ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

 

Светлана Мосова

Рассказы

«ЕСЛИ Б НЕ БЫЛО ТЕБЯ…»

Посвящается Е. П.

— Мы все как-то склонны переоценивать роль искусства, — с досадой сказал однажды (во дни сомнений, во дни тягостных раздумий) один знаменитый режиссер. — «Искусство влияет на людей…» Да ни на кого оно не влияет — что мы там о себе возомнили!..

Ну не скажите, маэстро. Еще как влияет. Фатально влияет. Ну просто ужасно влияет!..

 

Природа состоит из кривых линий, из несовершенств — из толстых щиколоток, коротких ног, больших носов (в массе). Нет, попадаются, конечно, и тонкие носы, но не в массе, не в одном месте, тут единство времени и места не срабатывает, природа не собирает в одну кучу все достоинства разом — это под силу лишь плохому режиссеру, согнавшему на съемочную площадку длинноногих большеглазых газелей и заставившему впоследствии Юру грезить в кинозале о таком вот райском месте, где он, Юра (состоящий, кстати, из кривых и не совсем совершенных линий), будет стоять в центре, а на него с восхищением будут смотреть немыслимые красавицы, водопадом летящие по ступеням…

Юра объездил много стран (тот фильм был иностранный), но такого райского места так и не нашел. Хотя честно искал, потратив на это жизнь. Но везде были толстые, худые, кривые (все живое — кривое, Юра!) — большое разнообразие в природе наблюдал Юра, не уставая удивляться и печалиться этому разнообразию. Нет, попадались, конечно, отдельные особи, но — не водопадом, подчеркиваем, не косяком, и летели они не к Юре.

Собственно, это рассказ о пагубном воздействии искусства на людей. Рассказ короткий, как наша жизнь, и бесконечный, как жизнь искусства (зри классику).

 

В юности Вера была без памяти влюблена в Гойко Митича. Вариант глухой, конечно, потому что этому главному индейцу стран Варшавского договора, этому ходячему идеалу мужской красоты, этому кумиру миллионов — только Веры и не хватало.

А оказалось, что не хватало.

Но по порядку.

Значит, Вера была влюблена. Страстно. Безумно. Серьезная девушка, прекрасный специалист, и вот такая напасть.

О любви Веры знали все. Настолько все, что однажды об этом узнал и сам Гойко Митич.

Кинозвезда как раз совершала кругосветное путешествие на корабле, на котором волею судеб оказался и сослуживец Веры, такое вот киношное стечение обстоятельств.

Значит, плыл себе сослуживец, и вдруг глядь — Чингачгук, Большой Змей, на палубе стоит! Собственной персоной. Случай упускать нельзя, решил коллега Веры, другого может и не быть.

Ну подошел, разговорились (на неважном английском). И коллега через пень-колоду поведал главному индейцу всех времен и народов историю Вериной любви…

Рассказ произвел на звезду сильнейшее впечатление: какая-то девушка, из далекого Ленинграда, красавица (коллега Веры настаивал!) — и безнадежно в него влюблена!

В общем, Чингачгук так проникся услышанным, что написал Вере письмо и даже пригласил ее к себе в гости. И расторопный сослуживец сыграл роль почтового голубя, принеся это письмо Вере в клюве. 

Но было поздно.

То есть пока сослуживец улаживал ее личные дела, причем так успешно, Вера…

Вера уже любила другого — Джо Дассена. (А вот не надо смеяться!)

То есть вот эту мужественность, это благородство воина, этот честный волевой взгляд и эти серьезные мышцы (которые, по правде говоря, нравятся больше самим мужчинам, нежели женщинам!) — всю эту роскошь затмила собой французская субтильность, рефлексия, кучерявая голова и изящный французский торс. Короче, мужчина в белом. Ну и голос, конечно. О, этот голос. «Если б не было тебя…» А эта улыбка!..

И Вера влюбилась.

Хоть посылай опять этого почтового голубя (сослуживца, в смысле) в новое кругосветное путешествие в поисках счастья девы!..

Но надо сказать, что никто не одобрил такого поворота в сюжете, такого легкомыслия в чувствах — вот оно, счастье, Вера, вот она, встреча, ты что?!. Вера?! Сам Гойко Митич жаждет с ней встречи, а Вера?..

Нет, отныне и навсегда только Джо Дассен.

 

Но и с Джо Дассеном у Веры тоже не сложилось.

— Не успела, не успела!.. — печально повторяла Вера, как будто бы успей она, изловчись, смоги — перелезть через тот проклятый железный занавеси он остался бы жив!

А, в общем, кто его знает?

 

Все эти дивные истории о Вериной любви Марина рассказывает посреди толкотни и шума в метро, сидя на скамейке где-то в переходе между развилкой поездов на «Сенную» и «Василеостровскую».

О Марине. На ее новом берете два игривых помпона (почему-то кажется, что в таком берете Марина мечтала пойти в первый класс), в руках две кошелки со снедью и редакционными рукописями, которые не горят, — в общем, две тети после работы присели на скамью и их затянуло в воронку воспоминаний.

— А ты знаешь, что предки Джо Дассена были из Одессы?!

— И не у него одного. А предки Робера Оссейна, Дугласа!..

— Разве они тоже из Одессы?..

— Какая разница.

Замолкаем, вдруг свалившись в бездну с обрыва мысли: боже мой, это же наши одесские мальчики! И какие мальчики!.. Наши девочки могли их встретить на одесском пляже, куда мотались на каникулах в юности, на каком-нибудь «Лонжероне», где у моря, у синего моря…

В общем, две уже сильно повзрослевшие девушки сидят в метро и вспоминают время, когда их мальчики косили под героев Ремарка и Хема, а девочки — под героинь: странные, непонятные, сложные… Сложные мужчины, сложные женщины. Контуженные искусством. И сколько муки было выпито зря!..

С тех пор отвращение и к тем и к другим.

— Нет, ну как это можно. Ну кто ж не любил Джо Дассена!.. Кто ж не грезил, слушая его «Если б не было тебя…», что он поет именно о ней!.. Но всю жизнь любить мечту, эфир, воздух? Еще пошлее — артиста. Надуманная жизнь.

— Ну не скажи, — говорит Марина. — Да я сама, если хочешь знать, вышла замуж за Цибульского.

— За какого Цибульского?

— Володька в юности был вылитый Збигнев Цибульский: такой же фейс, очки, прическа «ежик» и эти ботинки на микропоре, помнишь? Каждый раз из всех командировок я везла ему эти чертовы американские боты!

И тут, видимо, наступил момент истины.

— Честно говоря, если вдуматься, то и я вышла замуж за мистера Дарси… Мистера Дарси, гордого и предубежденного. А до этого страстно любила графа Альберта Рудольштадта.

Ну вот видишь. А ты говоришь...

 

Ну так о Вере.

Марина встретила ее много лет спустя, шагая по улице со своим пятилетним внуком Митей, — и, увидев Митю, Вера остолбенела. Остолбенела, пришла в себя (или не пришла!) и закричала:

— Это же Джо Дассен!

Митя улыбнулся тете.

И эта улыбка доконала Веру.

— Это его душа!..

И Вера сказала Мите:

— Ты — Джо. Тебя зовут Джо. — И тут же последовал контрольный вопрос:

— Как тебя зовут?

— Джо, — ответил Вере восприимчивый мальчик.

И был эпизод на даче. Митя мирно возился в песочнице, когда откуда-то из соседнего окна, с пластинки или из радиоприемника, вдруг поплыл, обволакивая душу нежным туманом, этот голос: «Если б не было тебя...»

Митя поднял голову, прислушался и спросил Марину:

— Это я пою?

 

«Следующая станция…»

— Ну, пора! — спохватывается Марина. — А то пан Цибульский и мистер Дарси зададут нам трепку за неготовый ужин.

И мы разбегаемся по домам, Марина — на Сенную, я — на Васильев­ский, унося с собой историю Веры и эту мысль: а вот если представить, что они встретились?..

Кто?!

Ну Юра и Вера, эти два мечтателя, два очарованных странника… То кто его знает?..

Но они не встретились. Тут единство времени и места не срабатывает, тут надо звать на помощь того плохого режиссера…

 

А Вера замуж так и не вышла. По простой причине — «Если б не было тебя…» Но он ведь был!

А вы говорите, искусство не влияет!..

Гойко, кстати, тоже остался одинок.

Следы же Юры затерялись где-то в чужих странах, и не известно, ведут ли эти следы к счастью и стоит ли нам идти по этим следам.

А впечатлительный мальчик Митя вырос. Иногда, в праздники, он звонит Вере и говорит:

  Здравствуйте, Вера, это Джо.

 

 

Генеральские свадьбы

Советские мужчины были лучше. У них было очень много свободного времени в их бесчисленных НИИ и конструкторских бюро, а свободное время располагало к мечтательности, стихам и всяким крамольным мыслям, которые так нравились девушкам.

Советские девушки были лучше: им нравились эти советские мужчины.

Советские редакции газет, радио и телевидения были лучше!.. О, эти бесконечные чаепития, сплетни, ор и слезы, смех и шум, толкотня и все такое прочее, веселое и прелестное, что потом растворилось в могильной тишине редакций новых времен, где люди рядами, как зомби, молча смотрят в компьютер, оставляя болезненное недоумение — это как же в редакции может стоять тишина?!

В редакции не может быть тишины.

Советские журналисты были лучше. Они наполняли эфир хорошо поставленными голосами и исключительно хорошими новостями — скучными, конечно (и тайная ересь лишь только в скуке!), но зато за кадром было очень весело. Весело, молодо, шумно…

А дальше — тишина…

 

Рассказывают: в чрезвычайно сильном подпитии и сверкании генераль­ского мундира корреспондент республиканского комитета по телерадиовещанию Володя Драган ворвался в зал заседаний, где как раз заседал наблюдательный совет, и приказал всем встать, когда генерал к ним обращается!..

Все не сразу признали в грозном генерале Вовчика и в связи с этим, быть может, даже испугались, не знаю. А может быть, даже и встали (и этого впоследствии не простили!). А может, наоборот, от страха прилипли к стульям (а выглядело, как будто не испугались!). Так или иначе, но то, что все обалдели, это абсолютно точно.

А генералу было что сообщить высокому собранию. И он сообщил. А именно: что собравшиеся здесь — все без исключения, во главе с председателем! — ни хрена не смыслят ни в радио, ни в телевидении, ни вообще!..

Между прочим, сказал правду.

Ее многие желали сказать. Но не всем хватило духу. А Драгану хватило — духу у него этого всегда было немерено.

В общем, сказал правду, но кто любит правду?

Разумеется, его уволили.

Причем с треском, на образцово-показательном собрании работников радио и телевидения, на котором генерал, кстати, не присутствовал — закусывал где-то.

А закусив, явился к председателю.

Но это уже ближе к концу истории, а начать ее надо с того, что в генералы журналиста Драгана произвело казачье войско, в девяностые годы это было легко — было бы желание, горилка да казачий дух. А у Драгана всего этого было с лихвой.

 

Нет, пожалуй, рассказ надо начать еще раньше…

Быть может, со свадьбы Нины и Бука.

Брак был фиктивный.

Зато свадьба вышла настоящей!

Шампанское начали пить, как положено у добрых людей, еще в загсе, продолжили в такси и на улице, и все это провоцировало на безудержный смех, блестящее остроумие и всякие подвиги — кто не испытал этой агонии молодости, кто не испил из этой чаши любви!..

Драган, кстати сказать, пил из нее всю жизнь. Так и не сумев превозмочь ее сладкие чары…

 

И вот если сопоставлять факты и время, то как-то так выходит, что именно после того свадебного кутежа у Нины и Бука, после той, по сути, ненастоящей свадьбы, Драган сладко тронулся умом в сторону утех, то есть полюбил свадьбы. И чужие и собственные.

Женился часто, легко, невесты были все в его вкусе — пышнотелые, веселые, румяные, можно сказать, все на одно лицо — ну никакой разницы! Значит, дело было в самой свадьбе, надо думать, в самом веселье, гульбе. И гульба шла всегда по всем правилам, то есть море гостей, тосты и все такое прочее.

Но была в женихе всегда какая-то печаль, какая-то неудовлетворенность, что ли, — то ли самой организацией свадеб, то ли еще чем — ну вот не то что-то, а что именно — бог его знает. Иначе как же объяснить, что время спустя поступали новые приглашения — и гуляли новые свадьбы, и опять невеста как сестра-близнец предыдущей!..

 

А вот у Бука и Нины больше свадеб не было. И никто не сказал им, что та была их единственная свадьба и больше не будет. «Ну давайте, дети, еще раз!» — нет, такого им не сказали.

 

И потом пришли девяностые. И все дружно сошли с ума.

Грянула свобода, и умные люди быстренько стали ставить высокие заборы, крепкие ворота и кодовые замки, в общем, стали крепче запирать двери. А Драган что сделал? А Драган рванул в Запорожье: зов предков не пустые слова. Там и стал генералом. А что? Высокий, статный, резкий, правду-матку так и рубит с плеча — генерал, да и только.

— И быть тебе генералом! — порешил атаман.

Сказано — сделано.

И на Драгана — человека, казалось бы, с чувством юмора! — тем не менее это произвело неотразимое впечатление, он вдруг понял, что, собственно, все к этому и шло. Генерал Драган. Звучит.

Заказал форму. Тоже легко. Форма шла ему очень. И в чине генерала Вовчик вернулся назад.

И пошли уже генеральские свадьбы.

 

…А Нина умерла.

Вместе со своим временем. Время кончилось, и Нина кончилась, не сумев вписаться в его разворот.

Жизнь любого человека — это, в сущности, древнегреческая трагедия, потому что кончается смертью.

Нина умерла, но от нас не ушла. Мы часто говорим о ней с Буком, как никогда не говорили при ее жизни. Тихая Нина удивилась бы такому вниманию с нашей стороны.

Иногда я думаю: а почему Нина приходит во сне именно ко мне и к Буку?

Ответ, наверное, один: а к кому хочет, к тому и приходит.

 

Жизнь человека делится на три периода.

В детстве мы ходим на дни рождения, в юности — на свадьбы, в зрелости — на похороны.

Третий период неожиданно вклинился во второй — то есть еще лето, а листья стали уже опадать, ранняя осень.

Первыми приняли смерть на себя наши мальчики-операторы. Причем почти все пали в бою на одном участке фронта — по дороге от кафешантана к студии и обратно.

Но, надо сказать честно, они туда бегали всегда, называя эту стекляшку кафешайтаном (что более отвечало злым чарам данного заведения), а вот в девяностые годы они оттуда не выходили.

Хоронили одного за другим, ну буквально через запятую… Красивых, молодых, слабых, любимых.

Потом подтянулись и другие профессии.

 

А теперь, к концу сказа — о генерале Драгане.

Значит, закусив, он, уже уволенный, вновь явился к председателю, и явление Драгана выглядело так: устрашающий генеральский мундир, ремень с кобурой, дверь сапогом!

Что там было — не известно, но слухи ходили, что казачий генерал пригрозил председателю пистолетом, мол, при желании я могу тебя пристрелить (а желание было!), — и потянулся рукой  к кобуре. 

А поскольку до этого он где-то в компании выпивал и закусывал, то наверняка у него в кобуре был кислый огурец, говорил народ, но в руках Драгана этот кислый огурец мог бы запросто выстрелить и поразить председателя.

 

Утешился Драган в следующей свадьбе. Но, увы, ненадолго…

— Он как меня встречал, сразу же нашу с Ниной свадьбу вспоминал... — рассказывал всем Бук. — Не бывал, говорит, я на более веселой свадьбе!

И какая-то неизжитая тоска была в постоянстве этой фразы.

И получалось так, что генерал упорно пытался вступить в реку дважды (трижды, четырежды!) — вопреки и несмотря на. В ту игру. В ту свадьбу, где радость была чистой, без примесей идущих за ней будней — вот такой именно свадьбы ему, быть может, не хватило, и он пожизненно ее ждал.

А может, ему не хватило самой Нины? Белой невесты Нины, вечной невесты Нины, ничьей Нины, хотя нравились ему совсем, ну совсем другие — что Нина? Хрупкий опавший цвет…

А может, ему просто не хватило той беспечности, когда можно было просто так, без дела шататься по улицам и на вопрос встречного: «Ты куда?» — бездумно ответить: «Да так…»

Непозволительная роскошь впоследствии…

 

До последней минуты жизни генерал женился. В буквальном смысле — до последней: умер Драган в день своей свадьбы.

Утром расписался, пришел с молодой женой и друзьями домой, сел за стол, поднял бокал, выпил за любовь и умер. Инфаркт.

Хорошая жизнь. Достойная смерть. Погулял, пожил, правду сказал, до последней минуты любил. Нет-нет, хорошая жизнь.

А пистолет, кстати, у него все же был. Настоящий, с памятной надписью от казачьего атамана.

 

…Каждый год, начиная с марта, в Питер регулярно идут подробные сводки с далеких фронтов весны: город взяли яблони, на подходе черешня и абрикос, город просто покрыт цветением — сообщают мне личные корреспонденты, заставляя мучиться и чаще биться мое сердце… Но вот зачем мне это, спрашивается?

Но проходит год, и я снова жду писем от своих мучителей…

Приходят письма и от Бука, в которых живут, не умирая, Нина, генерал Драган и мальчики, все бегущие к своей смерти в кафешайтан…

Одно из писем начиналось хорошей новостью: Гоголь жив!

«Я думаю, что Драган и его свадьбы — это гоголевский сюжет, выхлоп в современность вольного казачьего духа, который рассеялся по всей близлежащей округе после упразднения  Запорожской Сечи…»

А далее вновь сладкая мука: «У нас уже началось абрикосово-персиковое лето... И пышнотелые ягоды шелковицы из центрального парка зовут тебя в гости... Но ты не слышишь их зов, совсем потерялась в белых ночах...»

И напоследок предостережение: «Персики у молдаван покупай, пожалуйста, с осторожностью. Так как продают они турецкие персики. Даже
в Кишиневе».

ТАМ КТО-ТО БЫЛ

…В один ноябрьский день, ни с того ни с сего, одна женщина зачем-то (а вот зачем?) сопоставила факты двадцатилетней давности — и ужаснулась: там кто-то был!

ТАМ КТО-ТО БЫЛ!

Мысль обожгла душу, ожог распространился по туловищу (побочный эффект), краска пошла по телу (адреналин, гистамин, гиперемия) — и волнами, волнами!..

Она взяла себя в руки. Вдох, выдох. И вновь провела свой следственный эксперимент, а именно: расположила в памяти события в хронологической последовательности, уточнила детали, восстановила диалог (он сказал, она сказала) — и снова ужаснулась: там кто-то был!

То есть шла вот такая череда непрекращающихся ужасов. Яд, выпитый двадцать лет назад, начал действовать.

Значит так, она вошла в комнату (двадцать лет назад!)…

Нет. Сначала она позвонила в дверь (тут важна точность).

Однако… почему она позвонила в дверь, если у нее был ключ? Вот именно. Она засунула ключ… то есть она попыталась засунуть ключ в замок, но он не лез: мешал ключ с другой стороны. Значит, дома кто-то есть: муж или сестра мужа Лиза — да, именно так она подумала и ничего другого.

И позвонила в дверь.

И вот тут — начало кошмара, отсчет.

Один звонок, второй, третий… семьдесят пятый…

Нет, где-то между сорок третьим и сорок четвертым она собралась уйти и даже ушла, но вернулась: ведь дома же кто-то есть!.. Живой или мертвый.

Сорок четвертый, сорок пятый… Достойнее было бы, конечно, уйти. Но…

Но она желала знать правду. Вот тут, не сходя с места, с бесполезным ключом в руках от этой правды.

«Ты хочешь быть правой или счастливой?» — спросила бы Мара, окажись она рядом (но не оказалась).

А женщина хотела быть и правой и счастливой.

И тупо ломилась в запертую дверь.

Семьдесят первый… семьдесят пятый…

Он открыл дверь.

— Что случилось?!. — спросила она и подумала: «Это какая-то не моя история».

— Я спал, — ответил он.

Вот такая правда. Хорошая правда, подходит. Она приняла ее. Но усмехнулась:

— У тебя была летаргия?

Они были месяц в ссоре, она жила у мамы, и вот она приехала мириться — и тут же передумала.

— Мне надо взять кое-что из вещей, — сказала она.

Он шел за ней. Плотно, как бы конвоируя ее. Как бы предупреждая ее неожиданный рывок в сторону. (Это теперь стало ясно, на следственном эксперименте.)

Она тупо искала вещи, нужные и ненужные, что-то говорила, он стоял у двери, и вот тут…

И вот тут послышался скрип…

Скрип двери ванной комнаты и туалета (удобства совмещенные) — как если бы кто-то попытался эту дверь осторожно открыть, но не получилось
(с осторожностью).

— Дома Лиза? — спросила она. (Спросила искренне, хотя тут уже была нестыковка, потому что, если бы дома была Лиза, она бы сразу же открыла дверь.)

Значит:

— Дома Лиза?

Он усмехнулся, ответил:

— Ты, конечно, хочешь сказать, что не Лиза…

И тут самое главное: интонация!.. (Потому что это рассказ, вообще-то, про интонацию.)

Интонация состояла из оттенков, игры оттенков, они сплелись — не разделить. С одной стороны, мужская снисходительность к ее подозрениям и даже готовность им умилиться и одновременно готовность обсудить: а что она имеет в виду? А в случае провала (для честности!) вкрадывался и маленький нюанс: мы оба понимаем, что не Лиза, но лучше бы нам этого не понимать, не так ли? В общем, одни оттенки, что угодно, лишь не простой ответ на простой вопрос: «Дома Лиза?» (Да. Нет. Выбери правильный ответ.) Ответа нет. Есть лишь эта интонация и ее доминанта — печаль! Как если бы ему стало горько!.. Горько и стыдно за низость ее подозрений!..

И она устыдилась. (Что значит, грамотно выбрана интонация!) Устыдилась того, чего не было (подозрений). И этот процесс (стыда) отвлек ее от этого скрипа… причем на двадцать лет (грамотно! грамотно!).

Да, но ведь скрип-то был! (А вот Лизы — нет, Лизы не было.)

Нет, допустим, этот скрип мог ей лишь показаться, но тогда бы он удивился ее вопросу, правда? А он не удивился. Значит, он тоже его слышал!..

Так. Еще раз.

Значит, она прошла в коридор, комнату, вышла на балкон, а он — именно что проконвоировал ее и грамотно занял позицию у двери: не пройдешь! То есть захочешь выскочить, поймать, уличить! — только через его труп! Труп был наготове.

Но она восприняла его неотступность иначе: как желание что-то сказать ей, удержать, услышать…

И она говорила... Но он уже отступил, отошел в сторону, обессиленный, выдохшийся, как резиновый шарик. Дух вышел — вместе с тем скрипом из ванной комнаты и сортира

Значит, там все-таки кто-то был.

Там кто-то был!..

 

Ну и что?! «Там кто-то был, там кто-то был…» Он давно ушел. Двадцать лет назад. Все ушло из ее жизни: и этот дом, и этот конвоир, и даже эта улица — она теперь называется по-другому. И невроз ушел.

А эта интонация звучит. Бессмертная, как пошлость.

И этот скри-и-ип…

 

Тут втемяшивается другая история, сродни этой, причем с интригой в том же месте — в сортире. То есть место драмы — сортир.

Но только с точностью до наоборот.

Потому что Мара тоже пряталась в туалете. Но в своем собственном (а это законно). Скрываясь там от собственного мужа и его любовницы (а это большая разница!).

Но, главное, Мара там и не пряталась: Мара, будучи на девятом месяце беременности, ворвалась в свой дом с единственной целью попасть в туалет. Попала. И мгновенье спустя услышала, как в дом вошел ее муж — и не один… Веселые голоса удалялись по направлению к спальне.

Приключения мужа в спальне не сильно удивили Мару: она давно догадывалась, что муж ее хочет вторую жену, а не второго ребенка. Мара же хотела ребенка. И волновало ее только это. И дурацкое положение, в которое она попала.

 И вот, сидя в туалете, Мара судорожно искала ответ на вечный вопрос: что делать? Смыться или что? А время шло, и получалось как бы так, что Мара подслушивала, следила за своим мужем, а это не устраивало гордую Мару. Выйти и тихонечко улизнуть? Но могут услышать. И несправедливо уличить Мару в слежке. (Нет, другая бы на ее месте давно бы уже ворвалась в спальню и разобралась с ситуацией с помощью сковороды. И Маре тоже сковорода была по плечу, но ей было вредно волноваться.) Что делать? Отсидеться в сортире до конца обеденного перерыва, который муж использовал для плотских утех? А если они захотят в туалет?

Захотели.

— Что ты тут делаешь?! — заорал муж.

— Ну, что делают в туалете? — резонно заметила Мара.

— Ты следила! — муж с блеском использовал нападение как защиту.

Это была неправильная сцена. Тут что-то было не так. Какая-то ошибка в распределении ролей, реплик и интонаций.

— Пропусти, — сказала Мара.

Но муж стоял в проходе. Желая выяснить, уличить, втоптать, доказать Маре ее низость, но у Мары совершенно не было времени (стали отходить воды). Однако муж стоял на своем, загораживая третьего участника сцены (то есть позиция тоже была занята грамотно!), который успешно в это время просачивался в щель входной двери. Мара дала время завершиться этому процессу и вновь сказала:

— Пропусти.

Но муж стоял, не желая сдвинуться с места, с праведным гневом на устах и с видом оскорбленной добродетели.

И вот, желая расчистить проход (то есть именно по этой причине, а не по какой-нибудь другой!), Мара в конце концов воспользовалась сковородой. (Так, стоп, откуда в туалете сковорода? Ну, пусть будет.) Обезвредив супруга (она мать — она и права!), — Мара на всех парах понеслась рожать Тараса.

Она родила Тараса, он подрос и сказал:

— Я лубу тебя!

(«Что ты там делаешь, Тарас?» — «Лубу тебя!» — «А сейчас что ты делаешь?» — «Опять лубу тебя!»)

Нет, Мара правильно сделала, что его родила. И со сковородой тоже все было правильно. И с этой квартирой…

Когда бывший муж, пришибленный сковородой, решил оттяпать у Мары квартиру и быстренько ее загнать, Мара купила краску. Покупатели входили в квартиру и читали на стенах: «Люди! Вы отнимаете этот дом у двух маленьких детей!» И покупателей сдувало.

В общем, Мара родила Тараса, выгнала мужа, отвоевала жизненное пространство, купила армейский полевой бинокль и пошла в театр. На «Человеческую комедию».

Нет, Мара все и всегда делала правильно.

А эта ноябрьская женщина — неправильно. И теперь ей хотелось вернуться назад, где все было неправильно, и поступить правильно.

То есть ворваться в сортир и уличить?!

Нет, конечно.

А что?

Эта интонация!.. Все дело в этой интонации — с оттенком укоризны: «Ты, конечно, хочешь сказать, что это не Лиза…»

Все дело в интонации!..

Интонация! А что это — интонация? Ветер, Эол, выдох, вдох!..

 

Они помирились тогда. До следующей ссоры.

С тех пор прошло двадцать лет, и вдруг возник такой исследовательский интерес — ну вот что это?

Можно, конечно, позвонить в Канаду (ну, просто интересно!) и сказать: «Слушай, так и так, дело прошлое, а помнишь тот скрип?.. — «Какой скрип?!» — «Ну, тогда…» — «Когда?!»

Нет, это будет вторая серия из «Оли и Коли».

 

Оля и Коля смотрели по телику фильм (комедию, кстати) — и Коля сказал:

— Этот фильм, дорогая, мы уже видели.

— Когда?.. — удивилась дорогая. — Я вижу его в первый раз!

— Да нет же, — настаивал Коля. — Мы видели его!

— Да не видела я!

Ну как же не видела! — возмутился Коля. — Мы еще лежали с тобой и смеялись!..

И вот Оле тоже было очень интересно (причем всю жизнь!) — с кем это ее родной муж Коля лежал и смеялся?! Но Оля не стала искать правду. Хотя ей было о-о-очень любопытно. Но умная Оля решила быть счастливой, а не правой.

Тем не менее впечатление о том фильме все же было подпорчено: Оле не показалась эта комедия такой уж смешной.

 

И эта ноябрьская женщина вернулась к своей человеческой комедии — и… рассмеялась. Яд не подействовал: выдохся.

Она завершила свой следственный эксперимент и закрыла дело. За неимением улик. Ветер, Эол — это ведь не подошьешь к делу. Да и тот конвоир вошел в ее жизнь и давно уже вышел, не оставив никаких следов — лишь эту интонацию... Которую, сказать по правде, давным-давно уже сдули другие ветра — сильные и разящие…

Вот и всё.

А тот индивид в сортире — так что ей до него? Он ведь не вошел в ее жизнь.

Он только вошел в ее сортир.

 

ТеТЯ АНЯ

Посвящается И. Х.

Это маленькая история про Ирину историю, повествующую про историю Гали о некой тете Ане, подруге Галиной мамы...

— Подожди, я запуталась!

Еще пятнадцать минут назад в моей жизни не было ни Иры, ни Гали, ни Галиной мамы, ни тем более какой-то тети Ани, но вот вошла Ира — причем сразу, мощно, без предисловий («Слушай, давай на „ты“!»), а вместе с ней — и все остальные: вошли и расположились по-домашнему, причем Галина мама и тетя Аня с чашечками чая в руках, и сразу начинается история, потому что жизнь вообще состоит из историй. И Ира тоже состоит из историй, как малахитовая шкатулочка из драгоценных камней с серебри­стым отливом.

История про Галю плывет легкой лодочкой среди бушующего моря голосов и звуков телестудии, она легко может погибнуть, но Ира опытным капитаном выводит суденышко под названием «Галя» в фарватер, и история продолжается, то есть Ира грамотно ведет свою партию — песню о Гале. Которую в свою очередь тоже перебивает внезапными вопросами:

— Бумага нужна?

— Какая бумага?

— Писчая.

О, бумага нужна.

— На. Прячь. Блокноты нужны?

Нужны.

— А скрепки?

Я люблю скрепки. Бумагу, скрепки, блокноты — у меня слабость к канцелярским товарам. И Ира одаривает меня излишками, то исчезая
в недрах шкафов, то вновь выныривая со скрепками и с бесценной историей про Галю — история маленькая сама по себе, по жизни, но оказывается большой — и тоже по жизни.

— Так, значит, Галя. О, эт-та Галя!.. Галя из очень интеллигентной семьи — настоящей, петербургской. Я обязательно познакомлю тебя с ней — влюбишься. Так вот, у Галиной мамы была знакомая — тетя Аня, и эта тетя Аня иногда заходила в гости к Галиной маме — сидели, пили чай и разговаривали. И звали девочку Галю: «Галя, иди к нам!..» А Галя… Календари нужны? Бери. Бери, бери, у нас много. Так, значит, Галя, посиди с нами. А Гале очень нужно сидеть с ними, когда народ на улице играет в мяч и в прятки!.. И Галя: нет, мол, не могу, уроки надо делать. И шмыг на улицу. И так все время: иди к нам, Галя, а Гали и след простыл!.. Во, «Журнал для мужчин». Бери.

— Нет. Не нужен.

— Бери, — твердо говорит Ира.

— Да зачем он мне?!

— Полистаешь.

Удачно пристроив журнал, Ира с головой ныряет в другой шкаф, бренча браслетами.

— Красиво…

— Хочешь такие же? — решительно говорит Ира.

И я чувствую, что они у меня будут — такие же браслеты. И все будет. Рядом с Ирой. Сверкающая и блестящая, она возвращает мне вкус к жизни. Теперь у меня все будет: браслеты, скрепки и бумага — я напишу на ней мужской рассказ.

Женщины время от времени мечтают писать мужские рассказы, а мужчины — женские, с деталями. Но мужчины не могут — им нечем: нет этого инструмента. Только один мужчина смог написать изумительный женский рассказ — серебряный, из «серебряного века» — там героиню при роковой встрече с соперницей страшно мучает мысль, что в прошлый раз она (героиня) была в той же шляпке и с той же черной лисой на плече. (Это очень тонко.) А потом звучат выстрелы.

— И что Галя? — вежливо напоминаю я, хотя, если честно, ну что мне до этой Гали и чаепитий ее мамы?..

— А Галя — чудо. Умница, театровед — о театре знает все. Ей будет семьдесят, юбилей! Слушай, опять дождь! А знаешь что, давай вместе поедем в Грецию!

— Давай. В Греции нет ноября.

— В смысле?

— Только в календаре.

Ирины глаза синеют — в них уже отражается Эгейское море, соленое, как слезы, — и я даже вижу в них ракушки и мидии…

— Так при чем тут тетя Аня? — я возвращаю Иру в питерский ноябрь.

— Так в этом-то все и дело!.. — вспоминает, вернувшись, Ира. — Тетя Аня, как то яичко, которое оказалось не простое, а золотое, точнее, серебряное!.. Как потом Гале не хватало этих посиделок с тетей Аней!.. Как она сокрушалась о них впоследствии!.. Сколько драгоценных слов она пропу­стила!.. Фамилия-то у тети Ани была — Ахматова!..

…Мы стоим на остановке. Небо поливает Иру, город и меня — счастливую обладательницу скрепок, журнала для мужчин и чудесной истории про Галю, и я уже люблю не известную мне еще вчера Иру и в мыслях еду с ней в Грецию, и тут…

И тут пошла музыка… У хорошего режиссера здесь обязательно должна пойти музыка. (А Ира хороший режиссер.) И она пошла. Пошла, пошла… Откуда? Да кто ж знает... «В городе до-о-ождь…» И слезы тоже пошли — соленые, как море…

— Слушай, а давай вместе поедем к Гале! — вдруг говорит Ира. — Она живет на Крестовском.

— Давай… но…

— Ага, уроки надо делать.

И история Гали уже упирается в мою историю, в мою жизнь, меняя ее течение в сторону Крестовского острова…

И если это не счастье, так что же это — в ноябре, под музыку и дождь, стоять на остановке, держа в руках «Мужской журнал», три пуда скрепок, тетю Аню (в уме) и Иру (в сердце), и мечтать о Греции, в которой никогда не бывает ноября…

Но и тети Ани тоже не бывает… Без ноября.

 

 

Владимир Гарриевич Бауэр

Цикл стихотворений (№ 12)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Михаил Олегович Серебринский

Цикл стихотворений (№ 6)

ПРЕМИЯ ИМЕНИ
ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА

Сергей Георгиевич Стратановский

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27

Михаил Петров - 9 рассказов
Михаил Петрович Петров, доктор физико-математических наук, профессор, занимается исследованиями в области термоядерного синтеза, главный научный сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе, лауреат двух Государственных премий в области науки и техники. Автор более двухсот научных работ.
В 1990-2000 гг. работал в качестве приглашенного профессора в лабораториях по исследованию управляемого термоядерного синтеза в Мюнхене (ФРГ), Оксфорде (Великобритания) и в Принстоне (США).
В настоящее время является научным руководителем работ по участию ФТИ им. Иоффе в создании международного термоядерного реактора ИТЭР, сооружаемого во Франции с участием России. М.П. Петров – член Общественного совета журнала «Звезда», автор ряда литературных произведений. Его рассказы, заметки, мемуарные очерки публиковались в журналах «Огонек» и «Звезда».
Цена: 400 руб.
Михаил Толстой - Протяжная песня
Михаил Никитич Толстой – доктор физико-математических наук, организатор Конгрессов соотечественников 1991-1993 годов и международных научных конференций по истории русской эмиграции 2003-2022 годов, исследователь культурного наследия русской эмиграции ХХ века.
Книга «Протяжная песня» - это документальное детективное расследование подлинной биографии выдающегося хормейстера Василия Кибальчича, который стал знаменит в США созданием уникального Симфонического хора, но считался загадочной фигурой русского зарубежья.
Цена: 1500 руб.
Долгая жизнь поэта Льва Друскина
Это необычная книга. Это мозаика разнообразных текстов, которые в совокупности своей должны на небольшом пространстве дать представление о яркой личности и особенной судьбы поэта. Читателю предлагаются не только стихи Льва Друскина, но стихи, прокомментированные его вдовой, Лидией Друскиной, лучше, чем кто бы то ни было знающей, что стоит за каждой строкой. Читатель услышит голоса друзей поэта, в письмах, воспоминаниях, стихах, рассказывающих о драме гонений и эмиграции. Читатель войдет в счастливый и трагический мир талантливого поэта.
Цена: 300 руб.
Сергей Вольф - Некоторые основания для горя
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
Ася Векслер - Что-нибудь на память
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин - Стихи
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
Калле Каспер  - Да, я люблю, но не людей
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Лев Друскин  - У неба на виду
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
Арсений Березин - Старый барабанщик
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Игорь Кузьмичев - Те, кого знал. Ленинградские силуэты
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России