АЛЕКСАНДР КУШНЕР

ОПЫТ

1

«Могучий, некрещеный позвоночник,

С которым проживем не век, не два».

Как видишь, прорицание непрочно,

В пророчествах не много волшебства.

Поэт — плохая пифия. Хрусталик

Его туманят горести и пыл.

Ах, лучше бы он в самом деле ялик

Взял, по Москве-реке на нем поплыл.

Я не составлю перечень ошибок

Чужих, я сам обманываться рад.

Но лучше в плотной толще — стайка рыбок

И по воде скользящий беглый взгляд.

Жизнь вообще не наша ученица.

О, если б мог я на ухо шепнуть

Ему, что будет дальше, что случится,

Спасти, утешить, на воду подуть.

2

Мне снился сон, что я поэт,

Что я живу в тридцать седьмом

И написать стихи мне надо

О том, кем воздух разогрет,

Кто подпирает жизнь плечом

И цифры копит для доклада.

Его уже и Пастернак

Одним из крайних двух начал

Назвал и перенес поближе

К стене кремлевской свой верстак,

Чтоб слог прямился и крепчал.

А Мандельштам еще напишет,

Века в свидетели призвав,

Чтобы Эсхил и Прометей

Имели голос в общем хоре.

Какое множество приправ,

Уподоблений и затей!

А Заболоцкий съездит в Гори.

И я во сне ищу строку:

Удастся первая строка —

И завязь, глядь, образовалась,

И все придумать не могу,

Хочу начать издалека,

Чтоб лесть не так в глаза бросалась.

Мне неприятен этот бред,

И я испытываю стыд

Во сне, утешен мыслью тою,

Что там, где власть сошла на нет,

Там и поэзия хандрит,

Оставшись как бы сиротою.

3

В музее двадцатых-тридцатых годов,

Когда бы такой был музей,

Портреты теснились бы полубогов,

Поэтов, не только вождей,

Прозаиков: видимо, Ильф и Петров,

Булгаков и Хемингуэй.

Был некий в них форс, элегантность была,

Вождей я в расчет не беру,

У Джойса пальто подвернулась пола,

И Зощенко плащ на ветру

Запахивал, покер — ночная игра,

Домой расходились к утру.

Быть может, война за плечами у них,

Грозящая новой войной,

Вливала в их музыку, прозу и стих

Оттеночек, призвук такой,

Не бил кулаком Шостакович поддых,

Покалывал тонкой иглой.

И Эзра, и Томас, и Жак, и Борис,

При разнице видимой всей,

Чуть что, поднести норовили сюрприз.

Мне б нравился этот музей!

Не снизу смотрел бы я, не сверху вниз,

А сбоку, как на Колизей.

4. ОПЫТ

Опыт был грандиозен, оплачен

Кровью, вечность к себе примерял,

Был подхвачен, таким был горячим,

Что оплавил Кавказ и Урал,

И, казалось, уже Пиренеи

Собирались его перенять,

Альпы к той же склонялись затее:

Всех спасти и насильно обнять.

Разумеется, кроме богатых.

Избавленьем считался от бед,

А в каких отразился кантатах

И какими певцами воспет!

И троянским был эпосом назван,

И сознание новое нес,

О, не только целесообразным

Был, но жегся и трогал до слез!

Есть в истории закономерность,

Он и был выраженьем ее.

Не архаику же, не пещерность

Каждый день поднимать на копье!

Я ребенком застал этот ужас,

Я трагедию эту застал.

Посмотри: никому он не нужен.

Нет прощения. Полный провал.

5

Цыган донашивает шляпу,

Что относили век назад.

Другой он мерке и масштабу

Принадлежит, чему и рад.

Ее носил товарищ Суслов,

Быть может, Молотов носил.

Жить восхитительно и грустно

И горько так, что нету сил.

Зачем все это было с нами,

Зачем я помню мавзолей

С рядком стоящими вождями?

Не понимаю, хоть убей.

И кто, ответственный за моду,

Фетр назначает и велюр

Служить идеям и народу,

Кто этот сноб и самодур?

И как из времени цыгану

Так чудно выпасть удалось

С его подводой на поляну,

Как бы прорвав его насквозь?

6

Все не так угрюмо-стоеросово,

Как о том ценители твердят.

Шостакович, любящий Утесова,

Вот счастливый смысл и верный взгляд

На талант, на интонационное

Мастерство, повадку и мотив,

А не прозябанье полусонное,

Примитивно-злой императив.

Я, когда читал воспоминания,

Это место в тексте подчеркнул.

Оркестровый блеск и придыхание,

Черноморский вал и влажный гул,

И мое, мое к нему доверие

В чутком детском возрасте, среди

Клеветы, вражды и лицемерия.

Не ленись, пластинка, шелести!

7. КАРТИНКА ИЗ КУБИКОВ

Из кубиков почти что сложена картинка.

Ты видишь: это лев. Осталась в гриве брешь,

Да с кончиком хвоста произошла заминка,

Но время есть, поправь, еще чуть-чуть потешь

Себя, не торопись, последние пустоты

Заполни: вот он, зверь; кончается игра.

А то, что это лев, не огорчайся, что ты!

Мог заяц быть, мог слон, как серая гора.

Тебе достался лев. Ты справился с задачей.

Никто не виноват, что детство на войну

Пришлось, что пастью век дышал в лицо горячей,

Что жесткую тебе подкинули страну,

Что мрачные в ночах одолевали мысли,

Что грозный этот лев с козленком не дружил.

А все же царь зверей! И кое-что о жизни

Ты понял лучше тех, кто уточку сложил.

8

Мне не грозит клаустрофобия,

Ее я плохо понимаю.

Душа и к лифту приспособлена,

И к коридору, и к сараю.

Жить в сорокаметровой комнате,

Напоминающей дворцовый

Зал в украшениях и золоте,

Но лучше — в двадцатиметровой.

Я и купе люблю, и узкие

Каюты, палубы, перроны,

Вокзалы старенькие, тусклые,

Над ними сумрачные кроны.

Россия это как гарантия

От непонятной мне хворобы,

Но хорошо мне и в Голландии,

Да и в любом углу Европы.

Большие гавани и бухточки,

Весь этот мир люблю огромный,

Который подан, как на блюдечке,

Мне на балконе ночью темной.

9

Побудем еще на земле,

Пусть жизнь нелегка — ничего!

Повертим бокал на столе

За длинную ножку его.

И вовсе не стыдно тщеты,

Не жаль уплывающих дней,

Меня умиляют цветы:

Ромашка, цикорий, кипрей.

Как если бы кто-то о нас

Подумал заранее здесь,

И радости тихой запас,

Как видишь, исчерпан не весь!

Тем лучше цветы, чем скромней.

Не надо напыщенных слов,

Стесняюсь ненужных затей

И громкоголосых стихов.

Как смысл ни случаен, ни мал,

Скептических стыдно гримас.

И Батюшков все это знал

Еще лет за двести до нас.

И красная тень от вина

Отброшена на руку мне:

Смотри, как мерцает она

От влаги своей в стороне!