Сергей Сергеевич Тхоржевский

(16 марта 1927, Ленинград — 2 мая 2011, Базель)

Как в тюремной песне, которую не отказывался в кругу друзей исполнить, он был «бессрочным арестантом» советской системы, со школьной скамьи отправившей его в ГУЛАГ. За что? За любовь к литературе, за раннюю образованность, за происхождение, претившие номенклатурным неучам. Сергей Сергеевич не выставлял напоказ ни того, ни другого, ни третьего, но именно он лет сорок тому назад познакомил нас со строчками своего парижского дяди Ивана Ивановича Тхоржев­ского, подобно князю Вяземскому, «поэта и камергера»:

Легкой жизни я просил у Бога.

Легкой смерти надо бы просить.

Сергей Сергеевич Тхоржевский ничего ни у кого не просил — даже у Бога. Полагал, что человек должен за все отвечать перед самим собой — всей своей жизнью. Так, как отвечали его предки — и прадед Александр Иванович Пальм, петрашевец, стоявший на эшафоте рядом с Достоевским, и  отец Сергей Иванович Тхоржевский, историк и юрист, арестованный в Ленинграде в 1930 году по так называемому «Академическому делу»…

«Вчерашний день шел за мной следом», — написал Сергей Тхоржевский в послед­нем эссе, опубликованном в «Звезде» три года тому назад. А это значит, что «прошедшее и настоящее» он переживал «беспрерывно». Это выраженное Герценом чувство он считал особенно родственным себе как писателю. Приучить к молчанию — задача всякой власти — Сергея Тхоржевского было невозможно. «Подписка о неразглашении» на него не действовала, как не действовала она и на таких близких ему писателей советского периода, как Юрий Домбровский. «Низостью оплаченная роскошь жизни», по выражению одного из героев Тхоржевского, графа Олизара, была не по нутру ни его персонажам, ни их автору. Публикуя свои «портреты пером», повести, посвященные реальным историческим лицам, Сергей Тхоржевский писал о науке быть человеком в любых условиях. И ничего об этих условиях не присочинять. Понятно поэтому, откуда родилось его литературное кредо: «Непридуманность рассказа имеет свой особый, терпкий вкус».

Это было трудно — придерживаясь неукоснительной правды, писать так, чтобы «невысказанные мысли можно было вычитать между строк». С этой задачей Сергей Тхоржевский с блистательной, быть может, врожденной сдержанностью справлялся во всех своих книгах, каких бы страдальцев, таких, например, как петрашевцы Александр Пальм и Александр Баласогло, ни избирал в герои. Странные, обделенные вниманием потомков или превратно ими истолкованные, судьбы реально существовавших людей сами по себе превращались в сюжеты книг Сергея Тхоржевского: о поэтах Викторе Теплякове и Якове Полонском, революционерах Николае Шелгунове и Петре Лаврове… Их общий замысел выражен метафорически: «открыть окно» (так озаглавлена одна из последних книг Тхоржевского) в жизнь наших современников, понятую как жизнь в истории.

«Кардиатрикон» — «лекарство для сердца» — назвал граф Густав Олизар, опальный друг декабристов, герой одноименной повести Сергея Тхоржевского, свою отшельническую усадьбу в Крыму. Оставаясь членом редколлегии «Звезды», послед­нее время Сергей Сергеевич жил преимущественно у дочери в Швейцарии. Обретя покой, он попрощался с нами, поблагодарив, как он написал, «за доброе отношение ко мне». В это время он знал: болезнь его уже не оставит. За несколько месяцев до кончины он последний раз позвонил, чтобы выразить всем своим оставшимся в Петербурге друзьям «глубокую признательность» за проведенные вместе годы.

Как писатель он хотел одного: «…высказать свою мысль так, чтобы ее узнали: если она верна, то он не будет одинок». Сергей Сергеевич Тхоржевский одинок не будет — ни в нашей памяти, ни в истории нашей литературы.

К. М. Азадовский, Е. В. Анисимов, А. Ю. Арьев, А. Г. Битов, Н. Е. Горбаневская,
Я. А. Гордин, Д. А. Гранин, Вяч. Вс. Иванов, Е. Ю. Каминский, И. В. Кудрова, Н. П. Кры­щук, И. С. Кузь­мичев, А. С. Кушнер, С. А. Лурье, И. А. Муравьева, О. А. Назарова, А. И. Неж-ный, Жорж Нива, Г. Ф. Николаев, В. Г. Попов, А. А. Пурин, Н. Л. Рахманова, А. Б. Ро-гин­ский, А. Д. Розен, А. И. Рубашкин, И. П. Смирнов, Б. Н. Стругацкий, Т. Н. Хомякова