ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Игорь Попов

Доктор Ионов

Рассказ

— Жло-бы, — раздельно, по слогам произнес Дмитрий Сергеевич Ионов, презрительно скривив губы и пересчитывая чуткими хирургическими пальцами гонорар в конверте. — Весь город знает, что я меньше тысячи не принимаю. Нету денег, так иди в поликлинику полечиться перед смертью. Хамы пролетарские. Со мной только поздороваться дорого стоит, — добавил он своему отражению в зеркальце заднего вида, ловким движением длинных пальцев засовывая конверт в карман дорогой куртки. Вздохнув, он повернул ключ зажигания своей серебристой «тойоты» и не спеша поехал перекусить в «Золотую антилопу». Он жил один и обедал, как правило, в ресторанах и кафе.

Дмитрий Сергеевич вспомнил свой первый гонорар и смущенно усмехнулся. А как же все начиналось?.. После окончания медицинского института молодой врач Дмитрий Ионов уехал работать хирургом на север Карелии в маленький провинциальный городок на берегу Белого моря. Советская власть агонировала, в коммунизм давно уже никто не верил, в том числе и доктор Дима. Советское воспитание, однако, твердо внедрило в сознание юного врача, что человек человеку друг, товарищ и брат; он свято верил в необходимость честного исполнения клятвы старика Гиппократа и присяги врача Советского Союза и совершенно искренне готов был живот положить на алтарь борьбы за всеобщее здоровье. А ведь, как сказал товарищ Брежнев, среди социальных задач нет более важной, чем забота о здоровье советских людей.

Доктор Ионов был единственным хирургом в районе. После рабочего дня высокое служение на ниве народного здравоохранения продолжалось: в любое время дня и ночи Диме могли позвонить домой из приемного покоя и выслать за ним машину. Порой экстренные операции заканчивались только под утро, а с утра он вновь должен был лечить больных. Время от времени на вертолете приходилось летать в отдаленные поселки на берегу Белого моря и оказывать экстренную хирургическую помощь на месте, в маленьких медпунктах.

Когда он ходил в кино или в баню, то звонил в приемный покой и сообщал, в каком ряду будет сидеть во Дворце культуры или в какой из трех городских бань его нужно искать. Естественно, в мужском отделении, добавлял он и улыбался своей невинной шутке. И искали, и увозили его, мокрого и распаренного, к операционному «станку».

Через три месяца после начала доктором Димой самостоятельной хирургической деятельности в приемный покой районной больницы привезли с федеральной трассы пострадавшего в автомобильной катастрофе молодого солдатика с тяжелой черепно-мозговой травмой. Фамилия солдатика была Эйс, доктор Дима запомнил ее на всю жизнь. Осмотрев больного, Дима понял, что нужно срочно делать трепанацию черепа, причем звонить в санавиацию и вызывать хирургов из Республиканского центра времени уже нет. Гематома мозга стремительно нарастала. Самостоятельных трепанаций Дима никогда раньше не выполнял, только видел их через смотровой колпак в операционной институтской клиники в Петрозаводске.

Доктор Ионов встал к операционному столу. Он был таким же бледным, как и его пациент, находился в полуобморочном состоянии и видел себя и все происходящее как бы со стороны. Вот этот «я» обрабатывает операционное поле йодом, если «операционным полем» можно назвать стремительно побритую голову. Вот этот «я» берется за скальпель. Сейчас этот «я» должен сделать одним уверенным движением глубокий дугообразный разрез от темени к виску, а потом взяться за коловорот, чтобы сверлить трепанационные отверстия. А к какому виску разрез? К правому или к левому? Боже, с какой стороны гематома — справа или слева? Вспоминай скорее, чучело, что показал ультразвук!

— Дмитрий Сергеевич. Не волнуйтесь. Все в порядке. Время у нас с вами есть. Парень крепкий, смотрите, как мощно бьется сердце, — спокойно и строго проговорила операционная сестра Лариса Петровна. За тридцать пять лет работы она обучила самостоятельному полету десять юных хирургов, и они, гордо взмыв в медицинское небо, тепло вспоминали свою строгую наставницу. Доктор Дима был одиннадцатым и последним: Лариса Петровна собиралась на пенсию. А последние птенцы — всегда любимые.

— Поставьте скальпель вот сюда, наклоните его. Да что вы так в него вцепились, будто задушить инструмент хотите! Теперь уверенно, на полный слой, делайте разрез вот сюда. Не бойтесь, сосуды я подстрахую.

Обнажен череп. Просверлено пять отверстий в кости. Вот уже откинута костная «крышка». Да, гематома здесь, вышли на нее точно. Лоб доктора Димы мокрый, запотевают очки. Лариса Петровна тампоном на зажиме промокает ему лоб, салфеткой трет стекла очков. Кровь, кровь, кровь течет из черепа. Сколько же крови у человека? Где эта раздолбанная артерия, нужно пережать ее зажимом. Где она, засранка, где? Пот по спине Димы стекает в трусы, пот льет ручьем между ягодицами хирурга. За каким хреном потянуло тебя в медицину? Археологом хотел же стать, говно фараоново раскапывать! Ах, во-от ты где! Ну иди сюда, милая, на зажимчик!

— Блестяще, доктор! Вы молодец! Четыре с половиной минуты!

— Четыре с половиной? Да я тут, в мозгах, неделю уже, наверное, ковыряюсь! Ноги совсем не держат.

— Да ерунда осталась, Дмитрий Сергеевич. Вы шейте, а я узлы повяжу.

Всё. Теперь в раздевалку. Мокрый от крови фартук, мокрый от пота халат, мокрую от пота маску и шапочку — в корзину. Мокрую от пота майку, мокрые от пота трусы — на пол, на пол. Протереться горячим полотенцем, надеть свежее белье — и на диван! И чаю! И четыре ложки сахара туда!

Солдатик выжил. Через три дня открыл глаза. Через неделю стал говорить первые слова. Приехала из деревни Эйсова мама, плакала, пыталась целовать Диме руки, обнимала его, насильно заставила принять подарок — лосьон после бритья «Огуречный», парфюмерная фабрика «Свобода».

Неженатый, умный и спокойный, доктор Дима был заманчивой приманкой для местных невест, и юные медсестры шли на всяческие ухищрения, чтобы обратить на себя внимание молодого врача. Все сестрички, даже из терапии, вместо халатов стали носить на работе хирургические костюмчики — рубашку с широким воротом для лучшего обзора бюста и ушитые брюки, чтобы подчеркнуть округлость ягодиц. Флюиды здорового эротизма ласковыми волнами распространялись по всей больнице, и от этого процесс выздоровления пациентов резко улучшился, что было отражено в годовом отчете для республиканского Минздрава, а сотрудники больницы получили по итогам года высокие премиальные. На новогодней вечеринке, когда все выпили шампанского, пухленькая и робкая медсестра Леночка из второй хирургии, дрожа и смущаясь, призналась Диме в любви. Они сидели в ординаторской на диване и ждали, пока рентгенолог проявит снимки очередного новогоднего «подснежника», бурно отметившего уход старого года.

Дмитрий молчал. Он представил, как будет похотливо сопеть, изображая жгучую страсть, и зарываться своим породистым носом в этот рыхлый живот, и ему стало противно. Во-первых, он не любил пышных девиц, во-вторых, считал, что семейная жизнь — что-то мелкое, земное, низкое, нечистоплотное. Узаконенные штампом в паспорте сексуальные отношения вызывали в нем брезгливость. Не в этом было его предназначение. В-третьих и главных, Дима боялся такой искренней любви, сострадания, опеки; он хотел чувствовать себя в свободном полете. Дима растерянно похлопывал Лену по спине, а она беззвучно плакала, и крупные слезы текли по пухлым щекам, потому что ожидала, что Димочка бросится к ее ногам и тоже признается в своих нежных чувствах, или схватит ее на руки и закружит по комнате, или погасит верхний свет и станет ласково целовать ей кончики пальцев. В своих романтичных мечтаниях Леночка по-разному представляла сцену объяснения в любви, но все варианты заканчивались одинаково: Димочка падал на одно колено и просил Леночку стать его женой навсегда. Не «любимой женой», не «верной подругой», а именно «женой навсегда». И тогда в романтичных глазах Леночки вдруг проскакивала какая-то неуловимая деловая искорка. По нескольку раз в день на протяжении месяцев она представляла себе этот буколически-пасторальный лубок, представляла в ярких красках и золотисто-голубых искрах, как в ярмарочном балагане, поэтому вопрос о свадьбе с Димочкой казался ей уже решенным. Равнодушного и растерянного похлопывания по спине она никак не ожидала, и слезы текли по щекам не от разочарования, не от обиды даже, а скорее от непонимания того, что произошло. Почему же Димочка медлит с паданием на колено? Во всех бразильских сериалах красавцы женихи падали на одно колено, иногда на оба, упасть должен был и Димочка.

Советская империя прекратила свое существование. Нищий маленький городок в маленькой нищей России выживал как мог. Сначала самые стойкие коммунисты и самые великодержавные патриоты вдруг нашли у себя в роду еврейских бабушек, причем по материнской линии, и быстро уехали на Запад за счастьем, а потом и надобность в еврейских бабушках отпала, поэтому стойкие демократы и не менее стойкие либералы также поехали искать лучшей доли. Медсестры увольнялись, шли на рынок торговать колготками и помадой. «Колго-отки, колго-отки, девочки, не проходим, колго-отки из Италии, все размерчики!» — зазывала покупательниц Катя, лучшая в городе анестезистка, быстрой реакции и умелым рукам которой многие сограждане были обязаны жизнью. Молодые врачи уходили в кооперативы, совершенно с медициной не связанные, — в торговлю мебелью и современной техникой. Пожилые доктора тихо спивались. Процветал только единственный в городе стоматолог, лечивший за деньги еще при Советах.

Как-то вечером стреляли в кооператора Ломова, который привозил из южных областей фрукты. Стреляли неудачно, попали в плечо. Дмитрия Сергеевича вызвали из дома, за ним приехал не больничный газик, а примчалась иномарка с охранниками предпринимателя. Полночи доктор Ионов удалял пулю, потому что лежала она рядом с крупной артерией и важным нервом, но операцию закончил успешно. Ломов, когда выписывался, достал из красного пиджака толстый кожаный бумажник и широким жестом русского барина протянул Дмитрию Сергеевичу зеленую десятидолларовую бумажку.

— На, док, держи! Заслужил.

Доктор Ионов смутился, ему никогда так откровенно не предлагали гонораров, да еще деньгами, да еще невиданными заграничными купюрами, за хранение которых при советской власти, бывало, и расстреливали. Дмитрий Серге­евич покраснел. Покраснели щеки и шея, уши стали пунцовыми, он не знал, что сказать, как протянуть руку и взять эти деньги. Доктор Ионов отвел глаза в сторону и тихо прошептал:

— Спасибо, Григорий Васильевич...

Постепенно вся жизнь городских обывателей перешла на коммерческую основу. Угостившись папиросой у незнакомого человека, положено было дать ему пятьдесят копеек. Так понималось в народе наступление новой, прогрессивной и счастливой экономической формации — цивилизованного капитализма. Дмитрий Сергеевич тоже привык к хрустящим благодарностям. Как все холостяки со стажем, будучи аккуратным педантом, он складывал купюры ровно, картинкой вверх, сортируя сотенные, пятисотенные и тысячные по разным стопкам, и хранил их в платяном шкафу на той полке, где лежала ненужная одежда, которую уже не наденешь, а выбросить жалко. В конце месяца он относил эти деньги в сберкассу. Доктор Ионов не мечтал о дорогих удовольствиях и зарубежных круизах, однако жизнь в маленьком северном городе стала казаться ему унылой и никчемной.

Время от времени Дмитрию Сергеевичу приходилось ездить на курсы усовершенствования в Москву и Петербург. Откровенно говоря, это москвичам и петербуржцам следовало бы ездить усовершенствоваться в больницу к доктору Ионову: он был в курсе всех медицинских новинок, выписывал зарубежные журналы, часами сидел в Интернете, читая американские медицинские сайты.

Как-то в кулуарах Петербургской академии повышения квалификации рент­генолог из Брянска похвастался, что летом отдыхал с семьей в Турции. Мо­сковские и питерские коллеги посмотрели на него с легкой брезгливостью, как на бедного родственника, который случайно пукнул за обеденным столом у своих благодетелей. Блестящие и успешные столичные доктора продолжили разговор о Баден-Бадене, высокогорных курортах и об одном известном им пятизвездочном отеле в штате Колорадо, в котором… ну, сами понимаете… и чтобы свет поярче… И глаза знатоков маслянисто заблестели.

На частные вызовы Дмитрий Сергеевич ездил теперь на серебристой «тойоте». Конечно, он погрузнел, но не обрюзг, слегка ссутулился и, выходя из автомобиля, с неудовольствием оглядывал «этот всероссийский бардак». Никому из пациентов даже и в голову не пришло бы назвать его Ионычем. Для всех он был Дмитрием Сергеевичем. Разговаривая о нем, больные вздыхали и шепотом добавляли: «Он стоит тех денег, которые берет!» Доктор Ионов был высококлассным специалистом, никогда не позволял себе хамить и грубо оперировать, как это делали другие хирурги. В городской больнице, где он получал обычную врачебную зарплату, он все равно оперировал точно, четко, аккуратно, не торопясь, тщательно перевязывая даже самые мелкие сосудики, чтобы не кровило. Как частнопрактикующий врач доктор Ионов брался лечить всё — сердечные болезни, болезни позвоночника и суставов; как опытный человек и психотерапевт он подолгу беседовал со своими пациентами и выводил их из тяжелейших депрессий.

Вот у кого не было депрессий, так это у бывшей медсестры Леночки. Она была законной женой председателя «Север-кредита» и была весьма загруженной делами дамой. Елена Всеволодовна не имела ни минуты свободного времени — шейпинг сменялся солярием, из бассейна нужно было ехать в салон красоты, шоп-тур на Запад сменял шоп-тур на Восток. Она была умной женщиной и на шалости своего благоверного смотрела сквозь пальцы.

По субботам в гости к Дмитрию Сергеевичу приходил швейцар из «Золотой антилопы» Гришка Ломов, бывший кооператор, который давно разорился, несколько раз пробовал себя в бизнесе, но потом нашел свою нишу — целыми днями он сидел в нише при ресторанном гардеробе, а по вечерам выпроваживал на улицу подгулявших новых русских купцов. К Дмитрию Сергеевичу Гришка относился с величайшим почтением и вел себя без того унизительного подобострастия, с которым общался с прочими людьми. Вероятно, их отношения можно было назвать дружбой. По крайней мере доктор Ионов чувствовал себя спокойно с Гришкой, он не раздражал его суетливыми разговорами и назойливыми просьбами. Часами они молча пили чай и играли в карты.

Вечерами блестящий и успешный доктор Дмитрий Сергеевич Ионов по­долгу отдыхал в кресле, уставившись глазами в экран компьютера, а на письменном столе, на толстом немецком руководстве по оперативной хирургии в позе копилки для денег сидела любимая кошка Муська и не отрываясь смотрела на своего доброго хозяина влюбленными желтыми глазищами.