СОВРЕМЕННАЯ ПРОЗА

Криста Бодиш

Яно

Глава из романа «Артистка»

Быть маленьким плохо, потому что старшие над тобой издеваются.

Вот если попасть сюда подростком, понимаешь, что здесь происходит. А маленькие не очень-то понимают.

Вообще-то, в интернате-распределителе детсадовцы в другом крыле живут. А в этой тюряге — старшие. И парни и девчонки вместе. Если кто-то хочет, чтобы от него отстали, потому что он слабее или какой-то козел ему жить не дает, переходит к малышам. К сволочам воспитателям ходить нет смысла — все равно ничего не сделают. А кто бучу поднимет, горючими слезами умоется.

Меня из-за учителей сюда привезли. Мне было четырнадцать, а я, как они утверждали, не ходил в школу, болтался где попало и все такое. Это, по их мнению, означало, что родители не способны меня воспитывать.

Вот и привезли сюда. Да, я был в шоколаде. Рассказать кому — не откачают. Да еще и заперли. Куда ни посмотришь — везде стенка. У меня прямо шерсть дыбом. И это еще не самое страшное… Попал ты, Яно, по-крупному, сказал я себе, как заяц в капкан.

Они пытались подобрать ко мне ключ. Знаете, у меня так: с кем-то говорить можно, а с кем-то — и пробовать не стоит. Потому что твое мнение здесь — как дырка в попе: у всех есть, но никого не интересует.

Парни и девчонки здесь по отдельности. Я имею в виду, что мы не очень-то общаемся. Есть тут и классные девчонки, и так себе… А вообще, мы особо не разговариваем.

Знаете, Юдит, есть законы. Кто как добывает травку или герыч, как им это передают сюда — о таком мы не разговариваем. Ни друг с другом, ни с кем еще. Наркотики — не тема для беседы. Уж скорее будем обсуждать, что Лаци спит с Рози, как тузик с грелкой… вообще-то, мы и об этом особо не треплемся, но уж скорее об этом разговор заведем, чем о наркотиках. Это не тема для беседы.

О том, что ты — цыган? Это тоже не тема. Никого не волнует, цыган ты или венгр. Здесь цвет кожи не имеет значения. Только можно с тобой разговаривать или нет. В этом суть. А цыган ты, м.... какой или венгр, здесь никому не интересно, никому. Конечно, встречают здесь такие, на голову больные, которые могут сказать, но мы не очень-то боимся.

Разница только в том, что цыгане покрепче венгров будут. Наверное, только в этом. Но так не всегда бывает. Есть у меня кореш, венгр, так его тут побаиваются, так что не важно это, что у тебя мать венгерка, а отец цыган, или оба цыгане или венгры. Здесь это, к счастью, никого не интересует.

По-моему, здесь все-таки лучше, чем в других интернатах. Но это интернат-распределитель. И по названию понятно, что интернат, но временный. Растерялся я сначала, когда сюда приперли. В распределитель попадаешь, когда еще не решено, куда тебя сплавить, и так каждый раз, когда меняется твоя возрастная группа, потому что здесь распределитель. Здесь тебя распределяют, как посылку. Сколько там тебе лет? Давай сюда, а, тебе столько, тогда сюда. Если в Кенеше есть место, туда поедешь, если в Зале — туда, а если захудалый приемный родитель объявится, то к нему. Улавливаете?

И все же мне бы здесь хотелось остаться, но это почти невозможно. Если решат, куда тебя отправить, приходится валить.

То, что в мансарде, пусть между нами останется, уважаемая. Юдит? Тогда Юдит. В общем, то, что в мансарде, — это шанс. Там группа Геленчера… Это другое дело. Я им завидую: они могут остаться. Не нам чета, понимаете? У меня, к сожалению, из-за плохих оценок и наркотиков перспектив никаких. Куда одноногому на соревнование по пинкам под зад? Мне и Геленчер говорил, нет, не про наркотики, он мне про такое и не заикнется, он мне кореш.

«Кто тут самый крутой, Яно, как думаешь?!» — так и сказал.

Я ему:

«Вы, шеф, и есть самый крутой, я-то знаю!»

Вот вы смеетесь, потому как я такой забавный парнишка, да вы и сами еще девчонка, и вам все такое по душе, правда? Словом, говорит мне Геленчер:

«Положи руку на сердце, Янока…»

Что я не понимаю, что ли. Хоть и треплю языком, но где надо — молчок. За треп мне здесь кое-что сходит с рук, но не всегда. Так что я точно отсюда дальше отправлюсь. А они здесь могут остаться, потому что учатся хорошо. У них есть в жизни шанс: продолжить учебу, адаптироваться. Вот если бы их туда-сюда перебрасывали, тогда тяжелее было бы… учиться, да и вообще.

Я, когда отсюда окончательно свалю, после совершеннолетия, прямо в ночлежку могу переезжать… «Один ты на свете, только улица есть у тебя, курит травку бомжара, ты в жуткой дыре, и кокс сгодится, чувак, а если соскочишь, отдубасят барыги, еврибади кайфует, еврибади кайфует, лайф — полное г...., б…., и тебе конец, только улица есть у тебя и пустота, так что давай, пацан, а то…»

Новая песня… Есть у нас группа. Если бы мы хотели выступить, нам помогли бы, после случая с Пинклер появились программы, фильмы снимают, но это все же фигня, вы не очень-то на это покупайтесь, слышите?

А вообще, с тех пор как вы тут вынюхивали, а потом свалили, меня уже разок свозили в исправиловку, куда-то в глухомань. Был там попсовый воспитатель, в модных шмотках, с мобилой, и еще несколько здоровяков, они столько раз парней избивали, меня-то не особо трогали, потому что я парень крепкий. Эти козлы постоянно колотили малышей. Они до полусмерти могли избить, а если кто вступался, то и тому доставалось. Полотенцем мокрым, ногами, чего только не было. Насиловали тоже. Но это выяснилось. Хотя такие обычно сухими из воды выходят, но одного парня в больницу отвезли, правда, поздновато, вот тут все и выяснилось. Большую бучу подняли, но бедняге это не помогло, потому что его на посвящении новичков жутко избили ногами. Лучше не буду рассказывать, как все было, иначе стошнит. Врача к нему вовремя не позвали, началась гангрена, ох, и паршиво же он выглядел, а потом рассказали, что одну ногу пришлось отрезать, вторую, а там и причинное место, тут уж, конечно, скандал поднялся…

В той тюряге только пацаны были. Вам такое и не снилось. Нас реально под замок посадили. Как в тюрьме. Нельзя было выходить, а если, по их мнению, падала успеваемость, карманные деньги могли у человека забрать. Не было бабок, не было личных вещей, даже штанов. Раз в неделю выдавали чистое, мы ходили оборванные, жрать хотели, от меня кожа да кости остались. Там я постоянно срывался. И история со мной вышла небольшая. По­сле нее я и свалил. В конце концов снова притащили сюда, в распределитель, чтоб еще куда сплавить.

В тот день утром должен был воронок приехать. Мы в последний момент узнали. На рассвете. Когда такой туман стоит, что полицейские верхом сидят на светофоре и кричат друг другу какой свет.

Здесь в распределителе, как и везде, в общем-то, вещи в шкафчике не оставляют. То немногое, что есть. Иначе стащат. На себе носишь самые лучшие шмотки, и все.

Ну и переполох поднялся из-за Пинклер. И из-за копов, да вы и сами догадываетесь, ведь тогда здесь кишмя кишело все от камер и прочего народа. Геленчеру, директору, прохода не давали.

Пинклер как раз сюда привезли, она месяца три в бегах была, так? Ну уж два-то точно, без перерыва. Вы тогда делали, как там это называется… интервью для какой-то организации. Исследование… для той дурацкой конторы. Вы в последний раз Пинклер бреда всякого наговорили и больше не заявлялись, а ведь по ее вопросу и тому, что с ней потом случилось, и надо было исследования проводить. Вы же сюда с полгода ездили, до той заварухи с Пинклер, или даже больше? Что-то ведь было, правда? Как интернатским плохо живется… И прав у них нет... бла-бла-бла... Вас же интересовало, соблюдаются ли наши права… А Пинклер права не интересовали. Вы заметили… Знаете, Пинклер точно такая же, как я. Меня вы тоже расспрашивали. Помните? Я вам и про Кати рассказывал… И теперь мне тут втираете, что через год снова заявились? А, изменилось ли что-то в нашем положении? Ну да, конечно, безусловно! Да вас поэтому и прислали, это же как пить дать, нет? А по мне, так вы, а не кто еще, приехали потому, что не разобрались тогда с Пинклер! Точно! Пинклер с вами в последний раз говорила… И с тех пор вас совесть мучает. Влипли вы, как ежик в жвачку! А на самом-то деле никто не знает, что случилось. И копы тоже. Им это неинтересно было. Дело закрыли. Да, вы были очень заняты. Вы видели Пинклер в газетах и по телевизору, помните, как она выглядела? Это везде было… Ладно, я не хочу... Я вижу, вы обиделись, проехали… Мать меня учила, что ко всем нужно проявлять уважение. Я к вам тоже проявляю. Я ни капельки не шучу, не то настроение.

У меня, к сожалению, очень хорошая память, хоть и год прошел с тех пор. Вы мне тогда сказали: «Яно, вы талантливый человек…». Именно так.
Я над этим думал потом, что вы под талантом-то подразумевали. Разговоры мои? Но больше болтать к себе не позвали. Народ к вам в очередь стоял. Я их прекрасно понимаю: пялиться на коридор да вам всякие байки рассказывать. Уж и не знали, что еще такое выдумать. Вы догадывались? Нет, серьезно, вы догадывались? Класс!.. Или врете все-таки? Нет, не думаю, что только из-за того, что вы не из наших, глупо было бы, я не про это. А вы быстро сечете. Ну догадались, так догадались.

О`кей, обратно к теме. Пинклер тогда уже месяц была в бегах, когда попросила Тома Круза ее привезти назад, Том Круз — он из полиции, но это не важно, он ничего чувак — не из тех, кто с разбегу соломинку переламывает. Словом, привез он Пинклер в распределитель.

Пинклер? Где была? Где-где. Ну, с Йоцо и еще цыганами какими-то, наверное, но это другое дело, она, скорей всего, мамашу свою искала. Думаю, она о матери вам рассказывала… Ну, тогда расскажу вам одну любопытную историю. Едем мы как-то с Пинклер, уж не помню, куда и когда это было тоже, но это не важно. Мы были оба в бегах, потом прибились к компании ее папаши, бомжевали с ними, потом с Мышьяком болтались, не суть. Интересно другое, едем мы как-то на драндулете брата моего, жму я на газ по полной. У шлагбаума говорю Пинклер: «Заправить нужно тачку, на штуку примерно». Я обычно на тачке не езжу, только по необходимости. А эти козлы давай сигналить. «Выходи, — говорю, — я заправлюсь!» Вышли мы, а навстречу нам такой м.... в кожаной куртке, урод каких мало, волосы длинные, и как будто бы один идет и не замечает, что в руку ему телка вцепилась — фуллконтакт. Словом, тащится рядом с ним женщина, да еще и хромает, бедняга, а этот дылда даже шагу не сбавляет и ноль внимания на нее, что и неудивительно, потому как чувиха хороша, как автокатастрофа. Ну, тут я приврал, по ней видно было, что она могла бы классно выглядеть. Точно-точно. И тут, разрази меня гром, я замечаю, что стою один, а Пинклер подскакивает к этой тетке. Хватает ее за руку. Улавливаете? Тот м..... сначала не хочет останавливаться, а потом все-таки встал. Тут я вижу, что баба эта даже не смотрит на Пинклер, как будто рука, которую жмут, и не ее вовсе, а просто косится из-под полуопущенных век, не на Пинклер даже, а на ее протянутую руку.

Ну, думаю, этот м.... — Кальман: он так встал как-то, что я сразу решил — Кальман. Злости в нем, знаете, хоть отбавляй. Он большой дурак и очень сильный, от него чего угодно можно ждать… Он давай сразу руками махать и Пинклер втолковывать, чтобы валила побыстрее, а то он копов позовет. А она поцеловала руку той чувихи, сделала Кальману ручкой и пошла себе, а я стоять остался. «Приятель, — говорю я Кальману, — ты для меня сопляк, у тебя на меня кишка тонка». А этот ублюдок так и подскочил:  «Тебе так по морде дать или попросишь?» Вот каким крутым себя Кальман проявил… А та тетка-то, которой руку поцеловали, матерью Пинклер оказалась! А ведь я с ней знаком был, еще по улице Томпа. Такая была красавица, что слов нет. Ни в сказке сказать ни пером описать! Она тогда еще Пинклер забирала из интерната то и дело, хотя к пяти ходила на работу. А потом нелегкая принесла этого придурка Кальмана. У него не все дома, это факт. «Чего плачешь, девочка?» — «Кнопку проглотила». — «Вот тебе еще одна». Вот как Кальман детей воспитывает. Знаете, Пинклер ждала, что мать ее совсем из интерната заберет. Долго бы пришлось ей ждать.

Тогда, в последний раз, Пинклер была в бегах месяца три, ее привез на такси Том Круз. Да, этот Том Круз, таких копов я еще не видел. Выглядит, ну прям, как актер. И волосы гелем смазывает, и движения у него… Девчонки без ума от него, как вы догадываетесь. К Пинклер он, по-моему, был неравнодушен, только не показывал. По-моему, он к ней неровно дышал. Пинклер к нему обращалась, если хотела, чтобы ее вернули в интернат, ко­гда в бегах негде было ночевать или жрать очень хотелось. Есть, в общем. Естественно, она боялась попасть к шестерке какой-нибудь, ведь она официально в розыске находилась. В общем, Пинклер всегда к Тому Крузу заявлялась, а тот ее привозил в интернат. Она даже его мобильный знала…

Нет, не думаю, что Том Круз этим пользовался или, как вы бы сказали, злоупотреблял положением. Да и вообще, немного секса — что в этом такого. Уж не сердитесь, от этого никто не умирал. Как раз Пинклер из-за этого шуму особо не поднимала…

В общем, вы только из газет подробности знаете. Что случилось с Пинклер у того столба и после? Тогда вы ничего не знаете. А разузнать надумали только теперь, год спустя… Это все равно, что ничего.

Короче, Пинклер сбежала в Шодраш! Это колония для девчонок. А ведь уже было постановление, что ее обратно в Шодраш не поместят, и надо подождать в распределителе, пока ее не переведут в исправительный интернат. А она возьми да и сбеги обратно в колонию, никто так и не понял, почему они с Марианной пошли к этим столбам, может, обкуренные были, ведь именно так пытались дело представить струхнувшие воспитатели, да и все остальные. Но я готов принять версию, что она просто так залезла на тот говенный столб…

У меня лично ничего к лучшему не изменилось с тех пор.

Вот релаксация мне нравится. Да, это действительно запомнилось. Эти новые программы. Может, это и благодаря вашему исследованию, но, честно говоря, такое и раньше было, дядь Денеш проводил, как их там… занятия по самопознанию, что-то в этом духе, короче, мне очень нравилось, дядь Денеш классный мужик, но не буду лишать вас чувства удовлетворения, не такой я злобный, каким кажусь.

Релаксация — это, как же вам объяснить… Ты как бы свободным становишься. Закрываешь глаза и так успокаиваешься… Наркотики — это другое. От них вставляет.

Какой была Пинклер? Пинклер возвращалась, когда жрать хотела, вот какая она была. Крыша над головой и чистая одежда — вот из-за чего она возвращалась. Она постоянно сбегала, воспитатели уже нигде ничего не могли с ней поделать и махнули на нее рукой. До нее не было никогда ни решеток, ни запертых дверей. Но она даже в Шодраше, это я точно знаю, на голую стенку взобралась. Не шучу. Ее нельзя было запереть. А когда она была здесь, в распределителе, то вывела из себя Геленчера, потому что наркоту протащила и на других плохо влияла. У воспитателей волосы дыбом от нее вставали. Так что лучше ей было оставаться на улице, в бегах, по-моему, они к такому молчаливому соглашению пришли.

Да, у меня дочь родилась. Ну, я сам еще ребенок. Но моя подружка Кати сказала, что оставит ребенка и сможет воспитать.

Кати шуток совсем не понимает… Я ее, вообще-то, редко вижу, потому что здесь мы заперты. Мне тут вообще кранты скоро будут, от этого долбаного закрытого пространства.

Но у Кати не все в порядке.

Хорошо еще, что у Кати мамаша есть, потому как, если Кати вконец расклеится, каюк нашей девке. Кати всегда на грани была, это точно, даже когда мы познакомились, она такой была, я ей так и сказал: «Чего ты цирк устраиваешь? Таблетки свои потеряла?»

Лучше ее спросите, как она могла в восемнадцать лет влюбиться в двена­дцатилетнего пацана. Столько мне было, когда мы познакомились. Большая любовь и все такое. Вот уже пятый год! Потому что, несмотря ни на что, нас с Кати не разлучить. Но как это получается, я и сам не понимаю. Я однажды ее спросил, как она в меня влюбиться смогла. Она ответила, что и сама не знает.

А то, что с Пинклер случилось… Мне тогда шестнадцать стукнуло, Пинклер — тринадцать, Кати — двадцать два. Мы были прямо семьей настоящей. Только с одним небольшим отличием: у нас каждый делал то, что хотел. Мы не трепали друг другу нервы, а если такое случалось, то можно было свалить. Та неделя, когда ничего нельзя было узнать о здоровье Пинклер, всех измотала. Мы каждый день до потери пульса обкуривались.

Дядь Денеш. Он единственный, кто и сейчас ее вспоминает.

А не эта сволочь Марианна, лучшая подруга, с которой она была у столба… Сейчас и Марианну можно навестить… И плевать, что она дядь Денеша не переваривает, мол «дядь Денеш — пустое место, перед ним даже дверь автоматически не откроется»… Сама она, эта шлюшка Марианна, — никто со своим лепетом.

А теперь вот вы, через год. Что вам надо с вашими расспросами? Что вы тут расследуете?

Я же говорю, все изменения здесь происходят только благодаря Геленчеру и дядь Денешу. Я их крепко уважаю, это точно.

Мы тут в распределителе снимаем фильм. Посмотрите, я там тоже есть. Я пою. Сам музыку написал. И текст…

В фильме всех по очереди спрашивают, кто что хотел бы на Рождество. Никто ничего не хочет. Я имею в виду магнитофон или шмотку какую. Все только одного хотят: вернуться домой, к семье. И плачут. И я тоже плакал, и плевать мне было, что на камеру снимают. Вот мы какие. Каждый хочет домой.

Перевод Виктории Попиней