Евгений Сливкин

РОДРИГО

(В духе Хаймито фон Додерера)

                                                Сеньор, послушайтесь меня:

                                                Пускаться в путь теперь не время.

                                                                                    А. С. Пушкин

Три рыцаря, как три танкиста,

трясутся в скачущей броне;

на Пиренеях — Реконкиста,

и на войне как на войне.

Охота нам читать до корки

христиан и мавров педигри,

встревать в извечные разборки

Абенсеррагов и Сегри!

Осада, приступ, оборона —

не в этом деле пал один

в глаза последнего дракона

взглянувший прямо паладин.

Родриго де Фаньес — потомок

тех ражих рыцарей, чей рог

у стен Гренады так был громок,

что глас Аллаха превозмог,

пoлулежит на оттоманке

в саду за шахматной доской —

он в Монтефале, как в огранке

алмаз, источенный тоской.

По замку совершает ветер

центростремительный вираж,

спит в кресле, как ирландский сеттер,

оруженосец, он же паж.

Сеньору видится все чаще

стальной фигуркой заводной

он сам на выезде из чащи

перед скалистою грядой.

Копытом конь щекочет щебень,

седок не чужд картинных поз.

И вдруг холма зубчатый гребень

зашевелился и пополз...

Когда без внутреннего вздрыга,

как славный требует статут,

с драконом сблизился Родриго, —

он провалился в пустоту.

Она ему толкалась в латы,

хотя исток брала в груди.

A древний ящер некрылатый

горой вздымался впереди;

в его глазах, почти у края

зрачков, как в зеркале свеча,

курилась мельница кривая

в долине около ручья...

Приезжий в замке от пустячных

ран оправляется вполне

в одном из маленьких висячих

садов, ползущих по стене.

Внизу внутри живого круга

весь день ристалищные «про»

таранят яростно друг друга

шлагбаумами под ребро.

Родриго видит лес осенний,

что дальше к северу густей,

считает конуры селений

и силуэты крепостей.

И несмотря на звон и топот

переживает на пари

экзистенциалистский опыт

позднейшей рыцарской поры.

В полях пщеница яровая

шумит, колосьями стуча,

в долине мельница кривая

дымится около ручья.

Дороги пыльной повороты

к ней приближают — и опять

найдутся вдовы и сироты,

которых надо защищать...

Пока Родриго на привале,

при обстоятельствах иных

три рыцаря (вы их узнали?)

стоят в доспехах жестяных.

Ограждены канатом чресла,

ни зги за прорезью забрал.

...Тут паж из замкового кресла

в музейный выбежит спортзал.

Скользнет по зеркалу-паркету,

костяшкой пальца стукнет в жесть;

он твердо знает — их там нету,

но тихо шепчет: «Их там есть!»

РЫЦАРЬ СО ЛЬВОМ

Лукавый душу заграбастал

того, кто Деве не потрафил,

и паладин из алебастра

уперт во льва на кенотафе.

И я весь в прошлом, но, однако,

не связан с рыцарскою кастой;

и у меня в ногах собака —

везучий пес, чуть-чуть блохастый.

О, риттер Конрад Бурермейстер,

надев железные пластины,

вы грохотали с бурей вместе

во всех пустынях Палестины!

Вас прямиком вела в безумье

виденья вашего живучесть,

но если взять нас в умной сумме,

за что нам, рыцарь, эта учaсть?!

Душа погибла, суть истлела,

а мы под панцирем не ропщем,

и ваш посмертный слепок с тела —

на обозрении всеобщем.