ИСТОРИЧЕСКИЕ ЧТЕНИЯ
Игорь
АРХИПОВ
МИРАЖ «ВЕСНЫ»
«Весна
Святополк-Мирского», «новая
эра русского общества», «эпоха доверия», «преддверие великих реформ», «знак
светлого будущего»… В сентябре — октябре 1904 года подобные характеристики
исторического момента стали неотъемлемым атрибутом стремительно преобразившейся
общественной атмосферы. В широких слоях российского населения возникли
беспрецедентные надежды на перемены, на долгожданное обновление
«бюрократического режима», а в среде прогрессивной либеральной интеллигенции
появилась даже вера в возможность введения конституционного строя. Однако
правители упустили шанс, не воспользовавшись весьма благоприятной поначалу
общественной конъюнктурой «оттепели», «весны», «перестройки».
Указ
с многообещающим названием «О предначертаниях к усовершенствованию
государственного порядка» был издан императором Николаем II 12 (25)
декабря 1904 года. Это была фактически последняя попытка реформировать
самодержавие в умеренно-либеральном стиле, предпринятая до того, как Россия уже
бесповоротно вступила в полосу революционных потрясений. Впервые после «Великих
реформ» Александра II 1860-х годов в правящих верхах появилась относительно
комплексная программа преобразований, которые, не посягая на изменение формы
правления, предполагали прежде всего развитие
принципов правового государства и гражданского общества. В роли главного
идеолога и гаранта изменения внутриполитического курса, опирающегося отныне на
«доверие» к русскому обществу и всему народу, оказался недавно назначенный
министром внутренних дел князь Петр Дмитриевич Святополк-Мирский (1857—1914
гг.).
«Намерения Святополк-Мирского
были чисты и искренни, — свидетельствовал известный либеральный деятель и
историк А. А. Кизеветтер. — Один только был у них
недостаток: они были безнадежно запоздалыми. Святополк-Мирский полагал, что
смута уляжется, лишь только власть выскажет доверие обществу. А между тем на
очередь ставилась уже совсем обратная задача: задача
создания такого правительства, при котором власть могла бы получить доверие от
общества»1. Реформы, способные поднять авторитет власти, сдержать
нарастающее оппозиционное движение и, главное, ослабить
социально-психологические предпосылки стихийного революционного экстремизма,
запоздали, а практическое их осуществление, по сути, саботировалось
бюрократией. Уступки со стороны власти, о которых мечтали еще вчера,
воспринимались как недостаточные, не производили должного эффекта, не влияли на
общественное мнение, все более единодушное в своем настроении: так дальше жить
нельзя! (сразу вспоминается культовый фильм Станислава Говорухина 1990 года с
почти таким же названием). Общественность разочаровывала непоследовательность
властей, половинчатость их действий, что подталкивало оппозицию к еще более
радикальным требованиям. К сожалению, по такой схеме будут развиваться и все
последующие реформаторские шаги царской власти — вплоть до Февраля 1917-го…
«Взрывная»
должность
Солнечным утром 15 (28) июля 1904 года министр
внутренних дел Вячеслав Константинович Плеве, как обычно по четвергам,
направлялся с докладом к государю, в Петергоф. Карета главы МВД,
запряженная вороными рысаками, в сопровождении пролетки с сыщиками и
велосипедистов-охранников, мчалась по Измайловскому проспекту в сторону
Балтийского вокзала — к отходу 10-часового поезда. Министр подъезжал уже к
мосту через Обводный канал, когда неприметный молодой человек в тужурке и
фуражке железнодорожного служащего внезапно бросил под карету завернутый в
газету цилиндрический предмет. Двенадцатифунтовая бомба Егора Сазонова, одного
из четырех «метальщиков» Боевой организации партии социалистов-революционеров,
друг за другом двигавшихся навстречу Плеве, не оставила ему шансов на спасение.
Окровавленные, обезумевшие от страшного взрыва лошади, волоча за собой
оставшиеся от кареты обломки колес, были остановлены около Варшавского вокзала…
Плеве, занимавший должность министра внутренних
дел с апреля 1902 года (после того как его предшественник, Д. С. Сипягин, был
убит выстрелом в упор в Мариинском
дворце, где располагался Комитет министров и Государственный совет), считался
одним из самых одиозных, жестоких и реакционных высших сановников. Общественное
мнение возмущали проводившиеся Плеве массовые политические преследования
(прежде всего интеллигенции в крупных городах и даже весьма умеренных земских
деятелей), применение методов полицейской провокации, стремление поставить под
контроль охранки профессиональные, студенческие и особенно рабочие организации
(министр всецело покровительствовал так называемой
«зубатовщине»). В царском Манифесте от 23 февраля 1903 года, подготовленном
Плеве, обещалось проведение крестьянской реформы и реформы местной администрации.
На деле было предусмотрено лишь снятие некоторых ограничений на выход крестьян
из общины, продекларированные же децентрализация и расширение прав местного
самоуправления подменялись усилением позиций МВД и подчиненной ему вертикали
губернаторской власти. Обвинялся Плеве и в организации еврейских погромов — в частности
гигантского побоища в Кишиневе в апреле 1903 года. Наконец, глава МВД
ассоциировался с развязыванием войны против Японии — непопулярной, не
объяснимой никакими реальными национальными интересами страны. Печальную
известность получили высказывания Плеве о пользе «маленькой победоносной войны»
для разгрома революционной крамолы. Ставка на казенный «патриотизм» не
оправдалась. Напротив, неудачно складывающаяся для русской армии война,
усугубившая экономический кризис и показавшая неэффективность «бюрократического
управления», способствовала росту оппозиционных и революционных настроений,
подрывала престиж власти.
Убийство
Плеве, вызвавшее переполох в бюрократических кругах, а в обществе — не слишком
скрываемую радость, для некоторых сановников было ожидаемым. С. Ю. Витте, с
1903 года председатель Комитета министров, а ранее, в течение двенадцати лет,
министр финансов, будучи одной из самых влиятельных фигур, расходился с Плеве по многим принципиальным вопросам. Сергей Юльевич был убежден, что политика главы МВД толкает страну
к революции, а «меры, принимаемые Плеве, приведут к тому, что он будет
убит, ибо если есть тысячи и тысячи людей, которые решаются пожертвовать собою
для того, чтобы убить того или другого сановника, то можно избегать этой
катастрофы месяцы, наконец, год, но, в конце концов, человек этот будет
непременно убит». Витте вспоминал: «Я старался убедить его, что принятый
им курс политики кончится дурно и для него, и для государства, что при той
политике, какую он ведет, он в самом непродолжительном времени будет устранен
от всякой деятельности, потому что он неизбежно погибнет от руки какого-нибудь
фанатика. Он такое мое предсказание выслушал, был им очень подавлен, но ничего
на это не ответил. Конечно, этот разговор на него мало подействовал»2.
В
левых, революционных кругах, настороженно отнесшихся к назначению Святополк-Мирского (мол, в
очередной раз самодержавие показывает себя «двуликим Янусом»), откровенно
превозносилась роль революционного террора в изменении внутриполитического
курса. «Волею народа, Сазонов убил Плеве, — писала эсеровская газета
«Революционная Россия». — Как на дымящихся развалинах Бастилии, устроен был пир и красовалась надпись: „здесь танцуют“, так над
изуродованным телом Плеве радостно торжествовала многомиллионная Россия. Погиб
Палач. Рухнула одна из Бастилий, и самый трон самодержавия пошатнулся…
Ошеломленный взрывом, самодержец смутился. Целый месяц колебался царь. Целый
месяц был игрушкой в руках придворных партий. Но всем было ясно, что авангард
социалистов-революционеров — Боевая организация — сильна, и что всякий второй
плеве будет убит. Необходимо было сойти с пути реакции. Неизбежно стало
уступить народу. На сцене появился уступчивый министр Святополк-Мирский.
Бомба Сазонова открыла „эру доверия“»3.
Теплый
прием
Назначение
Петра Дмитриевича Святополк-Мирского
состоялось 25 августа (7 сентября). Существенное влияние на решение доверить
ключевой пост в системе правительственной власти Святополк-Мирскому,
имевшему в правящих сферах репутацию либерала, оказала
мать Николая II — вдовствующая императрица Мария Федоровна. В 1902 году
генерал-лейтенант Святополк-Мирский, занимавший должность товарища
(заместителя) министра внутренних дел при Д. С. Сипягине, отказался работать с
его преемником В. К. Плеве, подозревая, что он «в смысле реакции пойдет еще
дальше». Во избежание скандала и «дрянного впечатления», которое произвел бы
уход из МВД Святополк-Мирского,
его уговорили продолжить службу в качестве виленского,
ковенского и гродненского генерал-губернатора (три
эти губернии составляли Северо-Западный край). До назначения в 1900 году
товарищем министра Святополк-Мирский, оставивший в 1893 году военную службу в
чине полковника, был предводителем дворянства Харьковской губернии, а затем —
пензенским и екатеринославским губернатором.
С
точки зрения общественного мнения очевидным достоинством фигуры нового главы
МВД, любившего называть себя «провинциалом», представлялась его дистанцированность от «придворной камарильи» и тех
влиятельных военно-административных кругов, которые считались ответственными за
Русско-японскую войну. Знаменательными оказались и одни из первых известий
после назначения Святополк-Мирского
— в отставку были отправлены трое товарищей министра внутренних дел, наиболее
близких политическому курсу Плеве.
Впрочем,
супруга Святополк-Мирского,
Екатерина Алексеевна, изначально достаточно скептично относилась к перспективам
его министерской деятельности: «В существующем положении России, при таком
государе, мне кажется, никакой министр ничего не может сделать; кроме того,
всякие петербургские дрязги могут погубить репутацию
святого, а не то, что простого смертного. П. (Святополк-Мирский.
— И. А.) никогда не думает о том, что о нем скажут, и слишком
простодушен, чтобы бороться с интригами… Отличительная черта П. — доброжелательность как в частной жизни, так и в общественной
деятельности, а также добродушие и простодушие. У него тоже очень развито
чувство долга и законности, вот почему его так возмущает теперешнее направление
правительства, в котором нет ни законности, ни доброжелательства, а только
злобный произвол»4.
Газеты
неофициозного направления сразу восторженно
отреагировали на «призвание» Святополк-Мирского.
«Князь Петр Дмитриевич принадлежит к числу выдающихся администраторов, имеет
громадный служебный опыт, большое знакомство с нуждами России и отличается
гуманностью, обходительностью в обращении и высокоразвитым чувством
справедливости», — характеризовали нового министра «Биржевые ведомости». С
весьма показательным подтекстом газета трактовала некоторые биографические
сведения: «Князь Святополк-Мирский сравнительно молод. Ему 47 лет, — возраст
почти необычный для наших министров. Противники крайнего бюрократизма выведут
отсюда приятное для них заключение, что в князе Святополк-Мирском не мог еще укорениться
бюрократический склад ума, развивающийся неизбежно и незаметно при долгой
административной карьере… Быстрота карьеры князя Святополк-Мирского
дополнительно свидетельствует об его недюжинных дарованиях». Новому
руководителю МВД щедро выдавались авансы лояльности и
даже поддержки в дальнейшем: «На всякое расширение самодеятельности, на каждый
знак доверия к силам общественным и созидательному государственному стремлению
русского народа наше общество глубоко откликнется своими материальными и
духовными богатствами и счастливо будет в той или другой мере способствовать
успеху деятельности главы министерства, ведающего самыми разносторонними и
жизненными интересами населения»5.
Поездка
только что назначенного министра в Вильну, на
торжественное открытие памятника Екатерине II, в газетных репортажах эффектно
представлялась как триумфальное «прощание населения Северо-Западного края с
князем Святополк-Мирским». «Толпы народа стояли
сплошной стеной от дворца до вокзала, — описывали проводы бывшего
генерал-губернатора журналисты. — Все улицы города были разукрашены
флагами, а в некоторых местах триумфальными арками. Многие явились с факелами и
лампионами. Когда экипаж князя показался в воротах дворца, стихийное чувство
охватило всю площадь, запруженную народом. „Ура“ сопровождало
князя по всему пути следования… Толпа народа окружала на вокзале князя,
желая ему счастливого пути. Полиция, соблюдая образцовый порядок, не
препятствовала приближению публики к министру, которого засыпали цветами. При
долго несмолкаемых кликах „ура“, поезд тронулся, причем толпа народа бежала за
ним. Многие плакали. Местный старожил помещик, проводивший 11
генерал-губернаторов, говорит, что подобных проводов Вильно не видало». Особое
внимание обращалось на преподнесение еврейским обществом «художественного ларца
с вложенным в него свитком Торы» и адреса: «В короткий период вашего управления
этим краем Вы успели проявить ко всем без различия группам его разноплеменного
населения благожелательность и заботливость об их законных интересах. Под вашим
попечением еврейское население чувствовало себя спокойным и питало надежду на
закономерное удовлетворение его насущных нужд. Ныне, с тяжелым сердцем
расставаясь с вами, как с главным начальником Северо-Западного края, мы находим
утешение лишь в том, что ваша просвещенная и гуманная деятельность <…>
приобретет еще более широкий простор для своего проявления»6.
В «искренне-доверчивом» стиле
Программу
реформ Святополк-Мирский изложил царю в день своего назначения. Отмежевавшись
от репрессивной политики двух погибших предшественников («я, наоборот,
совершенно противных воззрений»), он прямо заявил: «Положение вещей так
обострилось, что можно считать правительство во вражде с Россией, необходимо
примириться, а то скоро будет такое положение, что Россия разделится на
поднадзорных и надзирающих, и тогда что?» Среди обозначенных министром
направлений реформ — расширение местного самоуправления, веротерпимость,
необходимость признания политическими преступниками лишь террористов,
увеличение прав печати, изменение политики по отношению к окраинам. Но прежде всего, как рассказывал жене Петр Дмитриевич, он
«напирал на развитие самоуправления и призыв выборных в Петербург для
обсуждения как на единственное средство, которое может дать возможность России
правильно развиваться»7.
Николай
II вроде бы согласился со всеми мерами, по поводу же созыва «выборных» ничего
внятного не сказал. Министр не стал сразу проявлять настойчивость, но, вернувшись
13 (26) сентября в Петербург, развернул публичную активность, беспрецедентную
для столь высокопоставленного сановника. Перед общественностью впервые предстал
руководитель МВД, достаточно свободно и уверенно рассказывающий (в том числе
иностранным журналистам!) о «своей программе».
Знаковыми
стали слова о «доверии» в речи, произнесенной Святополк-Мирским 16 (28) сентября, при вступлении в
должность министра: «Административный опыт привел меня к глубокому убеждению,
что плодотворность правительственного труда основана на
искренно-благожелательном и искренне-доверчивом отношении к общественным и
сословным учреждениям и к населению вообще. Лишь при этих условиях работы
можно получить взаимное доверие, без которого невозможно ожидать прочного
успеха в деле устроения государства». «Золотыми словами», сказанными с
необычной для представителя власти «обаятельной откровенностью и ясностью» и
символизирующими начало «политики искренности», тотчас назвала печать
выступление министра8. Призыв к «доверию», как выражала уверенность
даже консервативная газета «Новое время», «несомненно, отвечает тем робким
чаяниям, скромным просьбам и желаниям, с которыми общество теми или другими
путями обращалось к правительству», и вызовет «сердечный благодарный отклик во
всех концах России»9.
В
ответ последовал шквал приветственных откликов со стороны городских дум и
земских собраний с благодарностями за выраженное «доверие». Как отмечалось в
печати, каждое учреждение хотело быть первым «в выражении радостного
впечатления и бодрых надежд, которые возбудила программа министра внутренних
дел в земских и думских кругах, в печати, во всем истинно просвещенном русском
обществе»10. «Пошлем же мы, представители маленькой земской
организации, свой привет и лучшие пожелания нашему высокочтимому министру
внутренних дел князю Святополк-Мирскому,
стяжавшему себе любовь и уважение всей мыслящей России», — провозглашал
председатель Московской уездной земской управы Н. Ф. Рихтер. Харьковская дума
восхищалась: «Теперь, в выражении Монаршего к нему (Святополк-Мирскому. — И. А.)
благоволения и доверия, мы видим знак светлого будущего, и мы сердечно рады,
что возделывание великой нивы земли русской предоставлено любимому нами князю,
<…> он, как добрый сеятель, — бережно и любовно насадит доверенные ему семена
любви и уважения к русскому обществу, и велика и обильна
будет жатва, которую соберет затем русский народ»11.
Сенсационно
прозвучала ключевая программная установка Святополк-Мирского,
сформулированная в интервью корреспонденту «Associated
Press»: «Моя деятельность будет построена на
принципах истинного и широкого либерализма — постольку, конечно, поскольку
либерализм этот не поведет к изменению существующего теперь
порядка <…> я буду стараться согласовывать мои действия с духом
истинного и широкого прогресса»12.
Министр
постоянно подчеркивал, что, «как провинциал», он «решительный сторонник
децентрализации» и расширения полномочий земств (в том числе в области
вопросов продовольствия, школы, устройства путей сообщения): «Я полагаю,
что не все вопросы должны разрешаться в Петербурге… Мы дадим земствам самую
широкую свободу».
Важнейшие
направления внутренней политики, по мнению Святополк-Мирского, — обеспечение веротерпимости и
решение еврейского вопроса, который, как он заявил, его сильно интересует: «Я
внимательно изучил его серьезный характер и знаю, как трудно его разрешить.
Недавний манифест государя Императора расширил их права относительно черты
оседлости и права избрания занятий. Однако, положение беднейших классов еще
очень тяжелое. Они ограничены правом пребывания в городах и местечках в
пределах черты оседлости. Лучшее, чего я могу для них серьезно желать, это дать
им широкий выбор способов существования и работы». «Я враг религиозных
преследований и сторонник возможно полной свободы совести, но с некоторыми
оговорками, — декларировал Святополк-Мирский. — Я буду продолжать прилагать
старания к тому, чтобы в нашей обширной империи мирно уживались
разнородные вероисповедания».
Аакцентировал внимание Святополк-Мирский, называвший себя
«другом печати», и на ее общественном значении и необходимости освобождения от
чрезмерных «стеснений»: «Печать — одна из моих важнейших задач. Здесь,
действительно, нужны перемены. Конечно, решение этой задачи нельзя представить
себе в виде неограниченной свободы печати. Но мы должны идти вперед, этим
сознанием я глубоко проникнут. Россия не должна останавливаться, ни, тем более,
идти назад. Я разрешу задачу, но для этого я должен иметь время; нельзя
требовать всего сразу. Я дам свежий воздух, вы увидите»13.
Интересно,
что глава МВД, избегая высказывать безапелляционные суждения, тем самым
дополнительно располагал к себе публику. Святополк-Мирский искренне признавал
трудность быстрого достижения реформаторских успехов и призывал общество к
выдержке: «Я вполне сознаю, как многочисленны, как сложны задачи внутренней
администрации. Они затрагивают интересы миллионов. Мы должны запастись
терпением. Задачи эти не могут быть разрешены ни академически, ни немедленно».
При этом министр, признавая отсутствие у него готовых рецептов решения всех
проблем, позволял себе высказывания в явно популистском стиле: «Мои твердо
определенные взгляды все направлены к одной цели — благу народа. Если можно
сказать, что у меня есть программа, то она состоит из этих двух слов»14.
«Прекрасное
настроение»
«Повеяло
весной» — эта метафора А. С. Суворина, издателя и редактора «Нового времени»,
мгновенно вошла в общественное сознание, придав особый колорит социокультурной атмосфере того времени, риторике в печати и
в выступлениях общественных деятелей. Отчасти по степени влияния на менталитет
населения с образом «весны» может сравниться легендарная «Оттепель» Ильи
Эренбурга (как известно, название повести стало символом целой исторической
эпохи после смерти Сталина). «Разве речь министра внутренних дел, сказанная
16-го сентября, не веяние весны, не ясный ее признак? — писал Суворин. — Она
говорит об обществе, о земстве, о взаимном доверии, основанном на искренности.
Она дает прекрасное настроение, повышает русского человека перед самим собою и
перед властью. Эта сентябрьская речь сказана в теплый день и вовсе не глянула
сентябрем. Пушкин очень любил осень, как лучшую пору для творчества. Дай Бог,
чтобы и эта осень была началом серьезного и прочного творчества… Ах, как это нужно! Как надоели обещания и то поверхностное
творчество, которое напоминает присказку: мы там были, мед и пиво пили, по усам
текло, а в рот не попало. Это всего ужаснее так жить, что в рот не попадает;
жажда остается, жажда увеличивается, начинаешь сердиться, браниться, нервы расстраиваются и в голову лезет всякая бестолочь…
Государственное дело должно бы войти в плоть и кровь русских граждан, оно
должно сделаться каждому дорогим, как такое дело, которое каждому обеспечивает
порядок, свободу и просвещение»15.
Е.
А. Святополк-Мирская, отмечая с удовольствием позитивное отношение
общественного мнения к первым шагам супруга, ощущала при этом и тревогу. «Все это время Пепка (Святополк-Мирский.
— И. А.) давал много пищи газетам, — записывала Екатерина Алексеевна в
дневнике 22 сентября. — Речь его при вступлении в должность всем, кажется,
очень понравилась (как малым довольствуются, мы не избалованы). Но меня
немножко пугает, что так много ожидают от Пепки, а
сделать, я думаю, мало можно будет; одно нужно — делать по совести, а там
что бог даст»16.
Помимо
многообещающих слов начало «перестройки» ознаменовалось реальными послаблениями
«полицейской политики» в отношении прессы, общественных организаций. Наконец,
что особенно способствовало «доверию» со стороны населения, — из Сибири и
Северных губерний Европейской России было освобождено несколько сотен тысяч
«политических», в основном сосланных во времена Плеве в административном
порядке, без суда (многих из них освободили на основании «милостивого»
Высочайшего манифеста от 11 (24) августа по случаю рождения наследника).
Печать, ожившая благодаря «гласности», демонстрировала бурное развитие — росли
тиражи, появлялось много новых изданий (в том числе завоевавшая популярность
либеральная газета «Сын отечества»). Изменился стиль и язык печати, и в целом
стало возможным серьезное и более откровенное обсуждение вопросов политики и
общественной жизни. Власть стала подвергаться немыслимой прежде критике, при
этом под «бюрократией» — официально дозволенной мишени для нападок — всеми
подразумевалось «самодержавие». Говорить в легальной печати о
«конституции» еще опасались, заменяя это понятие словом «идеал» или «реформа»
(крылатым выражением стало: «Нам нужна реформа, а не
реформы!»).
Журналист
Л. Львов (Клячко), работавший тогда в прогрессивной
газете «Русь» (она издавалась Алексеем Сувориным — сыном А. С. Суворина и
первой среди российских газет напечатала интервью со Святополк-Мирским), вспоминал об энтузиазме, с
которым либералы подхватили лозунг «доверия»: «Здесь усмотрели намек чуть ли не на конституцию. Слово это, однако,
выговаривать печатно не решались. Стали прибегать к
эзоповым приемам. Вместо слова „конституция“ печатали „кон…юнктура“. В обществе любимыми словами стали слова,
начинавшиеся со слога „кон“: коньяк, контора, консул и т. п., причем
установилась манера чуть приостанавливаться на первом слоге при выговоре этих
слов… Начинается, продолжавшаяся, правда, недолго,
своеобразная свобода печати. В либеральных газетах это сказалось, прежде
всего, в том, что были окончательно отменены всякие титулы. Вместо „его
величества“, „его высокопревосходительства“ появились простые термины государь,
министр и т. п.»17.
Робкое
стремление к политизации наметилось и в некоторых юмористических изданиях,
тематика которых исчерпывалась в основном безобидными шутками на тему «тещи» и
«супружеской неверности». Журнал «Осколки» в стихотворении «Весна» возвещал:
И в провинции, и средь столицы
Заструились газетной водицы
Ручейки и лепечут: весна!
Старый дуб, весь затянутый мохом,
В буераке бормочет со
вздохом:
«Инвалид я, а даль так
ясна»…
Слов, забытых давно, вереницы
Полетели, как вешние птицы,
Пробудившись от долгого сна.
Отпираются болты, засовы…
Только мрачные филины, совы
Грустно шепчутся: «вот тебе
на?!»18
Разразилась
и невиданная полемика в печати — «филинами», то есть главными рупорами «антиперестроечных» сил, оказывались газеты «Московские
ведомости» и «Гражданин», решавшиеся открыто критиковать Святополк-Мирского за «либерализм» и попытки
подорвать исторические устои самодержавной власти. Эти газеты изображались в
карикатурах, к примеру, как уродливые черные вороны: «Газетные бюллетени о погоде не переставая твердят о весне. Изо всех
редакций несется громкий весенний гомон и щебет газетных пернатых. Лишь две
старые вороны при особом мнении: „Весна по осени?! Да это уставам вопреки,
наперекор календарям!.. Каррраул!!“»19.
Характерной
приметой времени стала постановка пьесы М. Горького «Дачники» в театре Веры
Комиссаржевской (невольно напрашиваются ассоциации с недолго продолжавшимся
триумфом «перестроечных» пьес Михаила Шатрова).
Премьера чуть было не превратилась в политический митинг, в ответ на
злободневные монологи актеров часть публики то и дело вызывала на сцену
Горького, а часть аудитории реагировала с помощью трещоток, детских дудок и
елочных петард. Известный публицист В. В. Быховский на страницах газеты
«Новости» восхищался: «Идите, посмотрите, и вы переживете глубокое и прекрасное
впечатление от этого спектакля-жизни, в котором М. Горький, словно приняв
наследие Чехова, — изображает всю пошлость и низость нашей жизни, — в то же
время остался прежним мощным певцом свободы, трибуном
грядущего человечества, которое сметет исторический хлам, оставляемый ему в
наследство всеми четырьмя сословиями настоящего. И создаст иную, новую, светлую
жизнь, где будут жить настоящие люди, хозяева жизни, а не презренные „дачники“»20.
Настроение
«организованной» либеральной общественности в концентрированном виде выразил
земский съезд, прошедший 6—8 ноября в Петербурге. Резолюция съезда — «11 тезисов»
— произвела огромное впечатление на всю страну — в качестве, по сути,
конституционной программы либеральной оппозиции. Пикантность ситуации со
съездом придавало то, что он проводился как частное совещание на квартирах
петербургских общественных деятелей (в том числе в доме В. Д. Набокова на Малой
Морской улице). Святополк-Мирский, обещавший лидерам либералов добиться от
Николая II официального разрешения съезда, был предварительно ознакомлен с
программой и проектом резолюции съезда и, в общем, соглашался с их идеологией.
Государь, однако, не санкционировал «сборище». В свою очередь, глава МВД
заверил земцев, что будет смотреть на оппозиционные собрания
сквозь пальцы и репрессивных мер применять не будет. Околоточные,
дежурившие у домов, где проходили заседания, вежливо брали руку под козырек и
указывали дорогу: «Вам сюда, господа»21.
Резолюция
съезда осуждала «ненормальность» существующего порядка государственного
управления, приводящего к «полной разобщенности правительства с обществом».
«Бюрократический строй» обвинялся в создании «почвы для широкого проявления
административного произвола и личного усмотрения», что «лишает общество
необходимой всегда уверенности в охране законных прав всех и каждого и
подрывает доверие его к правительству». От власти требовалось обеспечение
свободы совести и вероисповедания, свободы слова и печати, собраний и союзов, а
также равенства для всех граждан личных, гражданских и политических прав. Особо
подчеркивалась необходимость «коренного изменения неполноценного и приниженного
состояния крестьян». Подробно формулировались требования по расширению прав
земских и городских учреждений, максимальному приближению земств к населению, а
также распространению местного самоуправления на всю территорию России.
Главным
же требованием стал созыв «свободно избранных представителей народа». Причем
большинство съезда высказалось за народное представительство, обладающее
законодательной властью (в том числе в вопросах «установления государственной
росписи доходов и расходов и в контроле над законностью действий
администрации»). Наконец, в последний день работы съезда земцы приняли
радикальную резолюцию, призывающую к отмене «Положения об усиленной охране»
(введенного еще в 1881 году), освобождению жертв административных репрессий и произвола
и помилованию политических заключенных!22
Современники
отмечали, что земский съезд произвел огромное впечатление на общество, в том
числе самим фактом своего проведения (и, как представлялось многим,
вынужденного «бессилия» власти, отказавшейся от каких-либо репрессий). По
словам Е. Маевского, съезд «разрубил тот гордиев узел бюрократических
запрещений и недозволений, который до тех пор
связывал и парализовывал всякую самодеятельность
русского обывателя»: «Ведь, съезд был запрещен, однако, он состоялся на глазах
правительства, вынес конституционные резолюции, — и никто не был ни арестован,
ни сослан, ни побит <…> Оппозиционный обыватель осмелел
и решил: что не все, что запрещено, действительно неосуществимо»23.
Беспрецедентным
общественным явлением стала так называемая «банкетная кампания», во многом
стимулированная земским съездом. По всей стране проходили многочисленные
банкеты, формально посвященные 40-летию введения в России Судебных уставов. Они
заменяли запрещенные политические собрания и митинги. На многих банкетах не
только зачитывалась и одобрялась резолюция земского съезда, но выдвигались и
более радикальные политические требования — введения конституции и созыва
народного представительства (первыми столь смелые резолюции были приняты петербургским
и московским советами присяжных поверенных). В частности,
состоявшийся 20 ноября (3 декабря) в Петербурге, в зале Павловой, банкет под
председательством В. Г. Короленко (на нем присутствовало 650
человек) принял резолюцию с требованиями установления конституционного
режима, неприкосновенности личности, свободы совести, слова, печати, союзов и
даже «немедленного созыва Учредительного собрания свободно выбранных
представителей». 14 (27) декабря, в годовщину восстания декабристов, на банкете
в том же зале (с участием уже 780 человек), открытым текстом прозвучал
протест против войны с Японией и крайне резкое заявление: «Вывести страну из
теперешних затруднений лучше всего может сам народ в лице свободно избранных им
на основании всеобщего, прямого, тайного и равного для всех избирательного
права представителей»24.
Роковой пункт
Примечательно, что именно в этот день публике
стал известен практический результат «весны» — датированный 12 (25) декабря
Указ государя «О предначертаниях к усовершенствованию государственного
порядка». Разочарованными оказались не только либеральные деятели, но и сам
Святополк-Мирский.
Пока вдохновленная «весенним настроением»
общественность активизировалась и все увереннее
склонялась к более радикальным политическим требованиям, Святополк-Мирский вел
борьбу за программу реформ по всем канонам бюрократического искусства. Министра
пугали резкие перемены настроения Николая II. Например, через полтора месяца
после назначения он вдруг заявил Святополк-Мирскому,
что даст ему такой рескрипт, «чтобы поняли, что никаких перемен не будет»!
Складывалось впечатление, что государя «не поймешь, он ускользает от всего
неприятного». Хорошо знавшие царя сановники предупреждали «политически
неопытного петербуржца» Святополк-Мирского:
«Никогда ему не верьте, это самый фальшивый человек, какой есть на свете»25.
Святополк-Мирский на каждом докладе Николаю II
пытался внушить ему мысль о необходимости народного представительства — хотя бы
в форме включения «выборных» в состав Государственного совета. Он говорил, что
требуется «обязательно участие выборных в законодательстве, что 99% мыслящей
России этого желает». В ответ царь, делая вид, что не понимает смысла
сказанного, соглашался лишь собрать какое-то совещание, чтобы «разобрать
ветеринарный вопрос»! С удивительным равнодушием реагировал Николай II на
тревожные предупреждения: «Если не сделать либеральные реформы и не
удовлетворить вполне естественные желания всех, то перемены будут, и уже в виде
революции. Как я понимаю, желание громадного большинства благонамеренных людей
следующее: не трогая самодержавия, установить в России законность, широкую
веротерпимость и участие в законодательной работе»26. В свою
очередь, царь под влиянием реакционных кругов, начавших травлю Святополк-Мирского в самых
консервативных изданиях, выражал неудовольствие, что он дает интервью, публично
говорит о программе, что «распустил печать и ведет свою политику». И вообще,
«перемены хотят только интеллигенты, а народ не хочет!»27.
Святополк-Мирский специально инструктировал чиновника МВД С. Е. Крыжановского, которому поручил составление
всеподданнейшего доклада с программой реформ и проект указа, каких слов,
раздражающих государя, следует избегать (в том числе нелюбимого им термина
«интеллигенция»)28.
Как
и ожидалось, вопрос о представительстве оказался для царя самым острым, хотя
Святополк-Мирский и пытался окрасить свои предложения славянофильской риторикой
— получится «самобытная форма» участия населения в законодательстве, при этом
заявления о нуждах населения будут «восходить к престолу непосредственно, не
преломляясь в бюрократической среде». По настоянию министра царь созвал в
начале декабря большое совещание для обсуждения указа о реформах. В конечном счете оно одобрило 3-й пункт, предусматривавший подобие
законосовещательного представительства: «Установить способы привлечения местных
общественных учреждений и выборных ими из своей среды лиц к участию в
разработке законодательных предначертаний наших до рассмотрения их
Государственным советом». Вариант с более определенным указанием на
«привлечение выборных представителей населения» Николай отверг29.
Однако
в последний момент, 11 (24) декабря, из согласованного текста указа царь
все-таки вычеркнул 3-й пункт. Двойственную роль в этой ситуации сыграл Витте, к
тому времени перехвативший у Святополк-Мирского
инициативу подготовки указа (и рассчитывавший в дальнейшем стать главным
исполнителем плана реформ). Царь срочно вызвал Витте в Царское Село и в
присутствии своего дяди, великого князя Сергея Александровича (не скрывавшего
неприязни к политическому курсу Святополка-«Окаянного»
и только что заявившего об отставке с должности московского
генерал-губернатора), сказал, что его смущает 3-й пункт. Витте признал, что
привлечение «выборных» в законодательные учреждения — это первый шаг «к тому, к
чему стихийно стремятся все культурные страны света, т. е. к представительному
образу правления, к конституции». Но если Его Величество не готов к этому
«искренне», «бесповоротно», то лучше вообще отказаться от этого пункта. «Да, я никогда,
ни в каком случае не соглашусь на представительный образ правления, так
как я его считаю вредным для вверенного мне Богом народа», — сказал с
облегчением Николай II30.
Святополк-Мирский
был шокирован, узнав об этом решении только поздним вечером, из письма Витте.
Через день, прибыв на доклад к царю, он попросился в отставку, и Николай II
пообещал отпустить его через месяц. «Я убежден, что через 6 месяцев вы
будете раскаиваться, что уничтожили пункт о выборных», — предупредил министр31.
Избавление от реформ?
Царский
указ без ожидавшегося пункта о представительстве вызвал разочарование и
осуждение общественности. Тяжелое впечатление усугубляло правительственное
сообщение (отредактированное обер-прокурором Синода К. П. Победоносцевым,
одним из наиболее консервативных деятелей, близких к царю). Мысль о
представительстве объявлялась «чуждой русскому народу», осуждались «шумные
сборища», звучали угрозы репрессий за обсуждение на собраниях реформ.
Впрочем,
оценивая оставшиеся в указе положения, печать признавала: «Общий характер
намеченных преобразований — несомненно, прогрессивный», они «призваны
осуществить основные положения политического либерализма». В самом начале
Указа говорилось о разрабатываемых мерах «по устроению крестьянской жизни» и
изменению законодательства, касающегося крестьян (идеология предполагавшихся
реформ затем была реализована в значительной степени П. А. Столыпиным). Среди
других направлений реформ первое место отводилось «более полному обеспечению
законности» — с точки зрения равенства граждан перед законом, ограничения
административного произвола и т. д. Декларировалось проведение реформы местного
самоуправления — расширение его прав, освобождение от чиновничьего
вмешательства. Важные приоритеты преобразований — обеспечение «независимости
судебной власти», реформирование фабричного законодательства, отмена действия
«Положений об усиленной охране» (нарушающей права населения под предлогом
«государственной безопасности»), укрепление «заветов веротерпимости», пересмотр
ограничений «прав инородцев и уроженцев отдельных местностей империи»,
освобождение печати от «излишнего стеснения»32.
«Я
теперь им (!) так законопачу, что уже назад не придется вытащить», — заявлял
Витте, обещая добиться полноценного осуществления всех реформ, предусмотренных
в указе. Витте пытался убедить редактора влиятельнейшего
либерального журнала «Право» И. В. Гессена: «Сущность
же не в нем (3-м пункте. — И. А.), а в тех коренных реформах,
которые фактически преобразуют весь государственный строй, ведь там (то есть в
указе. — И. А.) есть все, что „Право“ требовало. Для того же вы и
домогались народного представительства, чтобы реформы провести»33.
Но
вскоре и самому Витте придется признать, что план преобразований провалился
из-за саботажа в правящих сферах: «Если бы только Указ 12 декабря даже и с
вычеркнутым пунктом, получил быстрое, полное, главным образом искреннее
осуществление, то я не сомневаюсь в том, что он значительно бы способствовал
успокоению революционного настроения, разлитого во всех слоях общества. К сожалению <…> осуществление Указа встретило скрытые затруднения,
а затем и крайне неискреннее к нему отношение — через несколько недель после
того, как этот указ был издан». Более того, драматизм ситуации состоял в том,
что, по признанию Витте, в складывавшихся неблагоприятных условиях указ «иногда
служил еще большему возбуждению общества, ибо если не все, то часть общества
скоро и легко разобралась в том, что то, что было дано, уже желают свести на нет»34. Так или иначе, но возникло и
объективное препятствие. Исполнению реформ, требовавших серьезных изменений
законодательства, помешало стремительное развитие событий — революция, предотвратить
которую пытался Святополк-Мирский.
Отставка
Святополк-Мирского — с формулировкой «по
расстроенному здоровью» — была подписана 18 января (1 февраля) 1905 года, но по сути он и так уже был не у дел, ничего не мог решать и
просто «сидел на чемоданах». Отсутствие координации действий военных и
гражданских властей, неадекватность влияния дворцовых кругов, наконец, отсутствие
объединенного правительства, являющегося коллегиальным и ответственным центром
принятия решений, — все это не в последнюю очередь способствовало трагедии
Кровавого воскресенья. Впрочем, консервативные
недоброжелатели Святополк-Мирского поставили ему в
вину и события 9 января — дескать, слабость проявил, допустив «беспорядки», и,
вообще, виновен в начавшейся революции, поскольку своими «весенними»
вольностями «распустил» подданных! Открытым вызовом стало назначение 11
(24) января на экстренно учрежденную должность петербургского
генерал-губернатора, получавшего диктаторские полномочия, Д. Ф. Трепова (совсем недавно оставившего должность московского
обер-полицмейстера в знак несогласия с политикой Святополк-Мирского).
Унизительным
оказалось и то, что Святополк-Мирский не только не получил обещанного поста
наместника на Кавказе, но и даже традиционного для отставных сановников
назначения в Государственный совет. Формально Петр Дмитриевич лишь продолжал
числиться генерал-адъютантом Его Величества. Е. А. Святополк-Мирская
возмущалась: «Государь ловко сумел ошельмовать П., выжидал минуту, когда мог со
скандалом отпустить. Боялся [его] популярности <…> и по шапке без
благодарности, без Государственного совета, как мошенника (положим, что когда в
Государственный совет назначаются такие люди, как Штюрмер и компания, то это
честь туда не попасть), и вдобавок без гроша содержания. Как мы будем жить, не
знаю. Бог даст, как-нибудь и обойдется, по крайней мере, совесть чиста»35.
«Дух его живет в России…»
Либеральная
печать сочувственно отреагировала на уход Святополк-Мирского,
не сумевшего реализовать «стремления к просвещенному самодержавию». «Личность
кн. П. Д. Святополк-Мирского
после этих четырех месяцев остается такой же симпатичной, какой она представлялась
при вступлении его во власть, — отмечали «Биржевые ведомости». — Благородство
его побуждений не подлежит сомнению, также вполне оправдались слухи о его
доступности, мягкости, доброте <…> Как
руководитель внутренней политики кн. П. Д. Святополк-Мирский не успел себя в
полной мере проявить <…> Кн. Святополк-Мирский покинул свой пост, но дух
его живет в России, одобренный Высочайшей Волей, изложенной в Указе 12-го
декабря <…> Полицейско-бюрократической системе он противопоставил широкое
доверие; произволу и усмотрению — строгую законность»36.
«„Рыцарь
на час“ скажет, быть может, будущий хладнокровный историк, которому откроется
возможность без обиняков и умолчаний описать историю смутного времени Руси в
начале ХХ в., — писал журналист газеты «Русь». — Пусть, но и рыцарство есть
рыцарство. Наш вековой бюрократический уклад не ветряная мельница и борьба с
ним почетна даже для павшего. Брешь в этом укладе все
же пробита, сознанием „так дальше жить нельзя“ проникло все русское общество и
даже самые бюрократические круги». Подчеркивалось важное нравственное значение
того, что во власти оказалась такая фигура, как Святополк-Мирский. Возглавляемое им министерство «когда-нибудь будет названо
министерством перелома — от бюрократического произвола к правовому порядку, от
исключительно полицейских способов управления великим народом к культурному
попечению о его нуждах соответственно с истинными, а не узко-понятыми
государственными интересами и задачами, от разлада между правительством и
народом к их дружному и плодотворному единению, от смуты и потрясений к порядку
и мощи, как внутренней, так и внешней»37.
Тепло
отзывался о Святополк-Мирском
в своих воспоминаниях Витте: «Это человек совершенно
кристально чистый, безукоризненно честный, человек высоких принципов,
редкой души человек и очень культурный генерал Генерального штаба. Конечно,
назначение Мирского представляло собой своего рода флаг
<…> К сожалению, Мирский был назначен очень поздно, когда уже
Россия была так революционизирована внутренними событиями, а ранее неудачами на
войне, что переменить положение дел было для него непосильно, тем более, что
государь, назначив его, все-таки продолжал слушать советы крайних реакционеров,
которые мешали Мирскому принять новый курс внутренней политики»38.
Политикой
Святополк-Мирский впредь не занимался, никак не пытался вернуться во власть. В
отличие, к примеру, от Витте, для которого после отставки с поста председателя Cовета министров в апреле 1906
года политический реванш стал смыслом жизни. «Он ведет светскую жизнь и никакими
политическими делами не занимается; никогда, ни в какой мере, ни при каких
обстоятельствах не кривит душой; никогда ни о каких делах не говорит, никогда
ничего не рассказывает, но если просят его мнения, то князь Мирский
высказывается так, как он высказывался, будучи министром внутренних дел, и
ранее, когда он еще не был министром», — вспоминал Витте. Встретившись с
Сергеем Юльевичем летом 1907 года, Святополк-Мирский откровенно высказывался
«о печальном, если не ужасном положении дел» в России: «Он мне сказал, что
все приключившиеся несчастья основаны на характере государя. Государь, которому
ни в чем нельзя верить, ибо то, что сегодня он одобряет, завтра от этого
отказывается, не может установить в империи спокойствие. Когда Мирский уходил и
представлялся, с ним были очень ласковы, <…> а как только он уехал, на
него посыпались всякие нарекания. Мирский около года был в деревне и за
границей; когда в августе 1906 г. он вернулся в Петербург, то, как
генерал-адъютант, желал представиться государю и императрице. Его не захотели
принять. Он подал в отставку. Тогда в этот инцидент вмешался барон Фредерикс (министр двора) и
Столыпин. Мирского приняли. Как водится, были очень любезны, и как будто ничего
никогда не было»39.
Святополк-Мирский
умер на 57-м году жизни, 15 (28) мая 1914 года. Кончина бывшего главы МВД
прошла почти незамеченной — лишь в некоторых газетах появились скромные
сообщения. Отмечалось, что в последние годы Святополк-Мирский уединенно жил в
Царском Селе, «вдали от дел, страдая сердечными припадками и астмой». Впрочем,
его имя «навсегда останется в русской истории связанным с эпохой,
непосредственно предшествовавшей бурным 1905—1906 годам»40.
Похоронен Петр Дмитриевич в родовом имении в Харьковской губернии.
* * *
…Прежде
чем вновь пойти на уступки, Николаю II пришлось пережить очередной сильнейший
шок — от убийства в Кремле 4 (17) февраля 1905 года великого князя Сергея
Александровича (бомбой Ивана Каляева, участника
покушения на Плеве). 18 февраля (3 марта) 1905 года государь объявил о созыве
законосовещательного представительства и легализации права подавать петиции о
желаемых реформах (то есть признав частично свободу
политической деятельности). Затем потребовалось еще полгода,
насыщенных драматичными событиями — цусимская
катастрофа русского флота, мятеж броненосца «Потемкин», начало массовых
аграрных, рабочих и студенческих волнений, вынужденное заключение мира с
Японией, всеобщая политическая забастовка, парализовавшая управление страной и
по сути превратившая царскую резиденцию в Петергофе в осажденную крепость, —
чтобы 17 октября 1905 года Николай согласился поставить подпись под Манифестом,
«дарующим» Конституцию.
Спустя
год после принятия Указа 12 декабря 1904 года известный либеральный деятель (в
будущем — депутат I Государственной думы) В. Д. Кузьмин-Караваев оценивал
полученный Россией политический опыт. «Момент опять оказался непонятым, — писал
Кузьмин-Караваев об эпохе „весны“. — Требованиям общества был противопоставлен
Указ 12 декабря. Правительство сделало попытку разрешить кризис, не затрагивая
форм государственного строя. В результате получились вороха бумаги —
бесконечное множество слов, намерений и обещаний, и никакого дела. Но для
общественного сознания эта попытка не прошла бесследно. Она окончательно
убедила, что форма правления себя пережила и что о ее сохранении не может быть
речи… Каждый день росло революционное настроение и
слабела надежда на мирный исход борьбы. Страной весь год управляла не власть, а
управляли ею события. Власть постепенно удовлетворяла требования, но в тот
момент, когда мысль о требовании дальнейшем уже получала законченную
формулировку»41. Впрочем, как показали последующие события, логика
поведения власти — непростительно долго затягивать с реформами, растрачивая
свой авторитет в глазах общества, — останется неизменной в течение всех
одиннадцати лет «конституционной монархии».
1 Кизеветтер А. А. На рубеже двух
столетий. Воспоминания. 1881—1914. М., 1996. С. 256.
2 Витте С. Ю. Избранные
воспоминания. 1849—1911 гг. М., 1991. С. 405—406.
3 Перемена декораций
(Плеве — Мирский). М., 1904. С. 8—9, 27.
4 Дневник кн. Екатерины
Алексеевны Святополк-Мирской
// Исторические записки. Т. 77. М., 1965. С. 240.
5 Биржевые ведомости.
1904. 28 августа.
6 «Повеяло весною…» Речи
г. министра внутренних дел князя П. Д. Святополк-Мирского
и толки о них пресс. / Составил Алексей Ачкасов.
Издание второе, дополненное. М., 1905. С. 6, 12—13.
7 Дневник кн. Екатерины
Алексеевны Святополк-Мирской
// Исторические записки. С. 241—242.
8 Биржевые ведомости.
1904. 17 сентября.
9 Новое время. 1904. 17
сентября.
10
Биржевые
ведомости. 1904. 23 сентября.
11 «Повеяло весною…». С.
104, 107.
12 Биржевые ведомости.
1904. 17 сентября; Петербургский листок. 1904. 17 сентября.
13 «Повеяло весною…». С.
21—28.
14 Петербургский листок.
1904. 17 сентября.
15 Новое время. 1904. 21
сентября.
16 Дневник кн. Екатерины
Алексеевны Святополк-Мирской.
С. 243.
17 Львов Л. (Клячко Л. М.) За кулисами старого режима. Воспоминания
журналиста. Л., 1926. С. 66, 99.
18 Осколки. 1904. № 45. 6
ноября. С. 5.
19 Там же. № 46. 13 ноября.
С. 2.
20 Быховский В. В.
(Сторонний наблюдатель). В эпоху «доверия». СПб., 1906. С. 144—145.
21 Будберг
Р. Ю. Съезд земских деятелей 6—9 ноября 1904 года в Петербурге (По личным
воспоминаниям) // Былое. 1907. № 3. С. 81.
22 См.: Шацилло
К. Ф. Русский либерализм накануне революции 1905—1907 гг. М., 1985; Ганелин Р.
Ш. Российское самодержавие в 1905 году. Реформы и революция. СПб., 1991. С.
23—25 и др.
23 Маевский Евг. Общая картина движения. Массовое движение с 1904 по
1907 г. // Общественное движение в России в начале ХХ века. Т. II. Ч. I. СПб.,
1910. С. 38.
24 См.: Меч В. Либеральная и
демократическая буржуазия // Горн Вл., Меч В., Череванин
Н. Борьба общественных сил в русской революции. Вып.
IV. М., 1907. С. 31—32; Череванин Н. Движение
интеллигенции // Общественное движение в России в начале ХХ века. Т. II.
Ч. II. СПб., 1910. С. 155—159.
25 Дневник кн. Екатерины
Алексеевны Святополк-Мирской.
С. 247, 249.
26 Там же. C. 251, 258.
27 Там же. С. 243, 258—260.
28 Крыжановский
С. Е. Воспоминания. Берлин [1938]. С. 17—18.
29 См: Ганелин Р. Ф. Указ. соч. C. 33—38.
30 Из архива С. Ю. Витте.
Воспоминания. Т. 1. Рассказы в стенографической записи. Книга 2. СПб., 2003. С.
662—663.
31 Дневник кн. Екатерины
Алексеевны Святополк-Мирской.
С. 266.
32 Биржевые ведомости.
1904. 15 декабря.
33 Гессен И. В. В двух
веках. Жизненный отчет // Архив русской революции. Т. XXII. Берлин, 1937. С.
187.
34 Из архива С. Ю. Витте.
Воспоминания. Т. 1. С. 664.
35 Дневник кн. Екатерины
Алексеевны Святополк-Мирской.
С. 279.
36 Биржевые ведомости.
1904. 20 января.
37 Русь. 1904. 20 января.
38 Из архива С. Ю. Витте.
Воспоминания. Т. 1. С. 657.
39 Витте С. Ю. Избранные
воспоминания. С. 450—451.
40 Петербургский листок.
1914. 17 мая.
41 Кузьмин-Караваев В. Д.
Из эпохи освободительного движения. СПб., 1907. Т. 2. 17 октября 1905 г. —
8 июля 1906 г. С. 80.