ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

КСЕНИЯ ДЬЯКОНОВА

* * *

Найди меня, как слово в словаре.

Придумай для меня значенье.

Закрой глаза, как тот, кто на заре,

за час до возвращенья,

внезапно понимает, что слова

«домой» и «там» меняются местами.

Скажи мне, что я снова не права.

Что все это не я, не ты, не с нами.

Дай мне уснуть и в сон мой не смотри.

Сегодня нет ни музыки, ни танцев

в театре подсознанья. И сотри

с меня (на время) отпечатки пальцев.

* * *

Неважно даже что: перечисленье

античных императоров, их жен,

иль на доске пылающий закон

земного тяготенья,

труды и дни членистоногих, сон

Татьяны или павший на колени

под рембрандтовским солнцем блудный сын —

все это превращается в один

сплошной туман, и слушать невозможно,

но можно руку приложить к лицу

и думать боязливо, осторожно:

раз эта четверть близится к концу,

уже в пути мучительное счастье

каникул: ибо жизнь так коротка,

что добежать от дома до катка

нельзя, не задохнувшись; а пока

ты чувствуешь, что время на запястье

бежит и рвется в сторону звонка.

* * *

А для кого играет Лестер Янг?

Для женщин, допивающих мартини

осенней ночью (завтра снова в банк,

а жизнь пуста)? Для птицы на картине,

повешенной в джаз-клубе год назад,

и никому не видной из-за дыма?

Для тех, кто просто курят и сидят

с сознанием, что жизнь непроходима?

Для вечности, сжимавшейся до дня,

безумствовавшей с ним напропалую?

А может быть, и вправду для меня,

и только для него я существую?

* * *

Есть точность боли и неточность счастья.

Бывает, что читаешь жизнь с листа,

споткнешься вдруг — и посреди объятья

внезапно вырастает темнота.

Есть точность боли, знающей, какими

словами спорить с тем, кто изменил,

с каким оттенком выговорить имя,

удерживая слезы что есть сил,

и есть неточность счастья: кто опишет

Венецию в вечерней тишине?

По ней гуляют многие, но ближе

к ней тот, кто посетил ее во сне.

* * *

Непонятное, ненадежное, непростое,

заставляющее меня иногда писать,

то является не ко времени, то в покое

оставляет, и неизвестно, когда опять...

И хотя мне внушает улица, день и вечер,

что оно никуда не денется, я порой

почему-то боюсь подумать о новой встрече,

и слоняюсь, и льну к витринам с их мишурой,

лишь бы только не жить срывающейся надеждой,

и растрачиваюсь на всякую ерунду.

Но когда оно позовет меня — безмятежно,

как заманивает предатель, — то я приду.

* * *

Что сегодня принесли в почтовый ящик?

Это письма к предыдущему жильцу.

Как жилось ему до нас, и в настоящем —

кто он, где он? Тень гуляет по крыльцу.

Жизнь проходит непредвиденно и плавно,

то, что было, никогда не будет вновь.

И мне кажется порою, что внезапно

встрепенувшаяся прежняя любовь,

обостренное усталостью желанье,

вспышка нежности забытому лицу

и воскресшее на миг воспоминанье —

тоже письма предыдущему жильцу.

* * *

В Америке, где слава и молва

становятся вещественными, даже

поэту за счастливые слова

оплачивают тур на острова

Багамские, и место в бельэтаже

театра, и все новые права,

растущие при неуклонном стаже...

В Европе нам такая жизнь едва

мерещится, — но первая трава

за океаном пахнет точно так же.

СНЫ

Мне страшно, понимаете? Мне страшно!

Вот я и прячусь в Вавилонской башне,

пока еще не знаю, от кого:

быть может, от бессилья своего.

Мне грустно, понимаете? Мне грустно!

Как статуе, внутри которой пусто.

Поэтому я прячусь под листвой

у яблони горячей и живой.

И, может быть, когда мне станет легче,

я облако сумею взять за плечи

и на дрожжах фантазии расти

до самого до Млечного Пути...