ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

татьяна вольтская

*  *  *

На сиротских лицах одуванчиков,

Как на серых фотках серых лет,

Только тени Веничек и Ванечек,

Стриженных под ноль, а из примет —

Худоба да страх (отцы расстреляны,

Матери затихли в лагерях).

Одуванчик в поле с коростелями:

Ветер дунет — разлетится в прах.

Безымянно полетит душа его.

Побреду и я своим путем.

Мне навстречу, с шелудивой шавкою,

Три бомжа синюшные. Когтем

Что-то зацарапает под ребрами:

С пьяненькой ухмылкой, там и тут,

С жалким скарбом, сумерками темными

Дети одуванчиков бредут.

*  *  *

Жара стоит, как в «Преступлении

И наказании», в начале.

Вот раскаленными ступенями

Воздушными, едва качая

Натруженным крылом, взбирается

Все выше коршун или ворон

И озирается — не нравится

Ему шашлык, воскресный гомон

За городом — с пивными реками,

Бутылочными берегами,

А в городе — метро с калеками

В десантной форме и с ногами-

Обрубками, с такими рожами,

Что стынет кровь. Пропахла потом

Жара. То вороны, то коршуны —

Над полем, как над эшафотом,

Над пригородами, над стаями

Подростков, рыщущих в промзоне,

Дворцом и — вместо покаяния —

Отелем под названьем «Соня».

*  *  *

Капли все еще шепчут листьям

Обессиленными губами

После дождя, когда иссякает приступ

Нежности, но продолжает память

Содрогаться, — капли по мокрым спинам

Гладят листья, на ночь им что-то шепчут,

Протекая по тайным зубцам, ложбинам,

Отпуская — и обнимая крепче.

Когда последняя капля смолкнет,

Унося с собою бессонный ливень,

Последний лист еще долго-долго

Качается — и заснет счастливым.

 ИЗ ВАРЯГ В ГРЕКИ

1

Всё, страна погибла, нас больше нет.

То есть так уже говорили сто лет

Назад, но, похоже, теперь — навеки.

Будем сами себе, как древние греки, —

Изучать, присвистывать. Всем привет.

То есть кто-то еще горланит, приняв на грудь,

Кто-то еще лелеет заветный опус,

Остальные считают бабки, путь

Намечая, трогают пальцем глобус,

Вынося последнее, забывают в прихожей свет.

И когда все кончено, приходит поэт

И тому, что осталось, делает опись.

И, закончив неблагодарный труд,

К столу, где уже не поют, не пьют,

Садится боком, как-то внезапно сгорбясь.

2

Самовары, конфетки-бараночки, КГБ,

Белорусский вокзал, диссертации о судьбе

Диссидентов начала 70-х

(Фото в конце приложены, «Взять их!» —

На мордах ментов написано). Разговор

Школьников с ветеранами, «Беломор»,

Ватник и телогрейка на дне витрины,

Золото скифов, матрешки, «Казбек» и «Прима»,

Достоевский, валенки, санки. С каких-то пор

Это будут модные темы. И чудаки

В университетах Индии и Китая

Поседеют, дни напролет листая

Отпечатки пальцев, дождей, тоски.

И какой-нибудь новый эстет, откопав «фугас»

С этикеткой плодово-ягодного портвейна,

На языке тарабарском благоговейно

Прошепчет двустишие — думая, что про нас.

3

Перевод невозможен. Заборами вкривь и вкось

Написан поселок. Репейники, рвы, ухабы

Обозначают дорогу. Если бы, кабы —

Философия языка. Да еще авось.

Здесь не ходят прямо. В объезд на кривой козе —

Самый короткий путь, и летят карьером

Тридцать тысяч курьеров, и к крайним мерам

Прибегает начальство, чтоб доскакали все.

Но зачем они скачут — того никто

Никогда не скажет, ни самый главный

Генерал, ни старая Николавна,

Что кинзой у метро торгует, ни конь в пальто.

4

Про слезу ребенка — пожалуйста; пулю в лоб

Миллионам — пожалуйста; до баланды

Даровой допускать не каждого — только чтоб

На соседа стучал: не родилась Ариадна,

Что сумеет нужную нитку спрясть,

В козью шерсть вплетая такую страсть,

Чтоб за нею выйти из лабиринта,

Уловить в шагах Минотавра начатки ритма,

Опередить, прижаться к стене, заклясть.

Бык догнал героя. Косточки на холме,

А на них — вокзал, и офис, и дискотека,

Нить оборвана, панночка на Хоме

Все летит по кругу — не помню, с какого века,

И пока ее не сорвет с резьбы,

Нету выхода из курной избы,

Где на лавке — дед, на печи — калека.

5

 И зачем отправляться было из тех варяг

 В эти греки, волоком на спине

 Пестрые лодки тащить? Напряг

 Результата не стоил: и слава и груз на дне.

 И варяги на месте и греки, а посреди —

 Колея, костями уложена: Беломор,

 Колыма и прочее. Лучше не заходи

 В те края, прохожий, где до сих пор —

 Словно черти в карты проигрывают людей,

 Так что новых поляков проглатывает Катынь,

 Будто старых польских косточек мало ей.

 Это место гиблое — не заходи, остынь.

 Новый Шлиман придет, издавая крик

 Восхищенья и ужаса, вникнет в культурный слой

 И откроет новую Трою, да не из книг —

 Банку древней кильки поддав ногой.

НА СМЕРТЬ ПОЭТОВ

Что-то в этом году умирают поэты.

Смерч прилетел, и вообще разгулялись ветры.

Жаркая звезда стоит над тополями,

Даже юнцы позабыли свои гулянья.

Засуха — в прежние годы был бы голод в Поволжье,

А теперь — только цены вздуются, только волчьи

Морды чекистов станут еще наглее.

Духота. По ночам воздух, подобно клею,

Забивает легкие. От духоты поэты

Умирали всегда, — и когда окровавленные кадеты

Падали на пол училища, и расцветали, пылая,

Ядовитые алые звезды, и раньше, при Николае.

Смерть поэта — верный признак засухи, недорода,

Мора, глада и труса. Не потому что ода

Остается неконченной, а потому что нота,

Взятая им, обрывается, и природа

Шатается, как пьяная, лишившись опоры:

Нота, выпав из небесного хора,

Катится колесом по дороге,

Подскакивая, пока пологий

Берег канавы беглянку не остановит.

Как же ангелам славить Бога? Когда-то новой

Ноты дождешься! Вот и скрипит, не смазан,

Ветер, хлопая дверью, и мутным глазом

Моргает река в склеротическом блеске нефти.

Впрочем, нефтью тут все пропахло — нету

Ни цветка, ни кустика, ни младенца, ни старца,

Не орошенного благодатью, — и, может статься,

Что Кастальский ключ неспроста хиреет — будто

Отдавая мощь нефтяному, — про те сосуды

Что-то было в школе по физике, про трубы,

Кубометры и литры в час, но сравненья грубы,

А мир, лишенный голоса, просто

Не в состоянье спеть про свое сиротство.

Что-то в этом году умирают поэты.

Воцаряется тишина. Ни засуха, ни кареты

«Скорой помощи», ревущие в пробках,

Как недоенный скот, ни при чем. В коробках

Раскаленных домов мечутся люди, мухи,

Мыльный пузырь телевизора в каждом окне, но звуки

Замерли, дудочка закатилась

В траву, под камень. Кто же, скажи на милость,

По углам разоренной державы ее отыщет,

Поцелует, поднимет? Хотя бы тыщи

Охотников бросились наперегонки, —

Спите, поэты, дудочки вашей звонкой

Им не найти. Она — у Хранителя инструментов,

У Настройщика дудочек — богатых и бедных,

Громких и еле слышных.

Тучи вокруг поселка

Ходят кругами, мохнатые, будто волки,

А на куче ольховых дров сидит кузнечик,

Всю ночь стрекочет — как будто лечит

Тишину, поет колыбельную всем уснувшим,

Горькой настойкою брызжет в уши.