Нора Яворская

Вернись в Сорренто

Смысл человеческой любви вообще есть оправдание и спасение индивидуальности через жертву эгоизма.

В. С. Соловьев

Отутюжил белый лайнер отменный кусок полотнища Средиземного моря и уткнулся в панораму Неаполя. Туристы столпились на палубе. Разглядывают город. Ахают. Верочка хо­чет протиснуться к перилам, но не удается. Видит только чужие спины. Она не приучена работать локтями, оттеснять кого-то. На ее узком болезненном личике появляется привычное выражение покорной обреченности. Стоит в сторонке в ожидании свободного местечка.

Наконец причаливают. Толпа туристов распадается на группы — всем хочется поскорее спуститься в город.

К Верочке подбегает запыхавшийся Николай Иванович:

— Милая, что же ты здесь стоишь? Я за тобой в каюту бегал. Поторопись! Наша группа вот-вот сойдет на берег.

Верочка поднимает на Николая Ивановича полный любви взор. С недавних пор она смотрит на него только такими, влюбленными глазами.

— Иди без меня. Я полюбуюсь городом с палубы. Вернешься — расскажешь.

— Может, все же пойдешь, — мягко настаивает Николай Иванович. — Я попрошу гида идти как можно медленнее.

— Нет, нет, и не уговаривай! Ты же знаешь, я буду лишь обузой. Тут мне спокойнее.

— Ну, если тебе так лучше… Только накинь шаль. Хоть и тепло, не помешает.

— Николай Иванович! Идемте скорее! Отстанете! — Возле него появляются Эльвира и Нонна. Эльвира цепляет Николая Ивановича под руку, оттаскивает от Верочки.

— Иду, иду! — Николай Иванович польщен заботливостью молодых женщин. — Верочка, не скучай! — успевает он сказать напоследок и устремляется с Эльвирой и Нонной догонять группу.

Наконец-то Верочка может занять место возле борта парохода. Смотрит, как они спускаются по трапу. Эльвира все еще держит Николая Ивановича под руку и чему-то смеется, обернув к нему яркое лицо. Белая шляпа с широченными полями делает ее похожей на манекенщицу из «высокой моды». У Нонны, наоборот, на голове — почти ничего, так, нашлепка какая-то, очевидно, тоже модная. Зато снизу Нонна непомерно расклешена. Цветастые брюки такие воздушные, что, дунь ветерок, уне­сут ее от синевы моря в синеву небес. Обе они, Эльвира и Нонна, блещут молодостью и ухоженной красотой. Они из тех, на кого оборачиваются. И все же немолодой уже Николай Иванович рядом с ними вполне смотрится. В светлом спортивном костюме, он подтянут, даже элегантен. И Верочка в который уже раз думает, какое чудо, что такой мужчина опекает ее и делит с нею кров. Она перемещается на несколько метров вправо, чтобы лучше видеть уходящих. И сразу становится заметно, как сильно она припадает на левую ногу, словно та проваливается в невидимую выбоину, да еще и подволакивает ее. Даже длинная юбка — ничего короткого Верочка не носит — не в состоянии этого скрыть. Хорошо и то, что хотя бы не выдает постороннему взору спичечную худобу недоразвитой ноги.

Час, и два, и три стоит Верочка на палубе лайнера, слегка навалившись на перила грудью,— так легче ногам. Любуется городом. Неаполь — весь как на ладони. Лежит в обнимку с присмиревшим морем, и нет на свете силы, которая могла бы их разлучить. На горизонте справа мирно покуривает трубку Везувий, поддерживая небо. Все говорит о незыблемости мироздания. Верочка словно знать не знает, что море может заштормить, а Везувий — разъяриться. В душе у нее умиротворение и покой, доступный только счастливым. Когда надоедает созерцать панораму города, спускается в каюту. Некоторое время лежит на диване, листает альбом с видами Неаполя. Снова поднимается на палубу. Понемногу начинают возвращаться усталые туристы, едва тащатся по трапу под грузом впечатлений.

Наконец на причале показывается Николай Иванович, по-прежнему в компании Эльвиры и Нонны. Они о чем-то переговариваются. Жестикулируют. Личико Верочки оживляется. Она остается на месте, хотя рвется всем существом навстречу. Даже издалека видит — он в хорошем настроении, стало быть, интересно провел время. Несмотря на легкую неприязнь, которую Эльвира и Нонна вызывают в ней экстравагантными нарядами и самоуверенностью, Верочка готова чуть ли не благодарить их за то, что они составили ему компанию, развлекают его. Верочка считает себя не ахти какой собеседницей и втайне опасается, что наедине с нею Николай Иванович скучает. Поэтому, когда их соседками по столику оказались две говорливые молодые особы, она искренне обрадовалась. Николай Иванович тоже повеселел. Проявил себя заботливым кавалером. Усаживал дам за стол, придвигал то хлебницу, то сахарницу. Улыбался. В предвкушении десерта потирал ладони: — Сейчас подадут чего-нибудь вкусненького!

Эльвира и Нонна — так они просили называть себя, едва успев познакомиться, — оказались дамами вполне современными, без комплексов. Обеим было под тридцать, но держались они со студенческой беспардонностью. Порой были до циничности откровенны, что странно вязалось с их супермодными туалетами. За первым же совместным обедом они успели много чего о себе поведать. Обе разведенные. Служат в одном офисе, даже квартиру снимают на двоих.

— Мы друг другу жить не мешаем, — пояснила Эльвира. — Так веселее.

Зарабатывают вполне прилично, но экономят, выкраивают на путевку ­в дни отпуска. Любят путешествовать.

— Морской круиз — лучший способ отхватить подходящего кавалера, а то и мужа, — пояснила Нонна и показала безупречно белые зубы.

— На суше — что, мужчин меньше? — спросил Николай Иванович.

— Даже больше. Только все стоящие мужики бизнесом затюканы. Уткнутся в свои акции да чеки и ничего вокруг не замечают, хоть голы­шом перед ними пляши. Круизный мужчина — бездельник. А когда мужичку заняться нечем, что он делает? — Нонна выдержала небольшую паузу. — Правильно подумали! По сторонам поглядывает. Начинает интересоваться женским полом. Тут его и брать надо. Особенно если он потерял бдительность после долгого поста. — Нонна снова засмеялась.

— Ты скажешь! — запротестовала Эльвира, ей стало неловко за подругу. — Не слушайте ее, — обратилась она к Николаю Ивановичу, — Нонна дурачится. На деле все это вовсе не так выглядит.

— Выглядит, может, и не так, — возразила Нонна, — а по сути — вот именно. Взять хотя бы нашу позапрошлогоднюю поездку. Продлись путевка хотя бы на недельку, ты сейчас была бы мадамой колбасного короля. Чуток не дотянула.

— Что ты примеры из моей жизни приводишь!? Покопайся в своей, — обиделась Эльвира. — Это все же была любовь.

— Которая по счету? — подкусила подругу Нонна.

— Неважно которая, важно — какая. Иной и один раз полюбить не способен, а другой десять раз влюбится и каждый раз всем сердцем. И каждый раз страдает. Я, как ты знаешь, из породы последних. И в том, что женщина ищет себе спутника жизни, нет ничего дурного.

— Хорошо, хорошо, не кипятись! Ты у нас особенная. Только на мой взгляд, все эти сантименты и страдания не от большого ума. У меня, конечно, примерчиков побольше будет, — продолжала Нонна, — но я их при себе оставлю. Зачем перетряхивать неудачи. А впрочем, неудачи ли? Теперь мы с мужиками на равных: «Если жених обручился с другою, то неизвестно, кому повезло». Не такое уж счастье в наше время замужество.

Обеспокоенный нежелательным поворотом разговора, Николай Иванович переменил тему:

— Сейчас поедим мороженого! — провозгласил он, по своему обыкновению потирая руки. — Наступает момент сладкой жизни.

— Бывают моменты и послаще, — многозначительно заметила Нонна. Николай Иванович сделал вид, будто не понял двусмысленности. Верочка потупилась. Эльвира взглянула на подругу с осуждением и покачала головой.

К концу второго дня знакомства Верочка и Николай Иванович знали о своих соседках по столику почти все. Перемыв собственные косточки, подруги взялись за других. Чего только не было понапихано в их головы. Они знали всю подноготную жизни знаменитостей. Кто с кем спит, кто на ком женат, кто кому и с кем изменяет, кто в каком замешан скандале, кто сколько зарабатывает, какая актриса любит кошек, а какая собак, кто у какого кутюрье одевается...

«Как это они всё запоминают?» — удивлялась про себя Верочка. Конечно, и она не с луны свалилась, слышала и то и это по радио, смотрела телепередачи, читала газеты. Но все такое у нее сразу вылетало из памяти. Однако болтовня подружек ее развлекала. Верочка попыталась было поучаствовать в разговоре, но ничего путного из этого не вышло: то, что знали они, не знала она, и наоборот. Верочка любила читать классику.

Поначалу, слушая подружек, Николай Иванович время от времени иронически, заметно лишь для Верочки, усмехался. Но постепенно смирился с их манерами (и то правда, что взять с беспечных туристок) и даже стал им подыгрывать. Оказалось, он мастерски рассказывает разные смешные истории, знает множество анекдотов, что было для Верочки новостью, и вообще заправский балагур. За столом царило бездумное веселье.

Разболтав все, что можно и неможно о собственных персонах, Нонна и Эльвира ждали того же и от Николая Ивановича и Верочки. Но те помалкивали. Верочка кожей чувствовала плохо скрываемое любопытство новых знакомых.­

— Любовь моя, — обращался он к Верочке, — будь добра, передай мне горчицу. — А минуту спустя называл ее «кукленочек» или «детка», словно имел дело с ребенком. Верочка в свою очередь то величала его по имени-отчеству, то именовала «милым другом» или «Коленькой», а то и «папулей».

На третий день за обедом был брошен пробный камень.

— Николай Иванович, — поинтересовалась Эльвира, — какие номера кают занимаете вы с вашей дочерью?

— Не с дочерью, а с женой, — поправил ее Николай Иванович, сделав ударение на слове «жена», и назвал номер двухместной каюты. — Это наше свадебное путешествие.

Верочка благодарно улыбнулась. Эльвира же не смогла скрыть разочарования и не нашлась, что сказать.

— Как славно! — вскликнула Нонна, выручая подругу. — Мы дважды соседи. И тут и там. Наши с Эльвирой каюты почти рядом с вашей.

Рядом с Николаем Ивановичем Верочка чувствует себя почти полно­ценной женщиной. Правда, когда она заикнулась о ребенке, Николай Иванович грубовато ее оборвал: — Ты не можешь иметь детей! — И даже: — Мы не можем иметь детей.

Насчет «ты» Верочке все ясно без объяснений. Николай Иванович боится за ее здоровье, хотя Верочка готова ради ребенка на любой риск. Но при чем тут «мы»? Ведь сам-то он, как принято было выражаться в старых романах, мужчина в самом соку. Да и с деньгами у них сейчас как никогда благополучно. Можно бы даже няню нанять. Прежде, когда Верочка была еще маленькой, о няне и речи быть не могло. Заработки Ни­колая Ивановича были более чем скромными, и Верочкина мама управлялась со всеми домашними делами без посторонней помощи.

Однако ни в какие разъяснения по поводу «мы» Николай Иванович вдаваться не пожелал. А Верочка счастлива уже тем, что стала женщиной, более того — женой. Она опьянена своей новой ролью. Жизнь нежданно-негаданно преподнесла ей подарок. Будто это шахматная доска: пешка обернулась королевой. Или сказка: сегодня — золушка, завтра — принцесса.

Правда, после того как Эльвира и Нонна выяснили, кто есть кто, Верочка в их обществе чувствует себя предметом изучения, словно она экспонат, невесть по какой причине выставленный для всеобщего обозрения. Подруги то и дело с заметным недоумением переводят взгляд с нее на Николая Ивановича и обратно, будто это не мужчина и женщина составили пару, а, к примеру, курица и лебедь.

Но по сравнению с тем счастьем, в котором Верочка купается, это такая мелочь...

За ужином обсуждают дневную экскурсию по Неаполю. Вспомина­ют. Перебивают друг друга. Верочке удивительно: смотрели на одно и то же, а увидели и запомнили разное. Николай Иванович в ударе, блистает познаниями из истории. На этот раз в разговоре участвует и Верочка. Она прихватила из каюты альбом с видами Неаполя: — А здесь были? — спрашивает она, открывая очередную страницу. — А это видели? — Были. Видели, — отвечают ей и добавляют интересные подробности, которых ни в одном путеводителе не сыщешь. Верочка жадно слушает. Она будто заново, с самого начала проживает сегодняшний день, но уже вместе со всеми и как равная им.

Последний день ее безмятежного покоя.

Увлеченная своей воображаемой прогулкой по Неаполю, она не сразу улавливает, что атмосфера, или, как теперь принято говорить, энергетическое поле за их столиком изменилось. Однако мало-помалу у Верочки возникает ощущение, будто, обращаясь к ней, Николай Иванович имеет в виду вовсе не ее. Будто все, что он объясняет вроде бы ей, адресовано кому-то другому. Будто она внезапно выпала из круга его внимания, отодвинута куда-то в сторону.

Верочке и в прежние времена случалось переживать это обидное состояние отодвинутости. Особенно когда у них в семье бывали праздничные дни и мама занималась столом, а Николай Иванович развлекал гостей. Но ведь тогда Верочка была малым ребенком. Сейчас — дело другое. Сейчас она — женщина. Любимая жена. В любви Николая Ивановича она не сомневается. Любовь его была с нею всегда, с самого рождения — как небо над головой. Верочка имела достаточно времени, практически всю свою жизнь, чтобы убедиться в незыблемости его чувства. Да, вначале оно было отеческим. Но после смерти ее матери постепенно переросло в любовь иного рода. Не люби он ее, разве бы он на ней женился?!

На следующий день с утра — автобусная поездка к развалинам Помпеи. Пока едут, гид рассказывает, что именно, как и когда произошло с этим городом и его жителями. Верочка слушает вполуха, южных красот, проносящихся мимо, не видит. Со вчерашнего вечера мысли ее заняты другим. Она перебирает по часику, по минутке проведенные на пароходе десять дней. Ищет подтверждения или, наоборот, опровержения своим подозрениям. И находит. И то и другое. В такой-то день Николай Иванович был с нею особенно нежен ночью и предупредителен днем. За обедом гладил ее руку, следил, чтобы она хорошо поела. Зато на следующий день ушел в себя, был рассеян, в дверях не пропустил ее вперед, чего с ним прежде не случалось... Но все это ничего не доказыва­ет — в разные дни у человека бывает и настроение разное… Наконец она приходит к мысли, дело вовсе не в ней, а... в ком же? Ну конечно, как она не подумала об этом раньше, — в их новых друзьях! Точнее — в Эльвире!

Верочка вспоминает все эти мячики слов, которые перелетали за обедом и ужином с одной стороны столика на другую поверх ее головы. Эти взгляды, которыми Николай Иванович обменивался с Эльвирой. Ничего не значащие вначале, они постепенно обретали скрытый смысл, становились не просто взглядами, а немым, понятным лишь для двоих разговором. Правда, вначале Эльвира поглядывала на Николая Ивановича с дерзким вызовом, а он лишь спокойно, с чуть заметной иронией усмехался или слегка приподнимал бровь, как бы извиняясь. Но мало-помалу их роли словно переменились. И уже Николай Иванович смотрел на Эльвиру с какой-то настораживающей настойчивостью, так, что она, будто смутившись, отводила взгляд. А один раз, встретившись глазами с Николаем Ивановичем, даже покраснела, что было вовсе на нее не похоже. Мало ли что бывает, подумала тогда Верочка, ведь и сама она порой к месту и не к месту краснела. И всё же...

А сегодня Николай Иванович, вопреки обыкновению, будто случайно, а на самом деле преднамеренно — Верочка сразу это поняла, усадил ее в автобусе рядом с Нонной, а сам подсел к Эльвире. Верочка видела, как они сидят впереди, касаясь плечами, и заняты не столько видом из окна, сколько друг другом.

Когда остановились возле Помпеи, Николай Иванович сам предло­жил Верочке:

— Ты лучше погуляй тут, около автобуса. По городу ходить тебе будет тяжеленько. Видишь, местность здесь неровная, улочки — то в горку, то под горку.

Группа удалилась. Верочка отметила про себя, что на этот раз Николай Иванович сам взял Эльвиру под руку. Прежде это делала она, а он лишь покорялся...

После ужина Нонна потащила всех на танцы. Верочка хотела было по своему обыкновению удалиться в каюту, но что-то ее удержало.

— И то правда, — одобрил ее Николай Иванович, когда стало ясно, что она тоже идет с ними. — Послушаешь музыку, посмотришь на дамские туалеты. Развлечешься.

«Что-то ты загрустила», — хотел он добавить, но осекся.

Весь вечер Николай Иванович танцевал только с Эльвирой. Нонна то и дело меняла кавалеров. Верочка сидела в кресле, оберегая от танцующих больную ногу.. Следила глазами за Николаем Ивановичем и Эльвирой. Они двигались слитно, как одно тело, мгновенно улавливая желания друг друга. Так Николай Иванович танцевал с матерью Верочки, когда та была жива. И всегда — только с нею. Изменял ей разве что во время белого тан­ца. И то просто из вежливости.

Николай Иванович дважды подводил Эльвиру к бару, чем-то угощал, похоже, коктейлем. Когда танцы закончились, повел ее к выходу. Он словно забыл о существовании Верочки. Спохватился уже в дверях. Вернулся за нею с выражением досады, будто она ему помешала в чем-то очень важном.

Верочка только что не плакала. Однако Николай Иванович сделал вид, словно не замечает этого. А может, и вправду не замечал. В каюте он пробыл недолго.

— Вот что, голубушка, — сказал он с каким-то отсутствующим лицом, — посмотри без меня телевизор или почитай что-нибудь на ночь, а я схожу перекинусь в картишки, тут, подальше по коридору. Меня пригласил один из наших составить партию в преферанс.

Верочка не помнила, чтобы после ужина к Николаю Ивановичу подходил кто-нибудь из знакомых мужчин, но значения этому не придала, — в преферанс Николай Иванович и прежде поигрывал. Только ей стало горько, любимый муж опять, в который сегодня раз, оставляет ее одну.

Верочка, разумеется, была наслышана, что со временем супруги надоедают друг другу, особенно жены — мужьям. Такова мужская природа — требует разнообразия. Но ведь она и Николай Иванович только недавно поженились, у них и медовый месяц не кончился. Так-то оно так, возражала она сама себе, но они уже целую вечность живут под одной крышей, она могла поднадоесть ему еще до брака. Может быть, медовый месяц, без остатка захвативший Верочку новизной, для Николая Ивановича просто продолжение привычных будней, тем более что он уже был женат. Молодоженство ему не внове. А ведь ему тоже хочется перемен и новых впечатлений. Лучше его не ограничивать... Так утешала и успокаивала себя Верочка в ожидании Николая Ивановича.

Вернулся он лишь под утро. Верочка ничего ему не сказала, притво­рилась спящей.

На очереди был Сорренто. Вид на город с моря поражал необычностью и суровой красотой. Словно огромный красно-бурый айсберг поднялся навстречу лайнеру из морской пучины. Едва различимые шпили и крыши на нем казались нарисованными на небе.

Верочка хотела было остаться на палубе. Сорренто простерся над обрывом такой чудовищной высоты, что подняться к городу со стороны моря представлялось ей нереальным, будь у нее хоть десять здоровых ног. Но экскурсия предстояла от начала до конца автобусной, и Верочка решилась поехать. Автобус благополучно, хотя и с надрывным воем, одолел крутизну узкой, прорубленной в скале дороги. Сам же город оказался плоским, как стол.

Когда отплывали от пристани назад к пароходу, в голове Верочки зазвучали слова модной когда-то песенки. «Вернись в Сорренто», — в тоске упрашивал, умолял, завлекал страдающий голос.

За обедом мячики слов вновь пролетают туда-сюда над Верочкиной головой. Верочка чувствует себя игроком, выбывшим из игры. Всё ощутимее становится поле высокого напряжения между Николаем Ивановичем и Эльвирой. Нонна, конечно, тоже это чувствует, скорее знает наверняка, и по мере сил старается развлечь Верочку. Точнее — отвлечь.

После обеда — прогулка по Капри. Пешая. Не для Верочки. И не для автобусов. Островок кажется изумрудным перстнем на синей руке моря. Верочка разглядывает в бинокль крутые ступенчатые улочки, увитые розами и виноградом белые домики и оградки...

— Горький был не дурак. Знал, где жить, — сказал кто-то из вернувшихся туристов.

— У Владимира Ильича тоже губа не дура была, — отозвался другой. Тысячи туристов до них произносили эти слова, и тысячи еще произнесут. Верочке было не до Горького и тем более не до Ленина. Но почему-то подумалось, что тут и умереть тоже неплохо. «Пожалейте меня, мне еще предстоит умирать», — некстати выплыла из памяти строчка какого-то забытого ею поэта. «После него осталась хотя бы эта строчка, а что останется от меня, если... — Она перегнулась через перила, уронила взгляд в голубую бездну и домыслила: — Только короткий всплеск».

— Господи, что это я?! — вслух выругала себя Верочка, зябко передернула плечами и отправилась искать Николая Ивановича. Наверное, их группа тоже вернулась. Неподалеку от трапа, возле перил, обнявшись, стояли Нонна и Эльвира. Очевидно, не могли оторваться от красот Капри. Подруги о чем-то вполголоса разговаривали. Верочка подошла сзади, хотела спросить, где Николай Иванович, но услышала свое имя и замерла.

— А как же Верочка? Обижать ее грешно! — заметила Нонна. — ведь в таких делах ты всегда была щепетильной.

— При чем тут Верочка?! — возразила Эльвира. Никакая она ему не жена, а, как мы и думали, дочь.

— Ты что-то путаешь. Николай Иванович сам сказал нам, что жена.

— А мне — что родная дочка. Понимаешь — родная. Просто у них по уговору такое притворство: Верочке нравится изображать даму.

— Вот это номер! — удивилась Нонна. — Чудны дела Твои, Господи!

— Я ничего предосудительного и не мыслила. Жалела Верочку. А вчера мы с Николаем Ивановичем проговорили у меня в каюте чуть ли не до утра, никак не могла его выпроводить. Тут-то он мне все и поведал. Он — вдовец. Так что никакого страшного греха за мной не числится. Похоже, у меня все очень серьезно. Да и у него тоже. Сегодня я обещала ему провести с ним ночь.

— Ну ты даешь! И чего это к тебе мужики липнут?! Ты хоть поинтересовалась, чем он занят, денежный ли?

— В данном случае не имеет значения. Я и сама зарабатываю. Главное, человек он порядочный. Сразу видно. И отец прекрасный. Другой бы дочку по круизам за собой не таскал, чтобы не мешала развлекаться... Может быть, это — моя судьба.

Верочка окаменела, только страх быть обнаруженной придал ей силы тихонько отковылять в сторону. Прислонилась к стене за каким-то палубным выступом и долго стояла, раздавленная услышанным. Осмысливать случившееся она начала позже...

За ужином Николай Иванович, прежде такой внимательный, даже не заметил ее подавленного состояния. А когда Верочка на предложение Нонны пойти в танцзал решительно отказалась, не проводил ее до каюты.

Измена! Верочка, конечно, знала, что мужья и жены, случается, изменяют друг другу. Наблюдать подобное в жизни ей не приходилось, зато в романах, пьесах, анекдотах — это дело обычное. Но ведь не в медовый же месяц! Такое возможно, лишь если один из молодоженов не любит другого. Сама она любит. Стало быть, он... Но это исключено. Верочка знает точно, каждой клеточкой своего существа знает — это не так. В чем же тогда дело? Может быть, в красоте? Эльвира! Это ослепительно синее море, эти сытые южные краски — они не заслоняют ее, не убивают, наоборот, поддерживают, подчеркивают ее броскую внешность. Что может противопоставить этому Верочка? Ее стихия — водянистое петербургское небо, затяжные дожди, поникшие березки... Вернее, не стихия, а прибежище. На таком фоне она могла оставаться самой собою, сделаться незаметной, словно мазок блеклой краски на акварели. Верочка никогда не стремилась быть на виду, привлекать к себе внимание. Предпочитала забиться куда-нибудь в уголок и, невидимой для других, смотреть оттуда на мир Божий... А тут она осознает себя серым пятнышком на ярком ковре юга. «Пятнышком, но — счастливым», — утешала она себя еще несколько дней назад. Теперь же лишь больно почувствовала свою неуместность...

Хорошо, продолжает рассуждать Верочка, если сама она стоит немногого, а то вовсе ничего, то, может быть, ее любовь имеет цену? Верочка до сих пор верила в это. И что же? Оказывается, цена ее любви — грош. Женившись на ней, Николай Иванович фактически отверг ее дочернюю любовь. А ведь она всем сердцем любила в нем отца. Сегодня он отвергает и ее любовь женскую. Сначала он перестал быть ее отцом, теперь перестает быть ее мужем. Что же Верочке остается?

Николай Иванович тяжело переживал смерть жены, Верочкиной матери. Верочке было в ту пору четырнадцать лет, и, страдая сама, она всеми силами старалась смягчить ему потерю. Так же, как когда-то мама, следила за чистотой его рубашек и носовых платков. Готовила, как умела, обеды. Николай Иванович, в свою очередь, окружил Верочку почти материнской заботой. Общее горе сблизило их. Так они и жили, поддерживая друг друга, несколько спокойных лет. «Мы с тобой — словно муж и жена», — шутил Николай Иванович...

Верочка подрастала. Вскоре уже и паспорт был у нее в руках. Сверстницы ее одна за другой повыходили замуж, и она становилась все грустнее. Николай Иванович поглядывал на нее с сочувствием, пытался разнообразить ее дни, брал с собой то в театр, то в гости к знакомым. Но близких подружек как у Верочки, так и у него не заводилось.

— Пора бы и тебе замуж, — сказал он как-то таким тоном, словно это само собой разумелось.

Верочка подняла на него удивленные глаза.

— Может быть, мне лучше стать фотомоделью? Или — космонавтом? — попыталась она пошутить. — Это так же реально.

— Ничего, — добавил Николай Иванович, — мы что-нибудь придумаем.

Несколько дней спустя он подсел вплотную к Верочке, обнял ее за плечи и произнес:

— Я должен тебе кое-что открыть. Видишь ли, ты только считаешься моей дочерью, а на самом деле я тебе не отец.

— А кто же? — не сразу смогла выговорить оглушенная этой новостью Верочка.

— Ну, приемный отец, или отчим, считай как хочешь.

Веря и не веря, Верочка ждала объяснений.

— Так вышло. Когда я женился на твоей маме, она уже была беременна от другого. Но я признал себя твоим отцом. И по документам тоже. Вот как это получилось.

— Почему же мама никогда мне об этом не говорила?

— Зачем? Дети обычно болезненно воспринимают такие ситуации. А теперь ты уже взрослая, все можешь понять правильно.

— Но отчего ты не сказал мне об этом хотя бы сразу после смерти мамы?

— Не было надобности, — ответил Николай Иванович, но слов своих не расшифровал.

Нельзя сказать, чтобы Верочка восприняла свалившуюся на нее новость как крушение мира. Скорее наоборот, стала любить Николая Ивановича еще сильнее, благодарная ему за то, что никогда не чувствовала себя рядом с ним чужой. Тем более что в жизни ее ничегошеньки не изменилось.

Прошло еще некоторое время. Однажды Николай Иванович ошарашил Верочку предложением:

— Давай поженимся.

От неожиданности Верочка не сразу нашлась, что ответить.

— Папа, — она продолжала называть его папой, — ты не мог бы шутить иначе.

— Почему — шутить?! Я более чем серьезен. Ведь мы и так живем с тобой под одной крышей, словно муж и жена. Я хочу, чтобы ты чувствовала себя не только хозяйкой дома, но и женщиной. Счастливой женщиной. Отчимы часто женятся на падчерицах. В этом нет ничего предосудительного. Я тебя не тороплю. Подумай.

Верочка думала. А Николай Иванович исподволь, ненавязчиво готовил ее к новой роли. Обращался с нею уже не как с дочерью, а как жених с невестой. Объяснял. Уверял. Уговаривал. Дескать, после потери горячо любимой жены Верочка — единственное его утешение. Ему дороги в ней черты ее матери. Мать словно бы перевоплотилась в нее. Он не представляет рядом с собой никого другого. Только Верочка может избавить его от тоски и одиночества. И много чего еще в том же духе... Николай Иванович все время напирал на собственные мотивы, словно хотел уверить ее, что предлагает стать его женой именно и только ради его, Николая Ивановича, блага и даже спасения. С ее стороны это вроде бы чуть ли не жертва...

Верочка слушала. Снова и снова думала. Постепенно брак с Николаем Ивановичем стал ей казаться не таким уж невозможным. К тому же она была доброй и в конце концов согласилась.

Так они стали мужем и женой. Даже свидетельство о браке по настоянию Николая Ивановича оформили. Он хотел, чтобы Верочка чувствовала себя уверенней. Правда, с регистрацией были затруднения — заведующую загсом смущали прописка, фамилия и отчество невесты. Но Николай Иванович сумел уверить чиновную даму, что Верочка всего лишь падчерица. А когда заведующая ее увидела, то и вовсе перестала тянуть с оформлением брака. Очевидно, поняла, что другой такой возможности в жизни бедняжки не будет.

Верочка вполне познала блаженство быть женой зрелого, опытного мужчины. Тем больнее ей было теперь. Она вновь и вновь перебирала в па­мяти часы и минуты своей новой жизни с Николаем Ивановичем. Что-то там было не так, но это тревожащее «что-то» все ускользало от нее, оста­валось за кадром... Порой она начинала думать, что все виденное и слы­шанное сегодня просто привиделось и прислышалось. Она всегда была мнительной. Вот придет Николай Иванович, и все разъяснится, решила она и настроилась его ждать.

Наконец доносившаяся из зала музыка умолкла. Стало быть, танцы закончились. Вернулся Николай Иванович. Молча заходил по каюте из угла в угол. Был какой-то возбужденный, с горячечным взором. Верочка ни­когда не видела его таким и даже подумала, не заболел ли.

— Я хочу поговорить с тобой об очень для меня... — обратилась было она к нему.

Но Николай Иванович резко оборвал ее:

— После! После! Не задерживай меня, дочка! Я на «пульку» опаздываю.

Николай Иванович залпом выпил стакан красного вина и быстро вышел из каюты. Верочку будто кто подтолкнул следом за ним к дверям. Приоткрыв их, она увидела, что он стучит в дверь Эльвириного номера. «Наконец-то!» — донесся до нее радостный возглас Эльвиры. Щелкнул за­мок, и в коридоре воцарилась тишина.

Сомнений не оставалось: человек, с детства учивший Верочку не лгать, обманывает ее. Беспардонным образом. Мало того, изменяет ей. Но это еще не самое страшное.

Уходя, он назвал ее дочкой. Да, именно так — не дочуркой, не до­ченькой, а дочкой. И с точно такой же досадой, как бывало, когда она, ребенком, оказывалась помехой ему в каком-нибудь серьезном деле. Од­ним этим словом он выдернул Верочку из сегодняшнего дня, как выдерги­вают из десны надоедливый зуб, и отбросил далеко назад, в прежние годы.

«Вернись в Сорренто», — вновь зазвучал в ее голове призывный голос. Она представила юношу в ослепительном блеске моря и неба. Он зовет свою любимую... В Сорренто и впрямь стоило возвратиться. А куда вер­нуться ей, Верочке? В город под названием «Детство», в который Нико­лай Иванович ее заталкивает? Но город этот лежит в развалинах, как по­сле бомбежки. Все, что произошло между нею и мужем, отрубило ее от прошлого. Она уже не может стать прежней, любить Николая Ивановича дочерней любовью... Плохо ли ей было жить на положении его дочери? Посторонние до обидного ее жалели, это правда. Но — ее, а не его. Не пе­решептывались за спиной, как это он, такой полноценный, женат на кале­ке. «Ах, бедный, бедный, загубил свою жизнь...» И у нее не возникало чувства вины перед ним. В качестве дочери она была на своем месте. А защищенная стенами дома от посторонних глаз, и вовсе не замечала своей хромоты. В ее судьбе были и радости: собственная тихая комнатка, книги, телевизор, милые домашние хлопоты и, главное, — любовь. Отцовская — к ней, и дочерняя — к нему...

Вдруг Верочку словно током ударило. Ведь Эльвира сказала Нонне, что Николай Иванович назвал Верочку не просто дочерью, а дочерью родной! Как это она сразу не обратила на это внимания! Зациклилась на его измене. А что, если так оно и есть? Что, если Николай Иванович вовсе не отчим ей, как он уверял, а настоящий отец? Обманул ее, как об­манывает теперь Эльвиру, будто Верочка ему не жена?..

Верочка вновь и вновь перебирает прошлое, пытается найти под­тверждение своей догадке. И находит. Находит то, самое важное, что все время ускользало от нее... Николай Иванович говорил, что женился на ее матери, когда та была беременна от другого. Но Верочка теперь точно припомнила: по документам она родилась через десять месяцев после их свадьбы. Это что же? Верочка должна думать, будто ее мама изменяла мужу во время медового месяца!? Так же, как он изменяет теперь ей, Ве­рочке? Никогда она не поверит в такое! Вначале она не придавала этой неувязке особого значения, вернее, не впускала ее в сознание, но те­перь... Теперь Верочка прозрела. Сомнений не было — Николай Иванович ей не отчим, а родной отец.

Но зачем ему понадобилось вводить Верочку в заблуждение? Впро­чем, это более или менее ясно: чтобы на ней жениться. Оставался главный вопрос: для чего ему нужно было брать ее в жены? Развязать этот узелок оказалось труднее всего. Но Верочка и его развязала. Во время ее рождения — она знала это — ее родители, оба метеорологи, после окончания ин­ститута работали в какой-то глухомани на Крайнем Севере. Ни нормальных дорог, ни врачей там не было. Молодые супруги по неопытности еще мно­гого не понимали, да и беспечны были. Необходимые прививки Верочке вовремя не сделали. А потом было уже поздно. Знай они заранее, к чему это приведет, они бы ползком одолели тысячу километров до какой-нибудь медицины... Верочка и прежде это чувствовала, а сейчас осознала с особенной остротой: родители мучились комплексом вины перед нею. От­того и баловали ее, и жалели. Понимали, из-за их халатного недомыслия дочь не сможет стать счастливой, создать семью... Это и была та самая, главная ниточка. Потянув за нее, Верочка распутала наконец узелок, с ко­торым так долго не могла совладать...

Конечно же — жалость! Стало быть, когда Верочка выросла, отец решил сделать ее счастливой. Потому-то и назвался отчимом. Потому-то и представлял союз с нею, как чуть ли не его, Николая Ивановича, спасение. Боялся, как бы она не догадалась, что он женится из жалости к ней. Разу­меется, он обманывал не только ее, но и себя. Ее — преднамеренно, себя — невольно. Верочка не сомневается, отец искренне верил, что способен за­менить ей мужа, — ведь он нежно ее любил. Но не подумал, сможет ли дочь заменить ему жену. Он и сейчас любит ее, той самой, всегдашней отцов­ской любовью... На деле же оказалось, что любви к дочери ему недоста­точно...

Что же теперь делать? Как теперь быть? Ведь он сломал не только судьбу Верочки, но и свою собственную. Что с ним будет? Как выпутается он из своего двойственного положения? Как выберется из тупика, в который сам себя загнал?.. Верочке даже и в голову не приходит, что, возможно, у отца лишь увлечение, из тех, которые кончаются, как только пароход причалит ­к родной гавани. Не такой Николай Иванович человек, чтобы так просто отбросить от себя близкую женщину... А как ему быть с Верочкой? Куда он ее денет? Теперь она стоит на пути его счастья...

Ей казалось, она развязала последний, самый тугой узелок, а вместо него тут же образовался новый, еще туже… Обида на отца сменилась острой жало­стью к нему. Но стоило Верочке вспомнить, что сейчас, в эту самую минуту Николай Иванович обнимает другую, как в ней заговорила женщина, и приступ ревности стал терзать ее с новой силой.

Гнев, возмущение, обида, ревность, жалость, сменяли друг друга. Верочка кружилась в этом замкнутом круге, как белка в колесе, не находя выхода. А когда сознание ее вконец отупело, она вновь услышала призыв­ный голос «Вернись в Сорренто!..»

Верочка вышла из каюты. Шатаясь, побрела по коридору к выходу. Спустилась на нижнюю палубу, доковыляла до кормы теплохода...

Окружающий мир утратил черты реальности. В голове было так же пусто, как на полутемной палубе. На поднятом высоко в чернильное небо горизонте призывно мерцали звездочки Сорренто... Верочка перегнулась через перила. Не видя посмотрела вниз на черную неподвижность воды, сулившей избавление... Легла на перила животом. С трудом, помогая ру­ками, перекинула через них больную ногу. Затем занесла здоро­вую... Теперь она сидела на перилах... Инстинктивно удерживая равнове­сие, каждой клеточкой тела представила, прочувствовала свое па­дение. Ясно как наяву. Страха не было, ведь она падала в эту бездну уже два долгих дня... И тут мозг ее пронзила мысль: а — отец?! Что будет с ним? Как сможет он после этого жить на свете? Нет, умереть она не имеет права! По крайней мере сейчас и так.

Верочка безвольно сползла обмякшим телом назад на палубу...

Женщину за бортом уносило черной волной куда-то в сторону Сорренто. На палубе осталась только дочь. Подавленная, оглушен­ная пережитым, она сидела там, скорчившись, прижавшись боком к пери­лам. По лицу ее текли слезы. Не было для нее жизни, не было для нее и смерти...