УРОКИ ИЗЯЩНОЙ СЛОВЕСНОСТИ

Олег Лекманов

ОБ ОДНОЙ ЗАГАДКЕ БОРИСА ПАСТЕРНАКА

БЕЛАЯ НОЧЬ

Мне далекое время мерещится,

Дом на стороне Петербургской.

Дочь степной небогатой помещицы,

Ты — на курсах, ты родом из Курска.

Ты — мила, у тебя есть поклонники.

Этой белою ночью мы оба,

Примостясь на твоем подоконнике,

Смотрим вниз с твоего небоскреба.

Фонари, точно бабочки газовые,

Утро тронуло первою дрожью.

То, что тихо тебе я рассказываю,

Так на спящие дали похоже!

Мы охвачены тою же самою

Оробелою верностью тайне,

Как раскинувшийся панорамою

Петербург за Невою бескрайней.

Там вдали, по дремучим урочищам,

Этой ночью весеннею белой

Соловьи славословьем грохочущим

Оглашают лесные пределы.

Ошалелое щелканье катится.

Голос маленькой птички ледащей

Пробуждает восторг и сумятицу

В глубине очарованной чащи.

В те места босоногою странницей

Пробирается ночь вдоль забора,

И за ней с подоконника тянется

След подслушанного разговора.

В отголосках беседы услышанной

По садам, огороженным тесом,

Ветви яблоновые и вишенные

Одеваются цветом белесым.

И деревья, как призраки, белые

Высыпают толпой на дорогу,

Точно знаки прощальные делая

Белой ночи, видавшей так много.

<1953>1

Это стихотворение Бориса Леонидовича Пастернака — само по себе — прозрачное и не требующее разъясняющего комментария, обретает таинственность, будучи прочтенным сквозь призму биографии поэта. Кто послужил реальным прототипом лирической героини стихотворения и есть ли у героини реальный прототип?

Еще большей загадочностью «Белая ночь» окутывается в качестве четвертого стихотворения семнадцатой части пастернаковского романа — поэтической книги «Стихотворения Юрия Живаго»: если не считать мимоходного упоминания о «Курской дуге» (с. 407), название «Курск» не фигурирует в «Докторе Живаго» ни разу. Ни разу действие произведения не переносится в Петербург—Петроград— Ленинград.

Попытаться вписать стихотворение «Белая ночь» в контекст биографии и романа Пастернака — вот в чем состоит главная цель нашей заметки.2 

I

Конечно, можно было бы предположить, что топоним «Курск» в четвертой строке «Белой ночи» возник исключительно из пастернаковской любви к фонетиче­ским уподоблениям («Ты — на курсах, ты родом из Курска»),3 подобно тому, как далее в стихотворении «соловьи» соседствуют со «славословьем», а в романе «Доктор Живаго» «творение» — с «тварью», «творчеством» и «притворством»
(с. 275).4  Однако — и вопреки сложившимся представлениям — фонетика у Пастернака, и особенно у позднего Пастернака никогда не властвует над смыслом, но всегда находится у него в услужении. А это заставляет искать более надежные обоснования для появления «Курска» в стихотворении.

Согласно мемуарам Ольги Всеволодовны Ивинской, «в характере Тони» Громеко из «Доктора Живаго» «больше всего от» Зинаиды Николаевны Пастернак, «а Лары — от» самой Ивинской: «В Курске прошли мои детские годы, — и в стихах Б. Л., приписанных Юрию Живаго: — Дочь степной небогатой помещицы, Ты — на курсах, ты родом из Курска».5 Приняв к сведению эти соображения, все же укажем на их очевидную недостаточность. Хотя бы потому, что Ивинская не была «родом из Курска». Единственную, кажется, уроженку Курска среди пастернаковских знакомых мы находим в лице известной переводчицы Риты Яковлевны Райт-Ковалевой (1898—1988). Дочь врача и помещицы по происхождению, она окончила харьковские частные курсы иностранных языков.6 Всю жизнь Рита Райт была страстной почитательницей творчества Маяковского, поэтому нелишне, наверное, отметить, что звуковой каламбур «курс на Курск», отчетливо перекликающийся с четвертой строкой пастернаковской «Белой ночи», встречается в программном стихотворении «Рабочим Курска, добывшим первую руду, временный памятник работы Владимира Маяковского». Однако влюблена Райт была не в Маяковского, а в Пастернака: «Стихи были мои, Пастернак был мой, — цитирует в воспоминаниях Рита Райт строки своего юношеского дневника 1922 года. — Все это называлось Любовь, — с большой буквы, — и почти не имело отношения к живому, реальному Борису Леонидовичу. <...> Я внушила эту любовь всем вокруг, и она окружает меня; отраженная, удесятеренная со всех сторон».7

Комментарием к пастернаковской строке «Ты — мила, у тебя есть поклонники» из «Белой ночи» может послужить следующий фрагмент из воспоминаний Райт: «Больше всего я боялась, что Пастернак «догадается», и для того, чтобы отвести ему глаза, я объявила, что выхожу замуж за своего товарища по студии, Леню Болотина. <...> Он считался моим бессменным „кавалером”».8 Рассказывает Райт-Ковалева в своих мемуарах и о позднем визите Пастернака к ней, «на чердачок», и о последующем исповедальном монологе поэта, длившемся почти всю ночь.9

Но располагался «чердачок» Риты Райт не в Петрограде, а в Москве. И вся история ее взаимоотношений с Пастернаком разворачивалась не в Петрограде, а в Москве. В Ленинград Райт переехала лишь в середине 1920-х годов, и после переезда она «много лет не видела Бориса Леонидовича».10

Зачем Пастернаку могло понадобиться поменять московские декорации на петербургские? Ответ на этот вопрос, на наш взгляд, способно подсказать сопоставление стихотворения «Белая ночь» с романом «Доктор Живаго».

II

Начнем с того, что «петербургский» сюжет глубоко перифериен для прозаических частей романа. В отличие от Москвы, Юрятина и даже Мелюзеева, северная столица предстает в «Докторе Живаго» городом неиспользованных, в том числе и сюжетных возможностей.11 В частности, для «большого петербургского издательства, занимающегося выпуском одних переводных произведений» (с. 351) собирается работать Юрий Андреевич в своей будущей, так и не состоявшейся жизни с Ларой.

Учитывая это обстоятельство, можно предположить, что в основу «Белой ночи» как стихотворения Юрия Живаго мог лечь эпизод, не вошедший в жизнеописание доктора, представленного в романе. Ведь читателю ничего не сообщается о периоде Юриной жизни между «январем тысяча девятьсот шестого года» (с. 46) и «ноябрем одиннадцатого года» (с. 53). Что если четвертое стихотворение живаговского цикла отчасти восстанавливает эту лакуну, расширяя одновременно топо­графическое и смысловое пространство произведения?12  Тогда на место «ты» стихотворения может быть подставлен совершенно неизвестный читателю женский персонаж. Тем более, что «Белую ночь» совсем не обязательно считать образцом именно любовной лирики — «ты» стихотворения балансирует на зыбкой грани между возлюбленной и подругой-конфиденткой. Вот первое объяснение появления «петербургских» декораций в стихотворении.

 Возможно, впрочем, что в «Белой ночи», как в стихотворении Юрия Живаго отразились впечатления от общения и разговоров будущего доктора именно с Ларой. Поэтому в стихотворение проникла одна подробность из Лариной романной биографии — в «Докторе Живаго» несколько раз упоминается о том, что Лариса Гишар окончила «курсы» (с. 77, 78, 105).13 

В целом же, стихотворением «Белая ночь» идеально иллюстрируется общий подход героя пастернаковского романа (и автора этого романа) к реальным жен­ским прототипам своих произведений: «...Лара его стихов и записей, по мере вымарок и замены одного слова другим, все дальше уходила от истинного своего первообраза, от живой Катенькиной мамы, вместе с Катей находившейся в путешествии. Эти вычеркивания Юрий Андреевич производил из соображений точности и силы выражения, но они также отвечали внушениям внутренней сдержанности, не позволявшей обнажать слишком откровенно лично испытанное и невымышленно бывшее, чтобы не ранить и не задевать непосредственных участников написанного и пережитого. Так кровное, дымящееся и неостывшее вытеснялось из стихотворений, и вместо кровоточащего и болезнетворного в них появлялась умиро­творенная широта, подымавшая частный случай до общности всем знакомого» (с. 365).

Здесь, в этом рассуждении о «внутренней сдержанности», не позволяющей «обнажать слишком откровенно лично испытанное и невымышленно бывшее», кроется, как нам кажется, вторая возможная причина, побудившая Бориса Пастернака поменять Москву на Петербург в своем стихотворении «Белая ночь». Не случайно, наверное, «Фонари, точно бабочки газовые» из петербургского стихо­творения «Белая ночь» в романе предстают приметой московского ландшафта, напоминающей о Петербурге: «Петровские линии производили впечатление петербургского уголка в Москве. Соответствие зданий по обеим сторонам проезда, лепные парадные в хорошем вкусе, книжная лавка, читальня, картографическое заведение, очень приличный табачный магазин, очень приличный ресторан, перед рестораном — газовые фонари в круглых матовых колпаках на массивных крон­штейнах» (с. 38).14 

Не придавая этому слишком большого значения, все же отметим, что в московском «Салтыковском переулке на Петровке», на «чердачке», жила Рита Райт.15

Однако мы решительно воздерживаемся от отождествления с Ларой из «Доктора Живаго» предложенного нами реального прототипа этого стихотворения. «Прямое сопоставление героинь романа с реальными женщинами биографии Пастернака не удается», — пишет в своей содержательной статье о биографическом начале в «Докторе Живаго» Е. В. Пастернак, и нам остается только присоединиться к выводу исследовательницы.16

 В стихотворении «Белая ночь» как в микрофрагменте пастернаковского романа петербургская панорама единственный раз выдвигается на первый план, акцентируя, таким образом, внимание читателя на событиях, оставшихся за кадром основного содержания «Доктора Живаго». И за кадром основного биографиче­ского сюжета Бориса Леонидовича Пастернака. Еще и в последний раз процитируем из воспоминаний Риты Райт о поэте: «…прощаясь со мной у трамвайной остановки, перед отъездом в Берлин:

— Мы с вами тоже уедем, мы уедем в Тироль, там никого-никого не будет».17

 3 Здесь и далее курсив в цитатах везде мой. — О. Л.

 4 Попутное наблюдение: возможно, с упоминанием о Курске в первой строфе «Белой ночи» ассоциативно связано описание соловьиного пения в пятой и шестой строфах стихотворения (вспомним устойчивое словосочетание «курский соловей»). Ср. также в стихотворении Юрия Живаго «Весенняя распутица»: «А на пожарище заката, / В далекой прочерни ветвей, / Как гулкий колокол набата / Неистовствовал соловей», а также в самом романе — о соловьином «щелканье» (с. 226—227). 

 5 Ивинская О. В. Годы с Борисом Пастернаком. В плену времени. М., 1992. С. 214.

 6 См.: Райт-Ковалева Р. «Все лучшие воспоминанья» /Публ. З. Г. Минц // Труды по русской и славянской филологии. IX. Литературоведение. (Ученые записки Тартуского гос. университета. Вып. 184). Тарту, 1966. С. 266. Само по себе обучение на курсах — аргумент тоже, разумеется, еще недостаточный. Ср. с наблюдением Е. В. Пастернак в работе, где героиня романа Пастернака отчасти соотносится с возлюбленной юношеских лет поэта — Еленой Виноград: «Елена Виноград училась на Высших женских курсах («Ты на курсах» — в стихотворении Юрия Живаго „Белая ночь”» (Пастернак Е. В. Лето 1917 года (о «Сестре моей — жизни» и «Докторе Живаго») // Пастернаковские чтения. Вып.2. М., 1998. С. 103).   

 7 Райт-Ковалева Р. Цит. соч. С. 280.

 8 Там же. С. 282.

 9 Там же. С. 285.

 10 Там же. С. 286.

 11 О «петербургской» составляющей «Доктора Живаго» см., например, в комментарии Ренаты фон Майдель и М. В. Безродного в изд.: Pasternak B. L. Doktor Shiwago / Ьbers. von Th. Reschke. Dьsseldorf; Zьrich, 1997. Приведем здесь еще один пример неожиданного возникновения «петербургских» ассоциаций в романе «Доктор Живаго»: «Как перекинутый над городской улицей от дома к дому плакат на большущем полотнище, протянулся в воздухе с одной стороны лесной прогалины на другую расплывчатый, во много раз увеличенный призрак одной удивительной боготворимой головы» (с. 294) — сравним в «петроградской» поэме Ал. Блока «Двенадцать»: «От здания к зданию / Протянут канат. / На канате — плакат / <...> / На что такой плакат, / Такой огромный лоскут?».   

 12 Осторожно сопоставим с биографическими обстоятельствами самого Пастернака: «Ежегодно зимой приезжал в Петербург дядя для устройства своей выставки и останавливался у нас. Лето я проводила обыкновенно с ними. Наезжал и Боря. <...> В Петербурге мы уже не могли оторваться друг от друга» — из воспоминаний одесситки по рождению
О.  М. Фрейденберг, относящихся к лету 1910 года (Пожизненная привязанность. Переписка с О. М. Фрейденберг. М., 2000. С.20, 29). 

 13 Напомним, что «Высшие женские курсы» в Москве окончила и Тоня Громеко (с. 53).

 14 Ср. также петербургский пейзаж из «Белой ночи» с московским пейзажем, увиденным сверху, из окна, в «Эпилоге» к «Доктору Живаго»: «...однажды тихим летним вечером сидели они опять, Гордон и Дудоров, где-то высоко у раскрытого окна над необозримою вечернею Москвой» (с. 418). Вне связи с сопоставлением Москвы и Петербурга отметим также, что в «Докторе Живаго» мы отыскиваем и «стеклянный сумрак белой ночи» (с. 184). И характеристику «поклонники»: «Россия тоже была в девушках, и были у ней настоящие поклонники» (с. 246). И, наконец, термин «панорама», используемый при видовом описании: «Точно не просто поясною панорамою стояли, спинами к горизонту, окружные леса по буграм» (с. 364). 

 15 Райт-Ковалева Р.  Цит. соч. С. 284. Собственно говоря, о всех возможных далее «сдвигах» Пастернак честно предупреждает читателя уже в первой строке «Белой ночи»: «Мне далекое время мерещится».

 16 Пастернак Елена. Значение автобиографического момента в романе «Доктор Живаго» // Pasternak-Studien. I. Beitrдge zum Internationalen Pasternak-Kongress 1991 in Marburg. Mьnchen, 1993. S. 100.

 17 Райт-Ковалева Р.  Цит. соч. С. 286.