический музей) // Вестник театра. 1920. № 65. 18—23 мая. С. 15; и др.).
75 В печатной редакции: «о
детски малом».
76 В воспоминаниях Н. А.
Павлович события изложены в иной последовательности: во время второго
выступления Блока в Москве (в Доме искусств) В. И. Иванов и Княжнин собирались
представить ее Блоку, но она, «неожиданно увидев Александра Александровича
рядом с собой», убежала. Именно в этот вечер Павлович попросила Княжнина, провожавшего ее домой, показать ее стихи Блоку. И
лишь в Политехническом музее она — во время антракта — прошла вместе с
Княжниным в артистическую. «Блок стоял у окна,
побледневший, с холодным отчужденным лицом. <...> Увидев Княжнина, он
улыбнулся и двинулся к нам навстречу. Он сразу сказал мне: „Я прочел ваши
стихи. Что вы хотите от меня услышать“. — Я смутилась. Он сказал: „Мне ваши стихи понравились, я в них узнаю свое, какие-то отзвуки
родного“» (Блоковский сборник. С. 454—455).
77 В воспоминаниях Павлович
приводит слова Блока: «Приезжайте в Петроград! Я сам хочу с Вами говорить, но
здесь сейчас не могу. Вы приедете?» (Блоковский сборник.
С. 455).
78 Ср. в воспоминаниях Н.
Павлович: «Весь день 12 мая 1920 г. — день первого выступления Блока в Москве —
глухо раздавались взрывы и дрожали от них стекла. Где-то за
Ходынкой рвались снаряды на артиллерийском складе, и поэтому в городе казалось
особенно душно и тревожно» (Блоковский сборник. С. 453).
Дата
«12 мая 1920 г.» явно ошибочна, поскольку первое выступление Блока в Москве
состоялось 9 мая. Ср. в стихотворении Марины Цветаевой: «Как
слабый луч сквозь черный морок адов, / Так голос твой под рокот рвущихся
снарядов» (Цветаева М. Стихи к Блоку. С.
23—24), где было первоначально указано «Апрель 1920» (Цветаева пользовалась
старым стилем); однако в изданной год спустя книге «Психея. Романтика»
(Берлин. 1923) Цветаева уточнила дату (под тем же стихотворением): «Москва, 1-го
русск. мая 1920 г.
(т. е. 14 мая по новому стилю)» (С. 46).
Тем не
менее А. А. Саакянц сообщает, что «пороховые погреба»
на Ходынке взорвались 9 мая (Саакянц А. Марина Цветаева: жизнь и
творчество. С. 205). Та же дата —
в комментарии к этому стихотворению (Цветаева М. Собрание сочинений в
семи томах. Сост., подг. текста и коммент. Анны Саакянц и Льва Мнухина.
Т. 1. Стихотворения.
М., 1994. С. 602).
Взрыв,
случившийся в момент выступления Блока, Марина Цветаева считала событием
знаменательным. См. ее автокомментарий к этому стихотворению: «Достоверно: под
звуки взрывов с Ходынки и стекольный дождь, под
к<отор>ым мы шли — он на эстраду, мы — в зал. Но,
помимо этой достоверности, — под рокот рвущихся снарядов Революции» (Цветаева
М. Стихотворения и поэмы. Вступ. статья, сост., подг. текста и
примеч. Е. Б. Коркиной. М., 1990. С. 180); «Тогда я впервые
увидела Александра Блока. Как только он вышел на эстраду, взорвался завод
снарядов на Ходынке (трагическое поле, где короновался царь) близ
Москвы. Он читал при разбитых стеклах» (см.: Ingold F.
Ph. M. I. Cvetaevas Lese- und Verstдndnishilfen fьr
R. M. Rilke. Unbekannte Materilalien zu „Stichi k Bloku“ und „Psicheja“. S. 358; в оригинале — по-немецки; слова, выделенные курсивом,
написаны по-русски).