Елена Шварц

Стихи этого года

В Новой деревне птицы все те же

На Черной речке птицы щебетали,

Как будто щеки воздуха щипали,

И клювом дергали,

И лапками терзали,

И, сердце напружив,

Забыв о друге, о душе, о дали,

До смерти небо тьмы защекотали.

Хвостами резали и опереньем,

И взвизгами, и судорожным пеньем.

Да, птицы певчие хищны,

Их хищность в том,

Чтоб воздух догонять,

Терзать его потом.

Перетирать, крошить,

Язвить, ласкать, журить,

Чтоб наконец

В нем истинные звезды пробурить.

И в том они подобны Богу,

Он к сердцу моему свечу подносит

И самого себя он только спросит:

Что если в нем дыру прожжет —

Что там увидит?зеркало, дорогу?

И почему Ему мы застим взор.

И  исступленья  сладостным огнем

И вдохновенья режущим лучом

Он нас заставит душу разорвать

И чрез нее в свою глазницу глянет.

О птицы певчие, терзайте воздух нежный.

Я — ваше небо, я — позор безбрежный.

Стихи о Горе-Злосчастье
И бесконечном счастье
Быть меченной Божьей рукой

 …to breathe in all-fire glances.
    G. M. Hopkins. «The wreck of the Deutschland»

I

Ночью случился пожар.

В комнате весело огонь трещал.

Очнулась  — в три роста огонь.

Будто мышь на лопате

Бросили в печь.

Беги, спасайся.

Юркнула душа за дверь,

Да и тело к себе подтащила.

II

Черною сажей помазали лоб,

Благословили на время военное,

Весело плакал Бог

В чреве дождя весеннего.

Иов не сам говорил,

Горе его говорило.

Горе Богу под стать,

С горем у них союз.

Может с Ним говорить.

Все любимое отнял,

Да и нужное все забрал.

Горько смеялся Бог

И шутя крест на лбу

Пальцем в саже

Чертил, стирал. Рисовал.

Входит Бог

В горелую комнату.

Запах гари ему

Ладана слаще и мирра.

III. Чем была и чем стала

1

Была римской поэтессой,

китайской Лисой,

эстонским каким-то поэтом,

безумной монахиней,

пустотою, выдохом ночи,

чьей-то возлюбленной, чьим-то другом.

А теперь я сделалась головней,

говорящей

и танцующей на хвосте,

как змея.

2

Безучастной, бестрепетной,

Милости прося, пугая лепетом,

Нишею, вырубленной в воздухе,

Что-то в ней спрячут?

Разбойники — что-то спрячут,

Сокровище принесут,

В пустыне ночной припрячут.

Века, уж века не плачу.

Сироткой седой, дряхлым львенком —

Крошкой, Йовёнком-крошкой

В Иове большом как в матрешке,

О сколько же нас в нем!

От века мы говорили в нем,

Терзали болью своей как огнем,

Мы бока ему прогрызем.

Предвечный Иов горит во тьме костром.

И черными языками пламени

Мы полыхаем в нем.

IV

Итак — за мною шла беда,

на пятки наступала,

и птица, пролетая вкось,

меня почти не замечала,

а видела меня как тень

поводыря медведя,

который, как Эдип, бредёт,
в плечо вцепясь мне, бредит.

И видит птица, как слепец

в косматую густеет тучу —

вдруг закачается, падет

в падучей неминучей.

V

Всего я лишилась:

любимых книг, фотографий

поры счастливой,

даже родинку со лба

обронила,

стала сама черной меткой,

отметиной,

в белом мраке заметной

на округлом лбу

тоски

по утешном слове,

чудесней выщебетанного птицей,

потешном, утешном для Бога,

щекотном.

VI. Морзянка

Ты говоришь — за все благодари,

все к лучшему —

но лицемер последний

за гибель существа любимого

и муки — благодарить не сможет.

Вослед Иову, подобно Иакову,

Да и всякому,

Кто с ангелом

В ночи боролся,

Известно,

Что измученное сердце,

Притянутое к бездне,

Трепещет и передает морзянкой

Всю нашу боль не нашими словами,

И только херувимы их поймут.

И стон отчаянья, невыносимой боли

Преображается в неизреченной глубине

В молчание любви земной юдоли

К молчанию живому в нас и вне.

VII

Меж дождинок — что князь Цицианов

Проберусь — не заденут меня,

И смерть как француз, деловитый и пьяный,

Не всем подмигнет, казня.

Будто знает он, что-то хорошее знает

И радуется не зря.

Пусть Земля, будто яблоко падшее,

Темное, липкое насквозь,

Валится в бездну — и натыкается

На хрустально-смертельную ось.

VIII

Огонь идет — и свитки все свиваются,

Свисают струпья и дрожит зола.

Хоть твоя суть и ледяна и зла,

Сжигай мой дом, мне это втайне нравится.

Пускай сгорели книги, фото, карты,

Как жаль, что не сгорела я сама —

О черное барокко в сердце марта!

О пламя, бьющее из моего окна!

Скелет на весенней опушке

Я взглянула краем глаза —

Глазом всем смотреть нельзя,  —

Что это было — заяц? Коза?

Белый винт ребер, остатки морды,

Розовые глаза.

Он лежал на траве.

Но казалось —

Костяная пружина,

Устремленная в небо,

Штопор,

Взламывающий ум,

Открывающий длинную бутылку,

Где спит великий ремесленник,

Смастеривший машинерию тела

Заочно.

Ее хитрость сложна,

Ее белизна

Ужасает,

Когда весна

Раздувает на ветках почки.

* * *

Весна свои покрасит когти

Тоскливо-смутным перламутром,

Чтобы царапнуть ими небо,

На волю выпуская утро.

И сгустком крови тяжким Солнце

Качнется вверх. В обнимку с тенью

Сосна закружится тихонько

До нового тьмы сотворенья.

* * *

Ключ серебристый, ключ точеный,

Упавший в яму выгребную,  —

Вот так и разум золоченый…

Но я его не критикую.

Действительно, он — чистый, ясный,

Вращается как шар прекрасный

Во тьме и скован крепкой костью,

Двойник несчастный Демиурга.

Зачем сюда пришел он в гости,

Спадая по цепи атласной.

Зодиак живых и мертвых

Звезды какие мертвым светят,

Солнца какие горят для них —

Узнать не пытайся, потерпи, не пробуй,

Очерк созвездий иных.

Здешние — я хорошо их знаю —

Этот горящий терновник ночной —

Кулаки их круглы, их суставы сияют,

По ночам будто в цирке следят за землей

Бестелесные девы, Телец мой родной,

Привиденья Стрельцов глазами, стрелаvми стреляют.

Но иные круги, но иные вращенья —

Там иной, неземной, из сотен фигур,

Раздавая жребии и превращенья,

Зодиакальный вращается шнур.

И в одежде из звезд там сидит Он, Один,

И всю вечность жонглирует апельсинами —

Разноцветными солнцами — зелеными, синими.

Пожалей же нас трюмных — о Капитан, Господин! —

Кто  на низком своем потолке едва разбирает

Смысл знаков далеких плошек чадящих.

Черный парус вселенной весь в дырах горящих.

Наш корабль заблудился, мористее все забирает,

В бездну черную держит он путь

И бушпритом своим пропорол Зодиак.

Отменяя все судьбы, тот сыплется в грудь

Бессмысленным желтым дождем.

Телеграф улиток

Тыкнут черное на белом

И возьмут как ноту «ля»,

И без ветра покачнутся

Маковой волной поля.

И, перелетев чрез море,

Отзовется нотой «си».

Вот он, телеграф улиток:

Здесь кольнут — там завопят.

Смутный слизень, недобиток…

Двое нераздельно слитых —

Ангел и слизняк — дрожат.

Песнь полукровки

Варварской крови грубые токи

В теле моем — как не быть мне жестокой

К замкнутой жизни своей?

Силу казачью от воли йудейской

Не отгородишь в себе занавеской,

Вот и сплелись в кадуцей.

Вот и замкнулись как провода,

Вот и сомкнулись как невода —

Парою змей.

Только вот жезл — наш бескровный водитель,

Кровь его — свет, он — третий родитель,

Он нас ведет в Эмпирей.