Николай  Данилин

Epistola

Неугомонный день затих, неслышен и мышиный шорох, и дальний петушиный крик. Друзья с усталостью во взорах выходят в тесный коридор, одежды подают друг другу, а я включаю монитор. Попыхивая трубкой, руку кладу на клавиши. «Привет», — пишу тебе, остатки чая глотаю. Слов покуда нет. Лишь чувства, маятник качая, не узнанные в темноте отстукивают монотонно: «Ну как ты там, какой мечте покорна?» На стене икона — Святой угодник Николай, и, если в самом деле чудо возможно — только пожелай, — поймет он: от кого, откуда. Я мог бы сам, но я — потом, и так уже мои желанья исполнил он. Весомый том в его руке, другою дланью — он хочет нас предостеречь, чтоб были искренни, ретивы не слишком, превращая в речь свои прекрасные порывы. Так — ждали мы конец зимы, и он пришел. Давай беспечно опять его попросим мы. О чем? — Чтоб время быстротечно не уносило наши дни, когда бесчувствием, рутиной да бог весть чем полны они. О том, чтоб прочною плотиной мы перегородить поток могли с усердием умелых бобров; чтоб наш сердечный ток — в надежных скоростных пределах событий важных, нужных дел, душевных мук о самом разном — существованье наших тел все тем же посвящал прекрасным порывам. Чтобы мы тогда, припоминая наши даты, свой счет вели не на года, не на печальные утраты, — а на мгновенья, на стихи, на то, что мы зовем мечтами ожившими, на пустяки — на все, что остается с нами.

Ну видишь, как велеречив я вновь, когда мой критик строгий молчит. Прости мне мой порыв — не столь прекрасный, но высокий. Спускаюсь с горней высоты в реальность. Сколь она сурова — знать не хочу. Вот только ты не пропадай и будь здорова.

*  *  *

 …и я знаю, что это счастье — лучшее, что есть на земле.

                              Владимир Набоков. «Тяжелый дым»

Ни смятенье души и ни горечь тяжелого дыма,

ни чужой оглушительный смех за соседним столом,

ни поэта презрительный бред, ни навет анонима…

Не спеши продолжать… Это все — поделом, поделом.

Это все поделом нам теперь, но какое мне дело!

Не отчет же держать перед теми, кто хочет от нас

невозможного. Да и само пониманье предела

ни к чему. Ведь не выдал нас кто-то покуда и спас.

И нарочно нам дал, будто узникам после побега,

эту встречу и чувство свободы, хотя бы на миг.

В этом сказочном месте и летом достаточно снега,

чтоб играла в снежки детвора, чтобы бедный язык

завсегдатаев здешних казался волшебным наречьем

благороднейших предков, наследников древних племен.

Все достоинство ныне их — в том, что чутьем человечьим

сохраняют в словах заповедный природный закон.

Для любви и для нежности, для терпеливого гнева,

для сознанья своей правоты — на несносный вопрос

мы нечаянный сыщем ответ, и влюбленная дева

невзначай подойдет и попросит достать папирос.