ЛЮДИ И СУДЬБЫ

Материнские письма

Материнские письма, несущие в себе отсвет дома, давнишнего домашнего лада... В них есть доверительность, свои надежда и опора.

Непростая судьба была у нашей матери, Антонины Сергеевны, уроженки Ржевского уезда. Она в юности (время революции) потеряла матушку, а позже и отца. И ей пришлось самой опекать трех меньших сестренок и к тому же управляться с черной крестьянской работой.

В 1941 году наш отец пропал без вести на Ленинградском фронте. Нас, детей, у матери было шестеро. А фронтовой смерч не один год гулял по России: проутюжил ее дважды — от Буга до Волги и Москвы и обратно — включая и нашу ржевскую землю. В знаменитом городе Ржеве после его освобождения от гитлеровцев уцелело лишь около 300 жителей!
Из 5000! И ни двора ни кола вокруг! Почти полтора года здесь длилась немецкая оккупация. В феврале 1943 года мы всей семьей, кроме старшего брата, сбежали из-под конвоя гитлеровских солдат при отправке в концлагерь. Пробирались по минным полям. И потом перешли под обстрелом (пули над нами так и свистели) линию фронта — навстречу наступавшим частям Красной Армии.

Мне уже исполнилось 14 лет. И тут я попрощался с матерью, уговорив ее: меня взяли в военную часть. В действующую армию. Так я закончил войну в Германии, в городе Пренцлау. Был и в Берлине. Вот с тех самых пор фактически я расстался с семьей, много лет переписывался с матерью. Тогда же и мой старший брат шестнадцати лет сбежал из немецкого концлагеря, который был под Смоленском, и затем тоже служил красноармейцем, но уже воевал против японской квантунской армии в Манчжурии.

Да, война 1941—1945 годов покалечила и отняла жизни многих и разбросала людей. От страшных потерь не оправилось до сих пор даже сельское хозяйство в европейской части России. В послевоенных письмах матери, присланных мне, среднему сыну, первенствует тема неустроенности жизни, поломанности судеб людских, что не может не вызвать понимания и сочувствия читателя.

Орфография и пунктуация подлинника сохранена.

 

Аркадий Кузьмин, художник-график

 

 

1956 г., май

 

С приветом к тебе, Аркадий, твоя мать и все родные. Итак, получивши твое письмо, за которое спасибо, пишу ответ. И спасибо за поздравление с Первым Маем. А вот мы опоздали поздравить тебя, не взыщи. Пишу письмо в одиночестве: ребята — Евгений и Саша со снохой Леной пошли в город к тете Лизе и дяде Толе. Не знаю, будет ли все ладно: ведь Евгению нужно поспеть на работу к 8 час. вечера на станцию. А они вообще не умеют пить и из-за того вести себя, известно. Я не в жалобу на братьев твоих пишу, а потому что пьяные они оба дураки, никудышные. Ты знаешь. Тебя бы еще послушались они — и старший и младший. Но ты им ничего не напоминай об этом в письме, меня не подводи, я очень прошу. Между собой скажу, они живут дружно, не спорят. И, даже когда переберут, слушаются друг друга. А я мать — тогда и не подходи к ним и на глаза им не показывайся. Защитить тут меня совсем некому: мой защитник давно сложил свою голову под Ленинградом.

Да мне, Аркадий, жалко тебя: помыкался много ты, с 14 лет — вдали от дома. Воевал мальчишкой. И потом еще четыре года (военкомат нахомутал) матросом служил — так свой долг стране отдавал. И, видать, еще не сладко тебе живется в Ленинграде. Вон опять адрес своего жилья поменял (уже третий раз за три неполных года после службы) — своего-то угла у тебя нет. Смотри, подорвешь свое здоровье, пока работаешь и одновременно учишься в институте, все наверстываешь знания. С плохим здоровьем худо жить. Пока ты молодой — подумай о себе, питайся лучше, вовремя, сынок. Я рада бы помочь тебе по-матерински, да нечем: хозяйство ведут сыновья (только тоже начали вести его) — и их, как говорится, доходы и расходы. А пенсии своей у меня нет, не получаю. Говорят: не заработала по стажу. Лишь печка моя навечно: вожусь около нее привычно. Тяну свой крест. На все, что нужно, они мне деньги дают, и тогда я покупаю мелочи. Хожу еще за поросятами, за курами. И я не хочу в сыновние дела вплясываться. Так я довольна, в куске хлеба не обижена. Так что особа нового нет. Стройка нашей большой избы еще не окончена. Саша же вышел из трактористов: совсем поругался с начальством МТС. Толстокожее оно — надуло его с оплатой за ремонт трактора: показало ему шиш. И он пошел токарем на завод. На твердый заработок. Значит, он последний из нас, семерых, уйдет из колхоза. Сейчас он помимо всего помогает строить дом Мирону. Ставят дома во вторую линию, как построился и Петька Синяк. В одну линию не разрешили пожарники. Деревня расстроилась. Если приедешь летом — не узнаешь ее. Нынче все поближе к городу жмутся из дальних деревень: бросают их, идут в город работать. Здесь хотя бы деньги плотят. Крыши у всех перекрыли щепкой, и есть у некоторых и черепицей крыты. Дома обшивают тесом и красят.

И так кончаю свое письмо. Досвиданье. Твоя мать. С пожеланием тебе всего наилучшего в твоей жизни, мой сын Аркадий.

 

 

1957 г., июнь.

 

С приветом к тебе, Аркадий, твоя мать и все остальные родные. И так, получивши твое письмо, за которое спасибо, сообщаю, что моя жизнь такая: по-прежнему живу, топлю печку, готовлю еду, а теперь буду и за няньку — у Саши с Леной народилась девочка. Уже два месяца ей. Ее назвали Катей. Пока не обижаюсь я на Сашу и Лену. Довольна тоже и Евгением и его женой Марией, к которой он сам ушел. Оттуда ему и намного ближе к работе — та рядом почти. Встречает Мария меня всегда с уважением. И меж собой они живут ладно, хотя я сама сначала очень беспокоилась за то, что он, тридцатилетний, взял в жены себе женщину на восемь лет старше и еще с двумя большими детьми. Их работа соединила. Может, это и к лучшему. Ведь восемь лет он отслужил в армии — не знал и ласки материнской. И потому характером стал очень ершистый, задиристый, что петух. Наскакивает сразу. Ой!

Саша в июне был в отпуске. Уже год отработал на заводе. Я же побывала в Москве, жила неделю у младшей дочки — Тани и была также у Лиды с Зоей. А что касается (ты спрашиваешь) насчет дома, то Саша и Женя ведь не делились всерьез. Может всякое случиться у Жени: он и здесь тогда еще наживется. Между собой братья дружат очень хорошо, и Саша бывал у Жени уже не раз.

Спасибо, сынок Аркадий, за твое отношение ко мне. Но я ни на кого не обижаюсь, всеми вами довольна. Меня Таня в этот раз оставляла у себя
в Москве, только я покамест никуда не хочу подниматься из своего угла. В нем я чувствую себя вольней — на родине все-таки. А что будет дальше? Ведь я не два века буду жить… Вон Женя с Марией купили мне полботинки и давали денег на билет до Москвы. Но что я больше буду требовать, если ко мне хорошо относятся? По-моему, Женя теперь переменился к лучшему в отношении меня. А его Марию считаю очень находчивой. Она с любым и каждым обходится просто, по-людски. Так и с моей стороны все взаимно хорошо. Дочери Таня и Лида письма Жене и Марии шлют, и она им охотно отвечает. Женя же писать их не любит. На всякий случай — если пожелаешь познакомиться, или если что, — указываю адрес ихний…

А что пишешь о себе, то хотя б на немного, а все-таки приезжай. Ты-то, Аркадий, оказался один-одинешенек в большом каменном городе, в нем можно и потеряться запросто. Приезжай, поглядишь на нас, все увидишь и оценишь сам. И так пока кончаю писать. Затем досвиданье. Твоя мать.

 

 

1957 г., ноябрь.

 

С приветом, Аркадий, твоя мать. И так, получивши твое письмо (спасибо, что не забыл нас), пишу ответ. И еще спасибо за приглашение в гости, но поездка моя пока не состоится. Теперь мне всякие города не рассматривать для души — об этом думать нечего и нечего тебя обременять. Конечно, я тебе мать и ты хочешь сделать для меня уважение. Но что об этом писать. Ты сам понимаешь, сынок, обижаться я ни на кого не буду. И, впрочем, я там никому не нужна. Извини меня, Аркадий, что я так написала. А насчет денег я тебя не вынуждаю — ни на расходы, ни на дорогу. А если есть у тебя искренность к матери своей, то на то твоя воля — и можешь даже на мое имя отослать — это приносит почтальон на дом, как и письма. Вот посылки на почту, жители ходят получать и предъявляют паспорт или справки. А что касается братьев — так за что им сердиться на тебя: это получилось у вас просто из-за их жалости к тебе.

В праздник приезжал племянник Гриша к родителям своим. Он продолжает свою учебу у вас в Ленинграде в Политехническом. Был и у нас немного.
А Евгений не гостил, не появлялся. Чтобы мотоцикл купить, надо иметь деньги, а не язык. Саша достраивает двор. Опять драл щепку вручную, крыл двор. Лежанку впереду привел в порядок — сложил боров и трубу сделал. Теперь в комнатах теплее жить. А то на кухне было холодно. И так кончаю. Затем досвиданье. Извини меня. Может, ты за что и обидишься. Но я думаю: не за что на мать обижаться. Пиши, жду ответа.

 

 

1958 г., февраль.

 

С приветом к тебе, Аркадий, твоя мать и все твои родные. И так получила твое письмо, за которое спасибо. Я беспокоилась за тебя, думала, что, может, заболел. Ведь никто об этом не напишет, не известит, если что. Ты там в отдалении от нас — один. Вон сестрам твоим полегче — все-таки вместе в Москве: навещают друг дружку, заботятся одна о другой. Да, Аркадий, одному тяжело, а найти подругу жизни нелегко; да ты теперь повзрослел совсем — вызнаешь лучше какую-нибудь девушку.

А вот старшая моя — Зоя прислала мне письмо, пишет мне, что не ладит с мужем: он тянет все на выпивку, мол, все в доме есть, насправлено, и теперь нужно край выпить. А ей не нравится эта блажь в нем. Она пишет, что ее не пугает тот, что она будет иметь от него ребенка; но что, если он, Борис, будет позволять себе и дальше пить, тогда ей такой муж не нужен вовсе. Вишь, как складывается все. А мне не велела обо всяком таком писать ей в письме, потому что и Борис вместе с ней прочитывает мои письма. Я-то была рада: вот какие мои дети — все у них более-менее благополучно. А выходит — нет. И меня сильно беспокоит дальнейшее.

Я тебе только открылась, сынок Аркадий, больше никому. Даже и письма Зоиного не давала читать невестке и Саше. Ведь они почему-то стали прохладны ко мне. Я никому не жалуюсь. Но Саша все-таки не жалеет нисколько мать свою, а его жене я совсем не жалка. Это — факт. Делаю все по хозяйству, перегружаю сама себя, а он все видит и молчит; если же сказать что-нибудь ему, значит, надо дружбу потерять. Язык пожуешь, дальше пойдешь. Как дворяне придут с работы на все готовое и встать пораньше утром, чтобы помочь мне, не торопятся; если же что скажу им, то Лена — на меня: «Болтуха ты!» И мать не заработала даже на баню — стой с протянутой рукой перед ними, жди, когда они подадут, как милостыню. И не скажут когда-нибудь: на, мама, рубль, сходи, посмотри кино. А сами ходят. Сижу вечерами я. Сапоги новые купила я себе — теплые за 16 р. Было мало — нехватало денег у меня. Попросила: «Женя, добавь рубль». Он пошел в комнату. Лена спала. Доложился ей. И несет рваный рубль. Помирушке и то подают больше. Так, сынок, обидно; пишу я только лишь тебе, потому что ты еще один и больше всех ты понимаешь несправедливость, а тем девкам написать не могу — ведь они не одни читают мои письма, но также и их мужья, а я для них никто. Да и у девок свои теперь обиды. Вот поэтому я и прошу тебя писать мне письма почаще. Так бывает скучно. Очень скучно. А как получу письмо — мне все веселей становится.

Евгений не ходит к нам. Саша нашел другом Егоркина (знаешь его). На праздник Евгения не позвал. Введенье и Новый год он и Лена встречали
у Егоркина. А я была потом у Евгения. И он плакал — обиделся на Сашку с Ленкой. И говорит: «Мама, я на тебя не обижаюсь и ты не виновата, а я теперь больше не пойду к вам никогда, пускай я и строил вместе с Сашей дом — все надо забыть». А еще у Саши лучший товарищ Ванька — бух, который не просыпается от вина. И то его жена говорит нам: вы, мол, еще не применяете мер против Саши, а я уже давно применяю против беспутного муженька; ковынёк (изогнутая палка. — А. К.) не действует на него, так за ружье берусь —
и прикладом огреваю, а то за кочергу или ухват — что попадается под горячую руку. И в милиции он сидел и все такое. Но дурь из него не выбивается ничем.

 Вот, сынок, я выписала свою печаль, и ты меня прости во всем, не обессудь, что молчать не могу, только лишь перед тобой. Досвид., твоя мать.

 

 

1960 г., январь.

 

С приветом к вам всем и от нас всех наилучшие вам пожелания в Новом году. Аркадий, не обижайся на мое прежнее письмо — может быть, я и не так выразилась в своих словах. Но письма я жду от всех своих детей с нетерпением и беспокойством, потому что эти-то двое — Саша и Евгений — постоянно на глазах у меня, а вы в отдаленности. И бывает матери так скучно, что ждешь-не дождешься минуты, чтобы свою скуку утолить. Не думай, Аркадий, что мне живется настолько плохо. Жизнь чаще по-ладному идет. Разве иногда нездоровье вдруг схватывает и мешает всему. Саша сейчас тоже чувствует себя неважно из-за боли желудка. У них родилась вторая дочь 28 окт. И пожила только
7 дней — умерла. Хоронили ее без Лены: она еще была в больнице, так как поднялось давление. А ребенок родился с неправильным расположением желудка. Он не принял ни груди и ничего. Теперь Лена, как и Саша, опять работает. Их дочка Катя тебя вспоминает очень часто.

 Сейчас у нас гостят Зоя со своим Борисом: приехали 21 янв., уедут 1 февр. Им дали в Москве квартиру новую, очень хорошую. Друг с другом живут ладно, терпеливо. И Лида написала тоже, что живет хорошо, но пока в общежитии — еще нет квартиры у нее. Евгений и Мария к нам не ходят в гости — семейство все-таки немалое, и в выходные надо постирать, то, се. Зато я их навещаю почти каждое воскресенье. Держу на виду. Хотя и далековато мне добираться до них.

Спасибо, Аркадий, за приглашение. И не беспокойся обо мне. Мне не нужно ничего — все покамест есть. Я не хочу иметь капитал — еще есть деньги. Приезжайте вы с Надей к нам.

Схоронили дядю Федора Горбатого.

И так досвидание. Твоя мать. Не обижайся на меня. Может, что и неправильно вдруг напишешь. Все бывает, сынок.

 

 

1960 г., июнь.

 

С приветом к вам всем, Аркадий, твоя мать. И вот, получивши твое письмо, за которое спасибо, пишу ответ и сообщаю, что ничего нового в нашей жизни нет, есть только сбои, к сожалению. Ладно, сноха попалась толковая — подход к Саше знает и не перечит ему в горячий момент, а тихо и спокойно вразумляет. И вот поглядишь: нет-нет, и он отойдет мало-помалу. А посмотришь, как другие молодые порой заводятся неуступчиво и драка подымается. Бьют посуду и все, что под руку попадет. Кому же ущерб? Да самим же себе.
А опосля сойдутся — и убыток сколько восполняют. Тут на днях мой Саша бухой поддал и матери и кровать девчонкину сломал, и стекла побил. Он такой баланда. Мы все разбежались. Но мать все-таки скоро пришла домой и встала на защиту снохи. Говорю ему: «Ты ругайся, ругайся, если тебе так хочется, а руки не накладай на нас, рукам волю не давай и не смей бить жену. Она у тебя хорошая. Пойди теперь и приведи ее сам». А Лена побежала к соседке ночевать. И вот он послушался — пошел с маленькой дочкой искать жену.
А утром было холодно при разбитых-то окнах. Он посмотрел так кругом, качнул головой и сказал: «Ты не бойся, мам, теперь мы другими стали».

Погода стоит очень сухая. Поливаем огород каждый день. Зато у Жени не была уже две недели: некогда. И так описывать больше нечего. Катя наша совсем загулялась. Домой не притащишь ее с улицы. Бегает очень быстро. И так пока досвидание.

 

 

1960 г., июнь.

 

С приветом к вам, Аркадий и Надя, и ваши родители, известная вам Аркадьева мать. И привет от всех наших. Доехала я домой благополучно. И дома все благополучно, слава Богу. Большое спасибо вам всем за вашу заботу обо мне, за прием меня. Вот чуток и глянула я глазком на славный город Ленин­град, за который мой Василий где-то пал и ты, Аркадий, сполна отслужил и куда еще наша прабабка, бывало, в молодые годы (вон еще когда!) доходила пешком от нас, от самой Волги и потом пешком возвращалась, — муж ее солдатил в Павловске долго, и его не отпускали на побывку, как разрешают нынче… И Нева в городе широкая… Но насколько ж тяжело, видно, было тогда, во время блокады, всем в нем, как и нам (при немцах, в оккупацию), если и сейчас жителям живется еще нелегко. Жилья не хватает. Нисколько не легче, чем в Москве или у нас, на Волге. Вобчем, нигде рая нет для люда бедного. Итак, спасибо. Описывать еще больше нечего. Саша пойдет в отпуск в 6 октября. Пока кончаю писать.

Затем досвидание.

 

 

1961 г., 18 октября.

 

С приветом к тебе, мой сын Аркадий, твоя мать и все остальные. И вот, получивши твое письмо, за которое спасибо, пишу ответ. И, узнавши о тебе, пишу и о себе. Жизнь наша все та же, что и ты знал, когда был здесь и поздравлял меня с 60 лет. Все есть: хорошее и плохое. Саша опять ездил в Зубцов. Сказал дома, что насчет плотницкой работы узнавать, а сам наярился и в самый ихней праздник пробыл там 3 дня. Знать, мамошка там одна завелась у него. А сказала ему Ленка поперек — и опять у них был мировой скандал.
А теперь я обещала тебе, Аркадий, яблочек, а вышло наоборот. Яблоков много собрали, но не сумели их сохранить. Оборвал Саша и срыли их в кучу на полу. Валялись так недели 3 и кто только придет, — всех оделяли. Потом он сколотил большой ящик. Я подобрала их и положила в этот ящик. И оне там сжахнулись, запели. Которые сделались мякушки — еще ничего; а то заплесневели — их вовсе выкинуть пришлось. А которые сушила. И вот 16 октября это было. Я собиралась пойти к Евгению. Взяла этих яблочков 10 шт. и немного сушеных. А также немного луку. Положила это все в сумку. А сама зашла в перед одеваться. И вот тут моя Ленка разошлась: сумку мою с треском вытресла, кинула к порогу, а лук и яблоки сушеные подобрала и спрятала. И меня назвала растощихой. Будто, мол, я каждое воскресенье таскаю все из дома полными сумками. И даже таскала зерно, которого у нас нет — его никто не заработал. И будто бы я к Евгению носила яйца по полной сумке летом. Такой поднялся шум. А Сашка был в сенях как раз. Взошел в кухню и спрашивает у меня: «Мам, ты чего?..» И я ответила, что я у твоей жены — воровка: растащила все. Он поднял шум с ней и стал гнать ее. Но я стала просить Сашку, чтобы прекратить все. И так теперь, сынок, я очень обижена: до чего я дожила — до такого названия срамного. Во-первых, яблоки — не ее, ведь яблоньки еще ваш отец сажал, за ними ухаживал, а лук я сама сажала — все лето ползала в огороде, не знала устали. А она с дитеткой разгуливала по улице, во-вторых. Ничем по хозяйству не занималась. И так я ушла тогда к Евгению пустой. Пробыла там до темна. Вернулась когда, все дома было спокойно. Она убиралась, Сашка рубил дрова. Ну, на другой день я не встала печь топить, и она ушла, не топила. Что же, я опять поднялась и взялась за свою работу — опять нянчить и печку топить, и что-то сварить, и за скотиной ходить. Всех дел не переделать мне. Не хочу я скандала. А Евгению все рассказала невольно. Была не в себе. Теперь, наверно, когда он будет у нас, поднимет шум; боюсь: в праздник не был бы… Но ты, Аркадий, ничего не пиши Саше, прошу я тебя. Тебе я написала — так поделилась с тобой. Не два я века жить буду — когда-нибудь не будет и меня. И все тогда вспомянут мать — хотя и на плохом.
И так досвидание. Прошу я еще: не напоминай.

 

 

1961 г., 23 октября.

 

С приветом, Аркадий, твоя мать. И так пишу письмо из Москвы. Аркадий, может, и ты меня осудишь за мое отношение — за то, что я уехала от Саши.
И он ко мне отнесся после скандала с Леной очень плохо, чего я и не думала. За мои-то дела, какие я делала по хозяйству не покладая рук. Он даже сказал: значит, тебе было под силу, если все делала. Вобчем, хоть съешь вола — все одна тебе хвала. Все ж надо обдуматься, а потом все говорить, худословить.
И так я очень на него обиделась и решила поехать к дочкам. А Евгений тоже был не против моего отъезда. Одобрил. А, может, после меня там и будет чего говорить иначе. Но я думаю: не будет мне плоше, чем было. И так, Аркадий, будешь писать письма мне сюда. И пока досвидание. Твоя мать.

Москва—Чухлинка, улица Козакова, дом 16а, кв. 35, Никонову — адрес.

Зое.

 

 

1962 г., май.

 

С приветом, Аркадий, твоя мать и все твои родные. И так пишу ответ, получивши твое письмо. И я очень рада, что у тебя все благополучно. Я думала, что у тебя, может, чего с твоим здоровьем случилось — заболел и письма поэтому не писал. Или рассердился на меня чего. Я беспокоилась. А моя жизнь сейчас идет по-новому. Утром встаю к готовому. Печку мне не надо топить. И огород — не копать. 3 недели не носила нянчить ко мне Таня свою Наташу. Сама была дома две недели, а неделю мать ее мужа, Лени, сидела с внучкой — была в отпуску. А сегодня опять Таня принесла ко мне Наташу. И такие вот мои дела здесь. А скука, как сказать, бывает по деревне — это привычка. Но здесь мне много легче. Может, меня и осуждают многие за то, что я сделала так. Может, и вы, мои сыновья, тоже осудите. Как Саша сказал: бросить, мол, сыновей и поехать к каким-то зятьям. Но я ведь и не бросила бы их, если оне мне сказали бы полегче: будем, мама, тебе помогать. А то так сказал: значит, тебе под силу, если все сама делала — не накладали мы на тебя такие тяжести. Другие и поплоше здоровьем, а все делают по дому. И мне так стало обидно, что мои труды бесполезны. Я с ними — Сашей и Ленкой — жила, а ведь что носила? Обувь и одежду с бельем — все то, что вы мне давали и покупали. И ты деньги присылал так. А теперь неужели вы меня бросите? Мне теперь не столько нужно одежины с обувиной. Ведь мне не за скотом ходить. Я и снашивала там больше. Может, выберешь время когда — приедешь проведать. Теперь у Зои с Борисом в квартире просторно, светло. Саше послали вчера посылку с крышками, чтобы консервировать яблоки с ягодами. Не знаю, как — будет доволен или нет. Мне на мое письмо оне — Саша и Лена — так и не ответили. Видать, обиделись крепко. А тетя Лиза пишет нам. И Мария Женина прислала письмо. И Ольга прислала. И так вот все пока. Досвидание. Пиши хотя бы редко, а пиши. Целую.

Твоя мать.

Я ждала тебя в май-праздник. Мы все ездили к Лиде и там встречали его. Ходили на площадь. Очень хорошо и все было благополучно и весело.

 

 

1963 г., сентябрь.

 

Здравствуйте, с приветом к вам, Аркадий и Галя, твоя мать и все родные. Аркадий, пишу письмо, но не знаю, получите ли вы его или нет: не знаю ваш новый адрес и пишу на старый. Что ж, сынок, ты совсем-совсем забыл меня. Ждала-ждала весточки от тебя, а ты даже и не поинтересуешься материнским здоровьем и где она находится. Вот как мать детям нужна, когда они вырастут большими, станут самостоятельными. Но у матери сердце не позабывчиво: оно всегда о детях думает. Так что не затруднись, сынок, а черкни хоть немного слов — материнское сердце успокой. И так прости за это мое невыдержанное письмо. Досвидание.

Я живу сызнова в Ромашино у Саши.

Твоя мать.

 

 

1963 г., октябрь.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, с приветом к вам все родные и мать. И так, получивши твое письмо, Аркадий, пишу ответ. Я не знала твоего нового адреса — мне его никто не сообщил. Спасибо за то, что ответил мне. Но я не сержусь. Материно сердце не бывает жестоко — оно отходчиво, хотя подчас бывает и обидчиво. Но я больше обижаюсь на себя за то, что я живу и всем надоедаю то письмами, то посещением. Да еще обижаюсь на свое здоровье — стала никудышней себя чувствовать. И так вот, Аркадий, жила я у Зое в Москве год с лишним, было там мне полегче — не хозяйствовала, да почему-то заболела правая рука — совсем отнималась. Столько денег я ведь пролечила там благодаря Зое да Тане с Леней — спасибо им: ведь я питалась с ними больше года. И мы с Таней ездили в Министерство насчет пенсии для меня. И мне сказали тут: если бы у меня сохранились документы, как я проходила медкомиссию, то я могла получать сколько-то по усмотрению властей. Вот я и решила ехать в деревню и приехала сюда в ноябре к Саше. И Лена его сверялась в городе насчет документов — в архиве не сохранилось ничего, все сгибло. И Саша выказал обиду на меня, что я его оставила в таком положении.
И поэтому я решила вернуться обратно к нему. И так поехала в Москву, обобрала шаломатья свои — и вернулась, снова живу в Ромашино. А здоровье мое не лучшает. Правая рука теперь не болит, зато левая начала — вот уже две недели совсем ее не поднимаю. И себя чувствую плохо, как скрипучее дерево. Потому и нервничаю, что я такая некудышняя. А ведь у Саши двое ребят — надо за ними присмотреть. Мальчику год и три месяца. Ходить начал еще с 10 месяцев. Сейчас бегает, лазает всюду. Назвали его Сережей — в честь деда Сергея погибшего. Мальчик очень хорошенький. А у Саши здоровье не лучше моего. Пьет все соду. Да вот, Аркадий, и питание негодное. Хлеб белый пропал в торговле. А ему нужны легкие продукты, да их нет. Не знаю, как у вас, но у нас круп нет, мучного нет в продаже; хлеб хоть об дорогу бей, ни за что не разобьешь, — каменный. <...> Приезжайте летом. Может, будут ягоды и яблоки. Этим же летом ни одного яблочка не было, ягод немного было. Может, потому что земля зараженная, и надо бы ее известью обработать. Так, копанешь ее, а там, в корнях травы, — мелкие червячки. Земля, значит, голодная, не унавожена. И ведь коза есть у нас, а прок какой от козы: ведь надо и под капусту, и под картошку, и под еще что-то… Наша Таня была в конце августа 4 дня. Она приехала на поезде с девочкой, а Леня на мотоцикле маханул сюда. И так кончаю. Затем досвидание.

 Твоя мать.

 

 

1964 г., май.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, с приветом к вам все родные. Аркадий, большая просьба к тебе: вышли, пожалуйста, копию со своих метриков, а если их нет у тебя, то, наверно, справку какую-нибудь со своего паспорта, только заверенную и указавши год и месяц твоего рождения. Мне это нужно для предъявления в правление колхоза. Всем дают пенсии. Я подала заявление, и вот мне велели принести копии ваших метриков. Может, мне тоже выйдет что-нибудь. Пожалуйста, постарайся не задержать — вышли поскорее документ. Пишу об этом девкам и в Москву. И так досвидание.

Твоя мать.

 

 

1964 г., июнь.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, с приветом к вам все родные. Сообщаю, Аркадий: получила я твое письмо со справкой. Большое спасибо. Ничего еще нет от Лиды и Тани — вот жду. А там понесу свои документы. Не знаю, что мне скажут. А если чего не достанет в них (мало ли что), — пойду в военкомат. И меня научил Ланской: идти в райсобес и требовать за кормильца — он говорит, что мне должны дать за погибшего на фронте. На правление колхоза я мало рассчитываю: здесь, наверно, будет мне задержка по случаю, что я после оккупации уже не работала. А в архиве ничего не сохранилось — как комиссия признала меня нетрудоспособной и освободила меня от работ. Вот такие дела. Сноха сама искала бумаги — бесполезно. А то я могла бы еще и раньше хлопотать. Интересно, что скажут правленцы. Хотя некоторые у нас уже получают пенсии, да тут еще на кого посмотрят приветливо, и все, — тем и есть закон. Бывает, что для тех, кто и заработал, — закона нет. Как же, в колхозе ведь никто из нас, семерых, уже не работает! И где искать правду, если ее нигде не найти? Все-то в руках и во власти председателя и его окружения. А теперь у власти народ новый и стал он озверелый друг на друга. Ужасти! Не осталось своих деревенских. Молодежь стремится в ученье или еще куда-нибудь податься, лишь бы паспорт получить. А старикам паспорт не дают. Вот в газетах иногда пишут, что тот-то и тот-то колхозник вернулся на землю. Но у нас никто не возвращается что-то. Даже не кончат студентки институт от колхоза — кого-то из парней подберут и замуж поскорей выйдут. Все лезут поближе к городам, а в колхозе покамест копается одно старичье. Знакомых осталось на земле крохи. И так досвидание. А что будет — потом опишу.

 

 

1964 г., июль.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, с приветом к вам все родные и твоя мать. Во-первых, Аркадий, сообщаю, что получила деньги. Спасибо, сынок, за твои услуги ко мне. Аркадий, побереги рубли: ты хотел вступать в кооператив на квартиру — тебе-то нужнее они. А я живу в готовом доме и на готовом хлебе. Да, сынок, думала, что я освобожу вас всех от денежной помощи мне, но дума моя оказалась негодна: пенсии мне не дали. Не выработала нужный стаж для многодетных: положено 15 лет, а у меня 12 лет. Документы же о моей болезни в бомбежки сгорели, сгинули, и словам нет никакой веры. А что погиб мой муж на войне — это теперь никого не касается. Я могла бы еще работать — так сказать мне во власти наших управленцев нынешних, откормленных, неугомонных. Кто к ним поближе, тем все есть, и даже по выбору. А кто сразу не понравился им по личности, тем и нет ничего. Что властям за печаль? Им не печет. Ссылаются друг на друга. Председатель говорит, что это — не мое дело; я, мол, из-за ваших пенсий не буду садиться в тюрьму, не могу стаж добавлять. А в райсобесе ответили, что если ваша колхозная комиссия постановляет, то мы и заверяем. И только! Да даже заметили с укоризной, что ты, бабка, не одна пострадала сильно в войну — подавай, значит, жалобу на нее, войну, да на Гитлера. Я заявила, что у меня работали малолетние, а я болела. И просила: переведите их дни работы в мой стаж. Они же на пользу колхоза работали и даже ни зернышка не получили за это. И нигде это не значится. Выходит, ничего не значит и то, что когда муж ушел на фронт, само колхозное управление просило моих малолетних ребятишек пасти под бомбежками скот, как самых старательных, исполнительных, не балованных? Но в Райсобесе модницы и франты заладили и твердили одно: они-то тут ни при чем. Прав у них нет абсолютно никаких. Повыгонят, если что.

И так вот, Аркадий, сынок, и не знаю, куда мне обратиться — уже не ради того, чтобы получить пенсию, а чтобы всю свою обиду выписать. Чтоб полегче стало на сердце. Может, ты, Аркадий, знаешь? Саша собирается писать куда-то да только когда выпьет, раздобрится, а так молчит. А Евгений и не вспоминает об этом даже.

 

 

1964 г., сентябрь.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, с приветом к вам твоя мать и все родные. Вы, наверно, уже давно прибыли с юга в свой Ленинград, а я так и не собралась написать до сих пор письмо. Получила деньги — и не поблагодарила своевременно. Спасибо, сынок, тебе, что ты и послал в письме еще 10 руб. Ты так больше не посылай. Вон Лида положила в конверт 3 руб., и то я не получила. А это даже удивительно — что дошло в сохранности: не утекло.

 У нас все по-старому. Саша куролесит. Хмельной, он как начнет глаголить, болмотать — слова не скажи ему поперек.

Он же никого и ничего не боится. Режет правду в глаза. И глазом не моргнет. А ты и молчи. Как же, он эту правду лучше знает для себя. Хмельной рабочий класс. Его не переубедишь. Ведь рос неслухом и при отце еще. Такой характер воспитался в нем. <...>

 

 

1965 г., апрель.

 

 Здравствуйте, Аркадий и Галя, с приветом к вам мать и все родные. Получила ваше письмо, за которое спасибо. Ты пишешь, Аркадий, чтобы я денег не жалела и не экономила. Но я пока, слава Богу, как говорится по-старинному, обута и одета, у меня есть новые теплые сапоги. Мне все помогают. Приезжают Лида и Зоя — везут что-нибудь для меня. А я поеду к ним, девкам, в Москву, не вернусь так, без обновы. Все купят чего-нибудь. Я не обижаюсь ни на кого. Только жизнь моя какая-то суетная, зыбкая да здоровье мое неважное: бывает, сейчас чувствую ничего, а то схватит ни с того ни с сего так, что свет становится не мил. Болит печень, вот и сейчас. Но пока лекарство есть
у меня. Какое нужно достала сноха. Дела мои не требовательны: что смогу, то и сделаю, и без дела не усижу сама. Моя забота — скот накормить: козу, кур
и собаку. Ребят накормить. Стопить плиту и сготовить обед, чтобы Саша и Лена пришли с работы в теплый дом. Продукты же, конечно, приносит Лена, сама покупает, что нужно, и прет домой сумки. А из школы приходит ученица наша, уроки домашние со мной делает. Да еще у нас есть Сереженька — маленький. Такой баловной — вылитый Саша, когда был еще при отце. Ну, кажись, и все. Всего не опишешь. Приезжайте и увидите, как мы живем и оцените все. Ну а насчет денег ты, Аркадий, не беспокойся. Устраивайтесь, как вам нужно. Мы все рады, что у вас будет свой угол. И так кончаю.

Твоя мать.

 

 

1965 г., октябрь.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, с приветом к вам твоя мать и все родные. Получила я, Аркадий, твое письмо, за которое спасибо. Изменений в жизни у нас нет. Хочу опять съездить на октябрь в Москву. Хочется мне повидаться с Таней, которую не видела. Поеду, если не заболею. Сейчас болит правый бок. Это печень. Сижу больше на чае. Лежать не лежу, а и ходить нет сил. А ведь, знаешь, как в хозяйстве — нужно пошевеливаться. Да и ребятня задают ходу — мертвый встанет.

Мне еще удивляются колхозницы, те, которые когда-то работали со мною в поле: и ты не получаешь пенсии? Не может быть! Ведь твой супруг так вкалывал, бывало, — за троих. Ну, это он, а я, выходит, лодырничала. И все смотрят на меня еще искоса: мол, ты ходишь чисто и нарядно одетая. Чего ж тебе еще надобно? Ведь будешь получать только 12 руб. Вот по радио славят героев. Может быть, и наши муженьки были героями, а по воздуху их разне­сло, и никто ничего не знает о них. И колхозный председатель теперь клянется, что не в его силах что-то сделать. А сам князем выстроился в городе. И бухгалтер тоже там построил хоромы на какие-то шиши. Не хотят жить в деревне. Значит, мне как-то встретился председатель и сказал, чтобы я зашла в правление насчет пенсии. Он попробует что-нибудь сделать. Ну, и как я взошла туда, секретарша Дуня как поднялась из-за стола, ой как поднялась на него, только он открыл рот, (ровно министр какой) и отрезала: если б это делать, то надо б сразу сделать. Записать за ней 43 год? Но справок нет и все-равно стажа не хватает. Помялся, помялся он, потом и спрашивает попусту: «А зачем тебе, бабушка, такая справка? Что, регистрироваться снова хочешь?» И так мне обидно стало на его шутейные слова. Опосля он смягчился, извинился, что пошутил. Посоветовал к юристу сходить. А у юриста, к которому я пришла, приросла к стулу резкая женщина в очках, за него говорила все, и советовала мне, что дети должны помогать — надо требовать с них, таких-сяких обормотов. И еще корила меня за то, что дом стоит на колхозной земле, а не должно бы теперь этого быть, так как никто из моих детей уже на колхоз не работает. Такой имеется закон. Выходило, будто кормилец наш не погиб на фронте и вы — трое сыновей — не служили и все мы ввосьмером не работали на земле задарма. Будто и теперь вы нигде не работаете и не растите своих детей на пользу стране. И вот опять я ушла не солоно хлебавши. И Лена, и Саша говорят мне: плюнь ты и не обивай пороги чурок. Вот сотки поурезали у таких, как мы, — оставили 15, а все-равно планы лебедой зарастают. Так что сделано ни себе ни людям. Оно ведь так у нерадивых: где на плохой земле кусты корчуют, изводят, пашню ладят, а где и на пахотной кусты вырастают. Вот и говори, найди ходы. Как повелся обман с самого начала, так и длится эта канитель бесправия: что хочу, то и ворочу. Никого еще не посадили за такое надувательство людей. Все дозволено. Любому. Вредничай сколько влезет. Прикрываются заботой о государстве. Преследуют как раз толковых, активных.

Аркадий, ты особа не заботься о деньгах для меня. У меня немного есть. И так пока досвидание.

Твоя мать.

 

 

1966 г., март.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, с приветом к вам все родные и мать. И, получивши ваше письмо и деньги, благодарю, сынок, что не забываете меня. Да и себя не обижай тоже — ведь болеешь, и вам самим деньги нужны. Да, Аркадий, видимо, всех поразила эта война — у всех отняла здоровье. Была я тут у Жени. Тот тоже корчится после операции желудка. Будто бы еще больше она ухудшила его состояние. И то верно: Жене врачи запретили курить, а он не бросает — зажигает папироски. А Саша вот пьет — не кончает со своей этой забавой. Как выпьет, так все по ночам стонет; сам не спит и нам не дает. А иногда домой не придет. Лена ходит — отыскивает свою дурь, приводит. Он играет на нервах — наших и своих. А мое здоровье известное. Что во мне вложено, того не вынешь, не заменишь. Да еще под приглядом у меня очень беспокойные, очень баловатые ребята. Вас шестерых растила — так не нервничала, как с этими двоими: отдыха нет. У нас девчонка-то верста голенастая, в отца растет. И пискучая. А малец не пищит, когда они дерутся — волтузят друг друга. Он цепкий и крепкий, как клещ; он все плохие крохи отца подобрал — весь в него. Хуже всего, что иной раз Саша пьяный садится на мотоцикл, а этот подшкильник еще просит: «Папа, прокати меня!» Сидит сзади отца на мотоцикле и еще смеется: во, как катает меня папа! И поет: «Танки грохотали…» Или «Катюша, милая моя…» Я сварю кашу манную, а когда рисовую (очень хорошее молоко от козы — пастух хороший: он один не боится распустить коз в кустах, и зато они дают много молока), и вот малец раскраснеется — щеки полные, красные. Увидит литровую банку молока и спрашивает: все сразу съесть или оставить вам?

А как не оставить, если и Саша сейчас не ест ничего, кроме картошки, яиц и молока, и мне доктора не велят есть ничего жирного и кислого, и острого, а прописывают еду молочную. У меня все-таки болит правый бок и признают больной печень. Ну, довольно об этом. <...>

И так кончаю. Затем досвидание.

Твоя мать.

 

 

1967 г., 5 марта.

 

 Здравствуйте, Аркадий и Галя, с приветом к вам все ваши родные и твоя мать. И желаем всего наилучшего в вашей жизни, а главное — здоровья. Во-первых, большое спасибо тебе, сынок Аркадий, получила сегодня деньги. Но, во-вторых, ты почему-то не пишешь о своей жизни и не интересуешься нашей. Поэтому я сама опишу свою. Новый год встречала в больнице — две недели лежала там из-за приступов печени. И сейчас она беспокоит меня. Да болеть некогда: я за караульного слежу за ребятами — на улице им без призора нельзя, куда же их выпустишь — тут же наставят малым тумаков. Такие порядки заводятся нынче и в деревне, не то, что прежде бывало. А летом я в земле ковыряюсь, как все, потому что думаю, что люди-то копаются и сажают все — и мне негоже прохлаждаться. Мне почему-то Сашиных детей жалко и вовсе не жалко детей дочерей и сыновей, которые в отдаленности от меня живут. Вот Катенька называет меня бабушкой Дуней, а Андрюша ее отпихивает и пытает: «Ведь ты моя бабушка Дуня?»

Но как вы — здоровы ли? Грипп, наверно, всех понаведал. Наши писали из Москвы, что они болели.

И еще поздравляю тебя, сынок Аркадий, с твоим днем рождения. Не знаю, когда ты его отмечаешь, а я тогда отмечала именины твои 19 марта. И так кончаю. Досвидание. Целую.

Твоя мать.

 

 

1967 г., август.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, с приветом к вам мать. Я думала, что вы уехали куда-нибудь отдыхать, что не писали долго, и я не писала вам: все ожидала письмеца от вас. Жизнь моя все такая же бестолковая, что даже и говорить о ней не приходится. Еще что-то делаю и брожу: все по хозяйству — за мной. Да еще вот главное. Саша сломал руку в плече — ключицу. 1 июля наложили ему гипс до 23 июля. И в срок сняли, выписали на работу. Поработал он с 25-го июля по 7-е августа, и оказалось: не срослась у него рука.
И опять наложили гипс с 7 по 24 авг. Так что косить сено на козу ему нельзя. И дома делать ничего нельзя. Косила Лена, а Евгений (приходил) возил на своем мотоцикле, а я дома сушила траву и убирала во двор. Сломал он руку дома: в выходной был выпивши. А раньше был и пьяней да приезжал благополучно и дрова были привезены… Приезжали потом Женя да Мария к нам — они пилили дрова, а Лена колола их. Приезжала Таня с Леней из Москвы на мотоцикле на пару дней. Нынче непогодное лето: яблок, ягод, огурцов и грибов тоже нет. Уродились червивые. Вот и все мое объяснение про нашу жизнь. А вы, Аркадий, все так и не соберетесь нас проведать. И, кажись, уже все, кончаю письмо. Затем досвидание.

Твоя мать.

 

 

1969 г., июль.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, с приветом к вам мать и все ваши родные. Получила, Аркадий, письмо и ваши деньги, за что сердечно вас благодарю и целую несколько раз за вашу заботу обо мне. И, конечно, с радостью узнала о вашей жизни. Но, а теперь — о своей. У нас все то же: также наш хозяин пьет — не бросает. Отгулял отпуск в июне, сейчас уже работает и это отмечает. Вчера была получка у товарищей, а у него сегодня — и, стало быть, надо отметить выпивкой оба дня, не пропустить. А там даже и побольше… Очень худой стал… Я, сынок Аркадий, не жалуюсь, а просто очень надоело его поведение. Сейчас не ездит на мотоцикле на работу, потому что у него нет правов —
он лишен на год, а срок выйдет в октябре. Отпуск гулял, а дома не был почти: был у Лениной матери — той строил дом. И еще не все с ним кончил. Так и будет ездить туда все лето. Ты пишешь, Аркадий, что у вас лето жаркое, а у нас оно, наоборот, — холодное, дождливое. Даже были ливни с градом. У некоторых картошка отмякла в огороде — залило водой. Огурцы сажала я три раза, но, наверно, своих и не дождаться; постоянно вот дня три солнышко теплое, а сейчас опять холодно, хотя без дождя. А ты, Аркадий, пожалей себя после болезни — мне не высылай денег — у меня они есть, прошу тебя, сынок. И так пока все. У Лиды народился сын, назвали Петей. Вот думаю съездить в середине июля в Москву — хочу повидаться с девками, как пойдет Мария Евгенина в отпуск. И так все, кончаю свое письмо. И еще раз спасибо вам, сынок Аркадий. Досвидание. Ваша мать.

 

 

1969 г., 19 декабря.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя. С приветом к вам мать и все родные. Получила, Аркадий, ваши деньги, за которые большое спасибо. Я очень беспокоилась из-за твоего долгого молчания. Почему же ты не описал, как доехал от нас? Или у вас что неблагополучно? Я все ждала письма, а написать тебе тоже не решилась, потому что ты можешь подумать, что речь идет о деньгах. А я вовсе не о них пекусь. Поздравляю вас с наступающим Новым годом и желаю вам встретить его хорошо и жить дальше в добром здравии, не болеть.

У нас же с Сашей вот что было. Авария. 24 октября он разбился на мотоцикле, попал в больницу и лежал там две недели и дома неделю был на билютне. А теперь вышел на работу. Было сотрясение мозга. Мотоцикл был в милиции — он помят. И теперь его привез домой. А права отобраны на год. Одним словом, подкузьмила ему пьянка: был подвыпившим изрядно. И так я тебе сейчас пишу, а ему это не нравится — туда-сюда ходит сердитый. Как будто все из-за нас случилось у него. Я, наверно, поеду на Новый год в Москву. Хочу повидаться со всеми. И так вот все наши новости.

Затем досвидание.

Твоя мать.

Спасибо вам за заботу.

 

 

1970 г., август.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя. С приветом к вам все ваши родные. Аркадий, я тоже переживала за вас, мне Таня написала письмо, когда отправила Юру с шестилетней Аней, а там эпидемия. И вот я все ждала письма от Тани, и она мне ответила, что, наконец, приехали благополучно. А этого ты, наверно, не знаешь, тебе Таня не звонила из Москвы, что Юра ее разбился и мотоцикл свой разбил. Мне она писала. А это случилось вскоре, как он прилетел с юга, поехал работать. Два дня поработал, а на третий день авария — врезался
в грузовую машину. А теперь больше нет писем от них. И вот мои новости. Аркадий, ты пишешь, почему я чувствую себя неважно. Да, я верю всему, потому что все виновата война. Все получили болезни через войну. Вот и Евгений и Саша, да и Зоя — это она уехала из деревни, ладно, а то здесь бы корчилась. Во время войны и голодовали и одевались кой в чем и приходилось подымать тяжести не под силу. А я тоже: кое-как чего поем, не упакаю — и делается плохо так, иной раз сделается ночью приступ. Думаю: свету не дождусь. А наутро лучше станет. У меня есть лекарства, да что и оне в этот час не помогают. У меня болит печень. Соленого нельзя, кислого тоже и жирного. Вот и подбирай чего. Вот чай — это можно. Да вода. На октябрьскую думаю съездить в Москву, если буду чувствовать себя хорошо. И так, наверно, все. Кончаю свое письмо. Затем досвиданья.

Твоя мать.

 

 

1971 г., февраль.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя. С приветом к вам твоя мать и все ваши родные. Получила я твое письмо, Аркадий, за которое спасибо. Я очень рада. Даже, как говорится, молилась все время за то, чтобы был у вас свой угол. Но не столько вам подождать остается, сколько вы ждали. Вы сможете взять в рассрочку вещи: это легче, чем сразу покупать. Саша именно так брал себе костюм, гардероб со столом, приемник и телевизор. За все это уже выплатили помаленьку. Я, Аркадий, тебе вышлю: у меня есть небольшие сбережения — коплю для своей смерти, да как ни собираюсь на покой, помирать никак не удается — смерть уходит от меня. Пускается наутек. Спасибо тебе, Аркадий, за приглашение в гости, может, в дальнейшем времени и удастся мне. Только сейчас я разве вырвусь: Сашина семья без меня как без своих глаз: я так ей нужна! Когда собираюсь в Москву — и то на три дня невозможно выбраться. Вот съездила в октябрьские дни — и Саша не работал день накануне из-за меня. А какие там гостевания на два дня? Только одно переживание из-за билетов на поезда. А к празднику всегда плохо с билетом — не достать. Поэтому я в Новый год и не поехала никуда. Деньги у меня есть, я с хозяев своих их не требую, — всегда езжу на свои. Вот то ты пришлешь и дочки дают, не забывают. И покупают мне чего нужно и сюда гостинца и подарки дают. А уже с Зои ничего пока не беру, хотя и та стала жить лучше. Саша работает, и дети уже большие: Слава в 6 клас., а Тамара в 4 к. учатся. Борис у нее работает на заводе. Квартира хорошая: две комнаты и кухня — на одну их семью. Только высоковато: на 5 этаже. Окна на солнце. И с балконом. И так кончаю. Затем досвидание.

Твоя мать.

 

 

1971 г., июль.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, с приветом к вам твоя мать, Аркадий. И так спешу вас отблагодарить за вашу заботу обо мне — я получила деньги и письма, а также — за поздравление 70 лет. И желаешь мне долгих лет жизни, но лучше пожелал бы скорой смерти: не хочу больше жить, мне нерадостно жить. Ведь я тебе так никогда не писала и не жаловалась. И сейчас не жалуюсь, а просто обидно от родного сына, Саши, слышать оскорбительные слова в честь моего 70-летия. Он меня так сквернил, даже не постеснялся своего ребенка. А чем я провинилась перед ним? Высказывал: зачем я хожу к своим сестрам каждый выходной? Неужели я не могу и дня одного иметь свободного в неделю? Ведь я все, как рабыня, делала дома по хозяйству, хотя и чувствовала себя неважно, но все-все выполняла по дому. Оне не верят мне, моей болезни. И вот в этот день я утром проводила коз в поле. Это было в субботу — день выходной. Переоделась и пошла первым делом к Евгению, а там, в городе, зашла к своим сестрам. Ведь Саша и Лена были дома. А получилось иначе. Оне надумали поехать к ее родным и взять девочку с собой. Но дома не с кем было оставить мальчишку. Да он ведь не 8 месячный, а 8 лет, не маленький, поди. И если бы оне мне сказали о своем желании таком, то я бы и не пошла. Они и раньше, бывало, ездили к Лениной матери — даже с ночлегом. Я оставалась. И дети были меньше. Все делала по порядку. Ну а в этот раз был гнев большой — почему я у них не спросилась. Мол, ведь ты знала, что нам нужно ехать, а сделала все наоборот. Он-то Ленку и детей отвез, оставил у ее матери на ночь (оне там картошку обрывали), а сам вернулся домой. Он взялся у Андрея печку перекладывать. Был он месяц в отпуске и пил. Каждый день пьяный домой возвращался и все с такими словами, не стесняясь своих детей. А меня и подавно не считал нужным стесняться. Но это-то меня не касалось и меня он так не задевал. А в этот вечер явился хмельным басурманом — подступился ко мне лично: зачем из дома ушла без спроса? Ты знала да ты упрямая: все делаешь нам назло; ты мои нервы все потрепала. И все такими словами обзывал, что и описать не могу. Посуду стал бросать, бить. Я не подошла. И гнал меня вон среди ночи. Но я не пошла. И так сказал: мне не нужна такая матка, а на три буквы убирайся… В 11 ночи вывозил мотоцикл и хотел ехать за Женькой, чтобы что-нибудь делать со мной. Это как будто
я была пьяная и я била посуду и кричала на него, а не он ко мне приставал. Однако не поехал — вернулся. И эта комедия продолжалась до 12 ночи. Переночевал и пошел косить сено. А в 2 часа дня поехал за своими. Приехали они в 5-м. Ленка видела, что в доме все раскидано, как он бушевал, но даже не спросила у меня, что же произошло. И так я три дня не вставала, ничего не делала. А 2 июля и я уехала в Москву и была у девок до 14 июл. А вот пишу тебе письмо уже отсюда, из деревни. Сейчас со мной не разговаривает никто, и я ни касаюсь ни с чем к ним. И к столу ихнему не подхожу. Вчера я опустила письма в Москву и тебе, да только перепутала твой дом — написала неправильно. Не знаю получишь ты письмо или нет. Поэтому другое тебе написала, послала.

И еще, Аркадий, я тебя прошу: ты, наверно, знаешь, куда написать — неужели мне так и не положено пенсии? Как обидно! Я вас так бы и не тянула — была бы своя копейка, и я бы была независима от вас. А так очень обидно: вишь, всем платят деньги, а я как будто не стою даже медной копейки, так все переживши, с потерянным здоровьем…

И так кончаю свое письмо. Прости меня, сынок, может, я в чем и виновата перед вами всеми, но ведь я не жаловалась никогда, а все было и бывает. Только он, Сашка, сейчас в особенности опустился — пьет-керосинит. И это непростительно, что он ругал меня так зло, а она, Ленка, заявляет, что я посторонний тут человек — и, дескать, не привязывайтесь ко мне. Досвидание.

 

 

1971 г., 7 августа.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, с большим сердечным приветом к вам твоя мать. И спасибо вам за деньги. Сынок, Аркадий, ты ведь выслал мне еще раньше 20 р., а теперь еще 25 р. Мне вас и не отблагодарить. Ты, наверно, получил мое письмо. Я писала два письма, но в одном ошиблась с адресом, и ты, верно, понял, что я хочу к вам ехать. Только я так написала, что мне очень обидно стало терпеть от сына попреки, но я не хочу никуда подниматься со своей родины. Неужели я так долго еще проживу? Меня зовет к себе в Москву Таня. У нее трехкомнатная квартира. Да я не хочу отбивать мать Леонида от них: ведь она сейчас нянчит, хоть и за деньги, их второго ребенка — Ванюшку, тут дорога привычка. Спасибо, сынок, за все ваше приветствие ко мне и за вашу заботу. Все дело здесь в вине. Когда Саша не пьян, все ходит молчком — он не умеет поговорить; когда же наберется лишку (меры он не знает), пойдет колбасить. Такой стал зверь опитушка. Пьет беспощадно, и все ему мало. И он обижен на всех за жизнь свою. Мол, не мог учиться, так как работал, а вот другие учились. А если бы он не работал, все бы подохли с голоду. А теперь, мол, как же: хороший сынок шлет деньги мамочке. Вот как все повернул. Даже помянул, что якобы его корову собственную продали без его ведома перед войной на хлеб (ему то шел тогда восьмой год). Ну что ты скажешь! И так, сынок, не опишешь всего, чего он брешет. А малотрезвый бывает потому, что халтурой по стройке занимается — все подносят. Всего в жизни у меня было, но в этот раз он очень и очень затронул мое здоровье:
я лежала три дня — не могу пережить. Горя нахлебалась с ним. Но не могу и встать на колени перед ним. Ну да, была нужда. Он говорит, что я упрямая. Да какая уж есть. Теперь ему не учить меня — не он надо мной хозяин, а я пока есть ему мать, хоть и упрямая.

Прости меня, Аркадий, за такое письмо. И ты не расстраивайся. Все перемелется со временем. А если уж будет что, то все брошу и мешать ему не буду. И так досвидание. Целую вас за все.

Твоя мать.

 

 

1971 г., 20 августа.

 

<...>

Аркадий, ты спрашиваешь, когда пенсию кончили платить за погибшего отца? Да когда Таня, кончив 9 кл., уехала к сестрам в Москву — кажется,
в 54 году. Она уже там кончала 10-й класс. А я еще считалась трудоспособной (документы-то потерялись). А так я проработала с 31 года, когда вступили в колхоз, до 41 года, как многодетной мне и насчитывали трудодни. Да ты, сынок, никуда не пиши — все это лишние хлопоты. Ведь года мои уже старые — недолго буду жить. И там говорят неплохо — никто еще не возвращался с того света. И так кончаю свое письмо. Спасибо вам. Целую вас.

Твоя мать.

И еще добавлю, Аркадий: в 40-м году я заболела (ты, наверно, помнишь: тебе было 11 лет) с позвоночником, и у меня был снимок. Но эти документы не сохранились. Я ходила тогда на комиссию. И архив пропал. После освобождения мне выдали только справку для предъявления в колхоз, а подлинных документов не было. И теперь уже время истекло. Искать что-нибудь нет смысла. А если писать, то надо тебе писать, что и отец работал до июля 41 года в колхозе. При вступлении в колхоз мы внесли семена и инвентарь, то есть лошадь и всю сбрую с телегой и прочее, а фронт и немцы разорили наш дом, осталась я с вами, шестерыми, среди снежного поля. И выкарабкивались сами, как могли. Я, сынок, не требую себе денег, мне и так хватает, спасибо вам, но очень обидно против всех, как будто мы и не работали на этой земле. А в 62 году я получила паспорт. Мне захотелось иметь документ, потому что я езжу в большие города. Из-за этого меня вычеркнули из книги колхозной. Может быть, по этому случаю мне и не дали пенсию. А в каком году вышел указ на этот счет, я не знаю точно.

Насчет приезда к вам — когда-нибудь приеду на немного. Ведь Саша высказал мне все сгоряча, а теперь ему, наверно, стыдно стало. Ходит все молча.
И эти дни не пьет. Я-то им очень нужна за сторожа. Оба они работают. А с 1 сентября пойдут в школу Катя — в 7 класс и Андрей — в 3 кл. А там ждет уборка всего с огорода. И хозяйство требует рук — поросенок большой и кроликов много. Все это они знают. И чего только он взбесился? И так кончаю.

Досвидание.

 

 

1971 г., октябрь.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя. С приветом к вам мать и все вообще ваши родные. Во-первых пишу, что получила ваши деньги 20 р., за которые сердечно благодарю. Аркадий я думаю у вас побывать на праздник. Поезд от нас отходит в нечетные дни. Придется отправляться 29 числа вечером. Так что сможешь ты меня встретить или нет. Я взяла билет на 278 поезд. Буду у вас в Ленинграде в 6 утра. Я спросила в кассе. И так, Аркадий, я телеграмму не буду посылать. Наверно, дойдет мое письмо вовремя. Вот и все. Номер вагона 11. До скорой встречи. И еще раз спасибо вам. Целую вас. Твоя мама.

До свидания.

 

 

1972 г., август.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя. С приветом к вам мать и все родные. Получила ваше гостинце, за которое большое спасибо. Аркадий, сынок, ты себя побереги, не особа налегай на художества, ведь всех денег не выработаешь. Нам всегда будет нужда тянуть, а старайся быть на воздухе больше. У вас комната сырая. И так ты не рассердишься на мое наставление, сынок? Я даже не знаю, как рада, что тебе получшало. А может, ты от меня и скрываешь, а сам плохо чувствуешь? То старайся подлечиться получше. Ведь теперь и мне, старой, и то не очень приятно болезнь всякую чувствовать. Вот теперь нога болит — почему-то свело ее под коленкой, а ходить надо ведь. Хотя плохо она гнется, а ран никаких. Ночью ее очень ломит. Я ее уже и натирала и грела. Даже пчел Саша сажал, а проку никакого нет (пчелиный яд не помог). Если не будет лучше, пойду к врачу. И так пока все об этом, а случилось другое: Саша ехал с работы выпивши на мотоцикле, и у него отобрали мотоцикл и не знаю теперь, до каких пор тот держать будут. А Женя лежал в больнице две недели. Был у него, кажись, почечный приступ. Вот обо всем я написала. И теперь кончаю. Затем досвиданья. Твоя мать. Целую вас. Спасибо вам, мои дорогие детки.

 

 

1972 г., октябрь.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя. С приветом к вам мать и все родные. Получила ваше письмо, за которое спасибо и вот пишу ответ. Но что особого писать о себе? Мое здоровье вам известно: не лучше, а наоборот. Ведь годы сказываются, а вот вы еще молодые, а тоже не особа хвастаетесь здоровьем. Теперь и Таня мне писала из Москвы: Зоя болеет. Находилась в больнице. Признают у ней язву желудка. А от нее нет писем пока, и так я не знаю, выписалась ли она из больницы или нет. Я хочу на праздник съездить в Москву. Как ослобонюся. А то глаза простудить — съездить некогда. Я слышала от Жени, что тебя теперь повысили. Теперь несешь службу директора, что ли? А в том институте или в другом? Я вот когда спрашиваю у дочерей своих, оне меня все обзывают любопытной. Так вот и у тебя спрашиваю. Но ведь охота знать матери. Когда меня не будет, я и не буду любопытствовать, прости меня, Аркадий, что так написала. Нового нет пока. Все по-старому. Саша и Лена работают, дети их учатся, а я дома нынче лето все ковыляла. Болит нога и сейчас. Ноги-то обломала в хлопотах всяких. Чувствую себя неважно. И так досвиданья. Целую вас. Твоя мать.

 

1975 г., март.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя. С приветом к вам мать и все родные. Получила, Аркадий, ваше письмо и извещение на бандероль. Иду получать сама и опущу заодно свое письмо вам. Спасибо, Аркадий, сынок, не беспокойтесь вы с Галей обо мне. Я ездию часто в Москву, вожу сама для себя и здесь хожу в город и ношу для себя молоко. Я ведь не такая слабая, что не могу ходить. А помаленьку в выходные дни схожу, всех проведаю (и сестер своих). Я этим отдыхаю. Похожу по воздуху. Дома делов сейчас мало или нет для меня, когда оне, Саша и Лена, дома. Не лето ведь, нет таких забот. А деньги есть у меня. А у вас тоже дела есть. И так кончаю. Досвидание. Твоя мать. Целую вас.

 

 

1975 г., ноябрь.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя! С приветом к вам все родные и твоя мать. Аркадий, получила ваши деньги, за которые большое спасибо. Деньги получила вперед, а после письмо. Еще раз спасибо за приглашение к вам. Я приеду к вам, как буду чувствовать себя хорошо, а вы, наверно, будете в своей квартире, а то вы и так стеснились да еще с соседями плохими. А я думаю пока съездить поближе — в Москву, на недельку. Лена, моя хозяйка, сейчас в отпу­ске. Я немного поболела, было очень плохо, думала: все в животе оторвалось и ноги протяну. Да нет: опять выкарабкалась — и опять брожу. Да все, сынок, Аркадий, так надоело мне свое здоровье: не хочу жить, да ничего не поделаешь, такой нет смерти, когда ее захочешь, а хочется так помереть, чтобы не осуждали все и смертью хорошей. И так все досвидание. Спасибо вам. Целую вас за все.

 

 

1976 г., апрель.

 

Здравствуйте дорогие мои родные Аркадий и Галя! С приветом к вам все ваши родные и мать. И так я очень рада, что получила от вас такую неожиданную радость — поздравление и в свою очередь и вас поздравляю и желаю вам от всего сердца крепкого вам здоровья, чтобы вы вырастили свою дочь крепким и хорошим человеком. Но, конечно, будут у вас трудности, но зато и радость немалая. А то, что вы были одни, без детей, меня беспокоило. На 1 мая была в Москве у Тани и у Зои, и у Лиды — всех объехала и всех повидала, и внуков и праздников. Я теперь уже прабабушка: у Зои уже внуки есть. У сына уже мальчик. Годик ему. Такой толстенький, хорошенький. Уже бегает. А у дочки Маши девочка родилась. Спасибо вам за беспокойство о моем здоровье. Ты, сынок Аркадий, знаешь мое все переживание. Это ведь и то чудо, что я все пережила и сейчас живу. Люди есть такие, что уже ушли из жизни, а я все-таки существую; значит, у меня еще позволяет здоровье жить. Но ведь уже и года сказываются. Машины, и те поизнашиваются. Например, осенью, когда я копала картошку, может, я себя перетрудила, у меня был сильный приступ, и я лежала. Но как лежать? Мои хозяева уходят на работу,
а нужно отоплять в избе — холодно. И так встаю и топлю. На улицу выйти — холодно, чего-то знобит; в комнате мне душно, еды не могу подобрать. Не думала до весны дожить. А теперь я лучше себя чувствую. Спасибо, сынок, за вашу заботу обо мне. Хотя со мной и чего случается, но я все-таки дожила до 75 лет. А вы тоже жили в детстве плохо. Так вот, берегите сейчас свое здоровье и растите своих детей здоровых и умных. Теперь совсем по-другому детей воспитывают. Все по медицине. И кормление. Ведь прежде по часам детей не кормили, как сейчас; может, мы и перекармливали кого. А это все на ребенке отзывается. Он беспокоится. У него животик болит, а мы его давай качать
в таких люльках, что подпрыгивает ребенок. Ты вот родился худенький, вес твой я почему-то не знаю. А вот Сашка был полный и весом 4 кг и все время был полный. А отчего это зависит, я сама не знаю. Но ты был беспокойный и когда в школу пошел. Тоже беспокоился: вставал все сам. А Сашка — все его буди. И так учился — его погоняли. А тебя — нет. И вот я не могу объяснить тебе, отчего это зависит. Наверно, само по себе зарождается в каждом ребенке свое. У нас Катя девочка была такая беспокойная, по ночам плохо спала,
а Сережа мальчик очень был спокойный. Он и сейчас такой. Уроков не хочет учить. И встает утром со скандалом. Еще раз спасибо за приглашение меня.
Я приеду обязательно. Я тогда дам телеграмму. Досвидание. Целую вас всех. И поцелуй за меня свою доченьку.

 

 

1976 г., август.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, и ваша дочь Оля! С приветом к вам все родные и мать. Аркадий и Галя, получила я вашу бандероль, за которую спасибо большое. И вас прошу не беспокойтесь очень обо мне и не затрудняйте себя. Вы и так очень беспокоитесь. Ничего мне не нужно. Обувь у меня есть, и одежда тоже есть. Вам все нужнее надо, и поберегите свое здоровье. Ведь теперь вам заботы больше. Я живу на всем готовом. Мы все за одним столом. Я не завожу своих харчей. Ну, когда сварю для себя кашки, и все. Нынче погода плохая, и когда холодно, меня чего-то трясет. Лета нынче не видали, когда оно было: все дождь и холодный. Нового особа нет. Аня Танина сдала
в музыкальное училище. А наша Катя сдала в институт. Будет учиться в Калинине. Сейчас дома. Поедет 27 авг. И так все, сынок Аркадий. Не посылайте мне денег. Оне вам нужнее, чем мне. У меня пока все есть.

 Досвидание. Целую вас. Твоя мать.

 

 

1977 г., февраль.

 

Здравствуйте, Аркадий, Галя и ваша дочь Оленька. С приветом к вам все ваши родные и мать. Получила вашу бандероль, за которую сердечное спасибо вам, мои дорогие дети. И вот чего еще написать. Своим чередом жизнь идет, не останавливается. Снегу очень много намело — из дома не вылезешь. Из Москвы пока ничего не знаю, но я ожидаю дочек. Таня говорила, что они все-равно приедут на машине: хотят сходить на кладбище к Жене. Но кто именно, еще пока не знаю. Вишь, как с Женей получилось. Мария говорит, что в тот день, когда пришла к ней женщина с Евгеньевой работы, она увидела в ее руках его часы, билет — сразу поняла все, что с ним. И ему-то сон приснился такой (он ей утром пересказал): с ее первым покойным мужем за руку поздоровался. Вот и лежит с ним вдвоем в одной могиле. Она так пожелала. Двоих мужиков она схоронила. Видать, все неспроста. Знаю только: она, тертая баба, его мучила, корила постоянно. И в эту ночь скандалила — соседи говорят. Видишь ли, он должен был, по ней, требовать от нас половины избы: как же, стоил-то ее вместе с Сашей, хотя и не до конца, не до отделки. У нее-то на руках троица детей (правда двое уже больших), и она надеялась получить квартиру лимитную от завода: ей обещали. Да покамест не выделили им. Ведь и с Сашей по этому поводу он заводился — разругались они до белого каления. И меня последнее время все пытал, пытал, струнил (ты знаешь: он умеет это…). Но я-то что тут? Сбоку припека. Досвидание. Твоя мать.

 

 

1978 г., апрель.

 

<...>

А вот буду ожидать ответа насчет пенсии, чем меня порадуют. Таня послала письмо большому начальству. Но, наверно, все отпихиваются, ссылаются, что дети большие и что они должны помогать, как и здесь городские власти сказали — что подавай на них в суд. А за что подавать? И так, Аркадий, сынок, поздравляю тебя с днем рождения, хотя это письмо опоздает, а Оленьку тоже поздравляю с днем рождения, хотя еще рановато. У меня так получается, как у не очень умной. Но вы меня не осудите. Досвидание. Твоя мать.

 

 

1978 г., июнь.

 

Здравствуй, Аркадий. С приветом к тебе все родные и мать. Получила твое письмо, за которое спасибо. И вот пишу ответ. У меня всегда есть время на ответы, но, конечно, не так, как у вас. Но я не обижаюсь на это. А Таня, наверно, на даче, она мне прислала посылку и писала, что раньше моего дня рождения прислала поэтому. А про Зою я тоже ничего не знаю. Она будет справлять день кончины своего Толи 17 июля. Исполнится ему год как ушел он из жизни по своей воле — не мог избавиться от вина. Она как-то и сказала на его могиле, на кладбище новом, неизвестном: «вот здесь мой дурашка лежит». А теперь о себе. Чего писать, ты спрашиваешь… известно: день хожу,
а ночью думаешь, что все. Но на утро опять карабкаешься и делаешь все пока что на огороде, а что дома. Но что поделаешь: делать нужно, пока глаза глядят. Нынче ягод нет. И яблоко и тоже вишни много засохли. И вырубили их. И крыжовник весь засох, тоже вырубили. Сейчас погода стоит сухая, все поливаем — воды не наберешься. А как бывает все напрасно. От погоды много зависит. И так пока нового особа нет. Досвидание. Твоя мать.

 

 

1979 г., январь.

 

Здравствуйте, Аркадий, Галя и ваша дочь Оленька. С приветом к вам все ваши родные и мать. Получила, Аркадий, твое письмо, за которое спасибо. И вот пишу ответ. Как ты писал, что у вас было холодно. И нас тоже мороз не миновал. Но в доме сидеть было тепло: топилась печка весь день. У нас никого не было, и мы никуда не ходили в Новый год. А ходила я 10 ян., так что Жене была кончина 9 ян. Ожидали мы из Москвы кого-нибудь. Но не было никого. И я ходила в церковь, подавала помянуть, и ходила к своей Марии. А в Новый год легли с вечера и спали. А гулянье было в клубе. Ходил наш Сережа. А Кати не было, не приезжала на Новый год. Я спрашивала у тебя про книжку. Ты тогда говорил, что отдал напечатать, когда был в Москве. Вот я и спросила у тебя. А ты, оказывается, все еще пишешь. Аркадий, ты спрашиваешь, уточняешь, когда мы получили извещение о гибели отца. Наверно, я не могу написать, в каком месяце. Таня, наверное, знает, потому что она писала тогда, после оккупации, в Москву. И извещение пришло на ее имя, а не на меня. А та, которая платила на вас деньги за кормильца, мне велела сходить в военкомат, чтобы переписали на мое имя все, как на мать. Я ходила туда. А начальник на меня вдруг накричал и довел до слез. Говорит: у них и так делов много, а я пришла им мешать. Это было летом 43 года. И так не переписали на меня, а платили пока так. А менять вещи на продукты Таня возила. Ты сам знаешь, какие у нас последние тряпки были да все отцовское. А тетю Настасью привезли мы в конце марта 43 г. Она пожила полтора месяца. Умерла в 27 лет. Когда она умерла, мы давали ее мужу телеграмму, а знали про него от Марии. Она была в эвакуации на Урале, и они переписывались. Он был раненый, и после ранения даже был у нее, Марии. Но его не отпустили из военной части. И ее хоронили не на кладбище, а за речкой мы сами, ты помнишь. Перед смертью она была очень больная и худая. Одним словом, скелет. А до войны жила в городе на квартире со своим мужем и оне шили одежду, работали в «швейнике», он был портным. Но вот что обидно: ни он и ни взрослый сын, который в войну после смерти ее был с нами, ни приехали ни разу на ее могилу. Он женился и сына увез в Москву. В марте 43 г. мы выбрались из землянки, потому что пришел командир наш и велел всем выбираться в уцелевшие избы. Уже таял снег и вода набиралась в землянки. Ты-то, сынок, пошел на службу военную мальчиком (так захотел). Мне жалко тебя было. А питались мы кое-чем. Прошло много лет, всего не вспомнишь, чего пережили и я пережила вместе с вами, семерыми маленькими, — этого всего не опишешь. И сейчас живу так, сынок Аркадий: надоело жить, просто не могу описывать — надоело. Не то что мне плохо, а надоело страдать. Неужели я останусь еще жить на лето? Ведь я летом чувствую себя хорошо. А вот зимой плохо то: воздуха не хватает. И так лучше кончать писать. Досвидание.

Твоя мать.

 

 

1979 г., апрель.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, и также ваша дочь Олечка! С приветом к вам все родные и мать. Получила письмо твое, Аркадий, за которое спасибо. Все узнала в письме о вашей жизни. И я вот все еще живу. Так что и вспоминать не приходится о всяких переживаниях. Теперь молодые, хотя вы все мои дети, а болеете тоже. Прошли войну — она след оставила. Так что и писать о себе не приходится. А хочется побывать хотя бы в Москве у дочек, поговорить со всеми. Таня, хотя и приезжала, но побыла одну ночь, так что и поговорить нам не пришлось. А еще нынче зима меня скверно держала, а теперь на лето, наверно, отживусь, буду дышать свежим воздухом. А на огороде я уже не помощница: не копаю землю, а только что траву пополю и когда копают картошку, то подбираю. Да и все. Мой Саша — тоже у него радикулит — болит спина. Нагнуться нельзя. А у Лены давление — она болела только что две недели, была на билютне. Только один Сережа вот и будет копать. Он всегда копает. И раньше копал. И так все кончаю свое письмо. Досвидание. Твоя мать.

И так дописываю письмо. Получила ваши деньги, за которые большое вам спасибо. И спасибо за поздравление. А я вот никого и не поздравляю. Не обижайтесь на меня.

 

 

1980 г., август.

 

Здравствуйте, Аркадий, Галя и ваша дочь Олечка. С приветом все родные и мать. Получила твое письмо, Аркадий, а прежде — деньги, больше спасибо за все. Но я очень прошу тебя, сынок: не шли мне денежные переводы так часто. Прислал бы два разочка в год, и хватит. Я и так у всех в долгу — чем же отплачивать буду за все перед вами? Да и мне уже ничего не надо: главное, обувь и одежда есть, лишнее ни к чему. Ведь время не вспять идет — не к моей молодости, а к закату, и мне просто грустно бывает от мысли, что я всех вас тяну, сижу у вас на плечах. И сны нехорошие снятся. Месяц назад Зоя и Таня приезжали. Но уехали — и письма не написали. Зоя на этих днях выходит на пенсию. Тоже болезненная вся. Не лучше меня. А у Лиды — что? — пришел из заключения ее благоверный, и он опять по пьянке скандалы подымает. Даже у ней на работе. Так, значит, видала дочек чуток, да побеседовали мало. После почувствовала так неважно себя, что подумала: вот опять испарилась, а я возьму сейчас и умру. Наконец все кончится. Так надоело действительно. Ведь не сижу, а делаю что-то. И как потяжелее, так и чувства неважные, уже не под силу. А делать дела нужно. Ведь ты знаешь, какой Саша. А не так выходит, как думаю.

И так прости меня за мое такое письмо. Досвидание.

Целую всех. Твоя мать.

 

 

1980 г., декабрь.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, и ваша дочь Олечка. С приветом все родные и мать. Поздравляем вас с Новым годом! Желаем доброго здоровья в вашей жизни и благополучия. Аркадий, я получила ваши деньги, за которые очень благодарна. И узнала от Тани, что ты приезжал в Москву к Зое на ее торжество. А Саша не смог приехать — у него был один выходной день, а суббота — рабочий день. Нового особа в жизни нет. Да и не веселит почему-то она: все суета, переживанье. Особа даже не хочется и писать. Скрипишь, как трухлявое дерево, а все еще держишься на ногах и бродишь, и делаешь что-то. А как не делать? Все нужно. И так не хочется всего описывать.

Досвидание. Большое спасибо вам за свою заботу обо мне. Целую всех вас. Твоя мать.

 

1981 г., февраль.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, и ваша дочь Олечка! С приветом к вам все родные и мать. Получила твое письмо, за которое большое спасибо, но особа писать нечего. День пройдет — слава богу. И также ночь проходит. Вот отлежусь, встаю утром, но так тяжело вставать, а надо. И того боюсь, что слягу совсем. За мной ходить некому. Подать кружку чаю некому. Но ведь настанет когда-нибудь конец. Но ты, Аркадий, не беспокойся обо мне. Ведь этого надо ждать всем, не только мне, а именно в таких годах, как я и тем более. Многое пережила, повидала. Больше плохого, чем хорошего. Это верно, сынок Аркадий, ты это все знаешь и не расстраивайся, что я так написала. А деньги у меня есть. Даже накоплены 250 р. для всякого случая. Ведь у меня нет большого расхода. А чего я куплю? Я почти ничего не хочу: ни сладкого, ни кислого тем более. Вот посылаю письмо. Немного задержалась. И так досвидание. Твоя мать.

 

 

1981 г., октябрь.

 

Здравствуйте, Аркадий, Галя и ваша дочь Олечка! С приветом к вам все родные и мать. Получила ваше письмо и вашу посылку — все вместе. Большое вам спасибо за вашу заботу о нас. Я Лене говорила об соде для Саши (изжога его мучает), а она вам всем и сообщила, озаботила вас. У нас-то соды нет в продаже почему-то. Я очень рада, что все хорошо у вас. Это бывает у всех, когда хорошо, а когда и плохо; эти два слова вместе живут. А вот мои москвичи и не напишут мне. Таня уехала от нас и еще не написала, как добрались.
А Зоя и совсем забыла теперь о матери. Теперь у ней забот больше, чем у меня: у нее семейство большое стало. И заботы большие — только помогай всем. Но что написать о себе? О своей жизни не хочу и описывать. Еще брожу по силе и возможности, чего и сделаю. И так вот не описываю. И еще раз спасибо вам. Досвидание.

Твоя мать. Целую всех вас.

 

 

1982 г., май.

 

Здравствуйте, Аркадий, Галя и ваша дочь Олечка! С приветом к вам все родные и твоя мать. Получила твое письмо, Аркадий, за которое большое спасибо. Во-первых, поздравляю с праздником 1 мая, хотя мое письмо придет с опозданием. Теперь о следующем. Узнала о вашем здоровье плохом. Это не очень хорошо, что вы все-таки больные оба. Аркадий, вот я слышала, что от астмы пьют траву мать-мачеху, заваривают ее кипятком, немного постоит и через марлю ее пьют. Ее в аптеке продают. Сушеную. Она дает откашливание. Моя Лена тоже пьет иногда. Но мы рвем летом, сушим. Ведь Лене тоже нельзя мыть в холодной воде, — тоже забьет ее сильный кашель, и поднимется давление. А что касается меня, ты, сынок, не беспокойся обо мне. Ты и так меня не забывал никогда, все слал. А я вот тебе должна долг отдавать, а не ты мне деньги. У меня они есть. С меня их никто не берет. Все целы. Сказала раз Сашке — он даже рассердился, закричал: ты чего? Мне твоих денег не надо. И не вспоминай даже! Так я сейчас на готовых харчах. Все у меня есть. Таня из Москвы посылку прислала в марте. Мария, сестра, ходит ко мне часто, хотя ей далеко, ты знаешь, с другого конца города. И всегда она приходит не пустая. Молока носит. Но такая что-то слабая я. Шатает меня из стороны в сторону. Все делается хуже к вечеру. А тут был пожар: горела Колина изба, которую строили Женя с Сашкой около Большой Любы — рядом. В 4 часа утра мои ребята побежали тушить пожар, а я вышла посмотреть. И так напугалась — стало со мной плохо. Мои пошли на работу после, а я лежала и думала: все кончено. Но отлежалась за неделю. Опять стала бродить. Пьяный хозяин избу зажег. А ветер был, на наши дома летели искры. Так было страшно. Как в бомбежку. Но чего тебе еще написать? От моих москвичей нет вестей. Ленятся писать. Может, приедут проведать. Но не знаю. Теперь у них свои семьи силы берут. Я тебе, кажись, все написала, сынок. И у тебя тоже здоровье плохое. А надо еще вам пожить, дочь вырастить. А как, Аркадий, твою книгу так и не напечатали? И так досвидание. Целую всех вас. Твоя мать.

 

 

1983 г., январь.

 

Здравствуйте Аркадий и Галя, и ваша дочь Олечка. С приветом и поздравлениями, хотя уже и наступающим Новым годом, а уже половина месяца прожили. И так все родные и твоя мать. Получила твое письмо, за которое спасибо. И вот узнала о вашей жизни и также о твоем здоровье. Это меня не радует. Тебе еще надо жить, дочь вырасти. Новый год прошел хорошо. Уже внук Сережа отслужил, пришел из армии еще до Нового года. Наверное, пойдет работать на Сашин завод — вместе с ним. А я это время болела. Осенью дважды скорую Лена вызывала. А тут были два раза приступы. Воспалился желчный пузырь. Приходила ко мне врач свой деревенский, которая у нас при деревни находится. Я еще карабкаюсь, борюсь со своей болезней. И сейчас получше чувствую. Обслуживаю себя сама. То грелку надо нагреть, то еще что. И этим довольна, что еще смогу это сделать. По хозяйству делать почти нечего. Поросят нет. Печку топят оне сами или Сережа. <...>

 

 

1983 г., июль.

 

Здравствуй, Аркадий! С приветом к тебе все родные и мать твоя. Получила твое письмо, за которое спасибо. Пишу ответ. Узнала о вас. Теперь о себе пишу. Была у нас Зоя со своей внучкой в июне. Была 3 недели. О Тане ничего пока не знаю: она не пишет, и я тоже не пишу ей, — может, она на даче. Я адреса такого не знаю. Ты спрашиваешь, как чувствую. Но чувства мои не особа хороши. С каждым днем все вянем, как цветы. Пока брожу около дома и в огороде. А так дальше никуда не хожу: нет сил. И валит меня. И Зоя была, я с ней никуда не ходила. И к свои родным. Приходит Мария проведать. А Таня не ходит: она тоже не лучше меня здоровьем да у ней много дел по дому, а я сейчас ничего не делаю. Сейчас Лена в отпуске до августа. А Саша свой отпуск уже отгулял, теперь работает. У него дома работы много по хозяйству: ремонт делает. И еще добавляю. Я уже забыла тебя поблагодарить за твое гостинце, которое мне приносила Мария — коробку конфет получила от тебя на почте. Спасибо тебе или вам. Погода стоит холодная, а сейчас в особенности с дождями. Нынче огурцов нет на огороде да и в продаже их нет, а если будут, то мало: не захватишь и в магазине. Картошка есть: копаем свежую. А так с продуктами плохо. Даже и мучных изделий нет в магазинах, как, например, макароны и крупы, даже и нет сахара в продаже, а песок есть. Так все описала. Кончаю. Пока досвидание. Целую тебя, мой сынок Аркадий. И передавай привет своим, если будешь им писать.

 

 

1983 г., 20 августа.

 

Здравствуй, Аркадий. С приветом все твои родные и мать. Получила твое письмо на днях и тогда же написала тебе ответ. Отдала письмо почтальонке, чтобы она опустила его в ящик на почте. Но у нее приключилась история печальная: сгорела ее изба и все в ней погорело — вытащили мало что из вещей. Саша там тушил, что-то спасла, еле успел выскочить из самого пекла. Так что вот могло и мое письмо сгореть — не дойти до тебя, и потому я пишу второе. А подожгли дом мальчишки: ее внук, уже школьник, играл со спичками. Как догляд за ними нужен всегда! Вот какие нерадостные новости. У нас все по-старому. Саша работает, а Лена еще пребывает в отпуске. Погода сейчас хорошая: потеплело. А из Москвы от девок своих так ничего и не знаю: молчат пока, и все. Досвидание. Твоя мать.

 

 

1984 г., 23 августа.

 

<...> Меньшая дочь, Таня, звала меня с собой. Жить у них. А куда ж я поеду с ними? В городскую квартиру-тюрьму? Так я сказала. Не в обиду. Посуди сам, сынок. Выросла и всю жизнь жила на воле деревенской. Да, годы мои уходят. Но я, наверно, вас переживу: получается, у вас-то всех еще хужее моего здоровье. И так надоело жить — досмерти: замучалась своей жизнью, хочу умереть, да вот все бьюсь напрасно крыльями своими. Видно, прогневился бог, что я перестала молиться и верить в него хоть столько, сколько девочкой верила, когда умирала моя мать. Впрочем, с той поры мне и помолиться-то за себя, за вас было некогда ни минутки. И в церковь сходить, глянуть на священников. И так хватит, сыночек, о себе. Досвидание. Твоя мать неприкаянная.

Только не осуди меня, Аркадий, старую, что я так написала.

 

 

1985 г., 24 февраля.

 

Здравствуйте, Аркадий со своим семейством. Привет от всех родных и от меня тоже. Получила письмо от тебя. Спасибо за него. Ты, наверно, все знаешь от Тани: вы часто с ней по телефону разговариваете, а я писем от дочерей почти не получаю. А написала Тане — она вроде бы и обиделась за это на меня. Вот какие дела. Здоровье мое такое: как ты пишешь, все идет под старость. Утром встанешь — ничего чувствуешь, а к вечеру думаешь: все, кончилась музыка, но и опять отлежишься, придешь в себя. По дому сейчас мало что делаю, только для себя. Ребята уйдут на работу, а я выползу из уголка и себя обслужу. Поброжу малость. Без них я свободна и морально. А то невмоготу. Эти — отец с сыном — и работают вместе на заводе, и пьют вместе, и скандалят вместе. Как отчаиваюсь я! Они почти совсем опились в счет ли очередного праздника — Дня Советской Армии, или в счет беспробудных будней. С моей стороны это плохо, что я не струню; но сказать им мне ничего нельзя — они подымутся против. Сметут. Так что вот я сижу в своей комнатке и слушаю ихний роковой концерт трясучий. А когда кончается все — и спокойно ложимся спать. Такие плохие мои новости. Даже неохота и писать о том. Жаль, сынок Аркадий, что тебя здоровье подводит — тебе еще нужно семейство поддержать. А я что? Уже пожила, довольно повидала всего — не столько хорошего, сколько плохого. Не приведи бог. Есть ли он на свете? И так досвидание. Твоя мать. Целую всех.

 

 

1985 г., май.

 

Здравствуйте! С приветом к вам все родные и мать. Получила, Аркадий, ваше письмо, за которое большое спасибо. Но я очень огорчена твоим здоровьем, сынок, что ты билютенил два месяца. Как жаль тебя. Вот прочитал Саша твое письмо и вот велел мне писать: он тебя зовет к себе отдыхать. Не лучше ли приехать к нам летом, чем ехать куда-то. От нас ходит автобус на базар, можно чего купить. Саша пойдет в отпуск в июле. Он будет вас ждать. А я, Аркадий, так себе. Никуда не хожу, кроме огорода и дома около крыльца. Я еще довольна, что еще брожу на своих ногах и себе смогу чего сварить и чаю сготовить. Но я уже пожила достаточно: хватит. Мне прибавили пенсию: теперь платят 45 р. Вот я получила еще первый раз. Итак, досвидание. Твоя мать.

Целую всех вас и желаю быть всем здоровым.

 

 

1985 г., 10 июня.

 

Здравствуй, сынок Аркадий. С приветом к тебе все родные и мать. Получила твое письмо. Вот и пишу ответ. Я тебе написала в первом письме немного о своей жизни, потому что по просьбе Саши я написала письмо: он справлялся на работу на завод и велел мне написать, вот я и поспешила. Он взял письмо и опустил. Вот теперь я снова пишу. Значит, пенсию мне теперь добавили до 45 р. Но деньги меня не интересуют вовсе. Когда сама ходила везде и могла купить, чего хотела, — того и покупала. А сейчас деньги у меня лежат. А я не хожу никуда, кроме огорода да своего крыльца. И тем довольна, что нахожусь пока в своей памяти — не глумлю. И на своих ногах. Уйдут мои хозяева на работу — вот себя и обслуживаю. Сготовлю чаю или чего понадобится сварю. Но все-таки плохо доживать до такого возраста, что делаешься никому не нужна. Я так себя чувствую, что лишняя, не нужная я. И очень хочется даже на спокой. Снять с себя беспокойства со всех вас. Я, сынок Аркадий, не жалуюсь на свою болезнь; очень так надоело, что жить неохота нисколько, поверь ты мне. Погода дождливая, картошка растет, а трава еще больше растет. Посмотрим, что даст лето: будут ягоды или нет. В прошлый год было много. Нынче — не знаем. И пока досвидание. Твоя мать. Извини за мое письмо.

 

Я спросила в этот приезд у Т.: — «Ну, возьмете меня с собой?» Она ничего на этот раз не ответила. Только плечами пожала. Я понимаю: своих их шестеро в квартире теперь, дите еще маленькое надо учитывать. Так и не поговорили. На утро они уехали.

 

 

1985 г., октябрь.

 

Здравствуйте, Аркадий, и Галя и Олечка! С приветом к вам все родные и мать. Получила ваше письмо, за которое спасибо, но я так и не узнала
о вашем здоровье. Мне очень хотелось повидаться с вами, думала, что вы приедете из Москвы на машине, а вот чего получилось с Таней. Я этого не знала, а вот написала ей письмо, а она на него обиделась. Я написала, что вы меня забыли, а мне так было плохо, и хотела поделиться своим чувством, ведь и у меня, как у матери, есть сердце и она беспокоится, а поделиться мне не с кем. Все равно я здесь живу, а как чужая, но я этого особа не буду писать — тоже получится нехорошее. А лето плохое, картошка плохая, вишни нет и малины. Яблоки обвалились безовремя. Было немного клубники, огурцы свои были — насолили. Саша был в отпуске в июле и Сережа тоже работает уже сейчас. И моя была работа летом: траву полола в картошке и в грядках, не сидела сложа руки. А кое-как брожу пока на улице тепло, хожу, посижу немного и на кровать. Надоело, здоровье неважное и это все переживание, и мешаться всем. Затем досвиданье.

Твоя мать.

 

 

1985 г., ноябрь.

 

Здравствуйте, мои дорогие дети. С приветом к вам все родные и мать. Получила письмо ваше, за которое спасибо. И вот пишу ответ. А чего писать вам? Таня сообщила об ихнем приезде к нам, я их почти и не видала. Приехали вечером поздно, посидели ночь за столом вместе и наутро уехали. Только что повидала, а поговорить, почти не пришлось. Аркадий, ты пишешь, чего мне надо. Ничего мне не нужно, я никуда не хожу, кроме, если выйду около крыльца и то в теплый день, а теперь тепла не будет, буду сидеть дома. Боли мои тревожат, по врачам не хожу — принимаю лекарство, не знаю какое. Вот принимаю алахол и иногда но-шпу, грелку держу. А получше сделается и чего сварю. У меня все есть, привезли дочки. Варю больше Геркулес. Но чего еще написать? Может, выберешься когда или теперь только на мои похороны? У тебя тоже здоровье слабое. А с таким здоровьем и не охота жить, все надоедает. И так, досвидание. Твоя мать Целую всех вас и желаю быть здоровым.

Не хотела писать, а напишу. Ихние авансы и получки шумные, дома всегда скандал. Не жалеют денег и своего здоровья, пьют оба: Саша и Сергей, его сын. Саша если перепьет, то такой злой бывает. Начинает подымать руки на Сергея, драку поднимать, и на Ленку кричат, а у ней подымается давление и лежит на другой день пластом. А мне чего делать, я тоже думаю — вот сердце оторвется, но нет, так и живем. Даже неохота жить, а пожить охота спокойно, но где спокойно? Сам пьет очень и внук Сергей уже алкоголик в 25 лет. Приходит домой еле на ногах держится. Вот пишу и начинается скандал. Сашке думается, что он один все делает, никто ему не помогает. Все соседи даже знают, когда у нас скандал бывает. Не хотелось описывать. А ведь его я вынянчила и его сестру Катю. Катя и не едет теперь домой из-за этого. Ты прости, сынок Аркадий, что я тебе написала, как сплетница описала свою жизнь. И так еще раз досвидание.

 

 

1986 г., 8 ноября.

 

Здравствуйте, наши родные. С приветом к вам все мы, ваши родные и мать. Получила, Аркадий, твое письмо, за которое большое спасибо, и узнала о вашей жизни и здоровье. О себе что писать? Теперь сутки прожила — и слава Богу! Конечно, здесь, в Москве, у Зое, житье лучше, чем в деревне. Даже иногда и книжки читаю: их здесь много. Но я пока еще живу без прописки и, значит, пенсию не получаю, отчего Зое нагрузка большая. Она ездит к дочери Тамаре днем — встречает двух внучек из школы (утром-то Тамара сама их провожает в школу), кормит и следит, как они домашние задания делают, а вечером опять приезжает домой, только Тамара возвращается с работы. У Зое поставили телефон. Можешь когда и позвонить. И так пока все. Пиши, когда будет время. Досвидание. Твоя мать. Буду писать письмо и сестре Лизе. Она тоже пишет нам письма. Молится одна за всех. Еще ходит за 18 км в Зубцов в молельню. Позор, что власти все никак не могут открыть ни одной церкви в родном городе. Сколько их покрушили. Чем те мешали кому? Никто теперь сказать не может. А дети и внуки наши страдают от зла. Оно только прибавляется и ничему никто не учит. Ради чего же тогда жить на земле бескрылыми существами?

И как людям помочь?

 

 

1987 г., 15 января.

 

Здравствуйте, Аркадий и Галя, и ваша дочь Олечка. С приветом к вам. Получила, Аркадий, твое письмо, за которое большое спасибо. Но все-таки я ожидала твоего приезда. Ты пишешь, что можешь помочь. Не надо. Спасибо, сынок. У меня деньги есть. И пенсию высылает Лена, и дочери здесь, в Москве, не оставляют меня без внимания. Я очень довольна всем. Даже девочки Тамарины, мои правнучки, внимательны и предупредительны ко мне. Новый год провели вместе очень хорошо. Сестры Лиза и Матрена пишут мне и завидуют моей нынешней жизни. Конечно, я слаба и покуда не выхожу на улицу, выхожу только на балкон, а на пятый этаж мне не подняться да и спуститься вниз трудно без лифта. А в комнатах тепло. Зоя и Слава, мой внук, когда уходят на работу или куда, закрывают квартиру на ключи и сами же открывают, приходя. Я еще не прописана, но заявление подали. Зоя и Таня ходили в милицию ругаться, и дошли до Петровки. А там большой начальник снял трубку и отругал другого начальника. Ты, мол, что же, и собственную старенькую мать будешь мурыжить и ей отказывать в прописке, если она придет к тебе жить? Прекрати безобразие! Так что дело теперь сдвинулось.

Но вот я описала свою жизнь. Приезжай, посмотри. Я буду ждать. И так пока досвидание. Целую вас всех. Твоя мать. И привет от всех.

Отчего-то болит душа за Сашу. Наверно, таит обиду на меня?

 

 

1987 г., 11 мая.

 

Вот сынок, Аркадий, и разъехались мы по своим городам с похорон младшего — Сашеньки. Опять разомкнулись за стенами. Он верил в свою силушку вечную, но не перемог — судьба так заказала. И так мне стыдно пред людьми, что не я, что я до сих пор живу. Выходит, наше поколение крепче, если умирают все больше молодые и старухи их хоронят. Так что ты один, Аркадий, остался из братьев. Строил, строил он свои хоромы, только жить бы. И пенсию хорошую получил по вредности производства, и просили его еще работать — нужен был всем, и всем помогал работой и умением. Был большим мастером на все руки да пьющий нехороший, бесконтрольный, и это также сгубило его, как губит многих, прежде времени. Некому теперь продолжить обустраивать большой дом. Разве только будет сын его, Сергей, если приведет сюда свою будущую жену с ребенком, которую берет. Да какой из него хозяин! Разве будет участок обрабатывать? Легкомысленный он.

Мне стыдно перед сестрами живущими, что я маюсь в тепле. Все рядом, чисто, почти никаких забот. А судачить на скамеечке среди старух не умею. Хочется помолчать обо всем. Говоруны ведь несерьезные люди. И пьянчужки потому такие словоохотливые. Все оправдываются на людях. А перед собой? И перед собой — еще пуще. Все стало теперь наоборот. Слововерчение.

Все им надо бухало. Свои же друзья-знакомые спаивали, благо так уговаривали, кто помочь дом построить, кто печь переложить, кто плуг отремонтировать, кто еще что. А он и не прочь бухнуть. Говорит: так — не стало уже интереса.

 

 

1987 г., 10 декабря.

 

Мне девки сказали, что вот и твоей Гали родители умерли два года назад, а они были младше меня. А я все живу, маюсь. Куда? Зачем? А сколько всяких лекарств переглотала. Одного алахола сколько: целый воз, наверно. От других словно отняла. Вдвое и отца своего уже пережила. И вдвое мужа — с тех пор как он погиб. И, хуже всего, — детей своих. Ты, сынок Аркадий, прости меня, я каюсь в этом. За жизнь давно не держусь. А она зачем-то все держит меня, глупая. Как выставляет напоказ всему миру, людям меня слабую, болезненную. И я глупею умом вместе с ней, хотя и не глумлю, как другие, вижу. Только спотыкаюсь и шамкаю беззубо. Нет ничего хуже, чем доживать до старости такой и хоронить детей, которым бы жить да жить еще. И без войны хоронить их раньше времени. Тут геройства никакого нет, одна несправедливость божья. Что ж это такое? Что за пропасть ловит нас? И обидно, знаешь, за сына Сашиного — Сережу: вырос в пьянь. И службу отслужил. Расфуфыкает мигом все отцовское. И у того была душа нараспашку. Торнулся на ходу. И жена — медсестра не сберегла, хоть и шла рядом с ним. Да, много раз за мной смерть приходила, я молилась о ней тайно от вас, детей, да она нарочно отворачивалась от меня — не принимала меня, грешницу, видно. А за что — не пойму. Может, из-за вашей любви и молитв за меня? Спасибо за это, дети. Видишь, как судьба, однако, нас всех разметала не только по столицам: и после жизни будем лежать вразброс в земле. Где лежит отец — не знаем, а мы-то — уж везде…

Я заметила: накануне похорон Гриши тети Лизиного, вашего двоюродного брата (уж он-то умер совсем молодым — и очень совестливый был во всем) ты увещевал Сережу почти всю ночь, и он тебя уважает. Но что-то он там натворил, Лена пишет. Какие-то фокусы с пьяными приятелями выкинул. Все делает в пику. Не боится людского осуждения. Безвольный, хоть и сильный телом; волю отец в нем задавил, погубил его. Приструнить бы его: он один может продолжить отцовскую фамилию. Силища по молодости лет прет из него, а ум мал, что у котенка, без развития. Он вроде б и послушность выказывает, готовность к чему-то нужному, но стоит отойти на шаг от него — и он готов уже свихнуться как угодно. Намучается Рая с ним, хотя она, видно, хваткая и жесткая: намучалась уже с одним, с ребенком. Не сдержать ей его вольность, бузу. И Лена страдает: скоро будет суд ему. Вот божье наказание! И поговорить мне начистоту не с кем. Потому и отсюда, из Москвы, пишу тебе. Ты лучше других поймешь меня, успокоишь. Да нынче не любят письма писать. Кино прямо на дому. И скандалов — страсть. И показывают одну силу везде. Характеры — ой! Обжечься можно. Не работают люди душой. Потому добро теряют. Есть еще какая-то привязанность, но этого людям очень, очень мало. Я боюсь аппендицита хронического (он мне привиделся), а лечат мое сердце — залечат так. И говорят врачи: Ну какой у вас, бабушка, аппендицит? Придумываете вы. Больно мнительны. Ну, хватит мне болтать позря. Кончаю. Затем досвидание, дети мои. Целую.

Ваша мать.

 

 

Так все и случилось вскоре, как предсказывала она. Это было последнее материнское письмо. Она умерла в начале января следующего года от перитонита.

А диагноз врачи поставили неправильный: от сердечного приступа.

 

Эти письма — все, что у сына от матери сохранилось.

 

 

Публикация и вступительная заметка

Аркадия Кузьмина