ПРОЗА И ПОЭЗИЯ

Алексей Машевский

* * *

Что добавилось к знанию юности: ты умрешь,

ты когда-нибудь перестанешь ходить и ждать

(потому что мечта любая — в конечном итоге ложь,

и ничем ее не приблизить, не оправдать)?

Так банально! Одни и те же слова, одни —

повторюсь — и те же, известен итог любой.

Что ж тогда случилось? — Да просто настали дни,

когда это, все это, все это теперь с тобой.

Я лежу в постели, и утро вливает свет

сквозь окно распахнутое, сквозняка струя.

Что с задачкой делать, в которой тебе ответ

хорошо и давно известен, — не знаю я.

* * *

Там, в памяти моей, еще живут миры,

Еще горят огни, которых нет давно,

И голоса звучат дворовой детворы,

И ленты мельтешат советского кино.

Но только ли они? — А как же смутный гул

Всех канувших веков, всех сочиненных строк?

Я Канту подвигал тяжелый старый стул,

И с Гамлетом в толпе я не был одинок.

Сквозь тьму пустынных вод, загубленных времен

Той памяти живой еще плывет ковчег.

К неведомой земле он тайно устремлен,

Где все, что есть во мне, останется навек.

* * *

Ничего не осталось от прежней дачи —

Как-то пусто-гостинично в новом доме,

Но легко, и, кажется, жизнь иначе

Тут пойдет от города в автономе.

Здесь с вещами не связано то и это,

Все сгорело — хорошее и дурное…

И как будто первое наше лето

Мы проводим вместе, томясь от зноя.

Неужели заново, неужели

Можно просто сбросить сухую кожу?

Но стоят вокруг тополя и ели,

И стыдится память убавить ношу.

И хотя меняется, зарастая

Мир бурьяном буйным на пепелище,

Та же схема жизни моей, простая —

Направленья — Луга или Калище.

* * *

Памяти Василия Русакова

Если свидеться снова, то только в Афинах:

В померанцевых рощах созрели плоды,

В море волны крутые, как спины дельфинов,

В небе солнечных стрел огневые следы.

Хорошо, что мы заживо здесь побывали,

Что Акрополь над нами, как лебедь, проплыл,

Что и в сне непробудном забудем едва ли

Шелест белых, победно ликующих крыл.

Всех богов, что ушли на покой и уснули,

Всех героев, чей скован улыбкою рот,

Лирник Гипербореи и Ultima Thule

Своей песней последнею здесь помянет.

* * *

Видишь: жизнь и смерть в одном флаконе,

Как сулил нам тот рекламный бренд.

Ап — и сувениром на ладони

Мой нерукотворный монумент.

Словно фетиш Эйфелевой башни —

Всех размеров и на вкус любой.

Нет уж, заводить с бессмертьем шашни

Может только глупый да слепой.

Я не весь умру, не весь, я знаю,

Потому что будет течь река,

Потому что к западному краю

Побегут по небу облака,

Потому что в августе закатом

Будет снова тихий лес объят,

Потому что мир мне этот братом

Был и я любил его, как брат.

* * *

Я заметил: сидеть, погружаясь в сон,

И о чем-то своем мечтать

Мне комфортней, чем слушать, что там в ООН

Происходит, читать, писать,

Заниматься делом, болтать в гостях,

Даже Рембрандта дивный зал

Посещать в Эрмитаже… О новостях

И о книгах уже сказал…

Если жизнь течет, как в реке вода,

Здесь — запруда. И мне спешить

Не с руки, отсчитывая года.

Лучше чай на веранде пить,

Лучше на зеленых стрекоз смотреть,

Зависающих над прудом,

Лучше тихо с домом своим стареть,

Не тревожась, что там потом.

* * *

Хорошо конец света встречать на даче:

Нет сети, а радио — не везде.

Лишь сорока утром по крыше скачет

И приносит новости на хвосте.

Может быть, обвалились все рынки разом,

Марсиан напала на Землю рать…

Ты читаешь книгу и ходишь с тазом

Огурцы созревшие собирать.

Бабочка над ирисом желтым вьется,

Облепиха лепится у межи.

В сущности, что смертному остается

В этой жизни делать еще, скажи?

Нити, на которых висим, так тонки,

Хрупок даже синий небесный свод.

Просто мы стояли пока в сторонке,

Но и нас коснется, и нас вот-вот.

* * *

Возвратишься в город — дышать нельзя,

Оглушенный в толпе стоишь.

Мимо — транспорт, жителей увозя, —

Мимо тени мелькают лишь.

И уже при жизни в загробный край

Попадаешь как будто ты:

Миллионы образов — выбирай! —

Но размазаны все черты.

Ибо ближних нет, лишь тела, тела,

Что по ленте метро гурьбой.

Словно Дант, в воронку глядишь жерла,

Но Вергилия нет с тобой.

И посланец ярый из горних сфер

Бесам не преградит пути.

Меж циклопов-зданий, огней-химер,

Замирая, вперед иди!

* * *

Вот Фет или Кузмин умели воскрешать

Возлюбленных своих через года разлуки.

Ты в памяти моей опять бы мог дышать,

Смеяться, пожимать протянутые руки.

И ты, и те, кого еще не скрыла мгла,

Но развела судьба со мною, дав свободу.

Душа б хоть целый мир восстановить могла,

Да стоит ли входить в одну и ту же воду?

И если вспоминать, то всех, и тех, поверь,

Кого любил и знал чрез голову столетий.

Хотя они как раз со мною и теперь,

Не то, что эти.

* * *

Ночью в деревне пожар опять:

Зарево, шифера треск взрывной.

К черту! Укроюсь и буду спать,

Что б там ни делалось надо мной,

Сколько бы ни нагоняло туч

Волей недоброй слепой судьбы.

Самое важное я на ключ

Запер от трусости и алчбы,

И от надежды, что как-то там

Все утрясется само собой.

Нет, я же чувствую: по пятам

Годы крадутся, из них любой

С легкостью может последним стать,

Но не расторгну души живой,

Буду, как прежде, дышать, гулять,

Глядя на звезды над головой.

* * *

Я сидел и смотрел, как колышет кроной

Тополь, листьями на ветру

Шелестя, серебряный и зеленый,

В алых пятнах солнечных поутру.

Он хватался за пустоту ветвями,

Рвался прочь и с места сойти не мог,

Заключенный словно в воздушной яме —

Сгусток жалоб, сетований, тревог.

А листва кипела и трепетала.

Но был глух к мольбам (он всегда таков)

Небосвод, лоскутное одеяло

Расстилая перистых облаков.