ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Александр ВЕРГЕЛИС

* * *

Я закрою глаза, опустившись на стул у окна,

растворенного в сад, погружаясь в усталую дрему,

и пойму наконец, из чего состоит тишина,

вместе с тенью ночной к моему подступившая дому.

Я закрою глаза и услышу и шепот, и плач,

пролетевшую жизнь, словно строчку чужую, припомнив,

я закрою глаза, потому что лишь тот, кто незряч,

может это расслышать в вечерней возне насекомых.

Это будет уже не хитиновый шорох смертей,

а другое, другое; не шелест листвы, а иное…

Я на стуле усну в ожидании важных вестей

с мотыльком на плече и с волшебной Твоей тишиною.

* * *

Пройдет еще сто лет, и все покроют воды,

И вместо тополей тут волны зашумят,

И питерский чудак, сей пасынок природы

Моллюскам и рачкам уступит Летний сад.

Вообрази себе: морская гладь сплошная,

Лишь газовый колосс торчит из синевы…

Что ж, надо привыкать… И ракушка ушная,

В которую шепчу, и хмурый плеск Невы

Смиряют разум мой с победой Посейдона,

О коей все вокруг оракулы твердят.

И если не вода — нас времени бездонный

Накроет океан. Закончится парад

Соборов и казарм, оград и обелисков.

Ни отзвука шагов, ни тени, ни следа.

И что теперь гадать, насколько это близко…

Не спрашивай когда, не спрашивай когда.

А лучше — оглянись: над зданием Сената

Редеет облаков летучая гряда…

Взгляни, каким Нева сиянием объята,

Как плещется ее нестрашная вода.

* * *

С телами из горошин бирюзы,

топя твой мозг в полупрозрачных звуках,

две перламутровые стрекозы

приклеились в объятьях многоруких

к заштопанному платью твоему.

А ты сидишь в шезлонге без движенья.

Их страсть, не постижимая уму,

расшевелит твое воображенье,

и ты припомнишь прошлогодний сон,

и собственные крылья слюдяные,

и глянец глаз, и мотыльковый сонм,

июльский пир, что был метлой сметен

в беззвучие зимы, в края иные,

где лепестков сухая чепуха

мешается с хитиновой трухою,

где слов произнесенных шелуха

течет в небытие рекой сухою…

Но как ее воспринимать всерьез,

когда ты видишь этих двух стрекоз?

* * *

Увы, среди лирических светил

моя звезда едва видна, и все же

с тех самых слов себе позволю тоже

начать... Короче, вновь я посетил

тот самый край спустя пятнадцать лет

(отпущенных мне вовсе не для счастья),

нарушив данный в юности обет

не разрушать мираж, не возвращаться

туда, где что-то прятал влажный лес

и шелестела изгородь живая

о будущем, исполненном чудес.

И вот вернулся, изгнанный из рая,

в пустой надежде надышаться впрок.

Здесь так же славно. Но скажи на милость,

что тут не так? Что больше изменилось —

нутро героя или уголок,

куда туристы ломятся стеной,

где рядом с тенью одного поэта

вздыхает не нашедшая ответа

любовь к десятикласснице одной?

* * *

Вино прольешь, уронишь на пол нож,

и вот опять очнешься в настоящем,

где вновь себя внезапно узнаешь

на чьей-то свадьбе за столом сидящим.

Вот справа просят передать салат,

а слева лезут с длинным анекдотом,

и услужить, и выслушать бы рад,

но все это — неважный антидотум.

Тебе, пожалуй, поздно пить боржом

и к жизни относиться как к невесте,

скучающий на празднике чужом,

кричащий «Горько!» с остальными вместе.

Что мир тебе, тобой неуловим,

и что тебе они (куда их денешь!),

все те, кому ты хочешь быть своим,

все те, кого любить ты не умеешь?

Что жизнь тебе чужая, ведь своя,

неузнанная, топчется в прихожей,

пока сидишь, кивая и жуя,

сам на себя ни капли не похожий.