БЛОКАДА

 

Андрей БАРТАШЕВИЧ

Блокадный дневник

Андрей Андреевич Барташевич (1899—1949) — ленинградский искусствовед. До войны служил в Театре комедии (режиссер Н. П. Акимов) зав. литературной частью. В период написания дневника (1942—1943 гг.) работал в Управлении по делам искусств исполкома Ленсовета инспектором театрального и — по совместительству — и. о. зав. отделом изобразительного искусства. В июне 1943-го был призван
в армию. После демобилизации, с сентября 1945-го по май 1946-го — оргсекретарь Ленинградского Союза художников; затем опять год проработал завлитом у Акимова, после чего последние два года жизни был директором Театрального музея. Скончался 10 января 1949 г., похоронен на Богословском кладбище.

Чтобы сразу войти в текст, следует знать: автор только что выведен из глубокой дистрофии в стационаре, расположенном в «Астории». Вместе с женой Машей он перебрался жить из разбитого дома в Коломне в ведомственное помещение при Хорео­графическом училище на улице Росси. Так что, когда он пишет об обстрелах и бомбежках вокруг дома, — это центр города. Когда упоминает училище — это Хореографическое, библиотека — расположенная в том же доме Театральная библиотека.

Итак, кончился самый страшный в жизни этого человека Великий пост, но не кончились голод и блокада. Едва оправившись от дистрофии, вечером Страстной субботы начинает он свой дневник, больше похожий на мартиролог. Он будет писать его ежедневно, словно давший обет монах, словно кому-то обязан, хотя дневник явно личный, пожалуй, даже жене не предназначенный.

Стоит отметить, что Барташевич использует в своем дневнике старые, дореволюционные названия улиц.

Волею судеб дневник сохранился, и сегодня мы можем узнать из него, как жила и умирала в блокаду творческая интеллигенция нашего города.

1942 год

4/IV-42. Первый после 6/XII воздушный налет. Две тревоги — 7—8 вечера и с 1 ч. 45 мин. до 3 ч. 30 мин. ночи. Вторая началась после взрыва первой бомбы и минут через 10 после зениток. 3 бомбы во дворе Инженерного замка, повреждена Академия художеств (со стороны Литейного двора у 3-й линии), говорят, несколько в Летнем саду, где рвались закопанные в землю боеприпасы, много в районе Гагаринской, Сергиевской и Смольного.

Разговлялись дома, Хигер¹ принес спирт и кофе, посылки ЛССХ и Котина² обеспечили роскошное пиршество.

 

5/IV. В 8 час. утра от приступа грудной жабы скончался П. А. Шиллинговский³.

Десятиминутная тревога с 2 ч. 30 мин. дня.

В Александринском театре открылись филармонические концерты. Зал переполнен, публика очень разная — много зеленой молодежи, много военных (Холодилин специально приехал с фронта), и остатки старого Петербурга, за­всегдата<и> Филармонии. Сочетание позолоты, электричества с холодом, запущенностью помещения и очень своеобразной публикой чем-то напоминало 1919 год. Хотя тогда публика была иною — более мещанской и более заинтересованной. Неизвестно откуда взялось много круглых, сытых физиономий и женщин в хороших шубах. Ясно, что многие пришли, оттого что больше идти некуда, соблазнило светлое помещение, и оперетта была бы или нет, она по душе.

Прием, за немногими исключениями, очень сочувственный. Исключение — Нечаев⁴, стяжавший <нрзб> после арии Герцога из «Риголетто», послед­ней, исполненной на bis. Хорошо приняли «Плясовую» Лядова (П. З. Андреев⁵). Пожалуй, правильно. Сейчас время простое, понятное и эмоциональное. <...> И совсем фальшива театральщина — куплеты Мефистофеля, «Риголетто»: механическое, в силу концертной традиции, возрождение ненужного, пошлость которого ощутилась особенно остро.

Вообще впечатление того, что люди на сцене делают ненастоящее дело, было довольно сильно. Если бы публика была немного культурнее, она приветствовала бы в исполнителях (Андреев, Ульрих⁶, Касторский⁷, Студенцов⁸, Железнова⁹) остатки вымирающего Петербурга. Со сцены веяло старорежимным — в том смысле, что люди держали себя, были одеты и делали все так, как принято, как будто ничего не случилось, шли проторенными путями. Отсутствие эксперимента и новизны — основное, что невыгодно отличает сегодняшний день в искусстве от первых пореволюционных лет. <...>

Безобразно антихудожественное подыгрывание вкусам народнодомской публики со стороны Горин-Горяинова¹⁰: он не далек от «эстетики» Гущинского¹¹.

У подъезда стояло штук 20 машин — это в то время, как женщины возят на себе сани со снегом, так как нет бензина.

Говорят, что вчера налет был звездный — летели с 5 сторон и объектом бомбежки являлись корабли на Неве. Они стоят под укрытием дворцов.

 

6/IV. Совещание с представителями Союза архитекторов. Из 925 членов Союза, насчитывающихся до войны, после мобилизации и эвакуации осталось около 400. Из них 90 умерли, в том числе Котов¹², Гриш, Гевирц¹³ и др.

Проектируют проведение двух конкурсов: рисунки «Архитектура Ленин­града в дни войны» и проект восстановления одного из ответственных сооружений.

Ездили с Загурским¹⁴ к Остроумовой-Лебедевой¹⁵. Сидит в полупотьмах с выбитыми третьего дня и заколоченными фанерой окнами. Но бодра, в хорошем рабочем настроении. Заканчивает 2<-й> том «Автобиографических записок», готовится к выставке работ, посвященных Ленинграду военного времени. Уезжать не собирается. В субботу (11.IV) предполагаем слушать отрывок из 2-й части «Записок».

В Эрмитаже. Насущная задача — ликвидация морга, образовавшегося автоматически. В течение долгого времени там лежит 40 трупов сотрудников музея. Всего за время войны из штата Эрмитажа умерло 110 человек.

Перевозка музейного имущества от Штиглица задерживается, т. к. машины мобилизованы на вывозку снега и трупов.

Позвонили из райкома и сообщили, что их стационар со вчерашнего дня ликвидирован. Вчера приняли новых и обрезали у них карточки.

Идет очистка бомбоубежищ, загаженных настолько, что пользоваться ими нельзя. <...>

Весь день над городом гул самолетов — очевидно, кому-то, кто прохлопал субботний налет, нагорело и сейчас принимают меры.

 

7/IV. Утром на трудработах по очистке от снега. Новая стадия разрушения города. Вдоль парапетов набережных горы свезенного отовсюду снега. Мосты превращены в свалки — сюда свозится на трамваях грязь с отдаленных улиц, лежит на мосту и потом сбрасывается за перила. По обе стороны Аничкина моста сплошные груды, закрывшие пролеты наглухо. Вместе со снегом свозится всякий мусор, содержимое уборных, в каковые было превращено большинство дворов, кирпич из разбомбленных зданий и, что хуже всего из-за массовости — шлак, песок и мусор от оконных укрытий, так рьяно создававшихся в первые дни войны. Словом, если не произойдет чуда, наши каналы летом будут превращены в источник заразы и боюсь, что некоторые их них будут засыпаны совершенно. <...>

Работники Русского музея на приеме у Б. И. (Загурского. — Л. Ш.) В результате своей скромности, они оказались в ужаснейшем положении, достойные люди никак не обеспечены, в то время как третьесортные теноры Музкомедии получают академические пайки, бескарточную столовую и прочее. Б. И. обещал подкормить и распорядился выдать им московские посылки, предназначенные для некоторых народных. Завтра хочет отвезти их лично. <...>

Был в эвакопункте в Малом оперном театре. Очевидно, до открытия водного пути эвакуация прекратится 10. IV — во всяком случае, такие слухи усиленно циркулируют среди населения. Киса обратила внимание на то, что за последнее время эвакуируется огромное количество работников кооперации. Мне это понятно. Люди наворовали, накопили денег и золота (оно в цене — не то, что громоздкие предметы вроде мебели или музыкальных инструментов) и торопятся уехать, пока не разоблачены. В связи с этим резко упало предложение продуктов по спекулянтским ценам, и выросли самые цены. Мирре предложили крупчатку по 850 и подсолнечное масло по 1400. <...>

 

9/IV. Бурное заседание президиума ЛССХ. Серов¹⁶ потребовал вотума доверия к себе и удаления оппозиционеров. Форма недопустимо хамская, вообще же — буря в стакане воды. Продолжение завтра — придется присутствовать. <...>

Отвезли посылку работникам Русского музея — Лебедеву¹⁷, Корнилову¹⁸ и Фармаковскому. Корнилова застали в момент варки студня из столярного клея — и вручили пакет со шпиком, колбасой, сыром, маслом и сахаром. При нас не разворачивали: о впечатлении узнаем завтра. <...>

 

10/IV. С утра — сильный дождь и очень тепло. То ли от погоды, то ли из-за живота чувствую себя совсем развинченным. Снег тает — это средство оказалось радикальнее поголовной мобилизации дистрофиков.

Вечером — президиум ЛССХ, в основном посященный поведению Серова. Инкриминируется самоснабжение, диктаторство, грубость, но почему-то никто не говорит об основном: о РАППовской по существу линии Серова, насаждающего ползучий натурализм и отпугивающего от Союза тех, кто стоит выше его собственного творческого уровня. Особенно показательна в этом отношении выставка эскизов: в городе Остроумова, Конашевич¹⁹, Верейский²⁰, Юдовин²¹, Рудаков²², в то время были Билибин²³ и Шиллинговский, а на выставке представлены третьестепенные, за исключением Лишева²⁴, художники. Отсюда — соответствующее впечатление серятины, скуки, сырые и профессионально-средненькие работы.

Подхалимское выступление Рутковского²⁵, пытавшегося оправдать даже личные отрицательные стороны Серова, трусливая, с оговорками «самокритика», <...> очень хорошее — прямое, резкое, принципиальное, с чувством собственного достоинства, — выступление Хигера. Но, в общем, собрание прошло хорошо и должно дать плоды. Очевидно Серов понял, что линию поведения ему следует изменить — и уже пересмотрел свою тактику даже по сравнению со вчерашним днем.

 

11/IV. Ездили к Остроумовой — читала 2-ю часть своих «Автобиографиче­ских записок». Очень хорошо: просто, ясно, без виляний, с очень определенными оценками людей и явлений, с чувством собственного достоинства. То, что мы слышали, значительно интереснее 1-й части: шире кругозор, масштабнее окружавшие ее люди, глубже и серьезнее волновавшие ее творческие проблемы, о которых она говорит много и охотно.

Старуху обрадовали с нескольких сторон: привезли ей академический паек керосину, Корнилов — известие о получении 1<-й> категории. Приняла
с большим достоинством. <...>

Возвращались по Фонтанке. Снарядом изуродован Кофейный домик в Летнем саду и подъезд училища Правоведения, в здании которого вышиблены все окна. Повреждения Инженерного замка снаружи не видны, но весь он имеет какой-то пожухлый вид. Вообще, здания, в которые попадает бомба или даже снаряд, и в неповрежденной части приобретают болезненный налет. То ли это незаметное, но ощущаемое искажение линий — результат оседания, кривизны, внутренних трещин; то ли слой извести, поднявшейся от взрыва; то ли, наконец, наша собственная фантазия, заставляющая воспринимать общую для всего города опущенность в связи с катастрофой, о которой мы знаем.

На Садовой поврежден мост через Мойку — у Инженерного замка: выломано и сброшено в воду звено решетки, выщерблен осколками гранит.

 

12/IV. Хоронили Шиллинговского. Народу было 6 человек, от Союза художников никого. Трогательна несколько провинциальная заботливость Корнилова — вплоть до коврика на дне машины и покрывала для гроба.

Могилу рыли девушки — пожарницы из Академии. Неглубокая, несклепи­стая. Гроб получился очень широким и длинным — делали в Академии художеств. Он не умещался в могилу, и его пришлось втискивать ломом, ставить стоймя и под ним лопатой подравнивать уголки. Торопясь скорее кончить, проголодавшиеся и равнодушные, все торопились, закрывали глаза на то, что все сделано кое-как, непрофессионально.

Последнее — характерно для нашего времени. Мы непрофессиональными руками роем могилы, колем лед на улицах, строим бомбоубежища, и, что хуже всего, воюем.

Шел по Тучковой набережной. Совершенно своеобразный пейзаж: сочетание старого Петербурга, строгого, традиционного, с весенней провинцией — горы снега, незагаженного дырявыми ведрами и битой посудой, лужи, в которых отражается безоблачное небо, причудливые узоры веток деревьев, ранее нами не замечаемые. Ведь это специфический пейзаж весны 1942 года, а наши художники, увлеченные механическими повреждениями, развалинами, следами бомб и снарядов, пройдут мимо него.

На кладбище нашел зеленую траву.

Вечером были с Миррой на «Шампанском вальсе»²⁶. В конечном счете хорошо, заставляет забыть об окружающем. «Колосс»²⁷ битком набит, возле входа стоят толпы людей, спрашивающих, нет ли лишнего билетика.

Возле Александринки всего три машины, хотя программа концерта гораздо серьезнее и лучше первого: не рассылали приглашений. <...>

Зашел в Академию посмотреть разрушения. Первый и второй этажи разворочены здорово, провалился свод подвала и засыпано газоубежище. А верхний этаж почти цел: видна только дыра в потолке и рядом с ней висит неповрежденная электрическая лампочка.

Люди, живущие в подвалах Академии, о разрушении узнали только наутро (бомба разорвалась в 3 часа ночи). Сотрясение было не сильнее тех, какие они ощущали от взрывов, происшедших на сравнительно далеком расстоянии. Бомба весом 500 кг.

 

13/IV. <...> В столовой страшная сцена. К одному из столиков подошла худая, обтрепанная женщина с каким-то пакетом в руках, наклонилась к сидевшему оркестранту и стала что-то говорить. По виду — интеллигентная. Потом быстро наклонилась и схватила с тарелки кусок пирога. Он поймал ее руку, бил ею по столу, пока она не выпустила кусок, ударил по лицу. Из пакета посыпались отруби. Она слабым голосом говорила только: «Я голодна, я голодна», —  и, когда ее уводили, просила дать ей подобрать отруби. Присутствующие возмущались только тем, как ее пропустили.

Опубликовано постановление о займе — подписка на месячный оклад.

Был Кроленко²⁸. Говорит, что на днях в Смольном было продовольственное совещание с привлечением врачей — специалистов по питанию. Последнее признано недостаточным, но ресурсы позволяют увеличить паек для полумиллиона оставшегося населения на 10 %. Смысла нет никакого. Поэтому решено, осудив практику стационаров, которые себя не оправдали и должны быть за­крыты
с 1 мая, выделять 100 тысяч человек, нужных для активной работы, обеспечить их нормальным питанием; на остальных же махнут рукой. Говорит, что из Москвы приехала комиссия, работающая по восстановлению нормальной жизни города, и пуск первых маршрутов трамвая — первый результат ее деятельности.

Выявляется список сталинских лауреатов. Из наших, кроме Шостаковича, получил только Лишев. Очень рад за старика. Художники, и в частности Серов, обижаются, тем более, что получили Кукрыниксы²⁹ и бригада московских плакатистов.

Вечером артиллерийский обстрел где-то неподалеку от нас.

 

14/IV. Утро в Эрмитаже. Даже с разрушениями, в запущенном виде он прекрасен. Ходили с художниками, выбирали, что рисовать. Глаза разбегаются — так все интересно. Пакулин³⁰ увлекается пейзажами из окон. Это действительно нечто исключительное, особенно сейчас, с кораблями на Неве.

При мне пришли представители военного отдела горкома и командования КБФ, интересовались подвалами. К счастью, их не устроило многое, и, в част­ности, грунтовые воды. Но вообще это страшно.

Водил нас по залам нач<альник> охраны — глубокий дистрофик, с печатью обреченности. Сейчас это характерно: ряд людей, преимущественно низший обслуживающий персонал, сознательно амортизируется до предела: всем ясно, что работать им больше нельзя, что спасти их могут только экстренные меры, но сделать ничего нельзя, в рабочем плане из них выжимают все возможное, они механически, из последних сил продолжают делать свое обычное дело, а потом, после их смерти, начинают думать, кем бы их заменить. И умирают они на ногах, без резкого скачка в смысле состояния здоровья. Очевидно, этот скачок носил внутренних характер и произошел давно. Типичен случай с П. Н. Шеффером³¹. Он два месяца пролежал в стационаре, временами казалось, что самочувствие и состояние его улучшаются, но спасти его не удалось. Попади он в эти условия несколькими днями раньше, исход мог бы быть иным. Сегодня умерла уборщица училища Свистунова. О том, что она долго не протянет, говорили давно. Но еще вчера она стояла с Машей³² в очереди за обедом.

Серов рвет и мечет по поводу списка сталинских лауреатов: он считал, что премия у него уже в кармане. Звонил Шумилову³³, просил его принять — отказано; дал телеграмму Манизеру³⁴, запрашивая, дошли ли материалы. Иной причины своего афронта он не видит.

Очень рад за старика Лишева, которому по случаю премии уже сегодня была отвезена продовольственная посылка Ленсовета. <...>

 

15/IV. Пошли первые трамваи. С утра, говорят, было свободно, но я видел обвешенные целыми гроздьями людей. Ездить на них страшно — наверняка можно подцепить вшей.

Просмотр в ЛССХ эскизов. Очень хорошие работы Пахомова³⁵, несколько холодноватые, но сделанные с большим мастерством портреты Верейского, говорят (я опоздал и не видел), удачные работы Павлова³⁶. Из остальных кое-что интересное намечается у Григорьянца, Каплуна³⁷, Мочалова³⁸. Остальное очень сыро и серо. Поражает общая для всех безликость вещей, отсутствие образа, их неглубокость, приводящая либо к общим местам, либо к механической стилизации без чувства стиля. Особенно ясно это сказалось на подходе к ленинградскому пейзажу. Он получается только в тех случаях, когда берутся общеизвестные здания — Исаакий, Адмиралтейство, сфинксы, Александров­ская колонна, памятник Петру. В остальном получается нечто, весьма далекое от образа нашего города. Изобилие снега превращает рисунки в изображение глубокой провинции и попытки обострить пейзаж, показать дворы, деревянные окраины, новые улицы приводят к тому, что получается некий неведомый город, даже отдаленно не напоминающий Петербурга. Быльев³⁹ ухитрился, даже изображая Горный институт, сделать деревянный город, с кривыми узкими улицами — не то Тулу, не то Калугу. Еще хуже обстоит дело в области интерьера. Здесь просто беспомощность, даже отсутствие попыток найти в них типичное. <...>

Происходит это от недостатка общей и профессиональной культуры, от непонимания элементарных задач, стоящих перед художником, от очень узко и однобоко понимаемого профессионализма. <...>

Если мирискусники были сильны своей культурой, широтой своего кругозора, интересной постановкой проблем и умением добиваться их решения, если передвижники брали своими «гражданскими мотивами», т. е. опять-таки интеллектом и, вдобавок, эмоциональностью, то у наших художников (я говорю о массе) нет ни того, ни другого.

Существует внешнее восприятие форм культуры прошлого и более или менее ловкая способность подражать чужим приемам — без проникновения
в их сущность и без понимания ее. <...>

 

17/IV. Перерегистрация карточек. Много суетни, но результаты ничтожные. Организация такова, что цель делается непонятной.

Хорошая погода, солнечно, хотя холодновато, но, в общем, весна очень заметна. Снял сегодня свитер (в осеннее пальто переехал 12-го). Лед на улицах далеко не убран — трудработы пролонгированы до 25-го. Говорят, по радио объявляли о мобилизации на огородные работы. Трамваи ходят обвешенные гроздьями людей. Милиционеры в порядке реализации указания о том, что их дистрофию надлежит считать изжитой, энергично сгоняют народ с пустой и чистой улицы на захламленный песком и грязью тротуар, по которому передвигаться можно с трудом.

В ЛССХ просмотр эскизов (живопись). Впечатление еще более убогое, чем от графики. <...>

Лучше других работы Белкина⁴⁰, Кучумова⁴¹ и, говорят, (я опоздал — не видел), Дормидонтова⁴². Белкин выставил 6 эскизов: 2 фронтовых эпизода, пожар Бадаевских складов, пожар Нардома, воздушный налет и обстрел. Хороши ленинградские пейзажи, город он понимает, но остальное выполнено весьма приблизительно: без точного понимания темы, без точного отношения к ней, с сильным налетом стилизации и манерности. Но по культуре, не говоря уже о технике, это значительно выше всего остального.

У Кучумова — уличные сцены: часовой у корабля на набережной (возле Зимнего), везут вещи (фон — Дворцовая площадь с Александровской колонной), везут покойника (Мойка, возле конюшен), на Мойке (у разрушенного дома № 1). Остро чувствует контраст между величием города и трагизмом зимы 1942 года. Но есть, с одной стороны, безысходность и, с другой — эстетизация, некое позирование, любование этим трагизмом. Они сказываются и в сгущении красок, серой однотонной гамме эскизов, в трактовке неба, всегда взволнованного, грозного, зловещего, в выборе городских пейзажей — самых декоративных, самых петербургских, подчеркнуто величественных; и, наконец, в кустодиевской яркости отдельных деталей. Некоторых тактических вещей он не понимает: так, лучшая, на мой взгляд, работа (у разрушенного дома на Мойке) в результате того, что все фигуры устремлены в одном направлении, приобретает характер бегства из обреченного города. Вот Пахомов сумел этого избежать. Но в целом картины получиться могут. <...>

 

19/IV. Воскресенье. День, проведенный вне времени и пространства: ниче­го не видел, ни о чем не слышал. Ходил без галош — почти сухо. На Невском снег остался только под троллейбусами, застрявшими здесь с середины зимы. На небольших улицах он сохранился либо в теневых местах, либо под грязью, оплывшей из-под «защитных сооружений», сделанных возле окон. Вообще это — бич божий и чья-то инициатива будет стоить нам дорого. На тротуарах от них слой липкой грязи — кое-где ее сметают в кучи, но в большинстве случаев она лежит, где придется.

Возле булочных стоят люди, продают и меняют вещи. Это — результат того, что рынки разгоняются. Если в 1918—20 гг. на продажу вываливалось содержимое бабушкиных сундуков, продавались действительно ценные, в значительной части художественные вещи (от фарфора до кружев), то сейчас типично преобладание отрезов мануфактуры, неношеных галош и ботинок — результат деятельности запасливых хозяек, накопления материальных ценно­стей эпохи. Эти рынки — отличное мерило пути, пройденного нашим городом за последнее время. Жизнеспособная часть интеллигенции либо утвердилась и продажей своих вещей не занимается, либо оказалась за пределами города. Нежизнеспособная же умирала на своих вещах, довольствуясь пайком и не замечая, что постепенно приближается к гибели Е. В. (Елена Васильевна. — Л. Ш.) яркий тому пример. Самостоятельную и индивидуальную деятельность за сохранение своих жизней развили те, кто до войны стояли в очередях у промтоварных магазинов, а в первые дни войны делали продуктовые запасы. Сейчас эти запасы иссякли и покупателями являются либо военные, либо жулье, причастное к продуктовым складам, магазинам и столовым.

Маша чистила помойку позади Казанского собора. Среди мусора обнаруживаются части трупов.

В Александринке — симфонический концерт Ансамбля песни и пляски под руководством Анисимова.

В связи с перерегистрацией карточек возобновились слухи о повышении нормы на хлеб — говорят, что с 21-го. Якобы в кооперативах этого не отрицают.

 

20/IV. Тепло — даже независимо от солнца в драповом пальто ходить тяжело. У Дворцового моста Нева совершенно очистилась от льда почти до 1<-й> линии. Обзавелся сапогами и галифе.

С ночи слышна отдаленная, но очень интенсивная канонада. Характер звуков иной, чем при обстреле. На Васильевском, в стороне Гавани, но гораздо дальше, через определенные промежутки слышны глухие выстрелы — по-моему наши, т. к. после них, как эхо, доносятся очень отдаленные разрывы. Около 7 часов короткое время стреляли зенитки, но тревоги не объявляли. Город полон слухами. Много говорят, что с 4 час. ночи началось наше наступление, что якобы днем даже передавали по радио об освобождении Царского и Павловска, что принимаются телеграммы в Лугу. Во всяком случае подавальщица столовой Академии художеств получила от дочери письмо из Дедовичей — со штампом полевой почты.

Корнилов сообщил о смерти Юлии Евстафьевны⁴³, умершей еще зимой. Из семьи осталась одна Ирина, которую застать дома он не смог. Говорит, что при нем в лавку писателей пришел некий молодой человек, продававший книги с надписями — от Б. М. — Кириллу. Неужели его квартира разграблена?

Делал обход Васильевского острова — был в Академии, на квартире у Шиллинговского и у Лишева. От Академии — вернее, от Твелькмейера⁴⁴ и его деятельности, впечатление очень приятное. Спокойная деловитая жизнь, забота не о казовой стороне, а настоящая культура, сказывающаяся и в продуманной расстановке сил, и в хороших взаимоотношениях, установленных с занимающей большую часть здания военной частью, и в дорожках, настланных на вымытые полы. В результате аварии они переносят столовую в помещение бухгалтерии, отдав свою батальону. Получается очень удобно — Академия сосредоточена в одном углу здания (набережной и 3-й линии), расположение служебных помещений тоже выигрывает. Напряжения это стоит большого, но результаты положительные. О степени напряжения можно судить по тому, что из плотников выжил и остался работоспособен всего один. Вообще же в Академии за время блокады умерло 71 человек — профессорско-преподавательского состава и служащих. Это — не считая студентов, число смертей среди которых точному учету не поддается.

Квартира Шиллинговского очаровательна. Виден культурный и рачительный хозяин. Наряду с его работами, которых множество — они не только
в альбомах, но и на стенах, и в папках, и в штабелях досок, много хорошей старой живописи, гравюры, работы мироискуссников, бронза, фарфор. И наряду с этим — хорошие запасы: в передней висят всевозможные рамочки, очевидно, покупавшиеся при всяком удобном случае, краски лежат целыми коробками: коробка кобальта, коробка ультрамарина и т. д. Совершенно трогателен карандашный рисунок — его жена в гробу. Она умерла в конце января этого года. Еще недавно эта квартира была населена полностью.

Любопытно сопоставить квартиры Остроумовой и Шиллинговского — людей одного поколения. Там — культурное жилище, где, в числе прочего, и работают. Самая мастерская аскетически проста — ничего лишнего, никаких украшений. Здесь же квартира художника прежде всего, квартира человека, не только создающего художественные ценности, но и любящего ценности, созданные руками других, эпикурейца, думающего не столько об уюте, сколько об эстетике.

Лишев, по-моему, очень плох — боюсь, что долго не вытянет. А жаль, т. к. творчески человек в полной силе. Множество эскизов, несколько работ, доведенных почти до состояния готовности. Ценна разноплановость его работ. <...>

Но больше всего — бытовых зарисовок, «записная книжка», как говорит сам В. В. Превосходна автобиографическая сюита «утро художника»: автопортрет с помойным ведром, с вязанкой дров, за их колкой и т. п. «После бомбежки» — на санках люди везут всякий скарб, тут же лежит труп, к которому привязан самовар. А спереди — ребенок с плюшевым медведем в руках. Человек с ведром, переступающий через покойника; сцена в столовой — человек, вылизывающий тарелку, и другой — собирающий со стола крошки; дежурный у ворот
и т. д. без конца.

И все работы пронизаны ощущением сегодняшнего дня, его ритмом, его волнениями. Острый глаз художника сочетается с мозгом человека, живущего вместе со своим народом, и глубокая, обобщающая, по-своему расценивающая действительность, мысль — с хорошим лиризмом и, несмотря на мрачность некоторых бытовых эпизодов — с юмором.

Мы застали его утомленным, зябнущим, кутающимся в какой-то платок. Он начал нам показывать свои работы, оживился, забыл про озноб. Долго водил по своей мастерской, поднялся наверх в свою старую квартиру и если бы не стемнело, вряд ли выпустил нас так скоро. Ушли мы от него в десятом часу — на улице было еще совсем светло и гораздо теплее, чем в его мастерской.

Ровно в 12 ч. ночи за окном послышались разрывы. Очень частые — через 5—6 секунд, где-то недалеко, почти в одном направлении, временами приближались к нам. Такого интенсивного обстрела центра еще не было. Продолжалось это удовольствие ровно 25 минут.

 

21/IV. День без событий и впечатлений. Первая — очень короткая — гроза с небольшим дождем. Вчера, оказывается, сильно были обстреляны Выборгская сторона, Васильевский остров и район порта. Никак не могу собраться ни домой, ни к Коте.

Два часа позировал Боголюбову⁴⁵. Бюст, по-моему, должен выйти удачным. Был в библиотеке. Совершенно страшное впечатление производит Ольга Михайловна⁴⁶. Вряд ли протянет долго. Всю зиму человек просидел в темной и холодной (до ужаса) библиотеке, питался так, что пользование нашей столовой считал за благо, похоронил мать, но не пропустил ни одного дня. В итоге сейчас возвращаются люди, которые всю зиму оберегали себя и высиживали дома, героями ходят те, кто правдами или неправдами добывал себе добавочное питание, а она предоставлена себе самой, она никого не интересует, она амортизирована и если умрет, катастрофы в этом никто не увидит. Страшно! Звериный закон, звериная логика, звериная мораль. А в стационарах опекают здоровую сволочь. <...> Это — результат импульсивности Загурского, его мягкосердечия, искреннего желания помочь тем, чью нужду он воспринял непосред­ственно. Парадокс!

 

22/IV. Вокруг нас явно происходят какие-то события. Ночью, говорят, был ураганный обстрел, невиданной интенсивности, днем, около 6, на короткое время начался такой же. Сейчас (7 ч. веч<нрзб>) стаями летят самолеты (с запада на восток), директоров непрерывно таскают на совещания по противовоздушной обороне, строительству газоубежищ и т. п. Словом, флюиды событий носятся в воздухе.

У меня ощущение такое, что начались решающие бои. <...>

 

23/IV. <...> Будущие историки отнесут нашу войну к числу самых бездарных войн, какие бывали когда-либо. Силы противников уравновешены и ни одно из применяемых до сих пор средств не может дать существенных результатов. Отсюда — бессмысленность того, что делается. Совершенно очевидно, что ставка обоих противников делается на взрыв изнутри. Но обе системы достаточно организовали паралич внутренних сил, могущих повлиять на конечные результаты. Установлено, что бомбежка городов к цели не приводит: боязнь ее не заставляет эти города сдавать, а военные объекты страдают в минимальной степени. Но бомбежки продолжаются. Установлено, что лишний мильон покойников на фронте или в тылу не вызовет даже запросов в палате общин, не говоря уже о более реальных в смысле общественного самосознания и его выявления результатах. Но миллионы продолжают укладываться с методиче­ской последовательностью. Установлено, что артиллерийский обстрел города никакой паники не вызывает, городскую жизнь не дезорганизует (она дезорганизована иными, более действенными способами), антивоенных демонстраций не порождает. Однако, стреляют ежедневно и упорно (кстати, сегодня меньше, чем в предыдущие дни).

Ставка на истощение материальных и человеческих ресурсов противника тоже не совсем реальна: научились находить выходы из положений, довольствоваться минимальным, не считаться с жертвами. Начинаю опасаться, что мой прогноз относительно сроков окончания войны был чересчур оптимистичен и бессмысленное истребление друг друга будет продолжаться еще дольше со скучным упрямством. Выход может быть только совершенно неожиданным — в результате учета и использования неожиданных обстоятельств, применения неожиданного оружия и т. д. И исход решится не на фронте, не в области экономики и материальных ресурсов, не в результате политических настроений в тылу противника, а где-то в другом месте.

Пожалуй, игра окончится вничью, т. е. выиграют англичане и прочие, которые не дерутся.

Был в стационаре Эрмитажа, выслушивал благодарности С. Н.⁴⁷ — и здесь мне стало скучно. Я много сделал для нескольких людей — для Веры⁴⁸, С. Н., О. М., для работников музея и библиотеки. И вдруг сегодня почувствовал, что это мне надоело, что это ни к чему. Все равно большинства из них не спасти, и затрата сил может иметь только христианско-филантропический смысл. Очень боюсь, что такая скука возникнет в большом масштабе и коснется спасения Ленинграда от голода.

Л. С.⁴⁹ вчера сообщила, что пригородные дворцы разрушены до основания — разбомблены нашими с воздуха (ее брат летчик). Я вчера очень болезненно воспринял это, а сегодня, подойдя к Зимнему Дворцу, по-новому воспринял выбитые окна, дыры в стенах и выгоревшее нутро штаба Гвардейского корпуса — равнодушнее, как нечто малозначащее. Очевидно, перейдена какая-то грань, установились новые критерии. Бывает страшновато разменивать очередную сторублевку из отложенных для какой-то цели денег, но потом остатки расходятся легко. <...>

 

24/IV. Тревога с 1 ч. 40 м. до 3.40. Был в Соляном городке и считал, что дело ограничивается стрельбой зениток. А впоследствии выяснилось, что бомбежка была жестокой, особенно на Васильевском. Три бомбы на Литейном дворе Академии художеств, из них одна в гараже (к счастью, никто не пострадал, все машины тоже уцелели), есть попадания в Морской корпус. Словом, первомайская декада началась. Маша из окон училища видела большие пожары в северных районах, говорит, что сверху сыпался пепел от горевших бумаг.

Ходил по помещению музея Штиглица — впечатление угнетающее. И не столько от самих разрушений — они не так уж велики: выбиты все окна, дыра в стене и потолке центрального зала, громадная трещина вдоль галереи, осколками повреждена облицовка зала и, что хуже всего, огромное количество воды в подвалах — говорят, от лопнувшей магистрали городского водопровода. Но дело не в том, что разрушено, а в том, что разрушается. На всем здании лежит печать заброшенности, запущенности, бессилия. Сквозь разбитый купол падает снег и лежит на паркете, и его никто не убирает — некому. С потолков и стен осыпается живопись, старинные зеркала в резных рамах потускнели и кажутся оловянными, выломанные воздушной волной двери валяются там, куда их отбросило, кирпичная пыль после взрыва густым слоем покрывает пол, витрины, экспонаты и никто даже не пытался их убрать. Люди, которые изредка сюда попадают, ходят вокруг и сокрушенно вздыхают — на большее нет сил, нет средств, нет возможностей. Перевозка ценностей в здание Эрмитажа оборвалась неожиданно и на непонятном этапе. Мелочь — фарфор, бронза, деревянная резьба, небольшая скульптура почему-то не вывезена и даже не упакована. Думаю, что много раскрадено. От сырости дерево коробится, инкрустация распадается. Делаю идеалистическую попытку спасти, что удастся. Но эрмитажники по-своему правы: их не хватает на спасение вещей более ценных. <...>

 

25/IV. Тревога с 12 ч. дня до 1 ч. 10 м. Опять бомбили Васильевский остров, были бомбы и на Выборгской стороне. Весь день стреляли зенитки, порой настолько интенсивно, что, казалось, началась тревога. Подробности вчерашнего рассказал Твелкин. На Васильевский он сбросил цепочку — от стрелки Биржи к гавани: попал в школу на Кадетской линии (рядом с кор­пусом), в церковь Анны (задний фасад), в здание общежития Академии на 3<-й> линии, гараж посреди Литейного двора, в флигель на 4-й линии, в Андреевский рынок, 8<-ю>, 10<-ю>, 12<-ю> линии. На Литейном дворе погибло 14 красноармейцев. Горел Андреевский рынок, причем задолго до конца тревоги народ уже растаскивал доски (на дрова) от деревянных ларьков и заодно громил хлебные магазины. Милиция была бессильна помешать и тому, и другому. Дым и пыль от взрывов были настолько густы, что из окон Академии не было видно Румянцевского сада.

Вызывали их в военкомат со списками работников Академии: таким образом выявляют ускользнувших от мобилизации. Когда было установлено, что таковых не имеется, стали просить выделить пятерых девушек. В конечном счете помирились на троих, из которых одну вернули по причине дистрофии.

Именно этими мероприятиями обусловлен и мой вызов в Куйбышевский РВК — на предмет всеобуча. Завтра иду в медкомиссию.

Ездили к Остроумовой — дочитывала 2-ю главу, по дороге удалось на минутку заехать к Зосе. Жива, здорова, весела и толста. Нашла, что я поправился и выгляжу даже лучше, чем осенью. Собираются разводить огород. Огля­дывали друг друга с любопытством, как будто вылезли на свет из-под земли. Или собрались после кораблекрушения, пересчитывая сохранившихся. На всех и всем окружающем — от фасада двора до мебели — налет земли, патины, не то копоти, не то тления. <...>

 

26/IV.  <...> Кстати, о дистрофии. К числу ее симптомов, кроме нервозности, болтливости (м. б., впрочем, это результат нервной неуравновешенности всех нас), недержания мочи, относится ярко выраженный инфантилизм. Люди задают нелепые вопросы, наивные своей детскостью, строят наивные предположения (С. Н. проектирует, выйдя из стационара, пить чай только внакладку), Вера рассказывала, что он порой даже заговаривает детским голосом. Сегодня я видел, как милиционер остановил изможденную женщину, которая неправильно перешла улицу. Она попыталась оправдаться, потом тяжело, с трудом переступая ослабевшими ногами, вдруг побежала от него: совсем как бегают мальчишки, снятые с колбасы трамвая.

Сейчас, когда город начинает немного оживать, слово «дистрофик» становится если не оскорбительным, то выражает презрение. Никто не интересуется, какой ценой люди могли сохраниться — важно, что они не превратились в те полутрупы, которые встречаются нам на улицах на каждом шагу. <...>

Был у Кроленко, его не застал, А. А. заговорила. От нее узнал, что Богинский арестован еще в феврале, что Вивьен⁵⁰ прислал письмо с просьбой распродать его библиотеку, т. к. меньше чем на 9 тысяч в месяц в Новосибирске прожить невозможно, что Мария Георгиевна продала Соловьевскую библиотеку⁵¹ какому-то «любимому ученику» за три тысячи. Человек собирал книги всю жизнь, понимал и любил их, больших денег не тратил, но книги покупал с толком, когда на них сыпались зажигательные бомбы — за несколько дней до его смерти, — метался по комнатам и кричал: «Спасите книги!», а «неутешная вдова» продает их за бесценок и без особой необходимости. А ВТО, располагая деньгами, упускает возможность приобретения такой библиотеки, архива (он еще цел), ничего не делает для спасения выморочного театрального имущества, и оставшиеся его работники занимаются только самоспасением, окопавшись на Петровском острове в Доме ветеранов сцены. Маразм там полнейший. Сколько упущенных возможностей мы учтем впоследствии. Наши потери мы обнаружим и как много может сейчас сделать один энергичный, работоспособный и не слишком занятый собою человек!

Сегодня большой театральный день. В 1 ч. дня открылся Лен. концертный зал, в 3 ч. — премьера «Продавца птиц» в Музкомедии и в 7 ч. — филармонический концерт. Был только на последнем. Он носил несколько будничный характер. Хотя программа его лучше предыдущих (м. б. и поэтому), зал был далеко не полон, тусклое освещение, какой-то пониженный тонус поведения зрителей, которые явно хотели бы получить нечто иное и пришли на концерт, т. к. нет выбора. Заигранное и запетое принимается лучше свежего и интересного: много вызывали и заставили бисировать Вельтер⁵² с ее вечной Хабанерой, хорошо приняли ставшего после «Большого вальса» обязательным в программе каждого концерта Штрауса, а полонез Листа — никак.

Безразличием и безвкусицей веяло со сцены. Почему-то повесили голубой занавес и арлекин. За ним малиновые кулисы. Кулисы второго плана ядовито-зеленого цвета, третьего — зеленого бутылочного, четвертого и пятого — лиловые, при зеленых поддугах. И ярко-оранжевый задний заспинник. Словом, брали все, что попалось под руку, не думая о системе, художественном впечатлении и не проявляя творческой инициативы. Элиасберг⁵³ дирижировал во фраке и белом жилете, а оркестранты играли в неглаженых пиджаках.

Оркестр звучал жидковато, прием в общем сдержанный. На улицах шубы давно перестали носить, но в театре многие были в шубах. Не то одевают самое шикарное, не то боятся сидеть в холоде.

 

27/IV. Две тревоги — с 10.50 до 11.20 утра и с 7 до 8—10 вечера. Но, кажется, без бомбежки.

Начались майские выдачи. Маша простояла в очереди с половины шестого до 10 ч. Очереди военного времени имеют свою историю. Вначале они вызывались теми запасами, которые делали предусмотрительные люди. Потом, с введением карточек, — организованным головотяпством. Первые очереди этого порядка встали за хлебом, когда его было еще много — настолько, что из нежелания стоять в очередях мы порой не брали хлеба. Вызваны же они были тем, что кто-то забыл о необходимости вырезать талоны: число булочных и продавцов осталось прежним, а работы им прибавилось больше, чем вдвое. Добавили продавцов, открыли новые булочные, и эти очереди прекратились.

Потом, когда даже нормированных продуктов стало недоставать и они не были стандартизированы (по масляным талонам можно было получить и сливочное масло, и льняное; по «кондитерским изделиям» и сахар, и повидло, и шоколадные конфеты, и соевые; по мясным — и шпик, и соевую колбасу: допродавались запасы). Очереди определялись погоней за лучшим, наиболее выгодным. Вставали с 5 ч. утра, занимали по несколько очередей, перебегали из одной в другую и очень часто возвращались с пустыми руками. В магазинах не знали, что у них может появиться сегодня, и подвезти могли в любую минуту. Это было в ноябре.

Прикрепление к магазину с 1. XII очередей не разрядило. Продуктов вечно не хватало, очень важно было захватить в первую очередь, и если люди перестали бегать от магазина к магазину, то, стоя бессмысленно в одной очереди, они судачили о преимуществах соседнего кооператива. Свой всегда оказывался самым худшим.

Эпизодический, но и наиболее страшный характер носили очереди за хлебом во время холодов (конец января — первые числа февраля — кульминация всех бед). Прекратилась подача электроэнергии, замерз водопровод и хлебозаводы остановились; кое-как начали работать вручную, подвозили воду в бочках из Невы. Очереди простаивали по 12—15 часов на страшном морозе. Многие тут же умирали. Люди, для которых хлеб в те дни был единственной пищей, не могли достать его по 3—4 дня. И это было в то время, когда подвоз начал налаживаться, норма хлеба увеличена, целлюлоза изгнана и на складах муки было достаточно. Выдавать же мукой догадались не сразу.

В феврале приезжал Микоян и навел порядок. Очереди исчезли. Выдачи начинались во всех магазинах одновременно, о них объявлялось — в газетах и по радио — заблаговременно и после того, как продукты были в достаточном количестве завезены в магазины. Расфасовка проводилась заблаговременно, и порядок был наведен.

И вот сейчас снова обнаружилось, что доверия к организации этого дела нет. Карточки действительны до 30-го, выдачи начались только сегодня. Если не получить сразу, может пропасть. И люди становятся в очередь с 5 ч. утра, хотя, быть может, днем они могли бы придти в пустой магазин. А что еще будет делаться, когда начнут выдавать водку! <...>

 

29/IV. Пока (8 час. веч<ера>) тихо. Утром слегка постреляли зенитки, но потом все было спокойно. По-моему, не было даже артобстрела.

День прошел под знаком выдач и очередей. Из-за них люди не выходили на работу (почти без благовидных предлогов), отменялись занятия в школах, а так называемые иждивенцы просто сбились с ног. Занял очередь без четверти 5, а к 7 был еще на улице. Маша прорвалась в магазин без очереди (при его открытии — около 6 часов) и только благодаря этому освободилась к половине первого, впрочем, не получив ни табаку, ни крупы, ни мяса, опоздав к вод­ке, которую пришлось заменить Ерофеичем, и упустив хорошие селедки. Количество затраченного времени нужно помножить на сутолоку и нервы. Она дошла до кассы, заплатила за все, кроме водки, деньги за которую данная касса почему-то не принимала. Табак не смогла получить потому, что он выдавался в другом отделении, имеющем отдельный вход, хотя всю жизнь, с елисеевских времен вино и табак продавались в одном отделе. У Зола в «Счастье дам» описана реконструкция магазина, где отделы были перепутаны в расчете на то, чтобы покупатели дольше задерживались в магазине и в поисках нужного отдела проходили мимо наибольшего количества витрин. Как будто наши гении решили последовать примеру Муро⁵⁴. Словом, бардак в общегородском масштабе (группировка выдачи в несколько последних дней месяца, подчеркивание того, что после 30-го по апрельским карточкам ничего выдаваться не будет, хотя пропускная способность магазинов почти исключает этот срок; растягивание однотипных выдач, которые могли бы быть произведены одновременно, на несколько приемов; даже перечисление талонов: пиво по № 12 выдавалось раньше, чем водка по № 11, в результате чего 12<-й> талон либо держался на волоске, либо отрезался вовсе, либо сознательно утаивался продавцом) был дополнен бардаком в пределах каждого магазина и дальше шли по линии каждого отдельного продавца и кассирши, проявлявших самодеятельность и злоупотреблявших по мере возможности.

Люди, получив сыр, ели его тут же в магазине. Другие жевали ржавую немытую селедку, отламывая от нее куски грязными пальцами. Видел сегодня на улице пьяного — лежал на спине, возле стояла жена и обмахивала его фуражкой.

Мы с Машей выпили по три рюмки и ни в одном глазу. А ведь не пили очень давно, да и организм как-никак ослабел. На то, что алкоголь действует сейчас на меня слабо, обратил внимание у Ефимова, где мы стопками пили почти не разбавленный спирт.

Был в ЛССХ — смотрели эскизы Владимирова⁵⁵, Белухи⁵⁶, Правосудович⁵⁷, Визеля⁵⁸, Колесовой, Конашевича, Быльева. Очень хорошо, хотя и дискуссионно у Конашевича, на которого напал Серов со своей проповедью ползучего эмпиризма и идеологической безупречности. Пришлось отстаивать право художника на искренность и собственную точку зрения, хотя бы мы были с нею несогласны.

Вовсю идет прикрепление к столовым усиленного питания. При этом познаются директора. Тарасов⁵⁹ (Эрмитаж) побоялся представить список чуть не в 50 человек (при 300 работниках) и предоставил каждому хлопотать за себя; Бродский выдал всем направления в поликлиники и на этом успокоился — результаты неизвестны; Тагер развила бешеную деятельность, еще в воскресенье связалась с Райсоветом и Райздравом и добилась, что уже получили направление 35 человек, завтра получат еще 10, и остается неприкрепленными из всего числа педагогов, служащих и учащихся чуть ли не 5 человек. Бардак и в этой области был разумно использован хорошими организаторами и энергичными людьми на благо своих опекаемых. А идиоты только разводят руками. Совершенно ясно, что следующая партия пройдет в каком-то ином порядке.

Все это — яркая иллюстрация отсутствия системы, умения и желания работать. Делается что-либо лишь в тех случаях, когда кто-то наседает уж очень энергично, или по дружбе. От такой «системы» много хорошего народа погибло! <...>

 

1/V. День прошел спокойно — если не считать артиллерийского обстрела, от которого пострадал район Адмиралтейства. Снаряды крупного калибра.

Хорошее праздничное настроение. И, думаю, не только благодаря солнечному, теплому дню — положительно сказалась отмена демонстрации. Вместо официального энтузиазма, шумихи, крикливости, утомления от бессмысленного топтания по улицам, даже появился хороший лиризм, благостность, даже трогательность. <...>

 

4/V. День прошел спокойно. Резко похолодало — дует сильный северный ветер и температура около нуля. Говорят, что ладожский лед и на этот раз не пустят.

В доме Архитектора открылась выставка зарисовок «Ленинград в дни Отечественной войны». <...> Одни, не умея рисовать, пытаются изобразить жанровые сцены, т. е. перестают быть архитекторами, а перестраиваются на плохих художников. Другие — наоборот, рассматривают рисунок, как чертеж, работают чуть не с линейкой, пользуются условной перспективой, применяют технические приемы, понятные в чертеже и манерные в рисунке. <...>

 

5/V. <...> Днем в Эрмитаже, где господствует полная организационная импотенция Тарасова. Как Орбели⁶⁰, после гордых фраз относительно неразрывности своей личной судьбы с судьбой Эрмитажа, зная этого милейшего, но беспомощного человека, мог оставить на него и ответственнейший объект, и людей, которые, казалось бы, должны быть ему дороги?

Тарасов получил новое распоряжение райкома: немедленно выделить 20 человек для отправки на трудработы в деревню — с предупреждением, что люди пробудут там до сентября. Это — после категорических заявлений Шумилова и Федоровой, что ни одного человека от Эрмитажа отрывать не будут. Чем выше инстанция, тем бережнее она относится к Эрмитажу. А холуи в районном масштабе приравнивают его к любому законсервированному тресту или прачешной. «Власть на местах» — это страшная вещь!

Вечером — жюри конкурса в доме Архитектора. 1<-ю> премию присудили Каменскому⁶¹, 2<-ю> — Шепелевскому⁶², 3<-ю> — Явейну⁶³ и 4<-ю> — Грушке⁶⁴. <...>

 

6/V. Тревога с 5 ч. дня до 5.35. Днем короткий артобстрел.

Просмотр эскизов ЛССХ. Есть хорошие новые. В мастерской Николаева⁶⁵ увидели два автопортрета. Я предложил включить один из них в выставку — незаконченный, но начатый широко, свежо, несколько подчеркнутый и тем не менее искренний. Серову больше понравился другой: тусклый, благообразный и благополучный. Возникла дискуссия. На моей стороне оказался автор и Пахомов, к Серову примкнул Рутковский (до чего неприятен неумеренный подхалимаж!) и Прошкин⁶⁶. Страсти разгорелись и закончились возгласом Николаева: «Представитель Комитета понимает в живописи больше, чем наши художники!» К сожалению, это не трудно. Серов очень деспотично, по-АХРРовски (АХРР — Ассоциация художников революционной России. — Л. Ш.) проводит свою вкусовую линию, очень примитивную, определяемую бескультурьем и самоуверенностью и находящуюся на АХРРовском же уровне. Смешно, но мне пришлось как-то отстаивать от него Конашевича. И опять-таки, к сожалению, известная часть Союза идет за ним. Старики-мастера просто стоят в стороне, огражденные своими именами и не желая ввязываться в склоки. И тем приятнее видеть среди неименитых подлинный темперамент, готовность отстаивать свою точку зрения, не боязнь творческих споров, порчи отношений — и все это на базе правильного творческого отношения к искусству. Поэтому очень приятен Николаев, человек всегда истощенный, грязный, рваный, но судя по высказываниям на обсуждениях, с очень правильными установками. Нравится мне также Пинчук⁶⁷, хотя принадлежащий к лагерю Серова и ненавидимый оппозицией.

Вчера Серов с Прошкиным были у Попкова⁶⁸ — насчет прокорма. Ничего не обещал и предложил оставить в Ленинграде 50 художников, а остальных эвакуировать. Когда ему сказали, что они сами не хотят ехать, он предложил подать список тех, кого сможет оставить. «Остальным мы предложим через милицию в 24 часа покинуть Ленинград». Серов согласен реализовать это предложение.

Вечером был у меня Каплун. Произвел очень приятное впечатление. Несчастный, дезориентированный смертью жены человек, раздерганный, перескакивающий с одной темы на другую, наивный, но несомненно талантливый. Хочется помочь ему.

Со мной происходят странные вещи. Чувствую себя паршиво: очень вялым, обмякшим, но приписываю это погоде, к которой мы стали очень чувствительными. Холод держится, утром выпал снег и в тени пролежал до вечера. Но кроме субъективного самочувствия есть и объективные показатели. Прожорливость прогрессирует, хотя питание не ухудшилось. Даже сам замечаю, насколько потолстела морда. Припухлость напоминает отек, чем пользуюсь, говоря на эту тему с завидующими дистрофиками. Со вчерашнего дня снова катастрофически стало с мочеиспусканием. Позывы часты и неудержимы. Удивительнее всего, что ночью почти не встаю — значит, дело не в физиологии, а в психике. Не понимаю.

 

7/V. Тревог не было. Днем, около 4 час. короткий, но интенсивный обстрел центра города.

Ефимов принес текст объявления о приеме в Художественное училище. Он предусматривает подготовку «мебельщиков, мастеров по военному макету, мастеров-игрушечников, мастеров-штамповщиков, чеканщиков, литографов, графиков по художественной отделке книги и политического плаката, театральных декораторов и преподавателей рисования для средних общеобразовательных школ». Учитывая, что сейчас контингент учащихся равен чуть не 20 человекам, что занятия проводятся в единственной отапливаемой аудитории, что нет никакого оборудования и в перспективе имеется лишь полуразрушенное здание музея, на восстановление которого сейчас явно не хватит никаких сил, эти перспективы звучат неожиданно. Но мы решили, что именно сейчас нужно пытаться восстановить училище Штиглица. <...> Острая нехватка квалифицированных работников полиграфии уже сейчас (настолько, что стоит вопрос о демобилизации тех, кто находится в армии) и большая нужда в резчиках по дереву после того, как начнутся восстановительные работы, открывает большие и реальные перспективы укреплении и быстрого роста этого дела. <...>

 

8/V. Спокойно. Половину сахарной нормы выдали шоколадом — американским, большими глыбами.

Генеральный просмотр эскизов в ЛССХе. Загурский вел себя неумным самодуром, когда его личная точка зрения разошлась с решением жюри (все против одного), заявил, что все равно денег на контрактацию не понравившихся ему художников не даст. Протащил несколько явно безнадежных эскизов (Медельского⁶⁹) и отклонил Конашевича. Спорил из-за вещей, не стоящих внимания, и в то же время проходил мимо работ стоящих.

Кое-кто очень порадовал. Хорошие этюды в результате поездки на фронт показали Казанцев⁷⁰, Курдов⁷¹ и Кобелев⁷². Приятное впечатление произвел Рутковский. Бесспорно хорош эскиз группового портрета у Серова. Но лучше всех скульпторы. Прекрасные свежие работы у Исаевой⁷³, очень интересно намечена фигура Жданова у Пинчука: сидит в накинутой на плечи шинели, с картой на коленях. По-прежнему хорошо воспринимается серия сталеваров у Стрекавина⁷⁴. У Боголюбова много сырых, но талантливых эскизов, вернее нашлепок. <...>

Марина рассказывала о завмаге, который их снабжает продуктами: у человека 10 золотых часов, чудесная мебель, недавно купил библиотеку. На все виды продуктов существует прейскурант. Правда, сам не торгует — этим занималась ныне эвакуировавшаяся супруга, которая вела торговлю в широком масштабе. Уехала с 25-ю чемоданами, для провоза которых взяла с собой двух бездомных и нищих девочек. А на чаевые в дороге прихватила кг табаку и литр спирта. Самое страшное, что все это очень явно, что раскрыть эти махинации ничего не стоит, но никто этим не занимается и воровство в крупных масштабах остается безнаказанным. Когда-нибудь начнется кампания по расстрелу завмагов, но расстреляют самых безобидных, и их эвакуированные жены окажутся богатыми невестами.

Впрочем, все это лучше, чем неприкрытый грабеж пустых квартир — мобилизованных, эвакуированных и умерших.

Л. С. передавала, что у нас сосредоточено много войск, переброшенных с других фронтов, и техника, решившая перелом под Москвой.

Лидией Семеновной я восхищаюсь все больше и больше. Сегодня узнал новые ее подвиги. В первых числах мая две девочки потеряли карточки. Для них это означало верную смерть. В таких случаях люди ахают, сочувствуют, но пошевелить пальцами считают бесполезным, если не считать движения руки для проверки, целы ли свои карточки.

Хотя Л. С. однажды уже хлопотала за кого-то в апреле и дала слово больше на эту тему в райсовете не разговаривать, она обегала все инстанции, выдержала несколько скандалов, выслушала несколько нотаций, но добилась того, что девочкам выдали новые карточки. Оказывается, зимой Марина была арестована: променяла свое пальто на какие-то талоны, талоны оказались поддельными, ее задержали и должны были судить. Л. С. обегала прокурора, судью, угрозыск и Марину вытащила. Вчера начался понос у какого-то мальчишки.
В результате истощения он мог кончиться катастрофой. Несколько поездок в Горздрав и Аптекоуправление дали возможность достать сульфидин и панто­крин, которых не мог достать Загурский для Остроумовой-Лебедевой.

Потом, быть может, покажется странным, что пишешь о мерах, принятых для спасения людей, как о проявлениях чуть ли не героизма. Но сейчас, когда на всех тебя не хватает, когда самая простая вещь делается лишь в результате нечеловеческих усилий, когда не хватает сил даже на то, чтобы заботиться о близких людях, такие вещи являются исключением. Сейчас она спасла десяток жизней, в то время как <...>⁷⁵ являются прямыми виновниками ряда смертей, но после войны к ней придерутся за перерасход по фонду зарплаты или отсутствие табеля явки уборщиц на работу, и заметят в ее деятельности только это. Ведь и сейчас она получает в столовой завтраки наряду с Худяковым, ведь и сейчас там питается Велесевич, а Ольгу Михайловну я так и не смог туда устроить.

Открылся читальный зал Публичной библиотеки и начал работать Зоологический сад. <...>

 

10/V. Две тревоги: 12.40—1.30 и 6.30—7.55. Бомбежки как будто не было, несмотря на паршивое облачное небо.

Немного потеплело. Временами выглядывало солнце. Ездили в Александро-Невскую лавру, смотреть участки для огорода. Набрали крапивы и сегодня первый раз ели щи из свежей зелени. Девушка, которая нас водила, рассказывала о несметном количестве крыс, которые периодически появляются на кладбище. Туда свозят покойников, но не хоронят — когда накопится много трупов, их отвозят на Пискаревку. И крысы, по-видимому из складов, приходят сюда стадами, чтобы подкормиться. Сторожа на это время запираются в своих помещениях. <...>

В Малом концертном зале днем Liederabend, Вельтер (старинный романс и Чайковский), в 4 часа — Яблонская — «Иветта» Мопассана.

7-го снарядом сбита скульптура на Адмиралтействе.

 

11/V. Спокойно. Заметно потеплело. В театре дали свет. Были с Загурским в театральной библиотеке, узнали о том, что Ольга Михайловна умерла накануне того дня, когда за ней пришла машина, чтобы отвести ее в больницу. Взволнованный этим, а также видом Марии Иосифовны⁷⁶, обещал устроить ее в нашей столовой.

Потом поднялись в хореографическое училище. К сожалению, Тагер не было, водил по помещению я. Обратил внимание на то, что в одном классе рояль не закрыт, что в общежитии мальчики (их двое) живут в одной комнате с девочками. Впечатление об Училище составил на основе этих моментов. Можно расшибиться в лепешку, но оценка зависит от случайностей и очень часто определяется незакрытым роялем. О том, что Тагер спасла добрый десяток людей, ему говорили, но впечатление на него, это не произвело. Речь идет не
о награде, а о том, что впоследствии Тагер будет ошельмована, а вершить дела начнут Худяковы и Шаройко.

9-го в Филармонии был смешанный концерт с участием Нечаева, Студенцова, Железновой и прочих. Программ не печатали. <...>

 

13/V. Две тревоги: 1.20—2.25 и около 5—6. Во время последней у нас выключили электричество. Вечер сидели впотьмах и в панике. Неужели наше блаженство кончилось. <...>

Как будто реализуется вопрос организации бескарточной столовой для работников искусства. В воскресенье в Союзе архитекторов мне передали телеграмму (правительственную): «Распоряжение Землячки Ленинграде организуется столовая работников науки искусства, свяжитесь Загурским. Константинов». Я понес ее Б.И., оказалось, что он ничего не получил, но вытащил мартовский циркуляр Наркомторга СССР, предписывающий в городах, где есть свыше 200 работников науки и искусства организовать столовые повышенного типа без вырезки карточек. По этому поводу разговоры в Смольном были, но Лазутин⁷⁷ возражает, считая, что в Ленинграде это сейчас нереально. В итоге положение работников науки и искусства в массе было хуже положения большинства других категорий. Вчера же лед тронулся, и получено полуобещание, такую столовую открыть. Я был прав, говоря еще в начале войны, что важно не умереть в первую очередь.

Узнал, что два дня тому назад умер Богаевский. Что же делать — он был обречен уже давно. Он собирался ехать с Академией Художеств, уже сидел
в поезде, но почувствовав себя плохо, вышел из вагона и остался. Я видел его вскоре после этого, т. е. в конце февраля, и уже тогда произвел на меня безнадежное впечатление. Дистрофия лишь усугубила общее состояние организма, который и до войны был весьма расшатан.

Потемки застали нас врасплох, и вплотную познакомили с тем комплексом неудобств, от которых мы были избавлены. Кроме неподготовленности осветительных приборов (к счастью, у нас был керосин и свечи) трагичен вопрос с горячей водой и разогреванием пищи. Если света не дадут, придется разогревать топить буржуйку. Здесь и проблема дров, и проблема духоты. Зимой в го­-роде для этой цели широко использовались книги. Известны случаи, когда таким образом были сожжены ценнейшие библиотеки эвакуированных. Жглись и собственные книги — наряду с мебелью, причем красное дерево в данном случае не исключалось, — т. к. небольшое их количество при реализации, связанной
с хождениями и хлопотами могло дать суммы, которые никого не устраивали.

Словом, общее количество книг, находящихся в обращении, за эту зиму резко сократилось. На сколько столетий мы вернемся назад — в смысле общей культуры — в результате этой войны?

Видел ремонт «Кирова» — очевидно, загвоздили крепко.

 

14/V. Две тревоги — с 1 ч. до 2 и с 5 до 6. Непосредственно после первой тревоги очень короткий (минут 10—15), но очень интенсивный артобстрел района Адмиралтейства. 4 снаряда в Эрмитаже, один между арками <так!> Генерального Штаба, один — на Исаакии (у ангела) и в Адмиралтействе. Непонятна система обстрелов — они локализованы в течение всей блокады одним районом. При неточности попаданий, для паники, рациональнее было бы рассеивать снаряды по всему городу, если уж становиться на этот путь. Теперь же никто не шевелится, если слышит разрывы дальше, чем в километре от себя. <...>

 

15/V. <...> Собирали сведения для столовой. Картина любопытная:

 

Организация                    Число людей   На       Умерло Эвакуиро- Призвано

                                            до войны  сегодня                      вано           

Хореографическое училище  113           18            12            —            —

ДМШ Ленинского района      22            11             3             —            —

Театральный музей                  8              3              3             —             1

Театральная библиотека          8              2              2             —            —

Академия Художеств              68            10            20            —            —

Театральный институт           32            13             4             —            —

Русский музей                          56            10             9             —            —

Союз Архитекторов                —           166           92           182          127

Союз Художников                 488          126           73           206           78

Эрмитаж                                 196           36            20         48*/23         10

Художественное училище      —            —             2             —            —

 

Это касается только научно-творческих работников. <...>

По городу ползут слухи о мирном договоре, предложенном Германией. Якобы она склонна освободить оккупированную территорию и восстановить разрушенное, при условии выхода нас из войны. Мы же, якобы, известили об этом союзников и поставили перед ними дилемму: либо открытие второго фронта, либо сепаратный мир с нашей стороны. В схеме это звучит наивно, но может быть недалеко от истины. <...>

 

17/V. Тревог не было. Несколько раз возобновлялся артобстрел. Начали копать гряды в Александро-Невской лавре. Мой участок возле могилы Федотова. Рядом Беляковский — возле Бруни. С наслаждением три часа прокопался в земле и, несмотря на довольно сильный ветер, и то, что по улицам без пальто ходить нельзя, работал сначала без пиджака, а потом и без рубашки. Водопровод исправили, пускали фонтаны — действуют. Так что летом будем иметь душ и купание (в бассейне). Сегодня вымылся под фонтаном до пояса холодной водой. Пока что имею только насморк. Что произрастет на нашем огороде и сколько из произросшего будет раскрадено — не знаю, но даже небольшое количество при всех вариантах окажется кстати, а главное — пока что сам процесс доставляет радость. И полезен вдобавок. <...>

Должен был прийти Боголюбов, но не пришел. На днях, когда я ему позировал, он рассказал, что свалился на улице, был подобран кем-то из знакомых и часа 2 отлеживался. Талантливый, но невероятно бестолковый и безалаберный человек, и если погибнет, то в силу этих своих качеств. Мне бы его способности. Эти люди не умеют устраиваться, за их спинами орудуют дельцы типа Серова и Прошкина, которые пользуются всеми благами. У остальных же хватает пороху лишь на то, чтобы завидовать. Атмосфера в ЛССХ определяется именно этим.

2 концерта в Малом зале и один в Филармонии.

Около 12 ночи — бешеная стрельба зениток и минут через 10, когда зенитки уже начали стихать, была объявлена тревога. Отбоя я не слышал — заснул, но говорят, что тревога продолжалась недолго — около получаса. Бомб как будто сброшено не было.

 

18/V. <...> Ездил в Академию, из окон трамвая видны следы недавнего обстрела района Адмиралтейства: воронку на панели Невского возле Штаба, у трамвайных рельс на повороте, сбитый карниз у Штаба, дыру под аркой. Все это в конечном итоге мелочи. После сегодняшнего обстрела, совсем рядом с нами, трудно уточнить места, где были разрывы. Скоро год, как мы воюем, 9 месяцев немцы находятся на расстоянии орудийного выстрела, их аэродромы в Гатчине, а число механических разрушений (хотя каждый раз после налета или обстрела страдает какой-нибудь памятник) в общей массе города в конечном счете ничтожно. 10 или 12 снарядов, попавших в здание Эрмитажа (включая Зимний), внешне почти не заметны — кроме выбитых стекол. Выщербина в карнизе Штаба жалка по сравнению с масштабом всей постройки. И средства разрушения даже современной войны ничтожны по сравнению с созидательной деятельностью человечества. <...>

Получил список покойников — членов ЛССХ: 72 человека. Среди них: Андреев, Билибин, Гуминер, Бобровский, Жаба, Карев, Клевер, Лапшин, Малашкин, Наумов, Д. Ф. Попов, Плешаков, Суков, Скалон, Савинов, Тырса, Н. Ушин, Чужетов, Шиллинговский, Юдин, Чахров, Зверев.⁷⁸ <...>

 

21/V. Тихо. Редкие и отдаленные не то выстрелы, не то разрывы. Маша засеяла первые грядки.

Сегодня день продовольственный. По просьбе Б. И. ездил в торготдел с запиской от Попкова о выдаче продуктов Лишеву. Совершенно особая атмо­сфера: и посетители и служащие ведут себя прилично. Секретарша разговаривает вежливо и быстро делает то, о чем ее просят. Я, в 5 минут, получил нужную резолюцию, и через 1/2 часа вышел с подписанным и оформленным нарядом.

Психологически это понятно: здесь работают не дистрофики, их нервы в порядке, посетители — вернее, просители — весьма сдержаны и почтительны, а хозяева не хотят подать повода для жалоб. Отсюда атмосфера необыкновенного для нас благодушия.

Практика соприкосновения с театральными администраторами показала, что жулики бывают особенно предупредительны (перед принесенной мною запиской от Попкова делались реверансы). О размерах же хищений можно судить по тому, что продажа табаку прекратилась в начале ноября. С тех пор лишь к 1 мая было выдано по 50 гр. табаку на человека (исключая иждивенцев). И все же, все курят — только в январе-феврале достать табак было трудно. Сейчас с легкостью достаю любое количество по 160 руб. за 100 гр. Если допустить, что ноябрь-декабрь, даже январь мы жили на запасах, что некоторое время некурящие пускают в оборот свои 50 гр., (хватает при экономии на 3 дня, т. е. каждый из нас ежемесячно выкуривает по 500 гр.), то и при всем этом количество воруемого табаку грандиозно. Табак показателен, т. к. его не выдают — а сколько продается выдаваемых товаров, которых никак не учтешь?

Вечером составляли списки для столовой, дело с которой как будто благополучно. Вот сводка:

 

Организация                    Налицо       Умерло

АВМ (Ленизо)                     60              124

Отд. охраны памятников   56               80

 

Всего на 1100 человек научно-технических работников нашей системы, оставшихся в Ленинграде в данное время, приходится 568 покойников.

Составляли новые списки на академические пайки. Адресовали их к Лазутину, антикультурность которого вызывает иронию даже у хозяев. Между тем в его руках фактически находится жизнь многих интеллигентов, вымирающих быстрыми темпами. <...>

 

21/V. Тревог не было, во второй половине дня неоднократно возобновлявшийся обстрел. Разрывы где-то недалеко от нас. Говорят, что стреляют шрапнелью.

Проясняется. Возил посылку Лишеву. Старик выглядит неважно. Много и хорошо работает. <...>

Наконец-то включили электричество.

В Филармонии — концерт (дирижер — Элиасберг, солист (вокал) Скопа-Родионова⁷⁹).

В Малом концертном зале: «Иоганн Штраус» (Легков, Журавлева, Мирецкая, Сахновская, Шестакова, Гербек, Люблинский и концертный ансамбль Радиокомитета). <...>

 

25/V. Тихо. Редкие и далекие выстрелы.

Пасмурно. Под вечер начал накрапывать дождик.

С ЛССХовцами смотрел на техфильме кадры, снятые Голодом в тылу у немцев. Он 2 месяца пробыл с отрядом лесгафтовцев. По сути дела нового ничего, но от конкретизации представлений многое предстало в ином свете. Прежде всего — совершенно не затронутый войной пейзаж, девственный снег, радостное спокойное солнце. Русская земля, отданная врагу — наши по ней ходят с опаской, по-волчьи. Снимали возле Оредежа.

Но самое страшное — беспринципность войны. Пленных девать некуда — их расстреливают. Времена, когда пленных отпускали под «честное слово» не возвращаться в ряды армии, кажутся романтическим вымыслом. Есть кадр, изображающий расстрел двух предателей. В роли палача выступают студенты. Как далеко это от идеализма народовольцев. Изображена сцена допроса. Оказывается, обвиняемые приняли отряд за финнов. Бывший в отряде латыш говорил на своем языке, чтобы поддержать это заблуждение. Командир отряда играл роль переводчика. Таким образом, удалось выпытать многое (кто знает, м. б. больше, чем было на самом деле), и получить материал для обвинительного приговора. Итак, провокация, как метод ведения следствия хотя бы и в условиях фронта, воспринимается и излагается совершенно эпически, как нечто нормальное и даже остроумное.

Есть кадр: после боя. К трупу убитого немца подходят наши лыжники, обыскивают его, снимают оружие, залезают в карманы, забирают какие-то вещи. Потом чья-то рука поднимает за волосы голову. На секунду видно хорошее, молодое, интеллектуальное лицо убитого. Пальцы выпускают волосы, и голова падает в снег. Рука играет очень выразительно: так поднять с земли и потом бросить она могла бы и дохлую кошку, и убитого зверя.

Самое страшное, что винить во всем этом никого нельзя, что необходимость подобного морального суждения диктуется самим ходом событий. Кто знает, м. б. именно потому, что англичане держатся за моральную чистоплотность, они и проигрывают сейчас. Но именно только сейчас, т. к. впоследствии нация очень реально ощутит свои преимущества. Самое омерзительное наследие этой войны для нас — сохранение жизней и улучшение быта людей беспринципных, ловких, цепких и аморальных. Естественный отбор в пользу прохво­стов. Разбогатеют завмаги и спекулянты (не те, которых ловят сейчас возле булочных и которые меняют свой кусок хлеба на восьмушку табаку), уцелеют за немногими исключениями сумевшие окопаться и под благовидными предлогами держатся подальше от линии фронта. И своим примером еще больше закрепят утверждение беспринципности и шкурнической философии. Это — хуже, чем разрушение, хуже, чем вымирание от голода населения целых городов. Это — новый этап морального падения страны. Мерзко! И страшно. Если и прошлые войны приводили к тому же, то цели были крупнее. Сейчас все невероятно мелко.

Сегодня должен был отправиться первый эшелон эвакуированных. Отложили числа до 28—29-го. На эвакопункте (в Мих. театре) вывесили объявление, что первая тысяча записавшихся будет отправлена между 1-ым и 15-ым июня. Почему оттяжка — непонятно. Лед прошел. <...>

 

27/V. Весь день было тихо. К вечеру начался обстрел, а сейчас (1 час ночи) началась бешеная пальба зениток и через 2—3 минуты была объявлена тревога. Она длится уже 20 минут, а зенитки не умолкают ни на секунду. Бомб не слышно.

Приближается 1 число и город начинает лихорадить. Чтобы обеспечить карточки на будущий месяц, люди спешат зарегистрировать штаты, оформить списки, администрация «поджимает» и «воздействует». Сутолоки, жалоб, административного восторга и нервозности много. И рядом ползут слухи о нововведениях. Говорят, что паек будет увеличен на 30 % (исключая хлеб), что будут введены карточки двух типов — для питания в столовой и для кооператива, причем заранее нужно будет определять какую берешь.

Беготня за стандартной справкой, сутолока, неопределенность утомляют. Каждый раз ждешь какого-нибудь сюрприза. На этот раз он был невинный: в домоуправлении не выдавали справок, если не уплачено денег за квартиру.

Филиппова рассказывала Маше о своей экскурсии к Мечниковской больнице. Там раскапывали на полях прошлогодние капустные листья и наткнулись каким-то образом на зарытые в землю продукты. По городу пошли слухи о фантастическом количестве овощей, творога, масла, шпика и колбас, найденных под землей. Говорят, что они были зарыты в 1935 году с вредительскими целями: какими — непонятно. Во всяком случае, все домохозяйки хлынули туда. Поехала и Филиппова. Застала там толпу народа, копавшего землю во всех направлениях и кидающегося туда, где что-либо было обнаружено. Филиппова наткнулась на доски и была сброшена в обнаруженную ею яму с капустой. Однако воспользоваться ею не пришлось: появились милиционеры с окриками, угрозой стрелять (говорит, что эта угроза была реализована и двое не пожелавших покинуть яму мужчин были убиты). Их забрали и повели. Имевших документы оштрафовали на 50 руб., остальных, якобы, отправили на торфоразработки.

Пока шло «разбирательство», наступил вечер — ходить по городу уже было нельзя. Им было предложено остаться до утра, но они решили попытаться двигаться к дому. Однако их потянуло к ямам и намеченный маршрут был изменен. У ям они увидели милиционеров («мордастых», «откормленных», по ее выражению), усиленно извлекавших продукты. Их снова задержали и вся история, вплоть до пятидесятирублевого штрафа повторилась сначала. В конечном итоге она вернулась домой только к 2 ч. дня и с пустыми руками.

Но вскоре решилась еще раз попытать счастья и отправилась снова. На этот раз экспедиция была удачнее: ей удалось захватить довольно большое количество творога — правда, черного, восьмилетней давности (она угощала и Машу) и отделаться штрафом при выходе из поезда — за отсутствие разрешения на въезд в город (невзирая на наличие прописки).

Весьма возмущена, что эти склады не были обнаружены своевременно, а теперь, когда они выявились в результате самодеятельности населения, их отбирают, пользуясь трудами людей, извлекших их из-под земли.

Какая-то доля истины во всем этом есть — о продуктовом складе, найденном возле Мечниковской больницы, я уже слышал. Да и черный творог, пробовать который была вынуждена Маша, — факт непреложный.

Отбой в 2 ч. 15 мин. ночи. <...>

 

30/V. <...> В Филармонии — концерт с балетным отделением, в котором участвуют наши ребята. По этому поводу в училище заметное оживление: с утра беготня возле костюмерной, в коридорах появились одинокие фигуры в пачках. Еще недавно они ходили в ватных штанах.

Мне на концерте быть не удалось, но говорят, прошел он хорошо. Завтра — его повторение в Малом концертном зале. <...>

День очень жаркий. Вечером сажали капусту, спали без рубашек, под одной простыней.

 

31/V. Ну вот и май прошел! Каков-то будет итог июня? День прошел без тревог, но с несколькими короткими обстрелами.

Чудесное утро — ездил на Каменный остров за рассадой в одной рубашке. Днем прошел дождь и похолодало. Вечером было совсем свежо.

Привезли рассаду и добыли семян — все, о чем даже не мечтали — вплоть до махорки. Ходили гордые, посадили рассаду, сеять будем завтра. С тех пор, как занялся огородом, физических сил трачу впятеро больше, чем обычно, но если и устаю, то это — усталость, а не слабость, настроение прекрасное и прилив энергии хороший. Чувствую себя излечившимся от дистрофии — за эти дни поставлена точка, проведена ощутимая грань.

Из окна трамвая видели беременную женщину. Это столь же необычно, как живой голубь или мальчишка, играющий в волейбол. Собаки изредка встречаются.

Говорят, дня 3 тому назад были сильнейшие налеты на Новую Ладогу и какую-то станцию на этом берегу озера. Бомбили составы с грузами. Значит, ставка на усиление блокады.

Рассказывала Боголюбова: в их доме, на ступеньках парадной, прямо против булочной, сидит одиннадцатилетний мальчишка и выслеживает тех, кто меняет хлеб. По его знаку милиционер хватает людей, получающих затем 5 лет тюрьмы. Некоторое время тому назад мальчишка был весьма тощ; сейчас округлился. Но каковы перспективы его морального развития, каково его будущее? Впрочем, вероятнее всего, что он будет удачливее очень и очень многих.

Кстати, о хлебе: его почти невозможно купить, не слышно ни предложений, ни спроса. У булочных никто не толкается, и лишь немногие смельчаки рискуют ходить по Невскому с пачкой папирос в руке, безмолвно предлагая прохожим в обмен на хлеб. Не думал, что постановление об обмене подействует так быстро и радикально.

Был на концерте нашего училища. Впечатление жалкое. Тоненькие как спички и очень нетвердые ноги, незрелость, вызывающая чувство сожаления, а не умиления, как водится на ученических спектаклях. Лучше других Богданова, Алексеева с Брюхановой и Потемкина. Хороши Бажаева и Ларионова со Смирновой. Говорят, в Филармонии было гораздо лучше.

 

1/VI. Тихо. Чудесный солнечный день, Засеяли гряды. Капуста и кабачки, посаженные вчера, привились хорошо. Помидоры поникли. Говорят, это ничего — оправятся. Огородный азарт нас захватил совершенно. Думаю только о той минуте, когда удастся вырваться в Лавру. К сожалению, вырываюсь только вечером, когда нужно торопиться, кусают комары, когда солнце уже садится, но все же хорошо. Лавра заменяет сейчас деревню и «эрзатцности» <так!> этой замены я пока не ощущаю. Наслаждаюсь совершенно распустившейся свежей зеленью, тишиной и физическим трудом, который доставляет мне все больше и больше радости. Вчера обратил внимание — отсутствие ощущения физической усталости вечером делает день неполноценным. <...>

 

5/VI. Совсем тихо.

Город готовится к событиям. Горком переехал из Смольного в Деловой клуб на Мойке. Штаб тоже переменил место. По ночам площади и сады заполняются отрядами моряков, дзоты и баррикады, построенные в прошлом году на улицах, также снабжаются гарнизонами. Вдоль Обводного канала оборудуются укрепленные пулеметные гнезда. По-видимому, ожидают воздушный десант.

Все это делается без шума, но об этом знают многие и — типично! — почти не говорят. Паники нет, даже собравшиеся ехать не торопятся. То ли покорились судьбе и после зимы перестали бояться чего-либо, то ли, памятуя осеннюю панику, просто не верят в реальность опасности и во всех приготовлениях видят только «деятельность градоправителей». Но, так или иначе, ничего похожего на то, что делалось в августе, нет. Общее состояние, вернее всего, определяется как массовый фатализм.

Я не особенно верю в активизацию нашего фронта. Экономического значения он уже не имеет, флот заперт достаточно прочно и обречен на бездействие, а политическое значение почти совсем снято провалом блицкрига. Моральный эффект в данном случае может быть значительно ниже реальных расходов, которые, по-видимому, будут направлены на реальные же объекты — уголь, нефть, т. е. на юго-восток.

Если же ждать событий, то в районе Ладожского озера и в районе области закрепления блокады. По сути дела, в смысле количества жертв и отвлекаемой энергии она дает большие результаты, чем дала бы оккупация полуразрушенного и голодного города. <...>

 

6/VI. Около 2 ч. ночи прожужжал одиночный самолет и затем, под самым нашим окном, поднялась оглушительная пальба зениток. Осколки сыпались на крышу, как горох. Тревоги объявлено не было. Днем было тихо.

Ездил за рассадой в ЦПКО и потом заехал в ДВС. По дороге видел дымящиеся остатки Печатного Двора. В него третьего дня попало 3 термитных снаряда и пожар не могут загасить до сих пор.

Говорят, что на днях немцы сильно насели на Купчино и как будто продвинулись немного. Во всяком случае, стоявшие там санчасти переведены к Володарскому мосту. Говорила девушка, знакомая Кроленко, работающая там дружинницей и бившаяся в истерике от желания избежать возврата в ту обстановку. Ходят слухи о приказе любой ценой к 14-му числу отогнать немцев от Лигова, Царского и Павловска. Войск, якобы, направляют туда великое множество. Бомбежки ладожской дороги и откладывание эвакуации объясняются именно этим.

Кроленко рассказывал о том, что делается на эвакопунктах. Непрерывные истерики. Одни валяются в ногах, предлагают взятки, чтобы только уехать. Говорят, что иначе они погибнут, хотя состояние их здоровья почти исключает возможность благополучной доставки их на место. Другие приходят с повестками милиции, с предложением о выезде в 24 часа и обещают повеситься, т. к. не знают, что будут делать вне Ленинграда. Оба случая были бы понятны на второй день войны и совершенно необъяснимы сейчас, на исходе года. Почему нельзя было выехать зимой, почему люди, просидевшие в Ленинграде до сего дня, должны покидать его в 24 часа, а не в срок, достаточный для элементарной ликвидации своих дел? Что это: садизм, вредительство или просто глупость? Даже война не научила ничему в этом отношении.

И самое пикантное, что одиночек сейчас не отправляют — за исключением женщин с детьми и высылаемых. В глазах тех, кто стремится уехать, они оказываются в привилегированном положении: их отправляют вне очереди, причем никаких ограничений для них не делается, их документы ничем не отличаются от документов эвакуирующихся по собственному желанию. Даже логики во всем этом деле не видно.

Назавтра объявлена выдача кокосового масла. В апреле выдавали исключительно сливочное, в мае — сливочное и подсолнечное. По-видимому, наши «санаторные» ресурсы подходят к концу. Сейчас надо ориентироваться на овощи.

В Филармонии концерт.

Очень холодно. Несколько коротких дождей. <...>

 

9/VI. Тихо. Суматоха продолжается.

Отправили ребят из Училища. Л. С. блестяще организовала отъезд — достала грузовик, снабдила всем, вплоть до ведер и лесенок для посадки в теплушки, проводила на вокзал и усадила в вагон. В Училище пустынно и грустно.

Был в ТАССе. Какой бардак, какие никчемные руководители! Беспомощнее наших.

Боголюбову вызывают в милицию. Очевидно, опять предложат выехать. Это уже в третий раз: ее отец работал на Сестрорецком заводе и родилась она в Райволе. Следовательно, уроженка Финляндии!

Серов очень ратует за принудительную эвакуацию художников. Интересуюсь предлагаемым им списком.

Смотрел кусочек 3<-го> акта «Лесной были»⁸⁰. Много паршивых спектаклей мне довелось видеть на Александринской сцене, но этот перекрывает все. Он, несомненно, возбуждает ненависть к немцам — без них эта пакость не появилась бы на свет. Нежности к Александринке я не питаю, но сейчас за нее оскорблен.

 

10/VI. Тихо и без впечатлений. Утро провел в Лавре. К сожалению, погода была неважная. Машка договаривалась о поступлении сторожихой в Некрополь. М. б. это правильно, т. к. с одной стороны не сопряжено с затратой энергии, с другой же — выведет ее официально из-под власти Управления. <...>

Рвались снаряды возле Эрмитажа. Осколками повреждены колонны Иорданского подъезда, выбиты стекла на фасаде Зимней канавки. <...>

 

13/VI. Смотрели плакаты в ЛССХ. Были приятные сюрпризы: очень хорош эскиз Серебряного⁸¹, приятен Будочосик. Свежий проект оформления лозунга у Епифанова⁸², хороша работа Хижинского⁸³. Прекрасные акварели принес для открыток Фитингоф⁸⁴. Вообще уровень работ гораздо выше прошлогоднего, много свежего, яркого, талантливого и в целом культурный уровень несоизмеримо выше. Даже Серов подтянулся и хотя его плакат далеко не откровение, все же он интереснее его предыдущих работ.

Есть сведения, что квартира Голлербаха⁸⁵ подвергается ограблению. Очень боюсь за судьбу Замирайловских⁸⁶ работ, находившихся у ее матери — если старуха померла, что весьма возможно, вряд ли что-нибудь сохранилось. Даже не раскрадено и распродано, а просто сожжено в буржуйке. Хижинский застал работницу Публичной библиотеки, живущую в квартире Альтмана⁸⁷, в тот момент, когда она сдирала какого-то голландца с подрамника, чтобы растопить им печку.

Маша застукала Веру, знающую, где мы оставляем ключ, и попадающую в комнату без нас, в тот момент, когда та влезла в банку с кокосовым маслом. Вера жаловалась на то, что дядя Сережа много ест, рассказывала, что Киса ее попрекает за чрезмерные заботы о нем, и сообщила, что теперь они питаются врозь — каждый по своей карточке. Вера, бывшая образцом самоотверженно­сти, торжества духа над вопросами материального порядка, моральной чисто­плотности! <...>

 

15/VI. Ясный, солнечный, но, в общем, холодный день.

Суматоха в связи с ответными письмами английским женщинам. Ездил к Остроумовой, которой решили поручить верховодство этим делом в Горкоме. Затевается, по-моему, очень интересная вещь. Старуха трогательно идет навстречу и дает для заставок свои гравюры. Меня увлекает эта совместная работа. Завтра встречаемся для детализации.

Народ возлагает большие надежды на договор и чуть не считает дни, оставшиеся до конца войны. Очень всем хочется этого! <...>

 

16/VI. Узнал о смерти Ф. Ф. Нотгафт<а>⁸⁸. Соседи обратили внимание на то, <что> его дверь в течение ряда дней не открывается, вызвали милицию, которая взломала квартиру. Там нашли полуразложившийся труп Ф. Ф., и повесившуюся Анастасию Сергеевну. Ноги у нее были объедены крысами. Она несколько раз говорила, что если Ф. Ф. умрет, она повесится, но этому как-то всерьез не придавали значения. Тем более странно, что они расходились и у него последнее время была другая женщина. Во время голода А. С. трогательно ухаживала за ним. В свое время отказалась эвакуироваться вместе с родными, заболела флегмоной и, несмотря на предупреждение врачей, что хождение грозит ей общим заражением крови, ежедневно ходила за обедом в столовую Александринского театра.

В свое время Серов писал с нее «Девочку с персиками». <...>

 

19/VI. 2 дня, с 8 ч. утра до 12 ч. ночи, провел у Остроумовой. Какая интересная и хорошая старуха! Ее сдержанность, прямота, определенность
в оценке и себя, и других, делают ее оценки одновременно и очень суровыми, и очень человечными, а потому убедительными.

Раскрыла свои шкафы, готова была предоставить в наше распоряжение все свои вещи, стоически выдержала и наше присутствие в квартире, и нашу организационную бестолочь.

Альбом, благодаря ее работам, получился очень хороший, хотя угнетают шрифты и в этом направлении было максимальное количество организационных и иных огорчений. Началось с того, когда я заехал к Рубанчику⁸⁹, который взялся писать тексты и 3 дня тому назад просидел у меня 3 часа, выбирая шрифт и бракуя один за другим по эстетическим соображениям, и должен был сделать их к 11 ч. утра, он без особого смущения сообщил мне, что ничего не успел сделать.

Его слова не оказались преувеличением: из 12-ти текстов были готовы только два, самых коротких, и написаны отвратительно. Оправдался он тем, что не рассчитал свои силы, что раньше за одну ночь он делал перспективу, на которую Котя тратил по 2 недели; («не тот Рубанчик» — его подлинные слова), что все равно сроки были нереальные и альбом вовсе не так уж срочно необходим. <...>

Эти встречи как-то ясно показали, что мы уже сейчас делимся (и делим себя) на две категории — людей работоспособных и людей неполноценных. Первые пока нужны, ими сравнительно интересуются и их не спрашивают, ценой какого преступления — уголовного или морального — они сохранились в форме. Вторые вызывают чувство брезгливости, скрываемое холодной вежливостью и покровительственным тоном, и опять-таки всем безразлично, как, почему, из-за чего они оказались в таком плачевном состоянии. И самое страшное, что эти люди покорно сознают свою дистрофичность (какое страшное, оказывается слово, которое еще в январе воспринималось только как медицинский термин), их психология — рабья, они перестали стыдиться своих мыслей о куске хлеба, подавляющих все остальное. По всем данным эта категория в моральном смысле выше той, которая благополучна. Выживают сильнейшие — не физически, не морально, а оснащенные целостностью, ловкостью, гибко­стью в сочетании с известной долей беспринципности.

Вчера был сильный артобстрел центра. Снаряды падали на Невском, возле Аничкина моста, в райкоме убило 8 чел. Один снаряд разорвался в нашем дворе. <...>

 

21/VI. Пасмурно, днем и вечером — сильные дожди. На огороде хорошо. Окучивали капусту и пикировали свеклу. За 1/2 кило хлеба исправлен водопровод и проблема поливки решена. Впрочем, сейчас она не нужна. Как долго не наступает лето! Даже в прошлом году к этому времени уже потеплело. Вечером 21-го мы ездили с Таней в Дудергоф. Какая страшная черта отделяет от нас этот год.

Ждем немецких бенефисов — пока совсем тихо, был небольшой обстрел, где-то в районе Выборгской, но, в общем, день спокойнее прочих. Думаю, что причина этого — Севастополь. Они не ставят перед собой невыполнимых задач, умеют отказываться от них вовремя, если видят их нереальность, и, по-видимому, ведут войну экономно. Методически обращают основное внимание только на один участок. Занимались Керчью, теперь, когда кончили с ней, занялись Севастополем. Утешает то, что два летних месяца у них ушло на небольшие кусочки Крыма.

Эти темпы и цена, которой они расплачиваются, позволяют надеяться, что штурмовать нас не станут. В Крыму их тыл обеспечен, здесь же, наступая от Колпина, они будут иметь второй фронт возле Любани. Думаю, что бои за Ленинград возобновятся в районе Тихвина и Шлиссельбурга и нам нужно готовиться не столько к штурму, сколько к усилению блокады. Тем более, что минувшая зима показала, насколько она эффективнее и в смысле жертв, и в смысле дезорганизации города, и, наконец, в смысле отвлеченных на борьбу с нею сил, нежели бомбежки, обстрелы и прочие хирургические операции.

Штурм, уличные бои — это страшно. В эту войну, как никогда, стало очевидно значение традиций, роль чувства локтя в строю, знание своих соседей. Нельзя драться рядом со скептиками и трусами. И великий, осенний драп — результат общей линии (divide et impera), результат комплектования частей по принципу количества, без учета качества (не говоря уже о профессионализации), отсутствие традиций и понятий о чести мундира. В этом отношении создание гвардейских частей — большое дело. Обидно, что приходится расплачиваться за недоверие к вещам, открытым еще нашими прапрадедами.

Был в саду отдыха. Если бы не поросшие травой щели и не бездействующий ресторан, казалось бы, что войны не существует. Дорожки, клумбы в порядке, мирно сидят билетерши, столб выходящих на площадь ворот, уничтоженный взрывом, восстановлен, недостающие части решетки заменены деревянными, подкрашенными так, что разница незаметна.

Над восстановлением строений сада работали ремесленники. Дети, только сейчас набранные в училище, сделали чудеса. Загурский устроил для них обед, премировал бесплатными пропусками в сад на все лето, отметил приказом администрацию 7-ой школы, организовавшей работу ребят и сумевшей наладить руководство ею. Во всем этом есть величие. <...>

 

22/VI. <...> Самое непонятное из всего, свершившегося за этот год — перелом в умонастроениях. Первые дни мобилизации были ознаменованы волной совершенно открытого антисемитизма, прямыми угрозами расквитаться с кем следует. Все это, плюс пассивность, даже растерянность в верхах создали впечатление, что советская власть кончается. И вот теперь, после года неслыханных жертв и лишений, после того, как командование многократно доказало свою бездарность, когда стала очевидна необеспеченность и неорганизованность тыла, когда все мы расплачивались — и очень дорого — за явно идиот­ские распоряжения, когда ошибки громоздились одна на другую и стала очевидна порочность системы — и все это подтвердилось десятками тысяч напрасно погубленных жизней — после этого всего и несмотря на это, настроения резко изменились.

Сегодня мне Ефимов рассказал, что немцы обратились к кому-то из Великих князей в Париже, очевидно, к Кириллу Владимировичу, с предложением подписать воззвание с призывом вступать в легион. Он отказался. Тогда обратились к Маклакову и тот выпустил воззвание, прямо противоположное тому, какое от него требовали. Он призвал к борьбе с немцами, посягающими на Родину.

Это похоже на правду — такая версия отражает общее настроение. Почему это могло произойти? Может быть потому, что немцы своей нелепой жестокостью восстановили против себя. Неужели в силу неизжитого даже за последние 25 лет чувства патриотизма? Не знаю. Очевидно, потому же, почему вопреки логике удалось осенью остановить их продвижение вперед, почему дух героизма восторжествовал над культивировавшейся все последнее время покорно­стью, пассивностью и шкурничеством. Историкам и психологам придется поломать над этим голову — вряд ли и мы сможем найти удовлетворительное объяснение. Но факт остается фактом. Мне не ясно, что я буду думать и делать, если окажусь на оккупированной территории. Плохие вести из Севастополя, говорят, что такая возможность не исключена. <...>

 

23/VI. <...> Были в бане — квинтэссенция хамства. Его больше, и оно резче, чем в столовых. Вообще же — материал для Зола. Довольно много жирных людей: очевидно, дистрофики не моются.

Оттуда прошли к Рыковым. В. В.⁹⁰ умер 13/XII-го. Елизавета Дмитриевна производит впечатление тронувшейся. В. В. простудился, простояв из-за тревоги около часа в щели. Больше месяца лежал дома, никак не могли устроить в больницу. Наконец, приехала скорая помощь. Ему очень трудно было одеваться, с большим трудом подняли его с постели. На просьбу Елиз. Дм. дать носилки санитары ответили: Носилок нет. Ничего, мы папашу и так по лесенке сведем. Так и повели, хотя он еще держался на ногах. В машине выяснилось, что носилки все же были, но за ними нужно было спускаться по лестнице.

Привезли в больницу, В. В. увидел, что нужно подняться по пяти ступенькам и пришел в отчаяние: — Не смогу.

С трудом поднялся. Их встретил возглас дежурной сестры: — У нас местов нет. Идите в другое отделение.

В этот момент Е. Д. почувствовала, что он тяжелеет, посадили его на стул, он несколько раз вздохнул и скончался. То ли от напряжения, связанного с переездом, то ли от перспективы двигаться дальше. Алмаша они усыпили 2-го ноября. <...>

 

25/VI. Наконец-то настоящий летний день! А ночи начали удлиняться. Ранним утром поехали в Лавру. Там, кроме сторожих, не было никого. Я разделся и в одних трусах поливал грядки. Хорошо! Среди этой, совсем уже густой зелени, забываешь о том, что город с развалинами домов, с озлобленными людьми, переполненными трамваями, с тоскливыми очередями за подкрашенной кисловатой водой, которая почему-то называется витамином, — что этот город здесь рядом, за приземистыми каменными стенами ограды. И только временами доходит до сознания, что глухой гром, доносящийся с южной стороны, от Колпина, — шум битвы, которая не прекращается ни на минуту и происходит совсем неподалеку, там, куда ходили дачные поезда и даже трамваи, где росла такая же зелень, какая растет здесь, где были фонтаны и делались такие же грядки; что каждая минута несет с собой уничтожение человече­ских жизней и многолетних усилий человеческого труда. Мы привыкли к тому, что война ведется по соседству с нами и что смерть может застать нас на каждом шагу. Кто может поручиться, что через секунду на этой грядке или в этой комнате не разорвется сумасшедший снаряд, выпущенный с шуточкой развязным или озлобленным фейерверкером? Хорошо, что не думаешь об этом.

Такая привычка к войне и отсутствие мыслей о ближайшем даже будущем была, должно быть, у французов до прорыва линии Мажино, когда казалось, что война ограничится только востоком, а здесь происходит военная демонстрация.

На улице видел такую картину: на ручной, двухколесной тележке везут больную. Она покойно лежит на тюфяке, с подушкой, аккуратно завернутая
в одеяло. Осторожно толкают тележку две женщины — одна из них в сером форменном комбинезоне с красным крестом на рукаве, — идущие мерным шагом. На всем лежит печать профессиональной рачительности. По-видимому, это называется скорая помощь.

Вдоль тротуаров стоят взрослые люди — мужчины и женщины — и ловят через лупу на кончик папиросы-самокрутки солнечный луч. Спичек не давали уже 1 ¹/₂ месяца — с середины мая, когда мы получили по две коробки на человека. <...>

 

26/VI. Валерия Семеновна получила повестку и предложение выехать в 24 ча-са. Мотивировки совершенно не понятны, т. к. по всем признакам она безупречна. Единственное предположение, что ее спутали с сестрой, которая в 1935 г. была выслана, жила на сотой версте, бежала от немцев сюда и этой зимой скончалась.

Лидия Семеновна, как всегда бывает в таких случаях, развила бешеную деятельность. Добыла у Загурского отличную характеристику, на которой, однако, он вычеркнул последнюю фразу: «исходя из этого, ходатайствую об оставлении в Ленинграде». Там же потребовали, чтобы эта фраза была непременно. Подписал новую редакцию я, и хлопоты Л. С. увенчались успехом. Так от пустой и, в конечном итоге, ни к чему не обязывающей бумажки зависит судьба человека. Правда, кроме того, Л. С. пришлось подписать поручительство. <...>

 

27/VI. Отвез Митрохина⁹¹ в больницу — скорбут. Передвигается с трудом, лежал один не только без медицинской помощи, но и без элементарного присмотра. Страшно благодарил, говорил, что мы спасаем ему жизнь. Ключ от комнаты оставил Корнилову, которому передал уже часть работ. Корнилов коршуном вьется над людьми, имеющими шанс умереть. Много вещей он спас, много наверняка присвоил. Не верю в его идейные побуждения.

Узнал об одном из способов, благодаря которым завмаги богатеют, а население кормится. Оказывается, отрезанные от карточек талоны после ревизии актируются и сжигаются непосредственно в магазинах, в присутствии того же завмага, его бухгалтера и еще кого-то. Значительная часть их не сжигается, а передается в соседний магазин, где ревизия еще не прошла. Техника очень простая!

На углу 5-ой Рождественской и Дегтярной стоит руина — остов дома, разрушенного бомбежкой. Ни одного перекрытия вплоть до подвала не сохранилось. На стене видна надпись: «Укрытие от бомб».

На огороде зацвели первые помидоры. Ели свой укроп.

В саду Дворца Пионеров — симфонический концерт (Элиасберг).

В Филармонии балетный вечер (Иордан⁹²). <...>

 

28/VI. <...> На огороде начались покражи. У Маруси исчезла целая грядка капусты, хороший кочешок сорван у второй сторожихи. Подозревают Белдов­ского. Это похоже на правду, хотя, по существу, довольно забавно: сторожиха подозревает своего директора в покраже капустных листьев!

Сегодняшний день убедил, что с голода мы умрем не в первую очередь. Сейчас мы набираемся сил, в то время как множество людей растрачивает последние. И в то же время в городе появилось много сытых, хорошо одетых людей, особенно женщин. Дистрофики либо вымерли, либо уехали.

 

29/VI. <...> Заседание худож. совета в ЛССХ. Очень хороший плакат Конашевича. Приняли паршивый проект оформления окна ТАСС, предложенный Суетиным⁹³. В остальном — день пустой и даже не очень напряженный.

Обстрелы довольно регулярны — начинаются около 4-х.

С огорода снято 25 редисок. <...>

 

1/VII. <...> Доклад Тагер по обследованию Эрмитажа: очень хорошо, глубоко, серьезно и правильно. Картина безотрадная, почти катастрофическая.
В пожарном отношении Эрмитаж и Зимний совершенно безоружны: водопровод бездействует, не ремонтируется, охрана не скомплектована, не обучена, не знает лабиринтов и лестниц. Может случиться, что они просто не сумеют подойти к очагу пожара. В залах насыпан песок, но лопат нет: увезены на огороды. Огнетушители не заряжены.

Охрана такая, что не ворует только ленивый, причем о краже можно не узнать: описи увезены по устному распоряжению Орбели во время осенней паники, что находится в залах и кладовых — не знают даже хранители, некоторые из них с марта по май в свои отделы даже не входили. Большая часть сведений хранится лишь в памяти старых работников, большинство которых либо уехало, либо умерло. Брат Л. С., находящийся в летной части за пределами города, сообщил, что они чистят сапоги красным бархатом, подаренным им РУПО НКВД Дзержинского района, которое, в свою очередь, получило его от охраны Эрмитажа, сообщившей, что он вырезан из кареты Екатерины.

Все это упирается в отсутствие хозяина — и Загурский не хочет это понять. <...>

 

2/VII. Артобстрела, по-моему, не было, но несколько раз начиналась стрельба из зениток. Дождь. Вскопали еще 7 грядок — для махорки и картофеля, обещанного Таней. Пока что Маша достала 8 штук, разрезала их на 24 части и посадила. Успеет ли?

Собрали 20 шт. редисок.

 

3/VII. <...> В. Е. снова мучается с выездом. В начале месяца получила повестку об обязательной эвакуации, в милиции ей сказали, что для оставления здесь нужно ее заявление и ходатайство с места работы, но пока прописку зачеркнули. Она вручила заявление и ходатайство, ей было сказано ждать ответа — все, мол, последующее они сделают сами.

1-го она пошла получать карточки для дочки в Жакт. Прежде всего, система выдачи иждивенческих карточек в Жактах привела к тому, что многие получили их только 2-го, т. е. 3 дня просидели без хлеба, который, вдобавок, пропал. А затем, ссылаясь на зачеркнутую прописку, ей вообще выдать карточку отказались. Направили в милицию. Лицо, взявшее документы, оказалось больным, принявший ее товарищ, прежде всего, обвинил ее в том, что она самовольно осталась, а затем отказался вообще разговаривать по этому поводу. Не отрываясь от газеты, которую читал, подавал примерно такие реплики: — Вам надо уезжать. — Но почему? У меня нет никаких родственников, сама я репрессиям не подвергалась, родилась в Ленинграде. — Не знаю. Нам предложено. — Кем? — Не ваше дело. — Но я хочу обжаловать. Ведь могла произойти ошибка. — Очень может быть, но вам нужно уезжать. — С кем мне говорить? — Не знаю. Говорить бесполезно. Вам нужно уезжать.

Это издевательство происходило в 28 отд. милиции. Вообще, волна принудительной эвакуации разрастается. Впечатление такое, что, выполняя план, хватают первых попавшихся людей. Как всегда, важно не попасть в первую очередь.

Еще 20 крупных редисок, итого 120 штук. <...>

 

---

Лица, про которых не удалось найти сведения, в примечания не включены.

¹ Ефим Яковлевич Хигер (1899—1955) — художник, график, книжный иллюстратор.

² Котя — брат Барташевича Константин.

³ Павел Александрович Шиллинговский (1881—1942) — график, профессор Академии художеств.

⁴ Иван Алексеевич Нечаев (1900—1963) — солист Малого оперного театра, организатор блокадного музыкального театра.

⁵ Павел Захарович Андреев (1874—1950) — певец, бас-баритон, народный артист СССР.

⁶ В. П. Ульрих — аккомпаниатор.

⁷ Владимир Иванович Касторский (1871—1948) — певец, бас, заслуженный артист РСФСР.

⁸ Евгений Павлович Студенцов (1890—1943) — актер Александринского театра.

⁹ Н. М. Железнова — актриса Александринского театра.

¹⁰ Борис Анатольевич Горин-Горяйнов (1883—1944) — актер Александринского театра, народный артист РСФСР.

¹¹ Василий Васильевич Гущинский (1893—1990) — актер эстрады, куплетист. Работал в образе босяка, оборванца. Имел бешеный успех у простонародной публики.

¹² Леонид Васильевич Котов — архитектор.

¹³ Яков Борисович Гевирц (1879—1942) — архитектор, ученик Л. Н. Бенуа.

¹⁴ Борис Иванович Загурский (1901—1968) — общественный деятель и музыковед, с 1938 г. — зав. Управлением по делам искусств Исполкома Ленсовета, непосредственный начальник автора.

¹⁵ Анна Петровна Остроумова-Лебедева (1871—1955) — график, аквалерист.

¹⁶ Владимир Александрович Серов (1905—1968) — живописец, позднее президент Академии художеств, в описываемое время — секретарь ЛССХ.

¹⁷ Владимир Васильевич Лебедев (1881—1967) — художник, график, живописец, плакатист.

¹⁸ Петр Евгеньевич Корнилов (1896—1981) — историк искусства, коллекционер.           

¹⁹ Владимир Михайлович Конашевич (1888—1963) — график, иллюстратор книг.

²⁰ Георгий Семенович Верейский (1886—1962) — график.

²¹ Соломон Борисович Юдовин (1892—1954) — график.

²² Константин Иванович Рудаков (1891—1949) — график, иллюстратор книг.

²³ Иван Яковлевич Билибин (1876—1942) — график, книжный иллюстратор.

²⁴ Всеволод Всеволодович Лишев (1877—1960) — скульптор, педагог.

²⁵ Н. Х. Рутковский — живописец.

²⁶ «Шампанский вальс» — американская кинокомедия 1937 г. Режиссер А. Эдвард Сазерленд.

²⁷ «Колосс» — вплоть до конца войны кинотеатр, расположенный в Доме радио на углу М. Садовой (тогда ул. Пролеткульта) и Итальянской (тогда ул. Ракова).

²⁸ Александр Александрович Кроленко (Кролик) (1889—1970) — издатель, один из создателей издательства «Akademia».

²⁹ Кукрыниксы — коллектив графиков: М. В. Куприянов, П. Н. Крылов, Н. А. Соколов.

³⁰ Вячеслав Владимирович Пакулин (1900—1951) — художник.

³¹ Петр Николаевич Шеффер — помощник директора Русского музея. С 1920 г. директор Театрального музея (ум. 31 января 1942).

³² Маша — жена автора.

³³ А. О. Шумилов — в 1941—1942 гг. возглавлял отдел пропаганды и агитации горкома ВКПб.

³⁴ Матвей Генрихович Манизер (1891—1966) — скульптор, лауреат трех Сталинских премий.

³⁵ Алексей Федорович Пахомов (1900—1973) — график.

³⁶ Николай Александрович Павлов (1899—1968) — график.

³⁷ Адриан Владимирович Каплун (1887—1974) — художник, педагог.

³⁸ Сергей Михайлович Мочалов (1902—1957) — график, книжный иллюстратор.

³⁹ Николай Михайлович Быльев (1907—1986) — график, архитектор. Один из создателей «Блокадной книги» художников.

⁴⁰ Вениамин Павлович Белкин (1884—1951) — живописец, коллекционер.

⁴¹ Василий Никитич Кучумов (1888—1959) — художник.

⁴² Николай Иванович Дормидонтов (1897—1962) — живописец, график.

⁴³ Юлия Евстафьевна Кустодиева (урожд. Прошинская) (1870—1942) — вдова художника Б. М. Кустодиева. Кирилл и Ирина — их дети.

⁴⁴ Виктор Федорович Твелькмейер (1902—1956) — архитектор, профессор Академии художеств, зам. директора Института им. Репина.

⁴⁵ Вениамин Яковлевич Боголюбов (1895—1954) — скульптор, ближайший друг автора. Автор памятника Римскому-Корсакову возле Консерватории.

⁴⁶ Ольга Михайловна — сотрудница Театральной библиотеки (фамилию установить не удалось).

⁴⁷ С. Н. — предположительно Серафима Николаевна Балаева (1989—1960) — хранитель Гатчинского дворца, во время войны — собрания музеев в подвалах Исаакиевского собора.

⁴⁸ Вера — возможно, Вера Григорьевна Соловьева, директор Театрального музея с 1941 по 1946 год.

⁴⁹ Лидия Семеновна Тагер (1903— ?) — зав. учебной частью Ленинградского Хореографического училища. Во время блокады — директор училища.

⁵⁰ Леонид Сергеевич Вивьен (1887—1966) — народный артист СССР, лауреат Сталинской премии.

⁵¹ Соловьевская библиотека — библиотека Александра Николаевича Соловьева (1864—1942) — библиофила, исследователя русского книжного дела XVII века, редактора журнала «Библиографические записки».

⁵² Надежда Львовна Вельтер (1899—1991) — заслуженная артистка РСФСР, меццо-сопрано.

⁵³ Карл Ильич Элиасберг (1907—1978) — дирижер, заслуженный деятель искусств РСФСР, с 1937 г. — главный дирижер симфонического оркестра Лен. радиокомитета. Оркестр первым исполнил 7-ю симфонию Шостаковича.

⁵⁴ Муро — персонаж романа Золя «Дамское счастье».

⁵⁵ Иван Алексеевич Владимиров (1869—1947) — художник-баталист.

⁵⁶ Евгений Дмитриевич Белуха (1889—1943) — график, иллюстратор книг.

⁵⁷ Татьяна Михайловна Правосудович (1887—1963) — художница.

⁵⁸ Эмиль Оскарович Визель (1866—1943) — барон, художник, хранитель музея Академии художеств и Русского музея.

⁵⁹ Тарасов во время войны был директором Эрмитажа.

⁶⁰ Иосиф Абгарович Орбели (1987—1961) — востоковед, академик АН СССР, директор Эрмитажа (1934—1951 гг.).

⁶¹ Валентин Александрович Каменский (1907—1975) — народный архитектор СССР.

⁶² Модест Анатольевич Шепелевский (1906—1982) — архитектор, художник, член Союза архитекторов СССР, профессор, ректор ВХУ им. Мухиной.

⁶³ Игорь Георгиевич Явейн (1903—1980) — доктор архитектуры, профессор.

⁶⁴ Андрей Александрович Грушке (1912—1989) — архитектор.

⁶⁵ Ярослав Николаевич Николаев (1899—1978) — живописец, монументалист, график.

⁶⁶ По-видимому, Виктор Николаевич Прошкин (1907—1983) — один из двух братьев-художников, живописец, график, профессор ВХУ им. Мухиной.

⁶⁷ Вениамин Борисович Пинчук (1908—1987) — скульптор, академик АХ СССР.

⁶⁸ Петр Сергеевич Попков (1903—1950) — советский партийный деятель, в годы блокады — председатель Ленсовета. Расстрелян по «ленинградскому делу» в 1950 г.

⁶⁹ А. И. Медельский — график.

⁷⁰ А. И. Казанцев (1908—1984) — художник.

⁷¹ Валентин Иванович Курдов (1905—1989) — живописец, график.

⁷² Василий Алексеевич Кобелев (1895—1946) — книжный график, плакатист.

⁷³ Вера Васильевна Исаева (1898—1960) — скульптор. Среди прочих работ — «Родина-Мать» на Пискаревском кладбище и памятник Горькому на Каменноостровском проспекте.

⁷⁴ Александр Алексеевич Стрекавин (1899—1980?) — скульптор.

^{75 В} тексте указаны подлинные фамилии.

⁷⁶ Мария Иосифовна — работник театральной библиотеки, фамилию установить не удалось.

⁷⁷ Петр Георгиевич Лазутин (1905—1950) — советский партийный и государственный деятель, председатель Ленгорисполкома, один из главных фигурантов «ленинградского дела», расстрелян в1950 г.

⁷⁸ Среди умерших в 1942 г.: Яков Моиссевич Гуминер (р. в 1896 г.) — график; Григорий Михайлович Бобровский (р. в 1873 г.) — сценограф, плакатист, живописец; Альфонс Константинович Жаба (р. в 1878 г.) — живописец, график; Алексей Еремеевич Карев (р. в 1879 г.) — живописец; Николай Федорович Лапшин (р. в 1891 г.) — график, книжный иллюстратор; Павел Семенович Наумов (род. в 1884 г.) — живописец; Владимир Всеволодович Суков (р. в 1866 г.) — живописец; Александр Васильевич Скалон (Скаллон) (р. в 1874 г.) — живописец; Александр Иванович Савинов (р. в 1881 г.) — живописец; Николай Андреевич Тырса (р. в 1887 г.) — график, книжный иллюстратор; Николай Алексеевич Ушин (р. в 1898 г.) — театральный художник, книжный график; Яков Андреевич Чахров (р. в 1875 г.) — живописец, педагог.

⁷⁹ Галина Владимировна Скопа-Родионова (1918—1993) — певица, в годы блокады вы­ступала в концертах, на радио, в воинских частях.

⁸⁰ В блокаду сцену Александринского театра занимал Театр музыкальной комедии, поставивший здесь в 1949 г. оперетту А. А. Логинова о партизанах «Лесная быль».

⁸¹ Иосиф Александрович Серебряный (1907—1979) — живописец, член-корреспондент АХ СССР.

⁸² Геннадий Дмитриевич Епифанов (1900—1985) — график, профессор Института им. Репина, член-корреспондент АХ СССР.

⁸³ Леонид Семенович Хижинский (1896—1972) — график, книжный иллюстратор.

⁸⁴ Георгий Петрович Фитингоф (1905—1965) — график, аквалерист, автор открыток.

⁸⁵ Эрих Федорович Голлербах (1895—1942) — писатель, искусствовед, библиофил, мемуарист, художник.

⁸⁶ Виктор Дмитриевич Замирайлов (1868—1939) — художник, книжный график.

⁸⁷ Натан Исаевич Альтман (1889—1970) — живописец, график, скульптор, заслуженный художник РСФСР.

⁸⁸ Федор Федорович Нотгафт (1896—1942) — коллекционер, издатель, основатель издательства «Аквилон». В 1922—1925 гг. — главный художник издательства «Брокгауз и Ефрон». Анастасия Сергеевна (урожд. Боткина) — его вторая жена. См. об этом в воспоминаниях
В. М. Глинки. «Звезда», 2005, № 7.

Барташевич ошибается: «Девочка с персиками» написана с В. С. Мамонтовой.

⁸⁹ Яков Осипович Рубанчик (1899—1949) — архитектор, художник, автор серии рисунков «Блокадного дневника».

⁹⁰ В. В. Рыков — художник.

⁹¹ Дмитрий Исидорович Митрохин (1883—1973) — график, заслуженный деятель искусств.

⁹² Ольга Генриховна Иордан (1907—1971) — балерина. Была ведущим балетмейстером в блокадном городе.

⁹³ Николай Михайлович Суетин (1897—1954) — живописец, график, «реформатор русского фарфора».

 

Публикация, вступительная заметка и примечания
Леонида Штакельберга