ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

Константин Азадовский

«ТАИНСТВЕННО — ПОХОЖ»:
«ДЕТИ» АЛЕКСАНДРА БЛОКА

Публикуемое ниже письмо Н. А. Павлович (1895—1980)¹ — примечательное историко-литературное свидетельство, воссоздающее, в частности, ту общественную атмосферу, что окружала имя поэта спустя почти двадцать лет после его смерти — в кругу его друзей и почитателей и в советской официально-литературной среде.

О встрече с Блоком, во многом определившей ее дальнейшую судьбу, хорошо известно из воспоминаний Надежды Павлович. Желание увековечить память о любимом поэте никогда не покидало Надежду Александровну и служило ей — в течение долгих лет — мощным творческим стимулом. Первая публикация ее воспоминаний о Блоке состоялась в 1922 году²; последняя и полная — почти полвека спустя.³ Прозаическим воспоминаниям сопутствовал поэтический текст; наиболее важные для нее эпизоды Павлович стремилась запечатлеть и в стихотворной форме. Так появилась на свет ее поэма «Воспоминания об Александре Блоке».

Из сохранившихся писем Н. А. Павлович к Владимиру Николаевичу Княжнину (псевдоним — Ивойлов; 1883—1942), историку литературы, критику и другу Блока⁴, явствует, что работа над этим произведением началась весной 1940 года. 10 мая⁵ Надежда Александровна писала В. Н. Княжнину: «Теперь о себе: работаю над поэмой „Воспоминания об Александре Блоке“. Вчерне готовы шесть глав. Здесь и Вас вспоминала. В первом варианте были и Вы. Потом — отбросила всю сцену знакомства. Я сразу показываю его в Политехнич<еском> Музее⁶, но только как великого поэта, без личного...

Но вспоминала Вас живо, тепло, сердечно, с глубокой благодарностью. С Вами связано самое радостное, страшное и значительное в моей жизни⁷. Когда поэма будет готова, я пришлю Вам в рукописи и нарочно для Вас прибавлю первый вариант. Хотите?»⁸

Свою поэму Надежда Павлович читала в 1940 году и В. А. Пясту.⁹ В том же письме она сообщает В. Н. Княжнину, что «Пяст, слушая поэму, очень волновался, потом сказал — над ней хочется плакать. Это не потому, что она такая хорошая, а потому что мне удалось дать некоторые черты и слова А<лександра> А<лександровича>. Они каким-то чудом легли в стих. Я тогда во сне даже видела стихи. Сейчас в свободные часы дорабатываю, исправляю, а кончить надеюсь летом».¹⁰

Первая публикация поэмы «Воспоминания об Александре Блоке» состоялась в 1962 году. Она состояла из двенадцати глав; каждая имела свое заглавие. В конце поэмы стояла дата написания: 1939—1946.¹¹ Впоследствии поэма не раз перепечатывалась — Н. А. Павлович неизменно включала ее в каждый свой поэтический сборник¹².

История возникновения стихотворных «Воспоминаний об Александре Блоке» — лишь одна из сюжетных линий публикуемого письма. Более существенной представляется основная его часть, посвященная «сыну Блока».

*

Как многие яркие, знаменитые личности, Блок и при жизни, и после смерти обрастал мифами; реальный Блок — человек и поэт — неотделим от его мифопоэтического образа, запечатленного в памяти современников и потомков. Один из аспектов блоковского мифа, возникшего post mortem, — легенда о «сыне».

Разговоры и слухи о том, что сын Н. А. Нолле-Коган¹³ — от Блока, появились, видимо, еще до рождения ребенка (9 июня 1921 года). Причем источником этих слухов была не в последнюю очередь сама Нолле-Коган, которая — во всяком случае, в определенные периоды жизни — не опровергала такого рода предположений и тем самым их невольно «подпитывала». Так, в одной из сводных тетрадей Марины Цветаевой приводятся слова В. А. Зайцевой (жены писателя Б. К. Зайцева): «Н. А. К.¹⁴ ждет ребенка от Блока...»¹⁵ Цветаева пишет, что Нолле-Коган показывала ей письма Блока, его подарки «сыну» и при этом «растравляла меня невозможной назад-мечтой: себя — матерью этого сына, обожествляемого мною до его рождения...».¹⁶ В публикуемом письме Павлович есть слова о том, что Нолле-Коган воспитывает ребенка «в таком сознании» (то есть в сознании его «сыновства» по отношению к Блоку). Все это косвенно подтверждается и логикой отношений Нолле-Коган с Мариной Цветаевой (их знакомство относится к поздней осени 1921 года). Более чем кто-либо из ее современников Цветаева страстно верила в миф о «сыне» и дала ему художественное воплощение в своих «Стихах к Блоку». Завершая книгу циклом «Подруга», посвященном Н. А. Нолле-Коган, Цветаева именует ее «последней подругой», якобы принесшей поэту перед его смертью «благую весть» о родившемся сыне («Жизнеподательница в час кончины! Царств утвердительница! Матерь Сына!»¹⁷ и т. п.).

В мае 1922 года Цветаева встретилась в Берлине с С. М. Алянским (1891—1974), основателем издательства «Алконост», близким к Блоку в последние годы его жизни. Между Цветаевой и Алянским, если верить ее записи, произошел следующий разговор:

«— Как блоковский сын?

— У Блока не было сына.

— Как не было, когда... Нэ, сын Н. А. Коган?

— Кажется, здоров. Но он никогда не был сыном Блока. У Блока вообще не могло быть детей.¹⁸ Да и романа никакого с ней не было.

— Позвольте, а сходство?

— Сходство, действительно, есть. Его видела (женское имя, каж<ется>, поэтесса, секретарша какого-то петербургского Союза писателей или поэтов — м. б., Гуревич) и говорит, что действительно — таинственно — похож».¹⁹

Имя поэтессы, которое не знала или не разобрала Цветаева, конечно, Павлович (в 1920—1921 гг. она была секретарем Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов, где председательствовал Блок). Дальнейший разговор с Алянским свидетельствует о том, что любые (и вполне резонные!) доводы собеседника разбивались о предубежденность Цветаевой, страстно желавшей видеть в ребенке Нолле-Коган — сына Блока.

«Н. А. ведь — фантазерка, авантюристка, очень милая женщина, но мы все ее давно и отлично знаем и, уверяю Вас, никто, кроме Вас, этой легенде не верит. — Смеются²⁰.

— Но письма, его рукой...

— Н. А. могла подделать письма...

— И слово блоковское подделать: — Если это будет сын, я пожелаю ему одного — совести²¹ — ?!

— М. б. он и верил. Она могла его убедить. Я повторяю Вам, что у Блока не могло быть детей. Это теперь точно установлено медициной...²²

— После смерти? — Голубчик, я не врач, и совершенно не понимаю, как такую вещь можно установить после смерти — да и при жизни. Не могло, не могло — и вдруг смогло. Я знаю одно: что этот сын есть и что это — его сын...

— Она ведь тогда жила с двумя...

— Хоть с тремя — раз сходство. Но если даже на секунду допустить — для чего ей нужна была вся эта чудовищная комедия?! Ведь она целый мир могла убедить — кроме себя».²³

Как видно, внешнее сходство остается для Цветаевой основным аргументом. В какой степени это обстоятельство соответствовало действительности и позволяло сделать столь радикальные выводы, — сказать трудно. Во всяком случае, в литературных кругах циркулировало и другое объяснение «сходства» (имеющее древнее — едва ли не библейское!²⁴ — происхождение).

В письме к автору настоящей публикации Е. К. Дейч рассказывает:

«...Нашла свои дневниковые записи начала 60-х годов. Процитирую себя для точности: мы с Ал<ександром> Иос<ифовичем> пришли к Вере Мих<айловне Инбер>. Там были Рита Алигер, Татьяна Тэсс (из „Известий“). Еще какие-то одесситы (приезжие). Беседа с перескакиванием одной темы на другую. Разговор зашел о Надежде Александровне Коган (Нолле). Вера Мих<айловна>: „Все-таки во внешности сына ее есть что-то от Блока“. И. Страшун (муж Веры Мих<айловны>, медик, академик²⁵) вдруг сказал: „Если вы говорите, что она (Н. Коган) так безумно многие годы обожала Блока и жила для него, то вполне возможна в медицине так называемая «самовнушаемая сила». Это наблюдалось во врачебной практике, хотя в советское время замалчивалось, а прежние знаменитые врачи утверждали: «Женщина, все время думающая во время беременности об одном человеке, может родить ребенка, похожего на него»“. Я сказала: „Это уже пахнет мистикой“. Страшун: „Да, мистикой, превращенной в реальность“... В общем мы все высмеяли Страшуна и, конечно, никто в это не поверил».²⁶

Романтическое отношение Цветаевой к «сыну Блока» — наиболее характерный случай мифологизации, принимавшей подчас — под ее пером — форму крайнего, категорического суждения.²⁷ Свойственный Цветаевой субъективизм, нежелание считаться с «условностями», готовность принести «реальное» в жертву «воображаемому» — все это полностью проявило себя в ее отзывах о сыне Нолле-Коган. Блок, по убеждению Цветаевой, принадлежал к «бессмертным», поэтому он не мог умереть — он должен был «продлиться» в сыне. «Цветаева, — справедливо заметила А. А. Саакянц, — сотворила бы свой миф при всех условиях. Для ее легенды о Блоке был необходим сын — олицетворение бессмертия поэта».²⁸

 Однако со временем Цветаева все же признала, что отцом ребенка, родившегося у Нолле-Коган, был П. С. Коган. Возможно, ее мнение изменилось после разговоров с сестрой, А. И. Цветаевой (приезжавшей в Париж в сентябре 1927 года): «Марина, никто кроме тебя уже больше не верит в его блоковство. А ты знаешь, что говорит о нас Н. А.: — „Какие странные эти Цветаевы — очень милые, но — зачем им понадобилось распускать слух, что Саша — блоковский“».²⁹ Кроме того, А. И. Цветаева сообщила сестре, что «мальчик чудовищно-избалован и больной: пляска св. Витта».³⁰ Этот образ вряд ли вязался в сознании Цветаевой с романтическим, «таинственно похожим» отпрыском. 20 ноября 1933 года. Цветаева писала В. Н. Буниной (жене писателя): «Вы мне напомнили Блока, когда он узнал, что у него родился сын (оказавшийся потом сыном Петра Семеновича Когана, но это неважно: он верил)»³¹. Не подлежит сомнению, что именно «вера», в течение ряда лет вдохновлявшая и Цветаеву, побуждала ее видеть в Блоке истинного отца Саши Когана.³²

*

Глубокое чувство к Блоку, преклонение перед ним, желание видеть его «продолжение» в другом человеке (цветаевское «Не дам тебе — умереть совсем!»³³) — все это было свойственно и Надежде Павлович, искренне и безоглядно поверившей в легенду. Впрочем, отношение к «сыну» не было у Павлович столь мифологизированным, как у Цветаевой; она лишь поэтизировала его облик, умилялась его способностям («...мальчик застенчивый и горячий»; «умный и способный, по словам матери»; «свободно говорит по-французски» и т. п.).

Судя по дальнейшим письмам Павлович к В. Н. Княжнину (ответные письма неизвестны), последний воспринял «сенсационное» сообщение Надежды Александровны не слишком доверчиво; во всяком случае, в своей переписке с В. Н. Княжниным конца 1940-го и 1941 года Павлович больше не возвращается к этой деликатной теме. Не склонны были разделять ее точку зрения и другие — еще живые в ту пору — друзья и знакомые Блока. О том, в какой степени сама Павлович преодолела с годами свои иллюзии, судить сложно. Во всяком случае, в своих более поздних воспоминаниях о Блоке она приводит исповедальные слова поэта о «конце рода», «справедливости возмездия» и о том, что у него «никогда не будет ребенка»³⁴ (разговор относится к октябрю 1920 года).

Можно кроме того предположить, что в послевоенные годы, наблюдая за карьерой Александра Петровича Когана (1921—1990), официального советского очеркиста и спортивного обозревателя, писавшего под псевдонимом «Александр Кулешов», Н. А. Павлович увидела «сына Блока» в ином и не слишком привлекательном ракурсе. Автор многочисленных очерков, брошюр и книг, посвященных советскому спорту, а также — художественных произведений³⁵, один из секретарей Московской писательской организации, член президиума Федерации спортивной прессы СССР, за­служенный работник культуры РСФСР, многократно выезжавший в «капиталистические страны», Александр Петрович Кулешов воплощал собою классический тип преуспевающего советского «литработника», отчасти напоминающего С. П. Швецова, редактора отдела поэзии в журнале «Красная новь», коего иронически обрисовала Павлович в публикуемом письме к Княжнину. Портрет А. П. Кулешова красочно воссоздан в статье журналиста Маркса Тартаковского:

«Встретил он меня почему-то в майке и гимнастических трико со штрипками. Едва я вошел в прихожую, он выпятил грудную клетку, подобрал живот, напрягся, расставив согнутые руки, как делают подростки, демонстрируя силу.

— Ну как? — спросил он.

— Нормально, — сказал я.

— Можете пощупать бицепсы.

Я пощупал из вежливости.

— А ведь мне уже за пятьдесят!

Удовлетворенный, он облачился в пижаму и осведомился:

— Предпочтете „Кьянти“ или „Мартини“?

— Да все равно.

— Натуральное, заметьте. Прямиком из Безансона! <...>

А. П. бывал за границей по двадцати раз в году! Экзотические безделушки в его прихожей были всего лишь прелюдией к подлинным заморским трофеям, замечаемым не сразу. Вот, например, качественная сантехника (не голубой — прямо-таки небесно-лазурный унитаз). Электрический камин, ритмично вспыхивающий. Красного дерева шкаф с книжными корешками, искусно подобранными по цвету. Бар, встроенный в этот книжный шкаф, с батареей замысловатых бутылок».³⁶ Другими словами — откровенное (и столь ненавистное Блоку!) мещанство.

Описанный Тартаковским эпизод относится к 1971 году, и журналист, если верить его мемуарам, удостаивается чести быть приглашенным на 50-летний юбилей Кулешова в Малом зале московского ЦДЛ. «...В президиуме, — читаем, — по правую и левую руку от юбиляра восседали классики нашей советской литературы (так их представил сам юбиляр) Юрий Нагибин и Анатолий Алексин. Ожидался Евгений Евтушенко, но почему-то не прибыл. В первом ряду лицом к лицу с президиумом — делегаты от чествующих организаций: представители милиции и почему-то пожарной охраны в мундирах и болгарский дипломат, который в своем выступлении назвал Россию „матушкой“».³⁷

М. Тартаковский сообщил также, что в сборниках «Советские спортсмены в борьбе за мир», печатавшихся почти ежегодно массовым тиражом, А. П. Кулешов выступал обычно «в двух ипостасях»: как автор (Александр Кулешов) и как редактор-составитель (А. П. Нолле). Однако была, как видно, еще одна «ипостась», в которой он являлся большинству современников, неколебимо веривших в легенду о «сыне»³⁸.

Добавим, что А. П. Кулешов увековечен также в «Иванькиаде» Владимира Войновича. На правлении ЖСК «Московский писатель» автор-диссидент (Войнович) ставит вопрос о возможности занять освободившуюся жилплощадь. «Наглое заявление», — отзывается член правления А. П. Кулешов.³⁹

*

Мифы, как известно, обладают притягательной силой, и смутная надежда на то, что Блок все же оставил после себя «детей» (разумеется, побочных), до сих пор владеет умами.

В недавнее время В. Э. Рецептер привлек внимание к фигуре Александры Павловны Люш, многие годы работавшей в бутафорском цехе Большого Драматического театра, чье происхождение также связывалось с Блоком и также — таинственно. Оказывается, у Блока незадолго до смерти был роман с некоей женщиной, имя которой надлежало сохранять в тайне. Об этом поведала современникам приемная мать Александры Павловны — Мария Сергеевна Сакович, врач по профессии, также работавшая в БДТ и умершая в марте 1966 года в ленинградском Доме ветеранов сцены.

Вся история, как и в случае с Нолле-Кулешовым, окутана загадочной дымкой и усложняется тем, что среди сторонников «блоковской версии» оказывается... А. А. Ахматова.

«...В сентябре 1965 года Ахматова неожиданно сказала Ирине Николаевне Пуниной, что хочет ее <М. С. Сакович> навестить. Поехали вместе и встретились втроем.

Анна Андреевна спросила про Алю <А. П. Люш>:

— Блок?

— Да, — сказала Мария Сергеевна.

— А кто мать? — задала вопрос Ахматова.

— Я не могу сказать, — ответила Мария Сергеевна. — Это тайна.

Стало ясно, что она поклялась.

Когда вернулись домой, Анна Андреевна попросила Ирину позвать Алю-Палю⁴⁰ вместе с восьмилетним сыном, и те приехали.

После визита Ахматова сказала уже о мальчике:

— Безумно похож...»⁴¹

Нетрудно заметить, что ахматовская «схема опознания» удивительно похожа на отзывы Цветаевой, Павлович и других о сыне Надежды Нолле: основным доказательством служит внешнее сходство. И одновременно — та же многозначительная загадочность, таинственность, недоговоренность. Немаловажную роль играет и громкое литературное имя: дескать, сама Ахматова так думала! (Павлович в публикуемом ниже письме упоминает о своей «единомышленнице» Марине Цветаевой.) В действительности этот аргумент говорит скорее об обратном: преклонение перед «божеством» (Блоком) и богатое поэтическое воображение «мифотворят» и моделируют реальность (это в особенности относится к Цветаевой), ничуть не считаясь с очевидными обстоятельствами.

Впрочем, «тайна», которую якобы хранила всю жизнь М. С. Сакович, в конце концов раскрылась. Выяснилось, что матерью А. П. Люш была Александра Кузьминична Чубукова, умершая сразу после родов в мае 1921 года⁴² (в необозримой литературе о Блоке это имя ни разу и нигде не встречается).

Любопытно, что сами «дети» — будь то А. П. Кулешов или А. П. Люш — не стремились опровергнуть предположений о своем кровном родстве с Блоком; своим молчанием и полунамеками они скорее его подтверждали. Упрекать их бессмысленно — вероятно, за много лет они внутренне сжились с этой лестной для них мифологемой, уверовали в свое происхождение от «самого...».

Творцы, носители и защитники легенд не подлежат осуждению: люди, ожидающие чуда и верящие в него (к ним, бесспорно, принадлежала и Надежда Павлович) всегда по-своему правы. Вера, как известно, не требует доказательств.

Размышляя над письмом Н. А. Павлович, можно лишний раз видеть, как создаются и бытуют легенды и как они вновь оживают — вопреки фактам, логике и здравому смыслу.

Письмо публикуется по оригиналу, хранящемуся в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (Ф. 94 Княжнин В. Н. Ед. хр. 57.
Л. 9—13 об.).

Н. А. ПАВЛОВИЧ — В. Н. КНЯЖНИНУ

<Москва, 15 ноября 1940 ⁴³>

Дорогой Владимир Николаевич, Вы справедливо изволили отметить медленный темп нашей переписки.

Посылаю Вам 2-ю гл<аву> поэмы и прошу написать свое мнение и об этой, и о той гл<аве>.⁴⁴ Боюсь, что та Вам не понравилась.

Две главы будут 28/ХI передавать по радио — эту и III, т<ак> ч<то> и Ваше имя будет произнесено, если Вы не протестуете.

Пока ни один журнал не берет поэмы (отказали «Кр<асная> Новь» и «Новый мир». Груздев⁴⁵  без особого энтузиазма обещает две гл<авы> напечатать в августовском № «Звезды»⁴⁶). Но сейчас я буду неск<олько> раз читать ее на вечерах.

Напишу Вам о самом важном. Расскажите это Евг<ению> Павл<овичу>⁴⁷. У Алекс<андра> Алекс<андровича> — сын от Над<ежды> Ал<ександровны> Нолле-Коган, вдовы Петра Семен<овича>⁴⁸.

Я в это дело не верила, т<ак> к<ак> Александра Андреевна⁴⁹  внука не признавала и даже прекратила переписку c Над<еждой> Ал<ександровной>, когда узнала, что в Москве говорят об этом ребенке.

Я его видела, когда ему было около года, и она⁵⁰ меня расспрашивала о нем. Я сказала, что некоторое сходство есть, но она возразила, что об этом не может быть и речи. Еще зимой (при его жизни) она с недоуменной улыбкой рассказывала мне, что Н<адежда> А<лександровна> написала ей о своей беременности и просила не отвертываться от нее ради ее многолетней любви к А<лександру> А<лександровичу>.⁵¹ Сейчас я понимаю, что из-за этого неправильного толкования письма она и не признала внука.

Восемнадцать лет я не желала видеть этого «самозванца», которому Цветаева посвятила стихи как сыну Блока. Когда мне о нем говорили, я зло отмахивалась. Последние десять лет я жила с ними рядом; у нас смежные, с проходом, дворы, и я не желала даже взглянуть на него, хотя в доме говорили, что вот там живет сын Блока.

Дней двенадцать тому назад один писатель спрашивает меня, видела ли я этого юношу — он очень похож на А<лександра> А<лександровича>.

Тогда я не выдержала. Я позвонила ей, рассказала о поэме и попросила рассказать мне (для поэмы) о последнем приезде Блока в Москву. Она показала мне все фотографии мальчика от младенчества до этого года. Это потрясающее сходство. Это его лоб, его глаза (рисунок век, форма и выражение), но рот слабовольный, женственный. Его осанка, посадка головы. Под карточкой пятилетнего можно попросту подписать — Бл<ок>. Это почти двойник. Мальчик пишет стихи (по словам матери, подражая Бл<оку> и Есенину).⁵² Родился здоровым, в шесть лет у него сделалась пляска св. Вита. (Вспомните эпилепсию Ал<ександры> Анд<реевны>, всю наследственность деда и отца.) Сейчас он выздоровел. У Н<адежды> Ал<ександровны> 147 писем⁵³ Бл<ока>, его карточки с надписями и книги. Я видела ее архив, надписи. Кое-что она мне показала и прочла. Он ей написал последнее в жизни письмо за две недели до смерти⁵⁴, где он говорит о смерти, о том, что он тянется к церкви и не может дотянуться, и о ребенке. Она мне читала с купюрами. Цитата о церкви точна. О ребенке не сказано: «Моему сыну». Сказано: «Берегите и жалейте ребенка». Дальше передаю своими словами, но отвечаю за точность смысла. Пусть он будет «человеком мира, а не человеком войны» (цитата), пусть он испытывает душевный покой, если же ему суждено беспокойство, пусть это будет «беспокойство совести».⁵⁵

Это можно сказать и о ребенке друга, но здесь я поверила матери. В одном меня обмануть нельзя. — Эта женщина любит и любила Блока. Сам Ал<ександр> Ал<ександрович> говорил мне о ее любви к нему, о том, что раньше он относился к ней плохо, но после стольких лет верности в любви, он стал относиться к ней хорошо. Она чтит память Блока, и она страстно любит сына, а мальчик застенчивый и гордый. (Он, например, прячется от меня, я только случайно видела его мельком, боясь, верно, разглядыванья! Он знает, кто я.) Не стала бы она при такой любви кощунствовать над памятью мертвого и воспитывать этого ребенка в таком сознании и ложности своего положения, ибо он носит фамилию Когана, и чудесной славы отца.

Я Над<ежде> Ал<ександровне> ничего не сказала, сейчас я только встречаюсь с ней, общаюсь в связи с блок<овскими> торжествами (в Москве скудными, но возникающими стихийно, а не сверху), но нежна с ней и внимательна, т<ак> ч<то> даю этому мальчику и ей безмолвное признание. П<етр> Сем<енович> умер. Он к мальчику был добр как к cвоему сыну.

Потрясена я очень. Хотела бы я, чтобы Вы или Евг<ений> Павл<ович> увидели «ребенка». Хорош ребенок — в 19 лет! На воен<ную> службу его не взяли из-за остатков тика — непроизвольного жеста — проводит по воздуху рукой. Его испытывали в воен<ном> госпитале. Он — студент 1-го курса ИФЛИ⁵⁶. Мальчик горячий, замкнутый, печальный, слабохарактерный, но считающий себя сильным, умный и способный, по словам матери. Свободно говорит по-французски. Воспитывали его тщательно, матер<иально> обеспечен. Вот все, что я знаю.

Я мучаюсь тем, что столько лет он был рядом, он болел, и я никогда его не приласкала.

Сейчас я думаю о нем⁵⁷ с такой грустью и любовью.

Если Вы будете на могиле А<лександра> А<лександровича>, поклонитесь земно ей от меня. Все, что я не смогла и не умела по глупости и младости дать ему, путала и не помогала, я сделаю для Саши.

Женя Книпович⁵⁸ хороша с Н<адеждой> Ал<ександровной>. Как она относится к мальчику, — не знаю; со мной Женя не встречается, лишь случайно на заседаниях, у нас давно серьезно порвались отношения. Я не хотела бы, чтобы как-то связать мое письмо с ней. Ее можно спросить независимо от моего письма, что она думает об этом мальчике. Сходство настолько страшно и разительно, что оно сильней документов. Для алиментов, думаю, оно было бы достаточно. Но это я смеюсь. Никаких разговоров о правах сына нет. Он вырос на пенсии как сын Когана.

О Пясте никто ничего не знает. Напишите о праздниках Блока в Ленинграде⁵⁹.

Крепко целую Марию Павловну⁶⁰ и жену Евг<ения> Павл<овича>⁶¹, Марину⁶², и его самого. Может быть, он напишет мне? У меня нет их адр<еса>. От Вас жду срочного письма.

Ваша

Над<ежда> Павлович

Блок послал ребенку перед смертью в благословение белый крестик с розой у перекладины.⁶³

Да, — об офиц<иальном> отношении к Блоку.

Разговор в «Красной Нови» с редактором стихотвор<ного> отд<ела> Швецовым⁶⁴.

— Интересны ли Вам воспоминания о Блоке? Скоро юбилей.

Он. На все юбилеи не напасешься.

Я. Но Блок не все…

Он. Да! Сим — па — тичный поэт!

В Клубе писателей ни вечера, ни торжеств<енного> заседания, — когда звонят из организаций, желающих праздновать шестидесятилетие, начинается суматоха. Нет докладчиков! Некому выступать. Никто не думал. Когда я вмешалась, спрашиваю, какая же будет программа в зале им<ени> Чайковского, мне говорят — мы позаботимся только о литературной части. Да вообще у нас об этом инструкций нет.

А дети в библиотеках спрашивают о нем, артисты устраивают концерты его памяти, эти случайные вечера, возникающие самотеком, привлекают много публики.

Всего, всего доброго! Как Вы живете? Что Ваша визант<ийская> музыка?

Жду Вашего письма и письма Евг<ения> Павл<овича>.

Ваша Н. А.

Прочтите, если можно, отрывки поэмы Евгению Павловичу.

Верховскому⁶⁵ привет, если увидите.

А Разумник Васильевич, говорят, ведает архивом.⁶⁶

Да, Н<адежда> А<лександровна> рассказывала мне, как в мае 1921 г. Вячеслав Иванович⁶⁷ прислал Блоку красные розы, тот попросил пригласить В<ячеслава> И<вановича> к Коганам, и они помирились по-настоящему. Я спрашиваю, о чем они говорили. «О символизме и таким языком, что я многое и не понимала».

Еще рассказывала, как у Коганов был сумасшедший от весны — кот, как Блок его уговаривал и ласкал.

В предсмертном письме он спрашивает про этого кота.⁶⁸ Как же он любил «тварей»!

Вообще, она многое рассказывает и, по-моему, правдиво.

<Приписка на л. 11:> Пяст написал мне одно письмо в начале сентября из деревни⁶⁹, путаное, звал приехать в гости, но я не поехала, там идти пешком версты три. С ним тогда была Клот<ильда> Ив<анов>на⁷⁰ из Одессы. А что с ним сейчас и где он, — не знает ни Над<ежда> Гр<игорьевна>⁷¹, да и никто из знакомых.

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АЛЕКСАНДРЕ БЛОКЕ

Гл<ава> 2-я⁷² 

Почти такой, как мы, но не такой.

Он проще был, печальнее и строже,

На шкипера норвежского похожий,

Как долг, носил он вечный непокой.

Еще не появилась седина,

Но волосы темнели и редели,

И посерела глаз голубизна,

А губы сжались, словно онемели.

Почти такой, как мы, он вышел к нам

И дрогнул за волненьем первой встречи.

Он стал читать. Привыкли мы к стихам.

Ну что ж. Еще литературный вечер.⁷³

Он был, как все — и серенький костюм,

И тайное волненье на эстраде.

Он только был по-своему угрюм,

И боль, и свет в тяжелом взгляде.

А голос горький звал тебя на суд,

Чтоб никуда ты не посмел укрыться,

Чтоб не спасли ни дружба, ни уют

От грозной думы этого сновидца.

Меня к нему повел тогда Княжнин⁷⁴,

Его приятель старый — тихо встал он...

Но как смогу заговорить я с ним,

С таким большим о нашем малом?⁷⁵ 

А он был прост и ласков. Он сказал,

Что в Петрограде встретимся мы снова,

Что он вчера мои стихи читал

И отзвуки услышал в них родного⁷⁶,

Что хочет он со мною говорить,

Но здесь, сейчас он говорить не может...⁷⁷ 

И никогда мне голос не забыть,

Глухой, осенний, на него похожий.

Надежда Павлович

Благодарю Вас, дорогой мой друг Владимир Николаевич, за то, что Вы дали ему прочитать мои стихи, и за то, что нас познакомили.

12 мая 1920 г.                   15 ноября 1940 г.

Помните отдаленные взрывы?⁷⁸

¹ См. о ней: «Воспоминания об Ал. Блоке» Н. А. Павлович / Вступ. заметка З. Г. Минц, коммент. З. Г. Минц и И. Чернова // Блоковский сборник. Труды научной конференции, посвященной изучению жизни и творчества А. А. Блока, май 1962 года (далее — Блоковский сборник). Тарту, 1964. С. 446—449; Озеров Л. Книга — судьба // Павлович Н. Сквозь долгие года... Избранные стихи. М., 1977. С. 3—12.

См. также предисловие А. В. Щелкачева в кн.: Павлович Н. А. Победитель смерти. М., 2000. С. 3—17 (трактат «Победитель смерти» был первоначально опубликован в «Богословских трудах» (1966. № 2) под именем архиепископа Антония Минского (Мельникова) и под названием «Из Евангельской истории») и послесловие Т. Н. Бедняковой
к очерку Н. А. Павлович «Оптинский старец отец Нектарий» и подборке ее религиозных стихов // Журнал Московской патриархии. 1994. № 6. С. 62—63.

² Павлович Н. Из воспоминаний о Блоке // Рупор. 1922. № 3. С. 1—2; Павлович Н. Из воспоминаний об Александре Блоке // Феникс. Сборник художественно-литературный, научный и философский. Кн. 1. М., 1922. С. 154—157.

³ Блоковский сборник. С. 446—506; то же (в другой редакции): Павлович Н. Воспоминания об Александре Блоке // Прометей. Историко-библиографический альманах серии „Жизнь замечательных людей„». Т. 11. М., 1977. С. 219—253.

⁴ В. Н. Княжнин — автор книги «Александр Александрович Блок» (Пг., 1922), преди­словия к книге «Письма Александра Блока» (Л., 1925), статей и публикаций, посвященных Аполлону Григорьеву (возможно, результат многолетнего общения с Блоком), и др.

⁵ Датируется по почтовому штемпелю.

⁶ Имеется в виду выступление Блока в Большой аудитории Политехнического музея в Москве в мае 1920 г. (см. подробнее примечания к публикуемому письму).

⁷ Имеется в виду знакомство с Блоком (см. подробнее в публикуемом письме).

⁸ Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (далее — РО ИРЛИ). Ф. 94. Ед. хр. 57. Л. 1 об.—2.

⁹ Владимир Алексеевич Пяст (наст. фамилия — Пестовский; 1886—1940) — поэт, мемуарист, критик, переводчик; друг Блока. См. о нем статью Р. Д. Тименчика в биографическом словаре «Русские писатели 1800—1917». Т. 5. П — С. М., 2007. С. 228—231; см. также: Тименчик Р. Рыцарь-несчастье // Пяст Вл. Встречи. М., 1997. С. 5—20.

О знакомстве и взаимоотношениях Блока и Пяста см.: Переписка <Блока> с Вл. Пястом / Вступ. статья, публ. и коммент. З. Г. Минц // Александр Блок. Новые материалы и исследования (Литературное наследство. Т. 92). Кн. 2. М., 1981. С. 175—228.

¹⁰ РО ИРЛИ. Ф. 94. Ед. хр. 57. Л. 2 об.

¹¹ Павлович Н. А. Думы и воспоминания. М., 1962. С. 7—40 (второе расширенное издание этой книги — М., 1966).

¹² Павлович Н. А. Сквозь долгие года... Избранные стихи. С. 15—22; Павлович Н. А. На пороге. Стихи и поэма. М., 1981. С. 15—36.

¹³ Надежда Александровна Нолле-Коган (1888—1966) — переводчица с немецкого и французского языков. Жена П. С. Когана (см. о нем примеч. 6 к публикуемому письму). Дружила с Блоком и переписывалась с ним в 1913—1921 гг.

¹⁴ Надежда Александровна Коган.  

¹⁵ Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради / Подг. текста, предисл. и примеч. Е. Б. Коркиной и И. Д. Шевеленко. М., 1997. С. 68.

¹⁶ Там же.

¹⁷ Цветаева М. Стихи к Блоку. Берлин, 1923. С. 45. Кроме того, в сборник «Ремесло» (Берлин, 1923) Цветаева включила цикл «Вифлеем» с подзаголовком «Два стихотворения, случайно не вошедшие в „Стихи к Блоку“» и посвящением «Сыну Блока — Саше».

¹⁸ Добавим к утверждению Алянского другое аналогичное свидетельство. В письме ко мне от 30 мая 2008 г. Е. К. Дейч, вдова литературоведа, критика и переводчика А. И. Дейча (1893—1972), рассказывает: «Помню, как-то по приезде в Ленинград мы с Ал<ександром> Иос<ифовичем Дейчем> навестили Иеремию Айзенштока. У него сидел старый-престарый врач, который при упоминании Блока сказал, что у него было тяжкое венерическое заболевание, плохо поддающееся лечению. И говорил, что он участвовал в консультациях. <...> Виноваты подлые правители, не разрешившие поэту поехать лечиться за границу... И этот же врач, бывший у Айзенштока, говорил, что Блок не мог иметь детей... Это я хорошо помню» (личный архив К. М. Азадовского). Иеремия Яковлевич Айзеншток (1900—1980) — историк русской и украинской литературы, переводчик.

Следует отметить, что в сообщении М. М. Щербы и Л. А. Батуриной «История болезни Блока» (Александр Блок. Новые материалы и исследования. (Литературное наследство. Т. 92). Кн. 4. М., 1987. С. 729—735) о венерическом заболевании ничего не сказано. Не упоминает о нем и А. Г. Пекелис (? — 1922), один из врачей, лечивших Блока в 1921 г.,
в своей «Краткой заметке о ходе болезни поэта А. А. Блока» (см.: Александр Блок. Новые материалы и исследования (Литературное наследство. Т. 92). Кн. 3. М., 1982. С. 525). Однако версия живет и поныне; утверждается даже, что именно сифилис послужил причиной смерти поэта. Так думал, например, И. А. Бунин. «Рахитик и дегенерат, умерший от сифилиса», — заявлял Бунин (не скрывавший своей неприязни к Блоку) — этот отзыв восходит к мемуарам Н. Берберовой (Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. М., 1999. С. 296). Правда, современная медицинская наука категорически отвергает эту версию, воспринимает ее как «нелепую легенду» (см.: Лихтенштейн И. Трагедия жизни и смерти А. А. Блока // Лихтенштейн И. Этюды о литературе. Глазами врача. Хайфа, 2009. С. 182).

И все же «легенды» такого рода возникали и возникают не на пустом месте. Американская исследовательница О. Матич справедливо заостряет вопрос о «дурной наследственности» Блока, о душевных расстройствах, которыми страдали его родители, о «физическом и душевном нездоровье» семьи Блоков (см.: Матич О. Поздний Толстой
и Блок — попутчики по вырождению // Русская литература и медицина: тело, предписания, социальная практика. Сб. статей под ред. К. Богданова, Ю. Мурашова, Р. Николози. М., 2006. С. 201).

¹⁹ Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради. С. 68.

²⁰ Имеются в виду А. Г. Вишняк, С. Г. Каплун, И. Г. Эренбург и его жена Л. М. Эренбург, присутствовавшие при этой беседе.

²¹ Цитируются слова из письма Блока к Н. А. Нолле-Коган от 8 января 1921 г. (см. примеч. 13 к публикуемому письму).

²² См. выше примеч. 4 на стр. 206.

²³ Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради. С. 69.

²⁴ См.: Бытие 30, 37—41.

²⁵ Илья Давыдович Страшун (1892—1967) — ученый-гигиенист, историк медицины; член Медицинской академии наук (с 1944 г.). Председатель Научного общества историков медицины (до 1955 г.). Автор работ, посвященных истории нервизма, санитарного просвещения, общественной деятельности русских врачей XVIII—XIX вв. и др. Муж
В. М. Инбер.

²⁶ Письмо от 20 августа 2008 г. (личный архив К. М. Азадовского). Упоминаются (помимо И. Д. Страшуна): Маргарита Иосифовна Алигер (1915—1992) — поэт, переводчик; Татьяна Тэсс (настоящ. имя и фамилия — Татьяна Николаевна Сосюра; 1906—1983).

²⁷ См., например, письмо Цветаевой к Р. Б. Гулю от 11 апреля 1924 г.: «Видела его годовалым ребенком: прекрасным, суровым. С блоковскими тяжелыми глазами (тяжесть — в верхнем веке), с его изогнутым ртом. Похож — более нельзя. <...> Будут говорить „не блоковский„ — не верьте: это негодяи говорят» (Цветаева М. Собрание сочинений
в семи томах. Т. 7. М., 1995. С. 536).

²⁸ Саакянц А. Марина Цветаева: жизнь и творчество. М., 1997. С. 282.

²⁹ Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради. С. 70.

³⁰ Там же.

³¹ Цветаева М. Собрание сочинений в семи томах. Т. 7. Письма. С. 261. См. также иронический отзыв Цветаевой о Н. А. Нолле-Коган в письме к издателю В. В. Рудневу от 24 июля 1934 г. (Там же. С. 452.)

³² Блок не мог «верить» в свое отцовство хотя бы потому, что Н. А. Нолле-Коган сообщила ему в конце 1920 — начале 1921 г.: «...Я жду ребенка и отец его мой муж» —
и просила поэта быть крестным отцом будущего ребенка (см.: Письма Блока к Н. А. Нолле-Коган и воспоминания Н. А. Нолле-Коган о Блоке (1913—1921) / Вступ. статья, публ.
и коммент. Л. К. Кувановой // Александр Блок. Новые материалы и исследования (Литературное наследство. Т. 92). Кн. 2. М., 1981. С. 349; далее — сокращенно: Письма Блока
к Н. А. Нолле-Коган, с указанием страницы).

³³ Из цикла «Надгробие» (1935).

³⁴ Блоковский сборник. С. 486.

³⁵ Приведем лишь отдельные названия: «Американский спорт на службе реакции» (М., 1953; в соавторстве с М. Корневым); «Советские спортсмены в борьбе за мир
и дружбу» (М., 1953); «Записки спортивного журналиста» (М., 1960); «Это твой долг» (М., 1966); «„Атлантида“ вышла в океан. Научно-приключенческий роман» (М., 1969); «Шесть городов пяти континентов» (М., 1971); «Бизнес на спорте» (М., 1984); «Тупик. Роман» (М., 1984); и др.

³⁶ Тартаковский М. Прекрасная жизнь сына Александра Блока // Огонек. 1999. № 17. 18 мая. С. 34 (анонс на обложке журнала: «Сын критика П. Когана и поэта Александра Блока был советским писателем Кулешовым»).

³⁷ Там же. С. 34—35.

³⁸ Характерный пример — А. И. Ваксберг (1933—2011), не питавший иллюзий в отношении писателя-функционера, но убежденный в его «благородном происхождении». Ознакомившись с публикуемым материалом, Аркадий Иосифович записал — по моей просьбе — свои воспоминания об А. П. Кулешове:

«Итак, Кулешов. С ним меня познакомил еще в конце пятидесятых годов мой добрый знакомый, милейший и добрейший человек, но, увы, никакой не писатель, хотя
и член СП, Юрий Геннадьевич Промптов. Он только что въехал в квартиру на Черняховского, она была почти пустой, и предупредил, что сейчас зайдет другой новосел того же дома — сын Александра Блока (они были знакомы по спортивной части; Юра был мастером спорта). Таким образом, я сразу воспринял Кулешова, который с первого же знакомства стал для меня просто Сашей, как сына классика. Юра же невнятно рассказал мне, кто есть кто, более значимые подробности я узнал уже сам, роясь в литературе. Внешнее сходство с Блоком для меня было несомненно — особенно его характерный взгляд, так знакомый по хрестоматийному портрету Наппельбаума.

Мы никогда не встречались с Кулешовым домами, но часто в ЦДЛ, позже — на разных союзписательских конференциях. Кулешов занимал какой-то пост в Московской писательской организации. Он был автором несметного числа книг про спорт, разведчиков, про путешествия — читать это было невозможно, хотя много книг он мне подарил. Все знали, что он множество раз в году выезжал за границу в качестве т. н. „сопровождающего“ спортивные делегации, а отнюдь не в качестве корреспондента какой-либо газеты, и писал потом не репортажи, а книги.

Я вспомнил, что он окончил ВИЯК (Военный институт иностранных языков) сразу после войны, значит, стал его студентом примерно в 1941—1942 году. Туда нельзя было просто „поступить“, туда „направляли“. Для призывника это и была военная служба. Назначение института, позже ликвидированного, никаких комментариев не требует.

Я и после нашей интереснейшей и содержательной беседы не уверен в Вашей правоте. Вопрос заслуживает более внимательного изучения средствами криминалистики — ведь, если вдуматься, это не только историко-литературная, но и криминалистическая по сути задача. Обращаю Ваша внимание на то, что по паспорту (и членскому билету СП) его мама носила фамилию Коган (даже не Нолле-Коган, как это принято в литературе), а Кулешов столь же однозначно — Нолле. Ни один криминалист эту деталь не устранил бы из перечня доказательств pro и contra» (электронное письмо к К. М. Азадовскому от 7 декабря 2010 г.). 

³⁹Тартаковский М. Прекрасная жизнь сына Александра Блока. С. 36.

⁴⁰ Прозвище А. П. Люш в кругу ее знакомых и близких.

⁴¹ Рецептер В. «Эта жизнь неисправима...» (Записки театрального отщепенца) // Звезда. 2004. № 10. С. 98 (глава «Дочь юбиляра»). То же — в кн.: Рецептер В. Жизнь
и приключения артистов БДТ. Гастрольный роман. М., 2005. С. 447—448.

⁴² Там же. С. 449—450.  

⁴³ Почтовые штемпели на конверте: «Москва, 16. 11. 1940; Ленинград, 17. 11. 1940».

⁴⁴ Имеется в виду 7-я глава поэмы «Воспоминания об Александре Блоке», отправленная Княжнину в августе 1940 г.

⁴⁵ Илья Александрович Груздев (1892—1960) — критик, литературовед; биограф и исследователь творчества М. Горького. В 1940-е гг. — член редколлегии журнала «Звезда».

⁴⁶ Ни в августовском, ни в других номерах «Звезды» за 1940 г. главы из поэмы Н. Павлович не появились.

⁴⁷ Е. П. Иванову.

⁴⁸ Петр Семенович Коган (1872—1932) — историк русской и западноевропейской литературы, критик. Президент ГАХН (Государственной академии художественных наук).

 ⁴⁹ Александра Андреевна Кублицкая-Пиоттух (рожд. Бекетова; в первом браке — Блок; 1860—1923) — мать Блока.

⁵⁰ То есть А. А. Кублицкая-Пиоттух.

⁵¹ Письмо, о котором идет речь, неизвестно.

⁵² М. Тартаковский однажды спросил А. П. Кулешова, сочиняет ли он стихи. «Никогда! Зачем?» — ответил тот. «Не зря говорится, что на детях гениев природа отдыхает», — резюмирует автор (Тартаковский М. Прекрасная жизнь сына Александра Блока. С. 36).

⁵³ Видимо, ошибка или описка Н. А. Павлович. Л. К. Чуванова сообщает, что Н. А. Нол-ле-Коган передала на государственное хранение 40 писем, и при этом упоминает о семи несохранившихся письмах за 1920—1921 гг. Итого — 47 писем (см.: Письма Блока к Н. А. Нол-ле-Коган. С. 324).

⁵⁴ Последнее письмо Блока к Н. А. Нолле-Коган датировано 2 июля 1921 г. Ср. в воспоминаниях Н. А. Нолле-Коган: «Его письмо, отправленное мне 2-го июля, было последним. Оно было написано за месяц до смерти» (Письма Блока к Н. А. Нолле-Коган. С. 364).

⁵⁵ Н. А. Павлович пересказывает содержание блоковского письма к Н. А. Нолле-Коган от 8 января 1921 г., в котором, в частности, говорилось:

«Вы связываете будущего ребенка с мыслью обо мне. Я принимаю это, насколько умею, а умею очень плохо. <...> Но во мне еще, правда, 1/100 того, что бы надо было передать кому-то; вот эту лучшую мою часть я бы мог выразить в пожелании Вашему ребенку, человеку близкого будущего. Это пожелание такое: пусть, если только это будет возможно, он будет человеком мира, а не войны, пусть он будет спокойно и медленно созидать истребленное семью годами ужаса. Если же это невозможно, если кровь все еще будет в нем кипеть и бунтовать, и разрушать, она во всех нас, грешных, — то пусть уж его терзает всегда и неотступно прежде всего совесть, пусть она хоть обезвреживает его ядовитые, страшные порывы, которыми богата современность наша и, может быть, будет богато и ближайшее будущее.

Поймите, хотя я говорю это, говорю с болью и с отчаяньем в душе; но пойти в церковь все еще не могу, хотя она зовет. Жалейте и лелейте своего будущего ребенка; если он будет хороший, какой он будет мученик, он будет расплачиваться за все, что мы наделали, за каждую минуту наших дней» (Письма Блока к Н. А. Нолле-Коган. С. 348—349).

⁵⁶ Московский институт философии, литературы и истории им. Н. Г. Чернышевского, созданный на базе факультета истории и философии Московского университета; существовал с 1931-го по 1941 г.

⁵⁷ Зачеркнуто «ней».

⁵⁸ Книпович Евгения Федоровна (1898—1988) — критик, литературовед, автор книг о Гейне, а также статей и книг о советской и зарубежной литературе. Была знакома
с Блоком; неоднократно публиковала воспоминания о нем (отд. изд.: Книпович Е. Ф. Об Александре Блоке: Воспоминания. Дневники. Комментарии. М., 1987).

⁵⁹ Имеется в виду шестидесятилетие Блока, отмеченное и в Москве, и в Ленинграде торжественными и научными заседаниями (см.: Вечера, посвященные А. Блоку // Литературная газета. 1940. № 56. 12 ноября. С. 1), рядом юбилейных статей в ленинградской печати (см.: Громов П. Александр Блок (К 60-летию со дня рождения) // Смена. 1940.
№ 276. 28 ноября. С. 4; Максимов Д. Александр Блок (К 60-летию со дня рождения) // Ленинградская правда. 1940. № 277. 29 ноября. С. 4) и созданием в Ленинграде Блоков­ской комиссии под председательством В. Н. Орлова (Перед блоковскими днями // Литературная газета. 1940. № 58. 24 ноября. С. 4).

⁶⁰ Мария Павловна Иванова (1873—1941) — врач; сестра Е. П. Иванова. Близкая приятельница матери Блока.

⁶¹ Александра Федоровна Иванова (рожд. Горбова; 1883— ?) — жена Е. П. Иванова.

⁶² Марина Евгеньевна Иванова (1917—1963) — дочь Е. П. Иванова; крестница Блока.

⁶³ В этом подарке и Цветаева, и Павлович усматривали особый смысл, своего рода доказательство, свидетельствующее об «отцовстве» Блока. Цветаева, например, упоминает о нем в своей беседе с С. М. Алянским: «Я видела письма, я видела родовой крест — розу и крест! —» (Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради. С. 69). В мае 1926 г., посылая Рильке сборник «Стихи к Блоку», Цветаева снабдила цикл «Подруга» следующим пояснением: «Посвящается его последней возлюбленной и ее (его) сыну, которого Блок никогда не видел и которому он незадолго до смерти послал из Петербурга куклу арлекина и старый перламутровый крест (с розами — думаю, что выяснила возникновение
„Розы и Креста“). Ребенку (как и он, — Александр) было тогда три месяца» (Ingold F. Ph. M. I. Cvetaevas Lese- und Verstдndnishilfen fьr R. M. Rilke. Unbekannte Materilalien zu „Stichi k Bloku“ und „Psicheja“ // Die Welt der Slaven (Mьnchen). 1979. Jg. XXIV, H. 2. N. F. III. S. 359—360; цветаевская запись в оригинале — на немецком языке). «Роза и Крест» — драма Блока (1913).

⁶⁴ Сергей Александрович Швецов (1903—1969) — поэт-сатирик. Заведовал отделом поэзии в журнале «Красная новь».

⁶⁵ Юрий Никандрович Верховский (1878—1956) — поэт, литературовед; друг Блока.

⁶⁶ Утверждение не вполне точное. Разумник-Иванов не «ведал» архивом Блока, а изучал его и обрабатывал в 1920-х и начале 1930-х гг., готовя к печати стихотворения Блока и подробный текстологический комментарий к ним, составивший книгу (не изданную до настоящего времени) «История стихотворений Александра Блока». См. об этом: Переписка <Блока> с Р. В. Ивановым-Разумником. Вступ. статья, публ. и коммент. А. В. Лаврова // Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 2. М., 1981.
С. 382—384 (Литературное наследство. Т. 92); Лавров А. В. О Блоке и Пушкине (Царском Селе). Письмо Иванова-Разумника к В. Д. Бонч-Бруевичу // Новое литературное обозрение. 1993. № 4. С. 143—150.

К концу 1940 г. значительная часть блоковского архива уже была передана в Литературный музей (Москва); в настоящее время — в РГАЛИ. Оставшаяся часть поступила — вскоре после смерти Л. Д. Блок — в Рукописный отдел Пушкинского Дома. См.: О встречах с Любовью Дмитриевной Блок и о судьбе хранившегося у нее архива поэта / Сообщение И. С. Зильберштейна // Александр Блок. Письма к жене. М., 1978. С. 381—390 (Литературное наследство. Т. 89); Иванова Т. Г. Рукописный отдел Пушкинского Дома. Исторический очерк. СПб., 2006. С. 240.

⁶⁷ Имеется в виду В. И. Иванов, с которым Павлович познакомилась в Москве в 1920 г. См. ее стихотворение, посвященное В. Иванову, с датой «1920» (Павлович Н. Берег. Пг., 1922. С. 17. Другое стихотворение, посвященное В. И. Иванову (с датой «1950), вошло в сборник «Сквозь долгие года. Избранные стихи…» (С. 58).

⁶⁸ В письме от 20 мая 1921 г. Блок спрашивал: «В своем ли уме еще серый кот?» (см.: Письма Блока к Н. А. Нолле-Коган. С. 354). Данное письмо Блока нельзя назвать «предсмертным» (см. примеч. 12); последнее письмо, в котором Блок поздравляет Н. А. Нолле-Коган с рождением сына, имеет дату: 2 июля 1921 г. Возможно, ошибка вызвана тем, что это письмо было вложено в обложку, на которой Н. А. Нолле сделала помету: «Последнее письмо, полученное от А. Блока. Н. Коган» (см.: Александр Блок. Переписка. Аннотированный каталог. Под редакцией В. Н. Орлова. Вып. 1. Письма Александра Блока. Сост. Н. Т. Панченко, К. Н. Суворова, М. В. Чарушникова. М., 1975. С. 336).

⁶⁹ С середины мая 1940 г. Пяст жил в деревне Воронки (ст. Павшино Калининской ж. д.; ныне — Красногорский муниципальный район Московской области).

⁷⁰ Имеется в виду Клавдия Ивановна Стоянова (1880— ?) — жена Пяста, с которой он познакомился в Одессе, куда был выслан в 1933 г. См.: Фоогд-Стоянова Т. О Владимире Алексеевиче Пясте // Наше наследие. 1989. № 4. С. 102—103.

В своем письме к В. Н. Княжнину от 10 мая 1940 г. Надежда Павлович рассказывала:

«Сначала скажу о Пясте. Я была у него в Голицыне 1 мая. Внешне он поправился, пополнел и загорел, но временами мучает его удушье. Я думаю, что это временное улучшение. С ним сейчас женщина, неск<олько> лет близкая ему (из Одессы). Он вызвал ее, разуверившись в помощи жены. <...> Женщина эта неплохая, любящая Пяста (она сама со мной говорила), но связанная семьей (у нее две девочки) и напуганная его ненормальностью, которую она разглядела только сейчас при совместном житье. Раньше его странности она принимала как „причуды гения“. 15-го она уезжает домой, а Пяст снимает с кем-то пополам комнату в Москве. <...> Для меня Пяст — дорогая память об А<лександре> А<лександровиче>, поэтому сделаю для него все, что cмогу» (РО ИРЛИ. Ф. 94. Ед. хр. 57. Л. 1; в Голицыне — т. е. в Доме творчества писателей в пос. Голицино под Москвой).

К. И. Стоянова присутствовала при смерти Пяста и на его похоронах (умер в Голицыне 19 ноября 1940 г.). 2 декабря 1940 г. Н. А. Павлович писала В. Н. Княжнину:

«Похоронила я Пяста. Он умер на руках этой одесской женщины от общего рака <...> Он весь был в опухолях, ослеп от рака на один глаз. За 15 мин<ут> курил. Я его так и не видела, не знала, что он умирал в Голицыне. Туда он меня не звал, а я ему писала в Воронеж и удивлялась, что нет ответа. А энергии искать его — не было, мой грех. Дума­-ла — понадоблюсь, он-то уж позовет. Так его и не причастили, хотя он хотел. Я уже пришла на вынос к Склифасовскому, где его вскрывали. И вместе с Клавд<ией> Ив<ановной> (той женщиной) отвезла его в крематорий. Он просил похоронить его обязательно в Новодевичьем, а там без кремации не хоронят. На кремации были еще Н. Г. Чулкова, Анюта Ходасевич и два брата Бернштейны. И — все. Гроб нельзя было открыть — так он разложился. Убожество было жуткое. Играл оркестр: два слепых и один хромой. Гроб был хороший — от Фонда. Венки и т. д. ...» (РО ИРЛИ. Ф. 94. Ед. хр. 57. Л. 15 об.—16; датируется по штемпелю на конверте. Упоминаются: Н. Г. Чулкова (см. следующ. примеч.), Анна Ивановна Ходасевич (рожд. Чулкова; 1866—1964); Сергей Игнатьевич (1892—1971) и Игнатий Игнатьевич (псевд. — Ивич; 1900—1979) Бернштейны.

⁷¹ Надежда Григорьевна Чулкова (рожд. Петрова, по первому браку — Степанова; 1874—1961) — переводчица; вдова Г. И. Чулкова. Знакомая и корреспондент В. Н. Княжнина (см.: РО ИРЛИ. Ф. 94. Ед. хр. 62). Первое письмо Н. А. Павлович к В. Н. Княжнину (10 мая 1940 г.) начинается с упоминания о Н. Г. Чулковой: «...Получила от Над<72

⁷² В печатных изданиях эта глава является начальной («Глава I») и имеет — в большинстве публикаций — заглавие «Москва, май 1920 года, в Политехническом музее».

⁷³ В печатной редакции эта строфа исправлена:

Почти такой, как все, он вышел к нам,

С какой любовью мы его встречали!

Он стал читать. Как ветер, по рядам

Пронесся вздох в огромном, тесном зале.

(Павлович Н. Думы и воспоминания. Второе, расширенное издание. С. 7.)

⁷⁴ Судя по воспоминаниям Павлович, она присутствовала на всех трех выступлениях Блока в Москве: 9, 14 и 16 мая (см.: Блок А. Записные книжки. М., 1965. С. 492—493). 9 и 16 мая поэт выступал в большой аудитории Политехнического музея, а 14 мая — во Дворце искусств на Поварской). Эти сведения подтверждаются и документально (см.: Известия. 1920. № 102. 13 мая. С. 2; № 103. 14 мая. С. 2; № 104. 15 мая. С. 2; В. Д. Вечер А. Блока (Политехнический музей) // Вестник театра. 1920. № 65. 18—23 мая. С. 15; и др.).

⁷⁵ В печатной редакции: «о детски малом».

⁷⁶ В воспоминаниях Н. А. Павлович события изложены в иной последовательности: во время второго выступления Блока в Москве (в Доме искусств) В. И. Иванов и Княжнин собирались представить ее Блоку, но она, «неожиданно увидев Александра Александровича рядом с собой», убежала. Именно в этот вечер Павлович попросила Княжнина, провожавшего ее домой, показать ее стихи Блоку. И лишь в Политехническом музее она — во время антракта — прошла вместе с Княжниным в артистическую. «Блок стоял у окна, побледневший, с холодным отчужденным лицом. <...> Увидев Княжнина, он улыбнулся и двинулся к нам навстречу. Он сразу сказал мне: „Я прочел ваши стихи. Что вы хотите от меня услышать“. — Я смутилась. Он сказал: „Мне ваши стихи понравились, я в них узнаю свое, какие-то отзвуки родного“» (Блоковский сборник. С. 454—455).

⁷⁷ В воспоминаниях Павлович приводит слова Блока: «Приезжайте в Петроград! Я сам хочу с Вами говорить, но здесь сейчас не могу. Вы приедете?» (Блоковский сборник. С. 455).

⁷⁸ Ср. в воспоминаниях Н. Павлович: «Весь день 12 мая 1920 г. — день первого выступления Блока в Москве — глухо раздавались взрывы и дрожали от них стекла. Где-то за Ходынкой рвались снаряды на артиллерийском складе, и поэтому в городе казалось особенно душно и тревожно» (Блоковский сборник. С. 453).

Дата «12 мая 1920 г.» явно ошибочна, поскольку первое выступление Блока в Москве состоялось 9 мая. Ср. в стихотворении Марины Цветаевой: «Как слабый луч сквозь черный морок адов, / Так голос твой под рокот рвущихся снарядов» (Цветаева М. Стихи к Блоку. С. 23—24), где было первоначально указано «Апрель 1920» (Цветаева пользовалась старым стилем); однако в изданной год спустя книге «Психея. Романтика» (Берлин. 1923) Цветаева уточнила дату (под тем же стихотворением): «Москва, 1-го русск. мая 1920 г.
(т. е. 14 мая по новому стилю)» (С. 46).

Тем не менее А. А. Саакянц сообщает, что «пороховые погреба» на Ходынке взорвались 9 мая (Саакянц А. Марина Цветаева: жизнь и творчество. С. 205). Та же дата —
в комментарии к этому стихотворению (Цветаева М. Собрание сочинений в семи томах. Сост., подг. текста и коммент. Анны Саакянц и Льва Мнухина. Т. 1. Стихотворения.
М., 1994. С. 602).

Взрыв, случившийся в момент выступления Блока, Марина Цветаева считала событием знаменательным. См. ее автокомментарий к этому стихотворению: «Достоверно: под звуки взрывов с Ходынки и стекольный дождь, под к<отор>ым мы шли — он на эстраду, мы — в зал. Но, помимо этой достоверности, — под рокот рвущихся снарядов Революции» (Цветаева М. Стихотворения и поэмы. Вступ. статья, сост., подг. текста и примеч. Е. Б. Коркиной. М., 1990. С. 180); «Тогда я впервые увидела Александра Блока. Как только он вышел на эстраду, взорвался завод снарядов на Ходынке (трагическое поле, где короновался царь) близ Москвы. Он читал при разбитых стеклах» (см.: Ingold F. Ph. M. I. Cvetaevas Lese- und Verstдndnishilfen fьr R. M. Rilke. Unbekannte Materilalien zu „Stichi k Bloku“ und „Psicheja“. S. 358; в оригинале — по-немецки; слова, выделенные курсивом, написаны по-русски).