НАМ ПИШУТ

САМСОН МАДИЕВСКИЙ

«Кто спасает одну жизнь, спасает целый мир»

Отто Вайдт (1883—1947) в годы господства нацистов в Германии владел в Берлине мастерской по изготовлению мётел и щеток. Работали в ней главным образом слепые и глухонемые. Сам Вайдт был тоже почти слеп — различал лишь смутные очертания предметов. Однако, вспоминает его бывшая соседка по двору, «то, что хотел видеть, видел отлично».

С началом Второй мировой войны мастерская Вайдта получила статус «важного в оборонном отношении предприятия» — вермахту тоже нужны были метлы и щетки. Под указанный статус Вайдту выделялось сырье — конский волос, искусственное волокно, древесина, предоставлялась и рабочая сила.

На деле, однако, вермахту шла лишь часть производимого, и то, как правило, лишь после настойчивых письменных напоминаний. А большую часть продукции, в годы войны дефицитной, как и всё прочее, Вайдт обменивал на черном рынке. В берлинских универмагах за метлы и щетки давали ему продовольствие и промтовары. Наращивая производство, Вайдт приобретал сырье и «слева». Полицейские офицеры из расположенного напротив мастерской участка — он по-соседски выпивал с ними — поставляли срезаемые хвосты служебных лошадей, солдаты-отпускники тащили конский волос из армии.

С ростом производства росло и благосостояние Вайдта. С фотографий того времени смотрит стройный, представительный, элегантно одетый господин — преуспевающий делец из фильмов студии УФА. На одной — он за письменным столом, разговаривает по телефону, на другой — в костюме, шляпе и пальто, в руке кожаные перчатки, еле заметная улыбка — смесь добродушия и хитрости.

Впрочем, дела почти не оставляли Вайдту времени пользоваться нажитым. За него делала это жена (вторая), которую он охотно — и не без умысла — снабжал нужными средствами. Она разъезжала по курортам, летним и зимним, загорала, каталась на лыжах, останавливаясь в дорогих отелях и наслаждаясь беседами с дамами из более высоких слоев общества, ранее ей недоступных (мужья их находились на фронте либо в оккупированных Германией странах).

В своем кругу Отто Вайдт во многом был белой вороной. Он родился в семье мастера-обойщика и поначалу перенял отцовское ремесло. Затем пошел в гору и к сорока годам имел уже собственную фабрику мягкой мебели. Однако развод с женой и ее материальные претензии вынудили продать предприятие и надолго погрузили Отто в бедность. С юных лет Вайдт был убежденным пацифистом, в годы Первой мировой войны он симулировал глухоту, чтобы не служить «кайзеру и фатерланду». Из-за бедности ему удалось получить лишь начальное образование, но всю жизнь он пополнял его чтением, общением с интеллектуалами. В 1920-е и начале 1930-х годов Вайдт был завсегдатаем «Романишен кафе» и «Хаус Фатерланд», где собиралась тогда берлинская литературно-артистическая богема, большей частью левонастроенная. В этом кругу было и немало евреев, с некоторыми он подружился.

Позже, в конце 1930-х — 1940-е годы это, возможно, и отделило Вайдта от многих — слишком многих — немцев. Во время войны почти весь персонал его мастерской — 30 из 33 человек — состоял из евреев. В конторе работали зрячие девушки Алиса Лихт и Инга Дойчкрон, бухгалтерией ведал тоже зрячий Вернер Баш, а производством — слепой мастер-щеточник Хаим Хорн. Поскольку евреям запрещалось занимать руководящие и конторские должности, все они проходили по ведомости как рабочие.

Такое скопление было, конечно, не случайным. Многие знали, что Вайдт — убежденный антинацист и делает все, чтобы помочь преследуемым. Адрес его мастерской передавали из уст в уста как своего рода пароль. Евреи не имели уже права сами искать работу, их в принудительном порядке направляли на уборку улиц, вывоз мусора, расчистку угольных отвалов, производство бое­припасов и т. п. Занималась этим специально созданная «биржа труда для евреев». Но Вайдт имел там «своего человека» — коррумпированного шефа этой конторы Эшхауза. Он получал от него даже больше работников, чем требовалось для нужд производства.

Большинство этих людей (те, у кого не было зрячих жен) проживало раньше в еврейском приюте для слепых на Врангельштрассе, в районе Штеглиц. Среди них были и бывшие коммерсанты, директора банков, адвокаты, фармацевты и пр. В мастерской царила редкая для тех времен атмосфера товарищества. Во время работы слепые пели, перебрасывались шутками. Они буквально боготворили Вайдта, называя его в глаза и за глаза «папой».

Чтобы как-то скрасить их жизнь, протекавшую в постоянном страхе перед завтрашним днем, Вайдт иногда устраивал маленькие праздники. Партия метел и щеток обменивалась на мясо и вино, и все, слепые и зрячие, веселились, пели, подчас даже танцевали. Вайдт не только помогал людям выжить — он возвращал травимым, унижаемым на каждом шагу чувство собственного достоинства. Это укрепляло их жизненные силы, волю к борьбе за выживание — вопреки нацистским механизмам подавления, ставившим целью внушать страх, чувства бессилия и
безысходности.

Когда в мастерскую наведывались проверяющие из «еврейского отдела» гестапо, сидевшая у входа ученица подавала условный звонок. Алиса спешно накидывала жакет с желтой звездой и бежала в разделочную. Инга и Вернер Баш прятались в специально оборудованной нише. На их места садились партнер Вайдта, его официальный заместитель Густав Креммерт и ученица-«арийка». Вайдт приветствовал посетителей, лучась радушием. Он водил их по зданию, мимоходом показывая душевую, якобы отведенную «для этих еврейских свиней». Затем в мастерской демонстрировал производственный процесс. При этом он набрасывался на кого-то из слепых: «Что это — метла, то, что ты делаешь?» — и повествовал, как удается ему поддерживать дисциплину среди этих евреев, которые лишь тогда работают как следует, когда держишь их в ежовых рукавицах. Под конец, оглянувшись, доверительно сообщал: «По правде сказать, просто не знаю, как бы я выполнял заказы вермахта, не имея их здесь». После ухода гестаповца Вайдт заходил в мастерскую, чтобы извиниться. Однако нужды в этом не было — слепые и так все понимали. Он раздавал сигареты, все облегченно вздыхали и смеялись.

Однажды, в октябре 1941 года один из слепых по имени Леви, смертельно бледный, весь дрожа, предстал перед Вайдтом с бумагой, свидетельствовавшей, что он будет отправлен «на Восток». Вайдт, руки которого тоже дрожали, бросил ему: «Дай сюда!» — и вырвал бумагу. Затем надел пальто с повязкой слепого, взял палку и, стуча ею по тротуару, куда-то ушел. Вернулся он через час и, пройдя в мастерскую, объявил: «Вопрос исчерпан!» — «Исчерпан?..» — удивленно пробормотал непонимающе Леви. «Ну да, как я могу выполнять заказы вермахта, если у меня забирают рабочих?» Люди рассмеялись. Отстранив Леви, пытавшегося поцеловать ему руку, Вайдт с видом победителя ушел в контору. Инге и Алисе, однако, он бросил: «В этот раз удалось… Удастся ли в следующий?»

Следующий наступил в конце февраля 1942 года, когда начались массовые депортации евреев из Берлина. В первую очередь подлежали отправке инвалиды. Однажды к мастерской подъехал трейлер для перевозки мебели, всех слепых и глухонемых загнали в него и увезли на сборный пункт, находившийся неподалеку на Гроссе Гамбургерштрассе. Онемев от ярости, Вайдт бессильно наблюдал за этой сценой — гестаповцы отказались обсуждать полученный ими приказ. Когда грузовик отъехал, Вайдт снова нацепил повязку, взял палку и отправился в гестапо.

К вечеру он получил обратно «своих» евреев — никто не знает, как. Вероятно, обычные ссылки на «стратегическую важность» метел и щеток были подкреплены особо весомыми «дарами». Вайдт не удовлетворился обещанием отпустить его людей. Он ждал их у ворот сборного пункта и затем во главе процессии слепых — они шли гуськом, держась друг за друга, на передниках у всех желтые звезды­ — прошествовал пешком по проезжей части улицы до мастерской. Понятно, как встретили его зрячие жены, явившиеся, как обычно, к концу рабочего дня, чтобы забрать своих мужей, и узнавшие, что больше их никогда не увидят. Однако иллюзий у Вайдта уже не было. «Этот раз был послед­ним», — сказал он Алисе и Инге.

Для Алисы и ее родителей, а также для семьи Хорнов Вайдт оборудовал потайные убежища: одно — в помещении мастерской, другое — на складе для хранения готовой продукции. А 18-летних сестер-близнецов Марианну и Аннелизу Бернштейн (одна из них, слепая, помогала Вайдтам по хозяйству) укрыла бывшая секретарша Вайдта и его партнер по операциям на черном рынке Хедвиг Поршюц. В юности проститутка, она содержала теперь нелегальный бордель, располагавшийся прямо напротив берлинского полицейпрезидиума. Одну из сестер Бернштейн Хедвиг выдавала за племянницу, приехавшую к ней из провинции, а другую — за ее подругу. Хедвиг Поршюц, кстати, давала прибежище и другим скрывающимся евреям.

По просьбе Вайдта она помогла Инге Дойчкрон приобрести «рабочую книжку» для одной из патронируемых ею девушек. Под именем «Гертруда Дерешевски» Ингу зарегистрировали как «арийку» на бирже труда и в больничной кассе. Подлинная Дерешевски вряд ли могла не понимать, что проданная ею книжка служит скорее всего какой-то скрывающейся еврейке. Клиентам мастерской, имевшим дело с Ингой, перемену ее фамилии объяснили замужеством.

Хорны и Лихты, увы, продержались в убежищах недолго. Во время вылазки в город Хаим Хорн, встретив старого знакомого — еврея, имел неосторожность рассказать ему о тайниках в мастерской и на складе. А тот оказался доносчиком, гестаповской ищейкой. Чтобы избежать общей для евреев судьбы или хотя бы отсрочить ее — по принципу «умри ты сегодня, а я завтра», — такие люди шныряли по улицам, высматривая знакомых, выспрашивая их, вынюхивая потайные убежища.

 На следующий день люди в кожаных пальто явились по обоим адресам. Хорнов и Лихтов увели. Взяли и Вайдта, но через несколько часов выпустили. Заместитель начальника «еврейского отдела» берлинского гестапо Франц-Вильгельм Прюфер, курировавший предприятия, где были заняты евреи, перебрал у Вайдта столько взяток, что теперь в известном смысле был у него в руках. Отправленный в тюрьму, тот мог и заговорить…

Регина Шеер, автор очерка о Вайдте (1984), повествует: направляясь в гестапо, тот клал в свою папку пачки банкнот. Во время беседы словно невзначай раскрывал папку, доставая какую-то бумагу, а уходя, «забывал» на столе у Прюфера. Конечно, это было опасно, но — всегда срабатывало. (Курьезно, но после войны жена и дочь Прюфера обращались к Вайдту и другим лицам с просьбой засвидетельствовать, что тот… помогал евреям.)

Хорны, отправленные в Освенцим, сгинули там бесследно. Судьбы Лихтов сложились по-разному. Когда схватили ее родителей, Алисы не было дома. Гестапо предложило Вайдту сделку: если она явится добровольно, вся семья будет отправлена в «привилегированный» концлагерь Терезиенштадт, предназначенный для «заслуженных» евреев. В противном случае родители Алисы поедут в Освенцим. В такой ситуации Вайдт не мог противостоять решению Алисы явиться.

В Терезиенштадте можно было получать посылки, и Вайдт регулярно посылал их. По свидетельству Алисы, они поддерживали жизнь 25 человек, в том числе и нескольких бывших работников мастерской.

Однако в конечном счете всем евреям была уготована одна судьба. И вскоре Вайдт получил известие, что Алису везут в Освенцим. Она выбросила открытку из поезда, кто-то сердобольный поднял ее, наклеил марку и бросил в почтовый ящик.

Инга Дойчкрон, придя в мастерскую, застала Вайдта в полном отчаянии. «Я должен что-то сделать, — повторял он, — я же не могу допустить, чтобы она там просто так погибла». Она вспоминает, что не приняла эти слова всерьез — глядя в пустоту невидящим взором, перед ней сидел сломленный, разом постаревший человек.

Но Вайдт не смирился. По почте он предложил руководству промышленного комплекса Освенцима свою продукцию. То не проявило к ней никакого интереса. Тогда, взяв все оставшиеся деньги, он сам отправился туда. Часами топтался перед воротами лагеря, выспрашивая об Алисе входивших и выходивших рабочих-поляков. Однажды, забравшись в грузовик с хлебом, въехал даже на территорию лагеря, но ничего не смог разведать.

Наконец ему повезло: он узнал, что Алису перевели в соседний лагерь Кристианштадт (Кржистковице), и, самое главное, встретил десятника-поляка, который помнил ее по совместной работе на фабрике ИГ Фарбениндустри в Освенциме III (Моновице). За плату тот вызвался отыскать Алису, передать ей письмо и доставить ответ. Затем он передал лекарства, бинты и записку, извещавшую, что близ Моновице Вайдтом снята и оплачена вперед комната, где спрятаны одежда, документы и деньги. В январе 1945 года, когда лагерь поспешно эвакуировали, Алисе удалось бежать. Вместе с подругой она проползла под колючей проволокой и лесом прокралась в город. Через несколько дней Алиса была в Берлине. Вайдт спрятал ее сначала в помещении мастерской. Затем соседка, помогавшая ему в конспиративных делах, перевезла ее на квартиру Вайдтов в берлинском пригороде Целендорф. Поскольку трамваи после бомбежек не ходили, пришлось остановить проезжавший мимо грузовик с эс­эсовцами. Там Алиса и пережила время осады и штурма города. А родители ее разделили судьбу шести миллионов жертв Холокоста.

Что касается Инги Дойчкрон, то она стала впоследствии известной писательницей. В книге воспоминаний «Я носила желтую звезду», автобиографии «Наперекор!.. Четыре жизни Инги Дойчкрон» и очерках «Они оставались в тени: памятник незаметным героям» она рассказывает о Вайдте, добавляя к портрету все новые и новые штрихи.

По-видимому, и в 1943—1944 годах он продолжал держать в мастерских евреев, проживавших в Берлине с «арийскими» документами. По мнению Дойчкрон, с этим связан эпизод, который вспоминает сын Вайдта от первого брака Вернер. В 1943 году отец сообщил ему на фронт о желании встретиться. Свидание состоялось во время очередного отпуска Вернера в кафе «Хаус Фатерланд». В разговоре младший Вайдт выразил надежду, что «жертвы, приносимые немецкой молодежью, не окажутся напрасными» (т. е. приведут к победе Германии). Старший помрачнел и вскоре, сухо простившись, ушел. Через некоторое время он известил сына, что разочарован встречей и что тот не должен ожидать от него наследства. Дойчкрон полагает, что Вайдт надеялся через сына добыть документы погибших военнослужащих вермахта для  скрывающихся евреев. Убедившись, что не имеет в его лице единомышленника, он без колебаний порвал с ним.

В последней из названных книг Инга Дойчкрон опубликовала стихи Вайдта и Алисы Лихт, свидетельствующие об их потаенной, оборванной жизнью любви («человеческом, слишком человеческом»). Вот ее обобщенная характеристика этой незаурядной и неоднозначной натуры. «Отто Вайдт был борцом, человеком, восставшим против несправедливости. Человечность, права человека были для него высшими принципами. При всем том он был и бретером, игроком, подчас даже бахвалом». Слепота, поразившая его во цвете лет, во многом обусловила его поведение. Он хотел выглядеть сильным, полноценным, преуспевающим и помогающим другим. Неизменно элегантный, прямой как трость, он ходил по улицам без палки и повязки, смеясь над страхами Алисы и Инги. И смертельно опасной игрой с нацистами тоже утверждал себя, свою силу и несломленность.

У него было много общего с Оскаром Шиндлером. Как и последний, Вайдт не был образцом семейных добродетелей, не отличался и почтением к закону. Он водил компанию с полицейскими и скупщиками краденого, спекулянтами и содержательницей публичного дома. Но, как и Шиндлер, органически не принимал нацистского деления людей на достойных и недостойных жить.

После войны и вплоть до смерти в 1947 году Вайдт продолжал помогать еврейской общине Берлина. В частности, при строительстве сиротского приюта и дома для престарелых в районе Нидершёнхаузен (они предназначались для выживших узников концлагерей и гетто, которые остались без родных и собственного угла). В печати он призывал установить памятник погибшим евреям, чтобы тот «напоминал «арийскому» миру о миллионах людей, которых преследовали по расовым мотивам, которых истязали и сжигали в концлагерях». «Ста тысячам преследовавшимся по политическим мотивам, — писал он в нью-йоркскую газету «Ауфбау», — установлены памятники в каждом городе. О миллионах же расово преследовавшихся при этом, к сожалению, не вспомнили». Идея такого памятника, как известно, осуществляется только сейчас, спустя более чем полвека.

Он был очень одинок в свои последние годы. Его бывшие подопечные — те, что остались в живых, потому что имели жен-«ариек» или «легли на дно», — в большинстве своем покинули Германию. Мастерская закрылась. Все нажитое во время войны он истратил на спасение евреев и помощь им. Коммунистическим властям Восточного Берлина до таких, как он, дела не было — их не считали «борцами с фашизмом». После его смерти вдова осталась без средств к существованию. Она пыталась прожить мелкой спекуляцией, за что даже попала в тюрьму, и дошла, по воспоминаниям соседей, до панели. Только убежав в Западный Берлин, она стала получать там вдовью пенсию с добавкой 50-ти марок за помощь мужу.

Прошли десятилетия, прежде чем Вайдту наконец стали воздавать должное на родине (в Израиле его еще в 1971 году посмертно удостоили почетного звания «Праведника среди народов мира»). Бывшее помещение мастерской на Розенталер­штрассе, 39, сохранившееся почти в неизменном виде, получило в 2000 году статус охраняемого государством исторического памятника. Годом позже оно стало филиалом берлинского Еврейского музея. Студенты Высшей технико-экономической школы в Берлине — будущие музееведы и дизайнеры — с помощью созданного в 2000 году по инициативе Дойчкрон историко-просветительного общества «Слепое доверие» оборудовали в этом здании постоянно действующую экспозицию. Там проводятся экскурсии, прежде всего для школьников, встречи с современниками — очевидцами событий, так называемые «ролевые игры» и т. д.

Еще в 1988 году Инга Дойчкрон обратилась к властям Восточного Берлина с просьбой установить перед входом в мастерскую мемориальную доску. Ей даже не ответили. «Они скорее снесли бы здание, нежели установили табличку в память о Вайдте», — сказала ей впоследствии сотрудница отдела охраны памятников восточноберлинского магистрата. Но и после объединения города почти два года ушло на преодоление бюрократических препон. Наконец, 13 мая 1993 года доска с надписью была торжественно открыта. А вскоре по решению берлинского сената и могила Вайдта в Целендорфе была объявлена «почитаемой».

Казалось бы, все хорошо… Но вот странно: опросив своих немецких знакомых — людей интеллигентных, образованных, либерально мыслящих, — я с удивлением обнаружил — никто из них не слышал о Вайдте. Писатель Курт Гроссманн назвал тех, кто в годы нацизма помогал преследуемым евреям, «невоспетыми героями». Выражение отражало реалии германской жизни (исключением в 1950—1960-е годы был лишь Западный Берлин). Но Вайдта сегодня «невоспетым» не назовешь. Как же совместить это с незнанием даже его имени? Может быть, так: песню нужно хотеть услышать…

Самсон Мадиевский