МЕМУАРЫ XX ВЕКА
Гаррик
Восков
ПУТЕШЕСТВИЕ с иосифом
бродским
Пишу эту историю по
настоянию Маши Воробьевой (мир душе ее!), Вероники Шильц и Марго Пикен,
с благодарностью и любовью к ним. И с благодарностью и любовью к Katherine, my
soul mate.
Я
запомню себя, там, в горах, посреди ослепительных стен...
И. Бродский
1960
год, июнь. Мне двадцать шесть, Иосифу двадцать лет. Это было время, когда
Александр Иванович Бродский, отец Иосифа, считал, что я влияю на поведение его
сына. Где-то за неделю до нашего путешествия я зашел к Иосифу домой. Застал
только Александра Ивановича, и он прочел мне лекцию, что Иосифу надо работать,
а не бить баклуши. Я говорю: «Александр Иванович! Иосиф — поэт!» И тут
Александр Иванович выдал перл: «Какой он поэт! Поэт — это тот, кто в газете
печатается!»
Мы
собрались в путешествие. 18 июня я пришел к Иосифу. Он уже готов, с большим
рюкзаком и с родительским благословением. Александр Иванович меня напутствует:
«Запомните, Гаррик! Самое главное в путешествии — это возвращение!»
Александр
Иванович снабдил Иосифа воинской флягой, отличными горными очками. И вот мы в
поезде на Москву. Нас трое. Третий был Виктор Королев. Дело в том, что наш
поход через Кунгей-Алатау задумывался как туристический. Я пришел в Выборгский
клуб туристов и спросил: «Кто хочет пройтись по северному Тянь-Шаню?» И
откликнулся молодой рабочий с завода «Красный Октябрь», слесарь-ремонтник
Виктор Васильевич Королев, 19 лет. Тут же мы получили документ о походе. В
бумаге, правда, числилось шесть участников. Это потому, что официально поход
мог быть оформлен минимум на шесть человек. А нас набралось только трое. Так
что мы приписали еще троих наших знакомых, с их согласия, поставив как причину их
отсутствия внезапную болезнь. В России да без «мертвых душ» — никуда! И что
замечательно, в бумаге было обращение к председателям колхозов-совхозов с
просьбой «содействовать всячески едой, ло-шадьми и
прочим транспортом». Похоже на документ, выданный Николаю Пржевальскому
Императорским Русским географическим обществом. Бумага нам очень помогла при
встрече с подозрительными властями: они предпочли нас избегать.
В Москве мы переночевали у моего дяди, Даниила
Воскова. Назавтра мы сели в поезд до Алма-Аты. В поезде наметился раскол в
нашей группе. Виктор спросил: «Когда мы начнем петь туристские песни?» На что
Иосиф решительно заявил: «Петь туристских песен мы не будем!» И Виктор
насупился.
На третий день проехали пустыню. Мы с
Иосифом часами стоим в тамбуре, открывая дверь, когда проводника нет. Взираем,
взираем, и земля убегает, вблизи стремительно, вдали медленно, будто мы несемся
по кругу гигантского радиуса. Вот где доказательство, что прямая — это кривая и
— наоборот. Степь, серо-зеленая полупустыня; появились маки, маленькие,
ярко-красные. И голубые сороки, как синие платочки, вспархивают с проводов. Уже
близко к Алма-Ате.
Поезд от Москвы до Алма-Аты шел три с половиной
дня. Мы приехали в Алма-Ату 23 июня и направились к ученому-орнитологу Игорю
Александровичу Долгушину (1908—1966), чей адрес дала Виктору старшая дочь
Долгушина Наташа, с которой они вместе работали в Питере. Ученого дома не
оказалось, он был в командировке. Дома были его жена и младшая дочка. Мы хотели
обзавестись хорошей картой, но они нам не смогли помочь. Купив хлеба в
магазине, мы сели на троллейбус, идущий на юг города. На кольце мы высадились и
пошли на юг. Первое, что встретилось, было поле
опийных маков. Под ногами хлюпает, полю, кажется, нет конца. Мы идем с тяжелыми
рюкзаками, дуреем от аромата цветов и общей влажности.
Вот и первые холмы. Взбираемся, цепляясь за кусты. Круто, но лезем в лоб.
Садимся отдыхать.
У Иосифа пульс 200. За Виктора я не боюсь, он жилистый ладный парень. Ну да
ладно, двигаемся дальше. Идем вверх по реке Малая
Алмаатинка, мимо санатория «Алма-Араты». За ним пастбище, стоит большая
кибитка. (Именно кибитка, а не юрта, см. Словарь Владимира Даля.) Заходим
бесцеремонно, благо дверь приоткрыта. В кибитке статная молодая женщина,
казашка, с круглым красным лицом медного отлива. Пара чанов, что-то в них
пыхтит, пар идет. Женщина молча налила нам три огромные кружки-банки кумыса,
желтоватого напитка, слегка отдает брагой. Мы выпили, малость
забалдели. Она хотела еще налить, опять молча, но мы поблагодарили и пошли
своей дорогой.
Холмы, отроги гор. Склоны покрыты тянь-шаньскими
елями. Каменистые долины с небольшими потоками горной воды, с пучками цветов и
травкой кое-где. Гранитные скалы, осыпи. Около города Алма-Ата Заилийский
Алатау — это мощный заснеженный хребет с ледниками и высокими пиками.
А мы забирались все выше и выше, будто штурмуя
небо и, двигаясь прямо на юг, в сторону вершины Талгар. И вот мы у снежных
стен. Ночуем у самых снежников, притащив снизу дров для костра. Рано утром по
насту отправились вверх по снежнику, целясь на седловину чуть слева. Поднявшись
на ее верх, обнаружили, что ложбина между заснеженными вершинами заворачивает
еще влево. Идем-бредем. Солнце поднялось в зенит, палит. Снег-наст превратился
в кашу. Начинаем проваливаться по пояс, вытаскиваем друг друга, ибо самому уже
не выбраться.
Снег слепит яркостью. Иосиф снимает горные очки,
что папа ему дал, и отдает их мне, упорно настаивая, чтоб я их надел. Час, два,
три в этой каше. И — ура! Снежники резко кончаются. Сразу за ними великолепный
склон, покрытый сплошными незабудками, голубой ковер! А следующий склон — в
золотожелтых цветах. Желтые тюльпаны, нарциссы — или купальница? Два ковра
огромных, сплошь одного цвета каждый! И дальше скалы, долина.
Здесь мы встретили группу туристов из Алма-Аты
во главе с альпинистом Бестеревым. Он обратил наше внимание на ледяные снежные
пики вдали: пик Советов, пик Ворошилова и пик Талгар (5017 м). Бестерев нам
сказал, что перевал, куда мы изначально направлялись, все еще закрыт снегом. И
хорошо, что мы свернули налево, а не поперлись на
северную стену. А то бы мы застряли в снегах, которые в этом году глубиной до
12 м и тянутся на 8 км в том месте. Собственно говоря, мы совершили две ошибки:
использовали карту Советского Союза и хотели пересечь горный узел, где
Заилийский Алатау сливается с Кунгей-Алатау, то есть самую высокую часть
северного Тянь-Шаня. Одна ошибка съела другую, и мы, заблудившись, перешли
перевал Алма-Арасан, пришли к реке Большая Алмаатинка, выйдя в урочище
Чакбулак, и спустились с гор обратно в Алма-Ату. 26 июня в семь часов вечера
навестили опять Долгушина. Игорь Александрович был дома, вернулся из
командировки. Он радушно принял нас. И задал нам вопрос: «Я повидал все столицы
Европы. И знаете, какой город самый красивый?» Иосиф: «Лондон!» Я: «Париж!» А
хозяин дома говорит: «Нет! Самый прекрасный город — Ленинград!»
На ночь мы расположились в их маленькой кухне.
Когда в квартире все утихло, Иосиф выполз из спального мешка, открыл
холодильник и своровал сырые сосиски. Мы их счавкали и заснули.
Утром, это было 27 июня, мы отправились с
Долгушиным к нему на работу и в библиотеку. Долгушин раздобыл нам
карту-миллионку и посоветовал пройти по реке Чилик. Мы пошли на автобус, идущий
на поселок Тургень. Нас проводили дочь Долгушина и ее подруга, обе роскошные
девицы, лет по семнадцать, с длинными косами, брюнетка и блондинка. Мы явно
двигались не в ту сторону!
В поселке Тургень мы купили продуктов
и пошли по речке Тургень вверх.
«...На правом берегу реки Тургень возвышаются
фантастические скалы конгломерата, состоящего из двух горизонтов — нижнего
желтовато-белого и верхнего черного; порода образует столбы и развалины на
небольшом протяжении» (из книги И. В. Мушкетова «Туркестан», 1874—1880 гг.).
Тропа привела нас к месту, где мостик через реку
оказался снесен водой. Здесь мы встретили двух
всадников, которые не решались переходить бурную реку вброд. По некотором размышлении я свалил огромную тянь-шаньскую ель туристским
топориком. Ель упала прямо поперек реки, на противоположный берег. Мы подрубили
торчащие вверх ветки, и по этому новому мосту всадники перевели лошадей в поводу, и мы с Иосифом и Виктором
перешли реку, пока она не расправилась и с этим мостом.
Перейдя перевал Аши, 3800 м, мы вышли в урочище
реки Дженишке. На перевале мы видели потрясающий закат. И Виктор после этого
изменил свое мнение о Николае Рерихе, став навсегда его поклонником.
Была холодная ночь и красивейшая долина! Здесь
Иосиф цветными карандашами нарисовал склон горы, покрытый тянь-шаньскими елями.
«В верховьях рек Дженишке и Тургень Заилийский Алатау на востоке граничит с
Сюгатино-Богутинскими горами и хребтом Турайгыр. Хребет Заилийский Алатау
отличается крутыми склонами, скалами, осыпями и частыми выходами на поверхность
горных пород, в основном гранитов. Верхняя часть гор представляет собой
ландшафт из скал и ледников» (из книги Д. Е. Гурикова «Заилийский Алатау»).
Все это представало перед нашим жадным, юным взором.
Ребенок и, отчасти, юноша живут с ощущением
счастья; взрослый человек — скорее удовольствия. Несравненные, первозданные
впечатления юности и детства —им присущ некий элемент
чуда. И натура человека как бы исчерпывает себя для дальнейших
жизненных впечатлений.
Наш
путь пересекал горные ручьи и речки. И Иосиф подтверждал этимологию своей
фамилии, храбро переходя вброд бурные потоки, а также
впоследствии бродя по миру и бродя идеями, как бродит сусло. Переходить реки
вброд — в этом скрыто нечто глубоко религиозное, как вечно обновляемое
крещение. А чтобы рассмотреть, квазиобъяснить Иосифа Бродского, осветить его
предыдущие и, возможно, будущие рождения — для этого необходимы ум,
проницательность, интуиция Рудольфа Штейнера периода его предсмертных лекций «О
кармических отношениях».
Идем вниз по течению бурной, ревущей речки,
что-то вроде тропы. Тропа исчезает. На пути скала метров пять высотой,
обрывистая в сторону воды, преграждает нам путь. А обойти ее — бурелом. Я
собираюсь забраться на скалу, чтобы разведать путь, а Иосиф уже в воде, оставив
рюкзак на берегу. Вот он уже под скалой. Я кричу ему, кидаю веревку, которую он
не хватает. Иосиф упрямо прется вдоль скалы, что
справа от него, цепляясь за камни. Я молюсь духам, чтоб его не унесло водой,
как меня в прошлом, 1959 году, в экспедиции на Полярном Урале.
Вода
бурлит, вода Иосифу по пояс, по грудь. Он очень медленно движется вниз по
течению. Наконец обходит скалу по воде, карабкается на берег, мокрый и
довольный. Мы с Виктором перетаскиваем рюкзаки через скалу. В другой раз Иосиф
поперся прямо в речку у нас на пути и — перешел
несмотря на видимое разрушение, снесенный рекой мостик. Снега бурно таяли в
этом июне.
Однажды,
ночуя на полянке, окруженной кустами и огромными булыганами, мы подцепили
клещей. Видимо, в этой местности водилось много зверей или паслись овцы. Клещ
забрался Иосифу под мышку. Я предложил выжечь его раскаленной иглой, но Иосиф
яростно воспротивился. И никакие ссылки на мужество Сент-Экзюпери не
подействовали. Впрочем, клещ на третий день сдох и
отвалился.
Перейдя
перевал с отметкой 3700 м, мы оказались в урочище реки Чилик. Перед нами
Чонг-Куминская долина, а за ней — величественный хребет Кунгей-Алатау. Долина
реки Чилик представляла собой вначале каменистое ущелье, потом расширилась.
Вода журчала по камням. Иосиф шел сзади и что-то неизменно бормотал. По берегу
реки Чилик мы прошли километров пятнадцать до моста около поселка Курменты,
где хотели купить продукты. Но магазин оказался закрытым.
Недалеко
от поселка мы переночевали. Утром сварили последний концентрат перловой каши и выпили чаю без сахара. Иосиф до каши не дотронулся.
И пошли мы по замечательному плоскогорью. Пахнет медовым клевером и прочими
душистыми травами.
«Субальпийские
луга Тянь-Шаня высокотравны, их видовой состав богат и разнообразен. Кроме злаков (овсеца, лисохвоста, овсяницы) в них масса пестрого,
красиво цветущего разнотравья (герань, лютик, ветреница, лапчатка и пр.).
Густые и сочные, эти луга служат прекрасными летними пастбищами — джайляу» (из
книги «Физическая география России», www.ecosystema.ru).
Садимся
отдыхать, привалившись к рюкзакам. И тут Иосиф говорит: «Хочу мяса!» Я не очень
представлял, что мы будем есть. Но я знал, что лучше не говорить о еде, когда
ее нет. Ну, да что взять с этого странного юноши, покорившего меня неодолимым
притяжением наших душ. Я молчу. Голубое, синее небо. Божественная тишина, и
слышно, как жужжат пчелы. Вдруг я вижу вдали всадника. «Иосиф, смотри!» В это
время всадник слезает с лошади. Иосиф: «Он прощается с лошадью!» Всадник с
лошадью исчезают. Мы сидим. Неохота никуда двигаться, и если б не чувство
голода, то можно сказать, что мы в раю.
Внезапно
прямо перед нами возникает киргиз, ведя в поводу лошадь. Он оживленно жестикулирует и что-то говорит.
К седлу приторочен горный козел. Мы понимаем сквозь его киргизский русский, что
охотник убил козла и приглашает нас к себе на пир. Иосиф живо вскакивает, и мы
идем вслед всаднику.
Вот
и его юрта, жена, два мальчика. Хозяева разделали козла, сварили в большом
казане и пригласили нас к «столу». Хозяйка предложила вилки, но Иосиф сказал:
«Не надо!» — засучил рукава и принялся есть с большим
энтузиазмом. Мы с Виктором, естественно, не отставали. После обильного мясного
ужина ночью нас пронесло, Виктор до сих пор вспоминает. Переночевали с добрыми
киргизами. Утром мы оставили им фонарик и топорик, и я сделал два рисунка —
портреты их детей, которые они тут же поместили на стену юрты. Таким быстрым
признанием моего таланта я не был избалован! Киргиз дал нам с собой килограмм
мяса. Поблагодарив щедрого хозяина, мы отправились далее.
Идем вверх по реке Курменты. У перевала через Кунгей-Алатау
мы восхищались красивыми озерами Колсай. Озера были наполовину покрыты льдом. Перевалив хребет Кунгей-Алатау справа от высоты 4165 м, мы
спустились к озеру Иссык-Куль. Часть пути до Пржевальска мы проехали на
попутке. Переночевали в городе Пржевальск. Вечером наблюдали запуск
баллистической ракеты. Утром зашли в вожделенную чайхану. Пусто, только
мужчина-повар в белом колпаке. Мы сели за круглый столик, и мужчина поставил
перед нами три огромные пиалы с горкой лагмана в них и большой чайник чая перед
каждым из нас. Вкуснятина — лагман! Это лапша с тонко нарезанной кислой
капустой, с тонко нарезанными полосами мяса, с набором азиатских специй. На
автобусе доехали до поселка Тассор, где слегка отоварились. И потом прошли
километров пять по берегу озера-моря Иссык-Куль, мимо маяка. На берегу мы поставили палатку, и решили провести пару недель.
Вскоре у Виктора кончился отпуск, и 5 июля он уехал в Ленинград. Виктор получил
«крещение» горами, и его знакомые и друзья прозвали его с тех пор Витя Тянь-шаньский.
Благодаря этому прозвищу моя знакомая нашла Виктора среди 500 других Викторов
Королевых и связала его со мной. С его помощью я восстановил некоторые факты
путешествия, ибо Виктор вел дневник и сохранил пять фотопленок. Кроме того, он
делает отличное вино из яблок, черноплодки и малины (которого я не попробовал,
но верю ему на слово).
Вода в озере Иссык-Куль горько-соленая. И чай,
который мы сварили в первый вечер по наивности, пришлось весь выплеснуть. За
водой ходили далеко. Дни стояли жаркие, вокруг ни кустика, и мы днем
использовали палатку как тент. А вечером жара спадала, приходила прохлада и мы любовались закатом и говорили о женщинах под
восходящей на западе Венерой. Помню, Иосиф начал было писать роман: «Одинокий
всадник скачет рано утром по пустынному песчаному берегу моря». Мы обсуждали,
как убежать за границу. И Иосиф изложил два великолепных проекта: 1. Подводная
лодка, легко сделанная из двух корыт, и как двигатель используется пылесос.
Очень просто, по Неве плыть в Финский залив. 2. На воздушном шаре — это еще
проще.
В какой-то день недалеко от нас причалили две
большие моторные лодки с русскими рыбаками, с северного берега озера
Иссык-Куль. Эти замечательные люди вытащили сети на берег и предложили нам с
Иосифом помочь им выбирать из сетей. Это были маринка и осман
и масса другой рыбы. Часть улова пошла на вечерний пир. Сначала рыбаки сварили
в большом чугунном котле мелкую рыбешку. Ее они всю вычерпали, она была только
для навара. Потом в этом же бульоне сварили крупную рыбу, маринку и османа.
Поставили на берег деревянный стол, соскребли его дочиста, насыпали на него
крупную соль. Вывалили на стол крупные куски рыбы. Разлили по железным кружкам
уху, навар-шурпо. И — пошел пир! Рыбаки рассказали, что рыба осман отправляется
самолетом в Москву, в Кремль. Ну, не та, которую мы съели! Нам за работу еще
дали круг из медной проволоки, диаметром этак с метр,
унизанной сплошь мелкой рыбешкой, вяленой, соленой, копченой.
На
следующий день Иосиф говорит мне: «Давай никуда не ходить. Будем жить так, без
воды». Я говорю: «Давай». Эти копчушки мы сжевывали в последующие два дня. От
них хочется пить, но, по решению Иосифа, поддержанному
коллективом, мы не двигаемся с места, валяемся под тентом, плаваем с маской.
Однажды
вечером небо потемнело, ветер усилился, палатку рвет. Мы навалили камней на
веревки, что натягивают палатку. Дождь начался и перешел быстро в шторм на
озере и бурю на земле. Сидим в палатке, согнувшись, стараясь не касаться
потолка, стен. Снизу нас все равно заливает. И тут Иосиф говорит: «Хорошо бы
чаю с белым хлебом и сахар-рафинад в прикуску!» Немного погодя кто-то скребется
в палатку. Я расстегиваю дверь. Потоки воды с неба и рука с буханкой серого
хлеба и пачкой сахара-рафинада. А где же чай? Оказалось, что это рыбак Василий,
добрая душа. Назавтра он приехал в лодке, с женой на веслах, и отвез нас за
продуктами и водой. Иосиф сфотографировал эту замечательную пару.
Однажды
утром Иосиф пошел пройтись. Вернулся через пару часов с известием, что
договорился с капитаном грузового катера, чтобы он взял нас на борт бесплатно.
Катер шел в поселок Рыбачье, что на западном берегу
озера Иссык-Куль, с заходом в несколько прибрежных поселений. Мы собрали
рюкзаки и отправились. И вот мы вдали от берега. Стоим, держась за снасти или
кузов кабины, то на носу, то на корме и абсолютно кайфуем.
На середине озера вода изумрудно-зеленая, с синим отливом. Дивные волны, пена
за бортом,
и чудится бесконечная глубина, так вода прозрачна. Брызги, дыхание вольное!
Иосиф молча улыбается, часами взирает на воду. А водичка все новая и новая,
вечно свежая. Так зарождалась Венеция. На севере белеет горизонт, и мы гадаем:
это облака или снежные хребты, что мы пересекли. Это прекрасное плавание заняло
пару дней, ибо катер посетил поселки, селения, доставляя грузы, почту. В одном
месте, на южном берегу, мы провели несколько часов. И Иосиф, перебирая камешки,
нашел кремень. Позднее, в Ленинграде, знакомый археолог определил камень как
наконечник копья времен каменного века.
Доплыли
до поселка Рыбачье. Отсюда мы
где автобусом, где пешком проследовали через Чолпон, Кызарт, Сусамыр, Талас,
Маймак на Джамбул (нынче Тараз), откуда поездом через Чикмент на Ташкент. Так
вроде мы двигались, если память мне не изменяет.
Спали
мы где попало: на скамейках, на земле, благо ночи были
теплые. Однажды перелезли через глинобитную стенку, окружавшую глинобитный
домик, и провели ночь в нем. Хозяева чудом не заметили нас, и рано утречком мы
смылись. А вот сцена где-то в Киргизии на автобусной остановке. Мы проснулись
рано утром, сидим на скамейке. И тут мимо нас пробегает молча ишачка, а за ней,
на некотором расстоянии, ишак бежит с отчаянным «И-а-и-а!» Его длинный член болтается на
бегу. Ишачка убегает за деревья, за дома,
и ишак за ней. Погодя она появляется с другой стороны домов, и ишак позади нее.
И так они бегают по кругу с пронзительным «И-а-и-а!» И
смех и грех, и тянет на басню в духе Эзопа.
Ишаки
— это особое азиатское сословие, идущее своей дорогой
невзирая на «успехи» цивилизации со времен Навуходоносора. Где-то позже, году в
1966-м, я путешествовал с Мишей Мейлахом по Киргизии. Ночевали мы в кишлаке.
Вечером Миша попросил хозяина, молодого киргиза, познакомить нас с муллой.
Киргиз повел нас на край кишлака, привел нас к стенке, окружавшей дом. И
говорит: «Вот!» За стенкой мирно стоял ишак, то есть мул.
Возвращаюсь
к нашему путешествию с Иосифом. Однажды мы проходили некий поселок и наткнулись
на столовую под открытым небом. Решили перекусить. Сидим, жуем. И тут
подсаживается к нам здоровенный мужлан. Я подумал, он
хочет котлет. А он, оглядев наши заросшие физиономии и запыленные штормовки,
говорит: «Возьмите меня на пиратский корабль! Грот-мачта! Ставь паруса!» Мы
собрали рюкзаки и по дороге пыльной топаем. А мужчина идет позади нас, сильно
хромая, как пират из «Острова сокровищ», и орет: «Куда же вы без меня? Отдать бом-брамсели, марсели!» Иосиф говорит: «Давай ему морду набьем!» Я говорю: «Давай прибавим ходу!» Мы пошли
быстрее, и мужик отстал, продолжая орать фантастический бред. Мне было жаль его
и жалко самого себя, ибо я тоже хотел на пиратский корабль. И хотелось запеть:
«Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил».
На пути от Сусамыра к Таласу мы перевалили через
хребет Таласский Алатау, на этот раз на автобусе. Из города Джамбул поездом
отправились в сторону Чимкента и
Ташкента. В Ташкенте мы провели ночь на станции в ожидании утреннего
поезда. Вечером на привокзальной площади подзакусили мантами, очень вкусно. На
ночь масса народу заняла все возможные и невозможные места
для спанья лежа, сидя и стоя. У входа в мужской туалет на цементном полу лежали
узбечка с ребенком и прочие люди. Иосиф ушел искать лежбище.
Я стоял, прислонившись к стенке, а рядом на багажной тележке лежал молодой
человек и спал. Через два часа он открыл глаза, посмотрел на меня, а я на него.
И он вскочил. Ушел, видно, отлить захотел. Я мгновенно лег на тележку и забылся
сном. Через какое-то время я открыл глаза. Тот же парень стоял и смотрел на
меня. Я нехотя поднялся, и он сразу залег. Вот наконец
утро. Вскорости появился Иосиф, взъерошенный.
Оказалось, что он забрался на стройку, влез на кран и заснул. А поутру пришли
рабочие-строители и согнали его, сонного, вниз.
Мы купили билеты на поезд Ташкент—Красноводск, в
общий вагон. Поезд шел в Самарканд, Бухару, Мары, Теджен, Ашхабад, Казанджик,
Небит-Даг и Красноводск. За три дня мы повидали в массу национальных типажей.
Здесь прошлись войска Александра Македонского, Тамерлана и китайцев времен
Ханьской династии и оставили массу наследников. Люди входили и выходили на всех
остановках и полустанках, используя поезд как средство местной коммуникации,
вроде большого надежного верблюда. В Самарканде подсели в наше купе общего
вагона два бухарских еврея, большеголовые, с большими печальными черными
глазами. Они поведали нам, что ездили в Самарканд, чтоб открыть фотоателье, но
ничего не вышло несмотря на большую взятку. Фото-графы раскрыли сумку с едой и грустно жуют. Видя, что
мы ничего не жуем, предложили нам лепешки. У нас на третьей полке лежала
буханка хлеба, который нам обрыднул. Буханка так и
пролежала весь путь до Красноводска. В Бу-харе наши
гости вышли.
Где-то после Чарджоу на полустанке вечером
подсели к нам муж и жена, узбеки. Она — совсем молодая, после неудачных родов.
Стонет, бледная, покрыта холодным потом. Он держит ее
руку, очень печален. Они ехали в районную больницу. От узбечки шел тяжелый
запах. Я дал ей нашу аптечку, кодеин и аспирин. Вышли они назавтра утром, на
станции Байрам-Али.
В Теджене в вагон вошли пограничники,
оккупировав тамбуры со стороны границы с Ираном, южная сторона. Увидев меня и
Иосифа, то есть не «чичмеков», и узнав, что мы из
Питера, один из пограничников, тоже родом оттуда, разговорился. Сказал, что
скучно служить среди инородцев и что местные бегают
туда-сюда через границу. Поведал нам о случае, когда его друг пошел
в «секрет» и заснул от жары, на песке. Проснулся — на груди у него кобра спит,
свернулась в клубок. Короче, она его укусила, и парень месяц в госпитале
пролежал, но выжил. Этот случай напоминает мне рассказ Васьки Постного,
могильщика с Сестрорецкого кладбища. Васька рассказал, как, будучи в
заключении, в лагере, на лесоповале, заснул на земле. Проснулся — на груди у
него сурок спит. Васька принял это за хороший знак. И верно, вскоре пришло
освобождение.
Полустанок. Туркмен в белой смушковой папахе, с огромным
мешком, который только и виден, всходит по ступенькам в тамбур. Поднимает
голову —яркие синие глаза.
На остановке, где поезд стоял подольше, я вышел
размяться. Было это где-то после Ашхабада, рано утром. И набрел на базар. У
входа — огромного роста человек, голый, в набедренной повязке и в чалме. Он смотрел на восходящее солнце не мигая, не отрываясь.
Внешности необыкновенной: крупные черты лица, нос как кривой нож, синяя кожа. Похож на джинна из сказок. Он смотрел на солнце, а я на него
и думал: это реальность или я сплю? И наваливалась азиатская жара.
Вода в поезде кончилась. Вижу, старик высунулся
в окно. Даже ему, местному человеку, жарко. Его голова болтается на сухой
жилистой шее за окном, и я все боюсь, что встречные столбы снесут ее.
Мы с Иосифом стоим весь
день в тамбуре, открывая дверь, пока проводника нет. А он, такой-сякой,
закрывает ее каждый раз, проходя мимо нас.
Очередной полустанок. В сторону от главной
железной дороги отходит одинокий путь. И по нему уходит от нас вдаль черноволосая стройная женщина, в черном платье с красным
узором, в ярко-зеленом атласном платке на бедрах. Мы смотрим ей вслед,
зачарованные. И тут красавица поворачивает голову и дарит нам улыбку. Иосиф в
восторге.
И вот наконец
Красноводск. Выйдя из поезда, мы направились на почту, ожидая перевода денег.
Откуда — не помню. Ибо к тому времени карманы наши опустели, а мы собирались
переправиться в Баку, и вообще неплохо бы поесть. Денег не оказалось, и мы,
удрученные, уселись на ступеньки у почты под раскаленным солнцем. На улице
побеленные домики и кучки мужчин, сидящих в пыли, как мексиканцы в ковбойском
кино. Стена к стене с почтой был ресторан, оттуда несло борщом. И тут дверь
ресторана открывается и выходит дородный, представительный усатый мужчина. Усы
как у Буденного. Смотрит на нас и восклицает: «Вот настоящие люди! А этих всех
ненавижу!» — указывая на кучки мужчин. И все это громогласным голосом, на всю
улицу: «Бездельники и дармоеды! Я в Гражданскую с
наганом всю Азию прошел! Давай заходи, борщом угощу». Борща мы очень даже
хотели, но от голода у нас гордость взыграла. На вопрос, кто мы и откуда, мы
вкратце объяснили, кто мы такие. От нашего рассказа директор ресторана (а это
был наш усатый герой) пришел в еще большее восхищение. «Такие, как вы, — соль
земли! Уважаю путешественников!» — воскликнул он и предложил купить нам билеты
на пароход. Мы согласились, но с условием отдать ему позднее долг.
Договорились, что мы отошлем деньги его матери, живущей на Волге. Что, кстати,
и сделали в следующем году.
И вот мы на пароходе-пароме. Вроде
«Туркменистан» назывался или что-то в этом роде. Отошел уже ночью. Кромешная
темнота. Народ толчется, устраивается. Неизменные
цыгане. Мы залегли на верхней палубе. Паром отчаливает. Два солдата рядом
уселись, открыли чемодан с едой, водкой. Один говорит: «Огурца хочешь?» —
«Ага!» — произнес Иосиф и живо сел. Пожевали огурцов, улеглись спать. Всю ночь
откроешь глаза — яркие звезды! Чудно. К утру прибыли в Баку. В порту узнали,
где ближайшая гостиница, и потопали.
Пустынные улички. Но вот фабрика. Ворота
открываются, вываливается толпа девушек в цветастых платьях, в разноцветных
косынках. Видно, ночная смена. Девицы идут следом за нами, и я слышу их
восторженные возгласы: «Ах, какие ноги! Посмотри, какие стройные, белые ноги!
Все бы отдала за такие ноги!» Это они на Иосифа ноги: он идет, засучив штанины
выше колен, ибо с утра начинается жара. Девушки резвятся, веселятся вовсю. Иосиф злится, и мы прибавляем шагу, сворачиваем с
пути.
В
гостинице мы отдали паспорта и пошли шляться по
улицам, бульварам. Баку произвел впечатление города тщательно побритых,
подстриженных мужчин. Благо парикмахерские на каждом углу. Так что мы с Иосифом
сильно выделялись. С балконов жители кричат: «Откуда вы?» Иосиф мрачно
отмалчивался, а я бодро кричал в ответ: «Сауз Америка!» Вот пересекаем площадь,
кто-то окликает нас. Это продавец пирожков. Обьясняем, что без денег. Азербайджанец,
в белом халате: «Угощайтесь!» Пирожки с мясом, чудо кулинарии! Чем мы питались
остальные три дня — бог ведает. Все три дня стояла жара и духота. Милиционер на
бульваре высвистывает трели на своем свистке, как дрозд. Тоже мается.
На
третий день Иосиф исчез. Вернулся с известием, что договорился с милицией Баку,
чтобы нас отправили товарняком до Дербента. В то же время Иосиф позвонил своей
маме и попросил ее сообщить моей тете, что я сижу без денег. Этого я не хотел
делать, но Иосиф меня не послушался и правильно сделал. На следующий день
деньги пришли от матери Иосифа и от моей тетушки Ады. Мы купили билеты на
поезд, расплатились с гостиницей. Собственно, путешествие кончилось. Мы
посетили и проехали республики, а нынче государства, Казахстан, Киргизстан,
Узбекистан, Туркменистан и Азербайджан. Мы отправились поездом в сторону
Дербента, Махачкалы и далее до станции Прохладный, где я расстался с Иосифом.
Это было самое начало августа. Он поехал дальше в Москву и домой в Ленинград. А
я в — Нальчик
и далее автобусом на Тырныауз, на сборы по горному туризму, где я должен был
вести группу. Но об этом — в другой раз.
Горы, горы мои. Навсегда белый свет, белый снег,
белый свет
до последнего часа в душе, в хоре мертвых имен,
вечнобелых вершин над долинами минувших лет,
словно тысячи рек на свиданьи у вечных времен.
Словно тысячи рек умолкают на миг, умолкают на
миг, на мгновение вдруг,
я запомню себя, там, в горах, посреди
ослепительных стен,
там, внизу, человек, это я говорю в моих письмах
на Юг:
добрый день, моя смерть, добрый день, добрый
день, добрый день.
Эти
строчки из стихотворения Иосифа Бродского «В письме на
юг», посвященного мне, Г. И. Гинзбургу-Воскову. Там еще есть строка: «Пробегай,
пробегай, ты любовник, и здесь тебя ждут...» Когда Иосиф дал мне этот стих
осенью 1961 года, я его спросил: «Отчего это я любовник и кто меня ждет?» Он
ответил: «Дурак! Это литература». И я думаю сейчас: «Дурак — это и есть литература».
Август
2010 г.