СОВРЕМЕННЫЙ ОЧЕРК

 

Сергей  Стратановский

ПОСЛЕ ФИЛЬМА «Катынь»

Поводом к этим заметкам стал фильм Анджея Вайды «Катынь». Он не шел у нас в кинотеатрах, но возможность его посмотреть для тех, кто этого хотел, была. Появились отклики в Интернете, говорили не только о фильме, но и о самой катынской трагедии. Мои заметки ни о том и ни о другом. Несомненно, катынский расстрел — одно из многочисленных преступлений сталинского режима, но воспринимается оно не только в этом контексте, но и в другом, а именно — в контексте взаимоотношений двух народов — русского и польского. Вот об этом и стоит поговорить.

В 1794 году Россия и Пруссия уничтожили Речь Посполитую. Суворовские «чудо-богатыри» устроили резню в Праге, предместье Варшавы на правом берегу Вислы.1 Перестало существовать европейское государство, бывшее фор­постом Европы на Востоке. Один из самых больших европейских народов оказался лишенным своей государственности. Одно славянское государство в союзе с пруссаками и при попустительстве Австрии растоптало другое славян­ское государство, и на карте мира осталось только одно политическое образование, созданное славянами: Российская империя. Впоследствии наш замечательный историк В. О. Ключевский писал в своем «Курсе русской истории», что
«с русским участием раздвинулось новой обширной могилой славянское кладбище, на котором и без того похоронено было столько наших соплеменников, западных славян».2

Истоки польской ненависти к России именно здесь. Вероятно, тогда и родилась поговорка: «P\ki Сwiat Сwiatem, nie bdzie Polak Moskalowi bratem». Эта ненависть порой захватывала людей высокого духа, как, например, выдающегося поэта Зыгмунда Красиньского. Но все же многие, и в их числе Адам Мицкевич, сумели подняться над ней.

В России, однако, не было единодушия по поводу гибели Речи Посполитой. В 1796 году некий аноним в «Оде на день торжественного празднования порабощения Польши» писал о ней так:

 

Жена, печалью сокрушенна,

В одежду скорби облаченна,

Почти безжизненно лежит;

Мечами тело изъявлено,

И смерть над ней косой блестит.3

 

То, что было совершено нечто недолжное, чувствовал Павел I. Он освободил Костюшко, взяв с него слово не воевать против России, и с каким-то совестливым сочувствием относился к низложенному королю Станиславу-Августу, жившему в Петербурге в статусе почетного пленника.

«Жена, печалью сокрушенна», однако, пыталась воспрянуть. Сначала под эгидой Наполеона (герцогство Варшавское), а затем под эгидой Александра I. После падения Наполеона и ликвидации Варшавского герцогства было создано по инициативе русского императора подчиненное ему Царство Польское. Александр I короновался в Варшаве польской короной, даровал полякам конституцию и восстановил сейм. Поляки получили то, чего не имели сами русские. Император как бы пытался искупить грех, совершенный в 1794 году Екатериной, и, нужно отдать ему должное, сделал для Польши все, что мог.

Все это, между тем, вызвало недовольство, с одной стороны, Карамзина, а с другой — будущих декабристов, оскорбленных такой милостью ко вчерашним врагам. Тем не менее контакты между первыми русскими революционерами и поляками были, но были они на фоне взаимного отчуждения между русским дворянством и шляхетством. Когда предводитель киевского дворянства, польский граф Густав Олизар посватался в 1823 году к дочери героя Отечественной войны, генерала Раевского, Марии Раевской (впоследствии Волконской), то получил отказ по причинам национальным и религиозным. Пушкин, узнав об этой истории, написал в 1824 году стихотворное послание к Олизару. Послание не было завершено и осталось в черновиках. Пушкин в этих стихах обращается к графу как к поэту, собрату по ремеслу:

 

Певец! Издревле меж собою

Враждуют наши племена —

То наша стонет сторона,

То гибнет ваша под грозою.

 

И вы, бывало, пировали

Кремля позор и <…> плен,

И мы о камни падших стен

Младенцев Праги избивали,

Когда в кровавый прах топтали

Красу Костюшкиных знамен.

     

Здесь впервые высказана идея, популярная и в наши дни. Сформулировать ее можно примерно так: мы, конечно, виноваты, но и вы  тоже в свое время были хороши. Идея, убаюкивающая национальную совесть. При этом Пушкин не замечает, что пиршество поляков в Кремле вместе с Лжедмитрием (который, кстати, не был вассалом короля Сигизмунда III) и избиение младенцев — вещи в моральном плане несопоставимые.

Известно, как Пушкин отнесся к восстанию 1830—31 годов. В письме Вяземскому от 1 июня 1831 года, после слов восхищения генералом Яном Скржинецким, он добавляет: «Но все-таки их надобно задушить, и наша медлительность мучительна. Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря; мы не можем судить ее по впечатлениям европейским, каков бы ни был, впрочем, наш образ мыслей». В стихотворении «Клеветникам России» к мысли о «семейной вражде» добавляется другая: о возможном будущем единении славянских народов под эгидой России.

 

Славянские ль ручьи сольются в русском море?

Оно ль иссякнет? вот вопрос.

 

С такой точки зрения Польша в составе России — первый шаг к этому единению. Здесь — одно из зерен будущего русского славянофильства.

Другой великий поэт и тоже современник этих событий Федор Иванович Тютчев не говорил о «семейной вражде». Подавление восстания для него было неким жертвоприношением во имя целостности державы и, опять же, во имя чаемого единства всех славян:

 

Как дочь родную на закланье

Агамемнон богам принес,

Прося попутных бурь дыханья

У негодующих небес, —

Так мы над горестной Варшавой

Удар свершили роковой,

Да купим сей ценой кровавой

России целость и покой!

 

Стихотворение это, однако, с червоточиной. В нем чувствуется конфликт между имперским сознанием и несомненной симпатией к польскому народу. Его тон — это тон оправдания. Тютчев пытается уверить себя и других, что подавление восстания было совершено во имя высшей цели, понятной не только ему, государственному мужу, дипломату, но и рядовому рекруту:

 

Но прочь от нас венец бесславья,

Сплетенный рабскою рукой!

Не за коран самодержавья

Кровь русская лилась рекой!

Нет! Нас одушевляло в бое

Не чревобесие меча,

Не зверство янычар ручное

И не покорность палача.

 

Другая мысль, другая вера

У русских билася в груди!

Грозой спасительной примера

Державы целость соблюсти,

Славян родные поколенья

Под знамя русское собрать

И весть на подвиг просвещенья

Единомысленных как рать.

 

Очень характерны тут проговорки: «коран», «янычары». Наверняка в то­гдашней европейской прессе проводилась аналогия между отношением России к Польше и отношением Турции к южным славянам, аналогия, для Россий­ской империи весьма неприятная. И вот Тютчев декларирует: мы не похожи на турок, мы справедливы и гуманны.

Тютчев очень хотел, чтобы его (не только его, разумеется) мысли о грядущем славянском единстве нашли поддержку у поляков. Был момент, когда ему показалось, что это случилось, что он обрел единомышленника в лице не кого-нибудь, а самого Адама Мицкевича. В 1842 году в Мюнхене он получает от кого-то фрагменты из знаменитых лекций Мицкевича об истории и культуре славянских народов. Этот курс Мицкевич прочел в 1840—42 годы в CollPge de France, и резонанс от него был очень велик. В своих лекциях поэт говорил главным образом о Польше и России, отстаивал идеи братства славянских народов и преодоления вражды. Тютчев был в восторге. Он послал Мицкевичу стихи. Вот отрывок из них:

     

Небесный Царь, благослови

Твои благие начинанья,

Муж несомненного призванья,

Муж примиряющей любви...

Недаром ветхие одежды

Ты бодро с плеч своих совлек.

Бог победил — прозрели вежды.

Ты был Поэт — ты стал Пророк…

 

Мы чуем приближенье Света —

И вдохновенный твой Глагол,

Как вестник Нового Завета,

Весь мир Славянский обошел…

 

Мы чуем Свет — уж близко Время —

Последний сокрушен оплот —

Воспрянь, разрозненное племя,

Совокупись в один Народ...4

     

Однако близость идей Тютчева и Мицкевича была мнимой. Если Мицкевича и можно назвать панславистом или славянофилом, то это было другое славянофильство. Его краеугольным камнем была мысль о свободе, причем свободе для всех народов, не только для поляков. В своих «Книгах народа польского и польского пилигримства» Мицкевич провозглашал, что «родина там, где плохо», ибо где только есть угнетение свободы в Европе и борьба за свободу, «там идет борьба за Отчизну».5

Для русских же славянофилов важнее свободы был идеал смирения:

 

И другой стране смиренной,

Полной веры и чудес,

Бог отдаст судьбу вселенной,

Гром земли и глас небес.

                        Алексей Хомяков. «Остров»

     

Если во время событий 1830—1831 годов люди, сочувствующие полякам, в русском обществе и были, то они не могли высказаться публично. Иная ситуация была во время восстания 1863—1864 годов. Уже появились первые ростки революционного движения, в Лондоне издавался «Колокол». Герцен в «Колоколе» открыто выступил на стороне восставших. «Мы с Польшей, — декларировал он, — потому что мы — за Россию. Мы со стороны поляков, потому что мы — русские».6

Я выписал это высказывание, надеясь, что в моей статье оно будет иллю­стрировать достигнутый к тому времени уровень взаимопонимания. Но, глубже вникнув в предмет, я осознал, что как раз взаимопонимания между повстанцами и лондонскими агитаторами (Герценом, Огаревым, Бакуниным) и не было. Слишком различны были цели. Повстанцы желали независимости, а лондонцы — социальной революции в самой России. Но такая революция была тогда в России не просто невозможна, она была не нужна, поскольку правительство встало на путь реформ. Лондонцы надеялись на совместное вы­ступление поляков и русских войск в Варшаве. Этого не произошло, и слава Богу, что не произошло, — поскольку это означало бы гражданскую войну. И почему, собственно, русские солдаты должны сражаться за чужое и непонятное им дело, сражаться против своих? В связи с этим стоит заметить, что включение в состав империи народа с иной историей и, следовательно, с иными историческими задачами, это проблема не только для власти, но и для оппозиции. Герцен и его единомышленники видели единство там, где его на самом деле не было.

Восстание было подавлено, и подавлено жестоко. Что было дальше? Активное участие поляков в русском революционном движении. Карикатурные «полячишки» Достоевского. Владимир Соловьев, отводивший в своей утопии полякам роль посредников между Римом и русским царем.7  В начале XX века отношение к Польше большей части русского образованного общества было сочувственным. «Огромная часть ее (русской интеллигенции.С. С.) дружественно смотрит на Польшу», — свидетельствовал живший в Петербурге польский писатель Тадеуш Налепиньский в статье «Душа Польши».8

Особо следует сказать об отношении к полякам Толстого. Сохранилось его устное высказывание об этом. В дневнике Н. Н. Гусева под датой 1 июля 1908 года записано:

«На днях Лев Николаевич сказал: „Во мне с детства развивали ненависть к полякам. И теперь я отношусь к ним с особенною нежностью, отплачиваю за прежнюю ненависть“».9 Этой «отплатой» был прежде всего написанный им в 1905 году рассказ «За что?». Он основан на действительном событии: неудачной попытке участника восстания 1831 года Мигурского и его жены бежать из России. Однако главным в этой истории оказывается казак, сорвавший это почти удавшееся предприятие. У него возникает сомнение: правильно ли он поступил, не совершил ли он нечто недолжное. Рассказывая конкретную историю конкретных людей, Толстой переводит проблему взаимоотношения народов из плана историософского (славянофилы, Соловьев) в план моральный. Замечательно также, что рассказ этот предназначался для народного чтения, то есть, по мысли Толстого, должен был способствовать нравственному воспитанию народа.

Однако Польши по-прежнему не было на карте мира и враждебность к России оставалась. Приехавший в декабре 1909 года в Варшаву Александр Блок почувствовал мстительную ауру этого города:

 

Здесь все, что было, все, что есть,

Надуто мстительной химерой;

Коперник сам лелеет месть,

Склоняясь над пустою сферой...

«Месть! Месть!» — в холодном чугуне

Звенит, как эхо, над Варшавой:

То Пан-Мороз на злом коне

Бряцает шпорою кровавой...

                                                  «Возмездие»

 

Во время Первой мировой войны в Австро-Венгрии был образован польский легион. (Этому предшествовало обещание императора Франца-Иосифа преобразовать империю из двуединого в триединое государство: Австро-Венгро-Польшу.) Легионеры храбро сражались против русских, и в связи с этим молодой тогда Осип Мандельштам написал стихотворение «Polacy!». Оно было напечатано 25 октября 1914 года в массовом журнале «Нива». Привожу его текст полностью:

 

Поляки! Я не вижу смысла

В безумном подвиге стрелков!

Иль ворон заклюет орлов?

Иль потечет обратно Висла?

 

Или снега не будут больше

Зимою покрывать ковыль?

Или о Габсбургов костыль

Пристало опираться Польше?

 

И ты, славянская комета,

В своем блужданье вековом,

Рассыпалась чужим огнем,

Сообщница чужого света!

 

Весь тон этого стихотворения заставляет вспомнить пушкинское «Клеветникам России». Но оно — о другом, оно направлено против национального эгоизма, даже если этот эгоизм исторически оправдан. Ведь, воюя на стороне австрийцев, легионеры тем самым воевали и против Сербии, которой грозила участь Польши. Да и прочие славяне (чехи, словаки, русины) смотрели на Россию совсем не как на врага.10

Октябрьская революция радикально изменила образ Польши в русском сознании, точнее, в сознании тех русских и нерусских, которые приняли большевизм. Из вечных возмутителей спокойствия поляки превратились в контр­революционеров, мешающих мировой революции. И хотя начала войну обретшая независимость Польша, но восприниматься она стала не просто как противник, но как носительница враждебной идеологии, и поэтому война 1920 года понималась как продолжение войны гражданской, как война против «панов» за «хлопов». Лучше других это выразил Бабель в своей «Конармии»:

«Нищие орды катятся на твои древние города, о Польша, песнь о единении всех холопов гремит над ними, и горе тебе, Речь Посполитая, горе тебе, князь Радзивилл, и тебе, князь Сапега, вставшие на час!..» («Костел в Новограде»).

Восприятие независимой Польши как «буржуазно-помещичьего», «панского» государства насаждалось советской властью и тиражировалось советскими писателями. Вспомним хотя бы образы поляков в знаменитой книге «Как закалялась сталь» и особенно в неоконченном романе того же автора «Рожденные бурей». Этот стереотип очень помог Сталину в 1939 году, когда в союзе с Гитлером это «плохое» государство снова было уничтожено. Фактически повторилось то, что произошло в 1794 году, даже территориальные приобретения были во многом те же. Катынь и была следствием этого главного преступления.

На этом я заканчиваю исторический экскурс и перехожу к собственным воспоминаниям о 60—70 годах прошлого века, о той молодежной среде, которая меня сформировала. Эта среда была полонофильской. Польша, официально именуемая страной «народной демократии» (власти не замечали тавтологии в таком словосочетании), была для нас страной, через которую к нам проникали какие-то элементы западной культуры, и страной более свободной, чем наша. Огромное влияние на формирование ее образа в нашем сознании оказал польский кинематограф, и прежде всего Вайда, особенно два его фильма: «Канал» и «Пепел и алмаз». Мацек из «Пепла и алмаза» в исполнении Збигнева Цыбульского воспринимался как воплощение польского национального характера. Главными чертами этого характера для нас было свободолюбие и верность долгу. Помню, я очень удивился, узнав, что американцы совсем по-другому воспринимают поляков, что для них типичный поляк — это Стэнли Коваль­ский из «Трамвая „Желание“» Уильямса. Очень оживили интерес к Польше события на Гданьской верфи и создание «Солидарности». Мы восхищались умением польских рабочих бороться за свои права.

Перестройка и последовавшее затем десятилетие после августовских событий 1991 года и распада СССР вроде бы способствовали обновлению отношений между двумя народами. Новыми стали и Польша и Россия. Горбачев, а вслед за ним Ельцин, признал Катынь нашим, а не гитлеровским преступлением, правда, внятных извинений в связи с этим не последовало. Но хотя советская власть рухнула, советский человек остался, и в настоящее время его образ мыслей побеждает. Гражданское общество так и не сложилось, оппозиционные партии либо самораспустились, либо бездействуют. Распространяются ксенофобские настроения: мы поочередно «не любим» то латышей, то эстонцев, то грузин, то наших ближайших родственников — украинцев. В этом списке есть и поляки. Пытаются оживить старые стереотипы «пана» и «шляхтича», хотя Польша давным-давно не панская и не шляхетская.

В отзывах на фильм «Катынь» в Интернете я прочел такое вот мнение человека, ратующего за его широкий показ: «Фильм этот — как раз то, что может раз и навсегда залечить эту рану и примирить русских и поляков». Очень наивное высказывание. Ведь доступность «Архипелага ГУЛАГа» не привела россиян к осознанию сталинизма как национальной трагедии. И дело тут не в нежелании знать свою историю, а в нежелании давать нравственную оценку историческим событиям. Ведь суждение «Сталин, конечно, погубил много народу, но зато создал великую державу» прежде всего глубоко безнравственно. А чему может научить своих детей человек, считающий, что Сталин был «эффективным менеджером»? Тому, что главное в жизни — быть «эффективным менеджером», а скрижали Моисея и Нагорная проповедь — это так, для дурачков.

Я не люблю слова «покаяние». Понятие это религиозное и имеет отношение к отдельному человеку, а не к народам. У меня это слово ассоциируется со средневековым обычаем самобичевания, и в нем нет устремления к конструктивному действию. Более приемлемым мне кажется толстовское слово «отплата». В чем она состоит? Во многом, и в частности — в признании расстрелянных в Катыни жертвами сталинских репрессий, что до сих пор не сделано.

То, к чему я призываю, может быть, лучше меня сформулировал председатель правления общества «Мемориал» Арсений Рогинский:

«Конечно, мы, наши дети, не несем вины за сталинское руководство, за этот страшный расстрел. Но мы несем ответственность. В чем она? Ответственность наша в том, чтобы мы назвали преступление преступлением, в том, чтобы мы помнили о нем, чтобы постарались понять и оценить его».11

 

 

                   


1 Следует сказать, что этому предшествовало истребление русского гарнизона в Варшаве 11 апреля 1794 г.

2 Ключевский В. О. Собр. соч. в 9 тт. Т. 5. М., 1988. С. 55.

3 Цит. по антологии: Старый спор: Русские поэтические отклики на польские восстания 1794, 1830 и 1863 годов. Ч.1 / Сост. Н. В. Ратников. Челябинск, 2006. С. 158.

4 Это стихотворное послание, названное Тютчевым «От русского, по прочтении отрывков из лекций г-на Мицкевича», было найдено польской исследовательницей Ксенией Костенич в 1970-е гг. в архиве Мицкевича в BibliothPque polonaise в Париже.

5 Мицкевич А. Книги народа польского и польского пилигримства / Пер. А. Виноградова. М., 1917. С. 82.

6 Колокол. 1 апреля 1863 г. С. 1318. Цит. по: Пирумова Н. Бакунин. М., 1970. С. 190.

7 Вот что он писал об этом в статье «Еврейство и христианский вопрос»:

«И так как государственная власть Востока принадлежит России в ее царе, а духовная власть Запада принадлежит римскому первосвященнику, то не являются ли естественными посредниками соединения наши поляки, подданные русского царя и духовные дети римского папы, поляки — славяне и близкие русским по крови, а по духу и культуре примыкающие к романо-германскому Западу?» (Соловьев В. С. Собр. соч. Т. IV. СПб., 1902. С. 163—164).

8 Вестник Европы. 1909. № 10. С. 510.

9 Гусев Н. Н. Два года с Толстым. М., 1928. С. 185.

10 Любопытную деталь сообщил мне мой знакомый польский поэт. Он обнаружил, что первое упоминание Мандельштама в польской печати было связано именно с этим стихотворением. О нем обмолвился в своих воспоминаниях, опубликованных в 1920-е годы, один из легионеров. Так что стихи эти не остались без внимания тех, к кому они были обращены.

11 Новая Польша. 2007. №10. С. 73.

Елена Бердникова

Площадь восстания. Роман (№ 8)

Михаил Ефимов

Парамонов-85 (№ 5)

Дягилев. Постскриптум (№ 8)

Юлий Рыбаков

На моем веку. Главы из книги (№ 4—6)

Алексей Комаревцев

Цикл стихотворений (№ 10)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Данила Крылов

Цикл стихотворений (№ 1)

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2022»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2022/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27


Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.


В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.



Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.




А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.



Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.

Алексей Пурин - Незначащие речи


В книге впервые публикуются стихотворения Алексея Пурина 1976-1989 годов.
Алексей Арнольдович Пурин (1955, Ленинград) — поэт, эссеист, переводчик. С 1989 г. заведует отделом поэзии, а с 2002 г. также и отделом критики петербургского журнала «Звезда». В 1995–2009 гг. соредактор литературного альманаха «Urbi» (Нижний Новгород — Прага — С.-Петербург; вышли в свет шестьдесят два выпуска). Автор двух десятков стихотворных сборников (включая переиздания) и трех книг эссеистики. Переводит голландских (в соавторстве с И. М. Михайловой) и немецких поэтов, вышли в свет шесть книг переводов. Лауреат премий «Северная Пальмира» (1996, 2002), «Честь и свобода» (1999), журналов «Новый мир» (2014) и «Нева» (2014). Участник 32-го ежегодного Международного поэтического фестиваля в Роттердаме (2001) и др. форумов. Произведения печатались в переводах на английский, голландский, итальянский, литовский, немецкий, польский, румынский, украинский, французский и чешский, в т. ч. в представительных антологиях.
Цена: 130 руб.

Михаил Петров - Огонь небесный


Михаил Петрович Петров, доктор физико-математических наук, профессор, занимается исследованиями в области управляемого термоядерного синтеза, главный научный сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе. Лауреат двух Государственных премий СССР. В 1990 – 2000 работал приглашенным профессором в лабораториях по исследованию управляемого термоядерного синтеза в Мюнхене (ФРГ), Оксфорде (Великобритания) и Принстоне (США), Научный руководитель работ по участию ФТИ в создании Международного термоядерного реактора.
В книге «Огонь небесный» отражен незаурядный опыт не только крупного ученого, но и писателя, начинавшего литературный путь еще в начале шестидесятых. В нее вошли рассказы тех лет, воспоминания о научной работе в Англии и США, о дружбе с Иосифом Бродским, кинорежиссером Ильей Авербахом и другими незаурядными людьми ленинградской культуры.
Цена: 300 руб.

Мириам Гамбурд - Гаргулья


Мириам Гамбурд - известный израильский скульптор и рисовальщик, эссеист, доцент Академии искусств Бецалель в Иерусалиме, автор первого в истории книгопечатания альбома иллюстраций к эротическим отрывкам из Талмуда "Грех прекрасен содержанием. Любовь и "мерзость" в Талмуде Мидрашах и других священных еврейских книгах".
"Гаргулья" - собрание прозы художника, чей глаз точен, образы ярки, композиция крепка, суждения неожиданны и парадоксальны. Книга обладает всеми качествами, привлекающими непраздного читателя.
Цена: 400 руб.

Калле Каспер - Ночь - мой божественный анклав


Калле Каспер (род. в 1952 г.) — эстонский поэт, прозаик, драматург, автор пяти стихотворных книг и нескольких романов, в том числе эпопеи «Буриданы» в восьми томах и романа «Чудо», написанного на русском. В переводе на русский язык вышла книга стихов «Песни Орфея» (СПб., 2017).
Алексей Пурин (род. в 1955 г.) — русский поэт, эссеист, переводчик, автор семи стихотворных книг, трех книг эссеистики и шести книг переводов.
Цена: 130 руб.

Алексей Пурин - Незначащие речи


Алексей Арнольдович Пурин (1955, Ленинград) — поэт, эссеист, переводчик. С 1989 г. заведует отделом поэзии, а с 2002 г. также и отделом критики петербургского журнала «Звезда». В 1995–2009 гг. соредактор литературного альманаха «Urbi» (Нижний Новгород — Прага — С.-Петербург; вышли в свет шестьдесят два выпуска). Автор двух десятков стихотворных сборников (включая переиздания) и трех книг эссеистики. Переводит голландских (в соавторстве с И. М. Михайловой) и немецких поэтов, вышли в свет шесть книг переводов. Лауреат премий «Северная Пальмира» (1996, 2002), «Честь и свобода» (1999), журналов «Новый мир» (2014) и «Нева» (2014). Участник 32-го ежегодного Международного поэтического фестиваля в Роттердаме (2001) и др. форумов. Произведения печатались в переводах на английский, голландский, итальянский, литовский, немецкий, польский, румынский, украинский, французский и чешский, в т. ч. в представительных антологиях.
В книге впервые публикуются ранние стихотворения автора.
Цена: 130 руб.

На сайте «Издательство "Пушкинского фонда"»


Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России