ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Олег клишин

*  *  *

Лысеют одуванчики седые,

летит по ветру невесомый пух.

Травы забвенья заросли густые —

полынь, крапива, лебеда, лопух.

Ограды угрожающие пики,

ржавея, охраняют ваш покой.

Среди листвы блуждающие блики,

движенье светотени кружевной.

О доблестях, о подвигах, о славе…

Мечты, мечты… летучий едкий дым.

Отходы ритуальные в канаве

с дежурной клятвой: любим и скорбим.

Близняшки-белки, вынырнув из чащи,

метнулись вверх, как два живых огня,

как ваши души, в солнечном, слепящем

пространстве убывающего дня.

*  *  *

Вначале имя, после отчество —

таков порядок испокон.

Как вражье войско, одиночество,

подступит вдруг со всех сторон.

Все ближе темень беспросветная —

ни лучика, ни огонька.

Лишь в небесах одна, заветная

свой свет несет через века.

Горят миры, надежды рушатся,

в подъезде громыхнула дверь.

Внутри шагреневой окружности

весь ужас будущих потерь.

Как будто ясно все заранее,

но тайна велика сия —

что там, за гранью мироздания,

вмещающего всех и вся?

Кто знает, есть ли продолжение?

Есть ситец, будет и парча.

Очередное размышление

на смерть Ивана Ильича.

*  *  *

Нам шанс судьба дает,

а мы, не понимая,

все водим хоровод

из лишних слов. Родная

нам не прощает речь

фраз, брошенных на ветер.

Игра не стоит свеч —

Уже написан Вертер…

Но Слово нас ведет

и музыка нас манит

в подземный переход,

залитый небесами,

где как бы сквозь стекло

мы разглядим когда-то

чудесное число

за кромкой циферблата,

где фальшь и шутовство

прощаются гитаре

за дальнее родство

со скрипкой Страдивари.

*  *  *

                                       В. А.

Высыхают горючие слезы,

остывают земные следы.

Но все так же трепещут стрекозы

над поверхностью темной воды.

Тишина. Серебристые всплески.

Осторожнее — острый крючок!

Вот таким же на ласковой леске

подцепили тебя, дурачок.

На простую попался приманку.

Есть, красавец! Иди-ка сюда.

В небе, вывернутом наизнанку,

кистеперая светит звезда.

Сквозь дыру в браконьерском капроне

свет скользит по теченью реки,

омывает прохладой ладони,

распустившиеся плавники,

на которых мы вышли на сушу

в несговорчивый воздух скупой

для того, чтоб бессмертную душу

испытать каменистой тропой,

ощущеньем отменного клева —

жизнь, висящую на волоске,

сотворенную ради улова,

ради слова в грядущей строке.

*  *  *

Морозный дым родного декабря.

Его клубы, разорванные в клочья,

парят в продрогшем свете фонаря

холодной самой, самой долгой ночью.

Шар голубой, остывший добела,

летит на свет мерцающих созвездий,

чуть накренясь, как полая юла,

твоей рукой запущенная в детстве.

Прозрачным пеньем полон небосвод,

панельный дом, картонная квартира,

за окнами которой снег идет,

как в первый раз от сотворенья мира.

Бессонница... Привычка к ней давно

нас приучает в поисках былого,

не разжимая губ, смотреть в окно,

несказанное вспоминая слово,

черемуху и майскую сирень —

огромный куст вскипающей сирени, —

и верить в то, что завтра новый день

прибавит пару световых мгновений.

Среди необитаемых планет

только одна цветущая, живая,

тому назад не важно сколько лет

подаренная выходцам из рая.

Двадцатый или двадцать первый век...

Грядущий год с нетронутой страницы

начать — проснуться, белый свет и снег

увидеть вдруг... и заново родиться.