БЛОКАДА

Мэри Рид

Мэри Рид родилась в 1897 г. в Сэндвиче (штат Массачусетс) в респектабельной семье. Ее родители получили блестящее образование: отец окончил теологический факультет Гарвардского университета, мать — женский колледж Рэдклифф при Гарварде.¹ С детских лет окруженная людьми из мира богемы и науки, девочка была вхожа в круг творческой элиты, дружила с внучкой выдающегося американского поэта Генри Лонгфелло и будущим «отцом кибернетики» Норбертом Винером. Под влиянием Винера-старшего, видного филолога-слависта, она зачитывалась  Достоевским, Пушкиным, Толстым, Тургеневым. После окончания колледжа, где усиленно штудировала русский язык, Мэри поступает на юридический факультет Гарварда. В 1919 г. на рабочем митинге в Бостоне она восторженно слушает выступление только что вернувшегося из Петрограда журналиста и публициста Джона Рида, своего прославленного однофамильца, автора знаменитых «Десяти дней, которые потрясли мир».² Коммунистические идеи увлекают гарвардскую студентку. В том же году она принимает участие в забастовке текстильщиков в Лоренсе и демонстрации бостонских рабочих, а в 1922 г. вступает в коммунистическую партию США.³ Два года Рид занимает должность секретаря местного отделение компартии в Индианаполисе.

В 1927 г. Мэри Рид направляют в Советский Союз в качестве корреспондента трех прогрессивных изданий: «The Daily Worker», «The New Masses», «The Nation». После вступления в 1928 г. в ВКП(б) и вплоть до 1933 г. она работает в Москве переводчицей в Исполнительном комитете Коминтерна.⁴ В ее лингвистическом арсенале помимо родного английского пять языков: русский, немецкий, итальян­ский, испанский, французский. В ИККИ ей довелось общаться со многими деятелями международного рабочего движения: будущим премьером Госсовета КНР Чжоу Эньлаем, с которым Рид связывала крепкая многолетняя дружба, руководителем компартии Италии Пальмиро Тольятти, чьи работы она переводила, идеологом французской компартии Марселем Кашеном, генеральным секретарем компартии Великобритании Гарри Поллитом, а также с индийским поэтом, нобелевским лауреатом по литературе Рабиндранатом Тагором.

С 1934 г. начинается ленинградский этап в жизни Рид. Она поступает на службу в «Государственное издательство» на должность редактора и консультанта по современной западной литературе.⁵ В 1937 г. Мэри Рид принимает советское гражданство.⁶ В Ленинграде судьба сводит ее с Верой Инбер и Верой Кетлинской, поэтом Александром Ривиным⁷ и крупным ученым-биологом Верой Рольник, с которой на протяжении всей жизни она состояла в дружеских отношениях, а после освобождения поддерживала тесную переписку. Во время блокады Рид становится корреспондентом Ленинградского радиокомитета, где знакомится с Ольгой Берггольц, чьи «Письма на Каму» и «Февральский дневник» впоследствии переведет на английский язык.⁸

В декабре 1941 г. от воспаления легких умирает восемнадцатилетний сын Мэри. Не попавший на фронт из-за своего происхождения, комсомолец Джон Рид работал электросварщиком на судостроительном заводе имени А. Жданова.⁹

В июне 1945 г. Рид пишет письмо Сталину, в котором ставит многие тревожащие ее социально-политические вопросы. Мгновенной реакцией властей стал арест Рид в июле того же года, а в феврале 1946 г. с шаблонной для того времени формулировкой «за антисоветскую пропаганду» ей выносят приговор сроком на пять лет лишения свободы с отбыванием в исправительно-трудовом лагере в Ярославской области.¹⁰

После освобождения бывшую политзаключенную направляют на спецпоселение в рабочий поселок Тума Клепиковского района Рязанской области. В 1956 г. Мэри Рид реабилитируют.¹¹ Через некоторое время приходит уведомление о предоставлении ей права на жительство в Ленинграде, которое Рид отклонила.¹² С 1968 г. часть своей персональной пенсии Рид ежемесячно перечисляет в фонд помощи народу Вьетнама.¹³ Усилия активистки Рид в международном движении борьбы за мир были увенчаны знаком отличия «За доблестный труд»¹⁴, однако самой ценной наградой для нее всегда была медаль «За оборону Ленинграда».

С октября 1970 г. местом жительства Мэри Рид становится Михайловский дом-интернат для престарелых и инвалидов. В 1971 г. она переводит пушкинское «Во глубине сибирских руд...» и через своих американских друзей передает публикацию стихотворения в калифорнийскую тюрьму в поддержку известной правозащитницы Анджэлы Дэвис.¹⁵ Ответный адрес из США Мэри получила уже будучи в пансионате в Переделкине, куда она была переведена с октября 1971 г.

Умерла Мэри Рид в марте 1972 г. и похоронена на участке переделкинского кладбища, отведенного под захоронения старых большевиков. На ее надгробной плите высечены слова автоэпитафии: «Всесильна жизнь — оружие героев. М. Рид».

Майя Семина

¹ Rixey L. Three old ladies. They bought the «Daily Worker» // Life. 1946. October 14. P. 6—7.

² Рид М. Залп «Авроры» // Приокская правда. 1970. № 262 (15290).

³ Шкловский Е. Стихи Мэри Рид // Приокская правда. 1970. № 240 (15268).

⁴ Кислов В. Ленинградка Мэри Рид // Комсомольская правда. 1990. № 22 (19722).

⁵ Шкловский Е. Мой позывной — «Блокада» // Ленинградская правда. 1971. № 20 (17028).

⁶ Кислов В. Указ. соч.

⁷ Кузьминский К., Ковалев Г. Антология новейшей русской поэзии. У голубой лагуны. Н.-Й., 1980. Т. 1. С. 64; Шнейдерман Э. Мой сосед Алик Ривин // Звезда. 2000. № 10. С. 208. 

⁸ Кислов В. Указ. соч.; Ильина М. «...И выстоять поможет» // Ленинградская правда. 1971. № 31 (17039); Ильина М. «Мой позывной — блокада!» // День поэзии. 1971. Ленинград, 1971. С. 58—60.

⁹ Кислов В. Указ. соч.; Цымбалистый Е., Жулинский Н. Юность моя — комсомолия. Л., 1971. С. 184.

¹⁰ Письмо из Управления ФСБ России по Санкт-Петербургу и Ленинградской обла­сти за № 10/21-С-87 от 28. 01. 2010.

¹¹ Там же.

¹² Казакова Л. Н. Американская поэтесса Мэри Рид // Материалы и исследования по рязанскому краеведению. Рязань, 2005. Т. 8. С. 271.

¹³ Николаев А., Севергин О. Мэри Рид — «тетя Маруся» // Советская Россия. 1969.
№ 145 (3961).

¹⁴ Государственный архив Рязанской области. Ф. П-47. Оп. 11. Д. 85. Л. 88. — Материалы бывшего партархива были разысканы писателем В. Семиным.

¹⁵ Шкловский Е. Свободы верная сестра // Комсомольская правда. 1972. № 41 (14327).

ПИСЬМО В АМЕРИКУ ИЗ ОСАЖДЕННОГО ГОРОДА

Вы! Там, в Америке!

Мой позывной — «Блокада!»

Понять ли вам?

Но я вам объясню.

Вам у светильников домашних

знать бы надо,

как предаются города огню.

Вы видели дома

без глаз, пустые?

Вы видели,

как острого стекла

осколки в грудь впиваются и стынет

в постели кровь,

что на белье стекла?

Но это что!..

А голод, голод, голод...

Поймете ли, как кости кожу рвут,

как улыбается,

приумножая горе,

ваш сын

в предсмертной тишине минут.

Что?

Понимаете?

Иль все еще подспудно?

Иль только слышите

как вымысел чужой?

Иль вой снарядов

вам представить трудно

своей непробиваемой душой?

Иль, может быть, хотите знать,

как грубо

в святыне зодчества

хозяйничает смерть

и рушатся дворцы

кирпичной грудой?

Смотрите же!..

Я вам велю смотреть!

Смотрите же!..

Великим океаном

вам не спастись

от страшных ран земли.

Не спрятаться в туман самообмана,

в котором вы

столетья провели. 

Но ты поймешь,

но ты меня услышишь,

мой кровный брат,

мой трудовой народ.

И вспомнишь тех,

кто в бой когда-то вышел

за независимость,

за торжество свобод.

Ты вспомнишь тех,

кто смело против рабства

и тирании расовой пошел.

Есть на земле

людей рабочих братство.

И здесь, в России,

я — его посол.

Мои слова, летя над океаном,

дойдут к тебе

без пошлины, без виз.

И ты поймешь,

что значат наши раны,

что значит бой

за Родину, за жизнь.

Они дойдут.

Ни бомбой, ни снарядом

не заглушить их вечного огня.

Америка!

Пой позывной «Блокада»!

Я — дочь твоя.

И ты поймешь меня.                        

                        Ленинград, 1942

ЖИЗНЬ ВОЗВРАЩАЛАСЬ...

Блокада кончилась. Жизнь возвращалась вдовьей,

забытою, соленою слезой,

и пробуждалась женственность, и кровью

вливалась в сердце нежностью живой.

В притоке сил на миг беда забылась,

но, оживая в звонкой их игре,

вдруг страшной болью память возвратилась,

оборванная смертью в декабре.

Он предо мной, так светел и так молод,

последний взгляд беспомощно ронял...

Но, затемнив рассудок, смертный голод

меня, как друг, от горя охранял.

Окаменев, я, словно так и надо,

прощального не видела огня,

и лишь теперь мольба немого взгляда

сжигает вечным пламенем меня.

Мой сын... Мой сын... Преследуют и мучат

твои глаза, угасшие навек.

Единственный! Кто грудь страдать отучит?

Какой тебя заменит человек?

Никто... Никто... О где, о где ты, голод,

от горя памяти моей надежный щит?

Возьми меня, воскресшую, за ворот

и в темное бездумье утащи.

Избавь меня от муки возрожденья.

Зачем мне жизнь, когда его — ушла?

Пусть стану вновь я бесполезной тенью,

не знающей ни радости, ни зла.

Пусть стану вновь... Но слышу: «Мама... мама...

пока живешь, и я в тебе живу,

иду к победе гордо и упрямо,

чтоб видеть мир и неба синеву.

Я не один. Нас многих смерть скосила

и отняла от наших матерей.

Но ты живи, как будет жить Россия —

мать миллионов павших сыновей...»

И я живу... То сына голос чистый,

его огонь — жить приказали мне.

Блокада кончилась, и силы материнства

приходят к женщине для жизни на земле.

                                                            Ленинград, 1943

МЕДАЛЬ

За то, что смерть была над головой,

и близких мы безвременно теряли,            

и вынесли снарядов дикий вой,

и голод вынесли, и город отстояли.

Медаль, быть может, кажется не той

высокой и значительной наградой,

когда б чеканкой — гордой и святой —

в ней не горело солнце Ленинграда.

                                                            Тума, 1960-е

                  Перевод с английского Ефима Шкловского

Публикация Майи Семиной