ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Нина КАТЕРЛИ

Чужой дедушка и рыба Нельма

Это озеро находится в центральной части России. Кругом леса, заброшенные деревни, незасеянные поля. Народ здесь появляется редко. Разве иногда заедут на машине туристы, выпьют на берегу, покидают в воду бутылки, а если тепло, искупаются в озере. И умчатся дальше на каком-нибудь джипе, к себе в обитаемые места. И опять на озере и вокруг застынет тишина. Озеро совсем маленькое, у него и названия нет, круглое, как тарелка, вдоль берегов разросся камыш, в середине кувшинки. Рыба там с недавних пор не водится. Туристы, веселые парни, примчавшиеся издалека, аж с самого Рублевского шоссе, как-то попробовали закинуть удочки, да ничего не поймали и кинули со злости
в воду гранату. Они у себя там, на Рублевке, что хочешь могут достать, не то что несчастную гранату.

Вот забросили они ее в самый центр озера, и вода встала дыбом. А когда наконец улеглась, то все ерши, окуни и караси, что там жили, плавали на воде брюхом кверху, оглушенные. Парни повылавливали их сачком, развели на берегу костер, сварили уху, выпили, закусили и уехали, разбросав по поляне битые бутылки. И стало озеро мертвым. Только одна-единственная рыба Нельма уцелела, взрывом ее затолкало в камыши, там она, оглушенная, и лежала довольно долго, постепенно приходя в себя. Да так и не пришла до конца, плавала как-то на боку и ничего не соображала. Даже не помнила, что нужно есть. Голода не чувствовала, вообще ничего не чувствовала.

Но однажды вдруг ткнулась носом в крючок, и что-то забрезжило в голове: мол, встречались ей когда-то в прежней жизни такие крючки и она ухитрялась отгрызать хвосты у червяков, которые были на них насажены. А чаще питалась личинками насекомых, она же была совсем молодой рыбой, хищницей стать не успела. Да и в озеро это заплыла случайно, по глупости. Впадал туда ручеек, да пересох за лето, и осталась Нельма взаперти, а тут как раз эти — с гранатой.

Взяла она крючок в рот и задумалась: что дальше-то? Никакого червяка на нем не было. А пока она медленно думала, распахнув пасть, крючок провалился ей в горло и намертво вцепился во что-то внутри. Стало больно, но рыба не испугалась — чувствовать боль лучше, чем не чувствовать ничего. И она поплыла дальше, все так же, на боку и с разинутым ртом.

Но откуда в заброшенном озере взялся крючок, спросите вы. Да откуда угодно. Те же туристы с гранатой бросили бесполезную для них удочку или еще кто-нибудь — так или иначе, случилось это давно, потому что осталось от удочки только леска и ржавый крючок.

Как-то раз мимо озера проходил человек, забредший из дальней деревни, куда приезжал летом в заколоченный дом отдохнуть. Он любил одиночество, тишину и природу, пустая деревня его не смущала, и бояться ему было нечего, не возил он с собой ничего ценного, даже семью не брал. А сам был совсем не из пугливых. И вот вышел он из леса, остановился на берегу и залюбовался синим прозрачным озером, синим небом, белыми лилиями на воде. Подумал: вот нарвать бы этих лилий для внучки. Только внучка ждала его далеко в городе, а сам он еще не был стариком, ведь становиться дедушкой вовсе не обязательно в глубокой старости.

Он смотрел на озеро, на лес вдали, на толстые облака, плывущие по небу, и захотелось ему все это нарисовать. Он всегда брал с собой на прогулки не фотоаппарат, а блокнот и мягкий карандаш, потому что в рисунок можно вложить что-то свое. А фотография — она и есть фотография. Не живая.

Нашел наш чужой дедушка подходящий пенек, а сперва подошел к самому краю берега, потрогал прохладную воду, умыл лицо — все-таки издалека пришел, устал с дороги. По пути к воде не заметил, что наступил подошвой на кусочек смолы, а когда умывался, тоже не заметил, как к этой смоле пристал кончик лески, на которой раньше болтался крючок, проглоченный теперь рыбой Нельмой. И стоило ему шагнуть, как крючок этот дернулся и уже намерт­во впился в рыбу, разодрав ей все до самого сердца. Стало больно. Боль была острой и непривычной, но заставила очнуться, прийти наконец в себя, перевернуться с боку на живот и плыть, как положено рыбам. И тут наша Нельма окончательно очнулась, увидела вокруг зеленовато-голубую воду, водоросли, стебли кувшинок. И подумала: «А пускай больно! Зато я живая!»

Тем временем художник — назовем его теперь так — не сидел на пне неподвижно, он вставал, чтобы размять ноги, иногда даже прогуливался по берегу. И это каждый раз заставляло рыбу вздрагивать от боли. Крючок впивался все глубже, из раны ручьем текла кровь. И вот что странно: кровь была ярко-красной и обжигала, а ведь у рыб, как всем известно, горячей крови не бывает. Но мы же в сказке, где все возможно.

Но рыба-то не знала, что она — в сказке. Ее это все удивляло, и она сквозь боль думала: что же это с ней такое? Почему оно, и как называется? И не могла найти ответа, а найдя… Пусть уж это останется ее секретом, что она почувствовала, найдя ответ на свои вопросы.

День клонился к вечеру, когда художник стал собираться домой. Встал, еще раз дернув леску, сложил свои вещи в рюкзак, достал свитер — становилось прохладно. И тут только заметил ее, приставшую к подошве. Дернул, но леска приклеилась крепко, дернул сильнее, изо всех сил. А крючок, вцепившийся в рыбье сердце, вырвал его и поплыл в глубь озера. Художник ушел домой.

А рыба? Что же с ней стало? Рыба, естественно, умерла. Никто не научился еще жить с вырванным сердцем, ни люди, ни рыбы.

И она всплыла кверху брюхом, как положено, полежала на поверхности озера, поздним вечером подул ветер, и ее отнесло в камыши. Там она и осталась лежать. Мертвые глаза выклевали птицы, тело со временем обглодают прожор­ливые головастики.

Но вот что удивительно: озеро постепенно теплеет и меняет цвет. Сперва появились красные прожилки, а затем вода сделалась прозрачной. Если так пойдет, к будущему лету оживет ручеек, и тогда здесь снова будут жить ерши, караси, да мало ли кто еще.