Что его восхищало неизменно, так это явление миру в череде обыденных дней чьего-то, смазывающего «карту будня» дара. Современник вспоминает, как в самую что ни на есть глухую пору 1970-х, когда в Ленинграде удалось организовать первую выставку абстрактной живописи Евгения Михнова, Владимир Николаевич «весь светился». Он и сам соглашался с тем, что это были счастливые дни: дар опрокинул догму. И нами всеми, его друзьями, встреча с Владимиром Альфонсовым, разговоры с ним переживались прежде всего как непредвиденный дар судьбы. Дар, помогающий раскрывать его собеседникам и слушателям в каждом заложенный потенциал свободы. Потому что свобода мыслилась им как способ понимания чужой свободы, как убеждение в том, что «беседа — лучшее изобретение человечества». Соблазнами свободы он не обольщался, утверждал, что ожидание свободы одухотворяет жизнь надежнее самого обретения свободы, чреватого потерей ориентации, утверждением свое­волия и цинизма. И все-таки Владимир Николаевич Альфонсов был живым олицетворением свободы, ибо ничего более существенного, полагал он, человечеству на земле не дано. В изучении явлений культуры он исходил из определяющего все его исследования принципа: заинтересованность действительной жизнью есть онтологическая черта каждой крупной творческой личности. «Нам слово нужно для жизни» озаглавил он свою книгу о Маяковском. Сколь бы ни были полярны устремления избранных Владимиром Альфонсовым для изучения поэтов — Бориса Пастернака и Владимира Маяковского, он сближает их в одном: «мельчайшая пылинка живого / ценнее всего, что я сделаю и сделал!» Чем оказывался человек в пережитом нами ХХ веке — «пылинкой живого» или «сором», «лагерной пылью»? Чем бы ни оказывался, Владимир Альфонсов продолжал читать в институте лекции о Борисе Пастернаке как раз в те годы, когда автора «Доктора Живаго» стирали в порошок, и первый в нашей стране написал и издал о нем книгу. Творец не умещается в границах, определенных ему ремеслом. Не только как «гражданин», но и как «художник». Все изданные Владимиром Альфонсовым книги — от самой ранней, 1966 года, «Слова и краски» до последней, сейчас в «Звезде» печатаемой, «Ау, Михнов!», — об этом. Исследование теснейшего, как никогда в истории отечественной словесности, взаимодействия в ХХ веке поэзии и живописи стало той отличительной чертой, что выделяет Владимира Альфонсова в нашей филологии. Но сам Владимир Николаевич Альфонсов не умещается в этой филологии, выразительнее говоря, существует в ней как любимая им пастернаковская февральская метель — «В посаде, куда ни одна нога / Не ступала, лишь ворожеи да вьюги / Ступала нога…».

Б. В. Аверин, К. М. Азадовский, Е. И. Анненкова, А. С. Антонов, А. Ю. Арьев, В. Е. Васильев, М. Н. Виролайнен, М. Л. Гольдштейн, Я. А. Гордин, Т. Л. Гурина, Л. С. Дубшан, О. В. Евдокимова, М. Ф. Еремин, С. Г. Ильенко, Е. Ю. Каминский, Н. В. Корниенко, С. Р. Красицкий, Н. П. Крыщук, А. С. Кушнер, Н. Н. Кякшто, С. А. Лурье, Е. И. Лысенкова, В. М. Маркович, И. А. Муравьева, Е. Е. Мякишев, О. А. Назарова, Е. В. Невзглядова, Е. Б. Пастернак, Е. В. Пастернак, Е. В. Петровская, В. Г. Попов, Ю. М. Прозоров, А. А. Пурин, Н. Л. Рахманова, В. Э. Рецептер, Е. И. Саволайнен, Н. Н. Скатов, И. П. Смирнов, Г. В. Стадников, В. П. Старк, С. Г. Стратановский, Н. К. Телетова, Т. И. Цаплина, А. А. Чамеев, М. А. Черняк.