Наталья Горбаневская
* * *
Эти «словно» и «будто» и «как»...
Но не сравнивай. Слышишь, живущий,
запустившийся в райские кущи,
отобьясь от собак-забияк.
Эти «верно», «наверное» и
«очевидно». Но что очевидно?
Что ни слуху не слышно, не видно
ни очам, ни очкам, ни-ни-ни...
Сохрани, и спаси, и помилуй
меня грешную, грешных нас.
В поле минном крапива с малиной
перед взрывом корнями сплелась.
* * *
Меня преследуют глаголы,
несуществительны и голы,
и по пятам, и по бокам,
хватают, цапают за локоть,
за мной, за мной дверями хлопать
и возноситься к облакам.
И поспешают, и мешают
самим себе, и утешают
друг дружку: «Слушай, отдохнем.
От зноя, знаю я, стемнею,
куда угнаться нам за нею,
хоть локоть к локтю с ней идем».
И сжалюсь я, и отпускаю
бедняг, и руки опускаю:
«Вяжите, сопрягайте мя».
И, подтянув на брюхе пряжку,
впрягусь в знакомую упряжку,
лишь темя темью оттеня.
двойное восьмистишие
Донкихотская страна
не родная сторона,
хоть и не чужая.
Ходят волны-буруны
на четыре стороны,
подмывают валуны,
где гнездились вороны,
воронят рожая.
Кто на ослике верхом?
Кто спевает петухом
в свете дня жестоком?
Веют ветры-тайфуны
на четыре стороны,
крошат в крошку валуны,
где сходились форумы
Запада с Востоком.
* * *
У дверей из подземелья шум и крики,
папарацци наставляют аппараты.
Возвращается Орфей без Эвридики,
на кифаре его струны оборваты.
Обормоты, кифареда обступая, —
только боль уже глухая и тупая.
Позади уже неразличимы стоны
Эвридики, Прозерпины, Персефоны.
* * *
Козлища, овнища, агнища,
огнища и костровища...
Нет, не диалог, но агон ища,
флагом маша, по развалинам
рыща,
по погорелым хранилищам,
не завалялась ли где праща,
по бывшим жилищам и присным приснилищам,
«слоги — долго — в горле — полоща».
* * *
Не исчерпано, неисчерпаемо,
как обломки межзвездной поломки,
как число выплываний Чапаева
из волнистой поцарапанной пленки.
Не исчезло, неисчезаемо,
как простертое на небосводе
дирижированье Хозяина
круговоротом воды в природе.
Не отчаянно, не отчалено,
неподсчетно, неподотчетно,
как чаинки в чаю у Начальника,
недопитые до дна.
* * *
Дело нечисто.
Внимание! Ахтунг! Позор!
За шеломянем мотоциклиста
бесовской укрывается взор.
Бесовские рожки
меховые из каски торчат
Только и свету в окошке —
светофор да невидимый чад.
Потяни ноздрями,
и почуешь, почем этот чад,
кто герой в мелодраме
и о чем светофоры молчат..
* * *
Уж во что ты эти ночи ни ряди,
хоть Палладой, хоть бы этой... Артемидой —
умираем не по очереди,
а когда кому прописано планидой.
А кому и как — не при на рожон
дознаваться, где планида достала...
Кто во сне, а кто под вострым ножом
под восторженные вздохи медсостава.
Кто во сне, а кто во снах наяву,
как вайнах, узревши гребень Кавказа,
как поэт, спеша сквозь курву-Москву,
не спужавшийся ни чоха, ни сглаза.
* * *
В ваших краях еще уцелели замшелые
лабухи.
Редко встречаются, но каждый каждому рад.
К старости плоть утрачивает всякие запахи
или, наоборот, — густой источает смрад.
А им неважно. Они-то, Петровичи, Палычи,
не носом живут, а ухом, как аппарат-самограй,
и в руках у них невидимые барабанные палочки,
и они маршируют — прямым ходом в рай.
* * *
На этой пахоте с присядкой
при окончанье борозды
не взвидишь ты ни жизни сладкой,
ни зги, ни хлеба, ни воды
и лишь хромающие следы
оставишь в благодатной почве,
которых не послать по почте,
которыми и от беды
не заслонишься. Не приснишься
сама себе при свете дня,
и только упадет ресничка
на щеку, веко отслоня.
* * *
Как бы змея спираль вия,
но и с разбегу
ищу ли я второе «я»,
второе эго?
Родит земля читателя?
Врача скорее.
Грех замоля, предстану
ль я
пред галереей
чудесных рож, где каждый схож
со мной хоть чутку,
хорош, нестар, как санитар,
что вопреки рассудку
бросает ключ, как солнце луч
кидает в море...
Могуч прилив, все высветлив —
и страх, и горе.
* * *
Не хотится ль вам пройтиться...
у колодца расколоться
я б хотела как вода
эти нищие деревни
и электропровода
и газопроводы
не по небосводу
ходят бабы по воду
ходят бабы подолгу
от попевки к пенью
и похоже наступает
край долготерпенью
