СОВРЕМЕННАЯ ПОЭЗИЯ

Жужа  Раковски

ЖГЛИ ЛИСТВУ

Жгли листву. Плыл горьковатый запах,

плавилась смола,

ежился репейник, в лунных лапах

радуга цвела.

Вечер заблудился между сосен,

трепетал закат,

тропы обрывались — прямо в осень

или прямо в ад.

Взгляд, мгновенье, дальше только плаха,

в стершемся году

за руку держа тебя, без страха

в осень я сойду.

СРАВНЕНИЯ

Пробегают пальцы, словно выбирая

яркие платки,

вся палитра света, все богатство рая,

робкий взмах руки —

и сверкнут разряды в темноте натужной,

медленно на дно

уплывут сомненья. Завтра стыд ненужный,

нынче все одно:

тяжесть или слабость, вектор на распутье,

марево дорог,

мерные движенья, воздух полной грудью.

И опять в метро

я стою, шатаясь, на поникшей юбке

красная змея,

все одно: забвенье. Лунные скорлупки,

вскрик небытия.

ПЕРЕГОВОРЫ

Что же делать, а если все сбудется,

если буквы горят

на погибель и лица на улицах

о конце говорят?

Если камни лавиной низринутся,

если сумрачный конь

дернет упряжь, и мертвые вскинутся,

и грехи, испокон

почивавшие в водах забвения,

воссияют, трубя,

и на небе, в стыде и смятении,

мы узреем себя?

Мы терзались, терзая: фальшивые

деньги стали свинцом

страха — если история лживая

раскаленным венцом

наградит королей, если сонные

дрогнут веки, века,

и картину зальет непреклонная

ослепленья река,

и безумие вместо депрессии

заиграет вовне?

Кто боится лукавой агрессии?

Но теперь, когда мне

от меня у меня нет укрытия,

я держу, я держусь,

только выдержать, лодка к отплытию

не готова, и пусть

все сорвется, мой дух неприкаянный

победит естество.

Черт со мной, я сражаюсь отчаянно

за тебя одного.

СЕМЕЙНЫЙ РОМАН

Две женщины, от зноя умирая,

бродили по задумчивому дому —

а дом был полон временем до края,

оно осело накипью в кастрюлях,

оно истерло коврик у порога,

оно скрипело, скрючившись на стуле

в гостиной, и дыханием усталым

оно цвета на шторах погасило.

Две женщины, не юны и не стары,

в том возрасте, когда былое тело,

подвижное, как листья или травы

в полях, уже становится несмело

лишь тенью дней, экраном, на котором

мелькают, заблудившись в кольцах пыли,

минувшие волнения и ссоры,

протягивая руки, сгорбив спины,

покойники бредут, вот две красивые

сестры: на фотографии в гостиной

они навек застыли в чинных позах —

актриса-неудачница, однажды

решившись, приняла большую дозу

снотворного, чтобы уйти со сцены

эффектно и навек; зато вторая

продолжила игру, попеременно

смеясь и плача, барабанной дробью

печатала бумаги во Внешторге,

и сквозь года глядела исподлобья

из желтой рамы, сквозь войну, разруху,

лишения, свершения и встречи,

чтоб превратиться в дряхлую старуху.

Минувшее лучами пронизало

усталый дом, и стены озарились.

Одна из женщин в зеркале узнала

смешливую девчонку, что когда-то

в заносчивого донжуана в рясе

влюбилась, — и склонила виновато

глаза свои, седые от волненья.

Давно сменились и режим и мода,

вчерашний день с начерченной мишенью.

Вторая увидала пруд, ракиты,

лошадку на колесиках, и снова

тянулась вереница позабытых

минут из детства, тяжких, точно глыбы,

безмолвно проплывали чьи-то лица —

так плавают в аквариуме рыбы.

В заброшенном, глухом саду истома

лилась напалмом на кусты малины.

Из зарослей крапивы возле дома

таращились на мини-альпы хлама

бродячие коты. Они застыли,

как истуканы. Глупость или драма,

не так давно здесь расцветали маки,

гвоздики и пионы, дым клубился,

смеялись люди, лаяли собаки,

и просто занимался вечер. Просто

на свежий воздух люди выходили,

чтобы увидеть ласковые звезды.

Перевод Дарьи Анисимовой