СОВРЕМЕННЫЙ ОЧЕРК

 

Сергей  Стратановский

ПОСЛЕ ФИЛЬМА «Катынь»

Поводом к этим заметкам стал фильм Анджея Вайды «Катынь». Он не шел у нас в кинотеатрах, но возможность его посмотреть для тех, кто этого хотел, была. Появились отклики в Интернете, говорили не только о фильме, но и о самой катынской трагедии. Мои заметки ни о том и ни о другом. Несомненно, катынский расстрел — одно из многочисленных преступлений сталинского режима, но воспринимается оно не только в этом контексте, но и в другом, а именно — в контексте взаимоотношений двух народов — русского и польского. Вот об этом и стоит поговорить.

В 1794 году Россия и Пруссия уничтожили Речь Посполитую. Суворовские «чудо-богатыри» устроили резню в Праге, предместье Варшавы на правом берегу Вислы.1 Перестало существовать европейское государство, бывшее фор­постом Европы на Востоке. Один из самых больших европейских народов оказался лишенным своей государственности. Одно славянское государство в союзе с пруссаками и при попустительстве Австрии растоптало другое славян­ское государство, и на карте мира осталось только одно политическое образование, созданное славянами: Российская империя. Впоследствии наш замечательный историк В. О. Ключевский писал в своем «Курсе русской истории», что
«с русским участием раздвинулось новой обширной могилой славянское кладбище, на котором и без того похоронено было столько наших соплеменников, западных славян».2

Истоки польской ненависти к России именно здесь. Вероятно, тогда и родилась поговорка: «P\ki Сwiat Сwiatem, nie bdzie Polak Moskalowi bratem». Эта ненависть порой захватывала людей высокого духа, как, например, выдающегося поэта Зыгмунда Красиньского. Но все же многие, и в их числе Адам Мицкевич, сумели подняться над ней.

В России, однако, не было единодушия по поводу гибели Речи Посполитой. В 1796 году некий аноним в «Оде на день торжественного празднования порабощения Польши» писал о ней так:

 

Жена, печалью сокрушенна,

В одежду скорби облаченна,

Почти безжизненно лежит;

Мечами тело изъявлено,

И смерть над ней косой блестит.3

 

То, что было совершено нечто недолжное, чувствовал Павел I. Он освободил Костюшко, взяв с него слово не воевать против России, и с каким-то совестливым сочувствием относился к низложенному королю Станиславу-Августу, жившему в Петербурге в статусе почетного пленника.

«Жена, печалью сокрушенна», однако, пыталась воспрянуть. Сначала под эгидой Наполеона (герцогство Варшавское), а затем под эгидой Александра I. После падения Наполеона и ликвидации Варшавского герцогства было создано по инициативе русского императора подчиненное ему Царство Польское. Александр I короновался в Варшаве польской короной, даровал полякам конституцию и восстановил сейм. Поляки получили то, чего не имели сами русские. Император как бы пытался искупить грех, совершенный в 1794 году Екатериной, и, нужно отдать ему должное, сделал для Польши все, что мог.

Все это, между тем, вызвало недовольство, с одной стороны, Карамзина, а с другой — будущих декабристов, оскорбленных такой милостью ко вчерашним врагам. Тем не менее контакты между первыми русскими революционерами и поляками были, но были они на фоне взаимного отчуждения между русским дворянством и шляхетством. Когда предводитель киевского дворянства, польский граф Густав Олизар посватался в 1823 году к дочери героя Отечественной войны, генерала Раевского, Марии Раевской (впоследствии Волконской), то получил отказ по причинам национальным и религиозным. Пушкин, узнав об этой истории, написал в 1824 году стихотворное послание к Олизару. Послание не было завершено и осталось в черновиках. Пушкин в этих стихах обращается к графу как к поэту, собрату по ремеслу:

 

Певец! Издревле меж собою

Враждуют наши племена —

То наша стонет сторона,

То гибнет ваша под грозою.

 

И вы, бывало, пировали

Кремля позор и <…> плен,

И мы о камни падших стен

Младенцев Праги избивали,

Когда в кровавый прах топтали

Красу Костюшкиных знамен.

     

Здесь впервые высказана идея, популярная и в наши дни. Сформулировать ее можно примерно так: мы, конечно, виноваты, но и вы  тоже в свое время были хороши. Идея, убаюкивающая национальную совесть. При этом Пушкин не замечает, что пиршество поляков в Кремле вместе с Лжедмитрием (который, кстати, не был вассалом короля Сигизмунда III) и избиение младенцев — вещи в моральном плане несопоставимые.

Известно, как Пушкин отнесся к восстанию 1830—31 годов. В письме Вяземскому от 1 июня 1831 года, после слов восхищения генералом Яном Скржинецким, он добавляет: «Но все-таки их надобно задушить, и наша медлительность мучительна. Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря; мы не можем судить ее по впечатлениям европейским, каков бы ни был, впрочем, наш образ мыслей». В стихотворении «Клеветникам России» к мысли о «семейной вражде» добавляется другая: о возможном будущем единении славянских народов под эгидой России.

 

Славянские ль ручьи сольются в русском море?

Оно ль иссякнет? вот вопрос.

 

С такой точки зрения Польша в составе России — первый шаг к этому единению. Здесь — одно из зерен будущего русского славянофильства.

Другой великий поэт и тоже современник этих событий Федор Иванович Тютчев не говорил о «семейной вражде». Подавление восстания для него было неким жертвоприношением во имя целостности державы и, опять же, во имя чаемого единства всех славян:

 

Как дочь родную на закланье

Агамемнон богам принес,

Прося попутных бурь дыханья

У негодующих небес, —

Так мы над горестной Варшавой

Удар свершили роковой,

Да купим сей ценой кровавой

России целость и покой!

 

Стихотворение это, однако, с червоточиной. В нем чувствуется конфликт между имперским сознанием и несомненной симпатией к польскому народу. Его тон — это тон оправдания. Тютчев пытается уверить себя и других, что подавление восстания было совершено во имя высшей цели, понятной не только ему, государственному мужу, дипломату, но и рядовому рекруту:

 

Но прочь от нас венец бесславья,

Сплетенный рабскою рукой!

Не за коран самодержавья

Кровь русская лилась рекой!

Нет! Нас одушевляло в бое

Не чревобесие меча,

Не зверство янычар ручное

И не покорность палача.

 

Другая мысль, другая вера

У русских билася в груди!

Грозой спасительной примера

Державы целость соблюсти,

Славян родные поколенья

Под знамя русское собрать

И весть на подвиг просвещенья

Единомысленных как рать.

 

Очень характерны тут проговорки: «коран», «янычары». Наверняка в то­гдашней европейской прессе проводилась аналогия между отношением России к Польше и отношением Турции к южным славянам, аналогия, для Россий­ской империи весьма неприятная. И вот Тютчев декларирует: мы не похожи на турок, мы справедливы и гуманны.

Тютчев очень хотел, чтобы его (не только его, разумеется) мысли о грядущем славянском единстве нашли поддержку у поляков. Был момент, когда ему показалось, что это случилось, что он обрел единомышленника в лице не кого-нибудь, а самого Адама Мицкевича. В 1842 году в Мюнхене он получает от кого-то фрагменты из знаменитых лекций Мицкевича об истории и культуре славянских народов. Этот курс Мицкевич прочел в 1840—42 годы в CollPge de France, и резонанс от него был очень велик. В своих лекциях поэт говорил главным образом о Польше и России, отстаивал идеи братства славянских народов и преодоления вражды. Тютчев был в восторге. Он послал Мицкевичу стихи. Вот отрывок из них:

     

Небесный Царь, благослови

Твои благие начинанья,

Муж несомненного призванья,

Муж примиряющей любви...

Недаром ветхие одежды

Ты бодро с плеч своих совлек.

Бог победил — прозрели вежды.

Ты был Поэт — ты стал Пророк…

 

Мы чуем приближенье Света —

И вдохновенный твой Глагол,

Как вестник Нового Завета,

Весь мир Славянский обошел…

 

Мы чуем Свет — уж близко Время —

Последний сокрушен оплот —

Воспрянь, разрозненное племя,

Совокупись в один Народ...4

     

Однако близость идей Тютчева и Мицкевича была мнимой. Если Мицкевича и можно назвать панславистом или славянофилом, то это было другое славянофильство. Его краеугольным камнем была мысль о свободе, причем свободе для всех народов, не только для поляков. В своих «Книгах народа польского и польского пилигримства» Мицкевич провозглашал, что «родина там, где плохо», ибо где только есть угнетение свободы в Европе и борьба за свободу, «там идет борьба за Отчизну».5

Для русских же славянофилов важнее свободы был идеал смирения:

 

И другой стране смиренной,

Полной веры и чудес,

Бог отдаст судьбу вселенной,

Гром земли и глас небес.

                        Алексей Хомяков. «Остров»

     

Если во время событий 1830—1831 годов люди, сочувствующие полякам, в русском обществе и были, то они не могли высказаться публично. Иная ситуация была во время восстания 1863—1864 годов. Уже появились первые ростки революционного движения, в Лондоне издавался «Колокол». Герцен в «Колоколе» открыто выступил на стороне восставших. «Мы с Польшей, — декларировал он, — потому что мы — за Россию. Мы со стороны поляков, потому что мы — русские».6

Я выписал это высказывание, надеясь, что в моей статье оно будет иллю­стрировать достигнутый к тому времени уровень взаимопонимания. Но, глубже вникнув в предмет, я осознал, что как раз взаимопонимания между повстанцами и лондонскими агитаторами (Герценом, Огаревым, Бакуниным) и не было. Слишком различны были цели. Повстанцы желали независимости, а лондонцы — социальной революции в самой России. Но такая революция была тогда в России не просто невозможна, она была не нужна, поскольку правительство встало на путь реформ. Лондонцы надеялись на совместное вы­ступление поляков и русских войск в Варшаве. Этого не произошло, и слава Богу, что не произошло, — поскольку это означало бы гражданскую войну. И почему, собственно, русские солдаты должны сражаться за чужое и непонятное им дело, сражаться против своих? В связи с этим стоит заметить, что включение в состав империи народа с иной историей и, следовательно, с иными историческими задачами, это проблема не только для власти, но и для оппозиции. Герцен и его единомышленники видели единство там, где его на самом деле не было.

Восстание было подавлено, и подавлено жестоко. Что было дальше? Активное участие поляков в русском революционном движении. Карикатурные «полячишки» Достоевского. Владимир Соловьев, отводивший в своей утопии полякам роль посредников между Римом и русским царем.7  В начале XX века отношение к Польше большей части русского образованного общества было сочувственным. «Огромная часть ее (русской интеллигенции.С. С.) дружественно смотрит на Польшу», — свидетельствовал живший в Петербурге польский писатель Тадеуш Налепиньский в статье «Душа Польши».8

Особо следует сказать об отношении к полякам Толстого. Сохранилось его устное высказывание об этом. В дневнике Н. Н. Гусева под датой 1 июля 1908 года записано:

«На днях Лев Николаевич сказал: „Во мне с детства развивали ненависть к полякам. И теперь я отношусь к ним с особенною нежностью, отплачиваю за прежнюю ненависть“».9 Этой «отплатой» был прежде всего написанный им в 1905 году рассказ «За что?». Он основан на действительном событии: неудачной попытке участника восстания 1831 года Мигурского и его жены бежать из России. Однако главным в этой истории оказывается казак, сорвавший это почти удавшееся предприятие. У него возникает сомнение: правильно ли он поступил, не совершил ли он нечто недолжное. Рассказывая конкретную историю конкретных людей, Толстой переводит проблему взаимоотношения народов из плана историософского (славянофилы, Соловьев) в план моральный. Замечательно также, что рассказ этот предназначался для народного чтения, то есть, по мысли Толстого, должен был способствовать нравственному воспитанию народа.

Однако Польши по-прежнему не было на карте мира и враждебность к России оставалась. Приехавший в декабре 1909 года в Варшаву Александр Блок почувствовал мстительную ауру этого города:

 

Здесь все, что было, все, что есть,

Надуто мстительной химерой;

Коперник сам лелеет месть,

Склоняясь над пустою сферой...

«Месть! Месть!» — в холодном чугуне

Звенит, как эхо, над Варшавой:

То Пан-Мороз на злом коне

Бряцает шпорою кровавой...

                                                  «Возмездие»

 

Во время Первой мировой войны в Австро-Венгрии был образован польский легион. (Этому предшествовало обещание императора Франца-Иосифа преобразовать империю из двуединого в триединое государство: Австро-Венгро-Польшу.) Легионеры храбро сражались против русских, и в связи с этим молодой тогда Осип Мандельштам написал стихотворение «Polacy!». Оно было напечатано 25 октября 1914 года в массовом журнале «Нива». Привожу его текст полностью:

 

Поляки! Я не вижу смысла

В безумном подвиге стрелков!

Иль ворон заклюет орлов?

Иль потечет обратно Висла?

 

Или снега не будут больше

Зимою покрывать ковыль?

Или о Габсбургов костыль

Пристало опираться Польше?

 

И ты, славянская комета,

В своем блужданье вековом,

Рассыпалась чужим огнем,

Сообщница чужого света!

 

Весь тон этого стихотворения заставляет вспомнить пушкинское «Клеветникам России». Но оно — о другом, оно направлено против национального эгоизма, даже если этот эгоизм исторически оправдан. Ведь, воюя на стороне австрийцев, легионеры тем самым воевали и против Сербии, которой грозила участь Польши. Да и прочие славяне (чехи, словаки, русины) смотрели на Россию совсем не как на врага.10

Октябрьская революция радикально изменила образ Польши в русском сознании, точнее, в сознании тех русских и нерусских, которые приняли большевизм. Из вечных возмутителей спокойствия поляки превратились в контр­революционеров, мешающих мировой революции. И хотя начала войну обретшая независимость Польша, но восприниматься она стала не просто как противник, но как носительница враждебной идеологии, и поэтому война 1920 года понималась как продолжение войны гражданской, как война против «панов» за «хлопов». Лучше других это выразил Бабель в своей «Конармии»:

«Нищие орды катятся на твои древние города, о Польша, песнь о единении всех холопов гремит над ними, и горе тебе, Речь Посполитая, горе тебе, князь Радзивилл, и тебе, князь Сапега, вставшие на час!..» («Костел в Новограде»).

Восприятие независимой Польши как «буржуазно-помещичьего», «панского» государства насаждалось советской властью и тиражировалось советскими писателями. Вспомним хотя бы образы поляков в знаменитой книге «Как закалялась сталь» и особенно в неоконченном романе того же автора «Рожденные бурей». Этот стереотип очень помог Сталину в 1939 году, когда в союзе с Гитлером это «плохое» государство снова было уничтожено. Фактически повторилось то, что произошло в 1794 году, даже территориальные приобретения были во многом те же. Катынь и была следствием этого главного преступления.

На этом я заканчиваю исторический экскурс и перехожу к собственным воспоминаниям о 60—70 годах прошлого века, о той молодежной среде, которая меня сформировала. Эта среда была полонофильской. Польша, официально именуемая страной «народной демократии» (власти не замечали тавтологии в таком словосочетании), была для нас страной, через которую к нам проникали какие-то элементы западной культуры, и страной более свободной, чем наша. Огромное влияние на формирование ее образа в нашем сознании оказал польский кинематограф, и прежде всего Вайда, особенно два его фильма: «Канал» и «Пепел и алмаз». Мацек из «Пепла и алмаза» в исполнении Збигнева Цыбульского воспринимался как воплощение польского национального характера. Главными чертами этого характера для нас было свободолюбие и верность долгу. Помню, я очень удивился, узнав, что американцы совсем по-другому воспринимают поляков, что для них типичный поляк — это Стэнли Коваль­ский из «Трамвая „Желание“» Уильямса. Очень оживили интерес к Польше события на Гданьской верфи и создание «Солидарности». Мы восхищались умением польских рабочих бороться за свои права.

Перестройка и последовавшее затем десятилетие после августовских событий 1991 года и распада СССР вроде бы способствовали обновлению отношений между двумя народами. Новыми стали и Польша и Россия. Горбачев, а вслед за ним Ельцин, признал Катынь нашим, а не гитлеровским преступлением, правда, внятных извинений в связи с этим не последовало. Но хотя советская власть рухнула, советский человек остался, и в настоящее время его образ мыслей побеждает. Гражданское общество так и не сложилось, оппозиционные партии либо самораспустились, либо бездействуют. Распространяются ксенофобские настроения: мы поочередно «не любим» то латышей, то эстонцев, то грузин, то наших ближайших родственников — украинцев. В этом списке есть и поляки. Пытаются оживить старые стереотипы «пана» и «шляхтича», хотя Польша давным-давно не панская и не шляхетская.

В отзывах на фильм «Катынь» в Интернете я прочел такое вот мнение человека, ратующего за его широкий показ: «Фильм этот — как раз то, что может раз и навсегда залечить эту рану и примирить русских и поляков». Очень наивное высказывание. Ведь доступность «Архипелага ГУЛАГа» не привела россиян к осознанию сталинизма как национальной трагедии. И дело тут не в нежелании знать свою историю, а в нежелании давать нравственную оценку историческим событиям. Ведь суждение «Сталин, конечно, погубил много народу, но зато создал великую державу» прежде всего глубоко безнравственно. А чему может научить своих детей человек, считающий, что Сталин был «эффективным менеджером»? Тому, что главное в жизни — быть «эффективным менеджером», а скрижали Моисея и Нагорная проповедь — это так, для дурачков.

Я не люблю слова «покаяние». Понятие это религиозное и имеет отношение к отдельному человеку, а не к народам. У меня это слово ассоциируется со средневековым обычаем самобичевания, и в нем нет устремления к конструктивному действию. Более приемлемым мне кажется толстовское слово «отплата». В чем она состоит? Во многом, и в частности — в признании расстрелянных в Катыни жертвами сталинских репрессий, что до сих пор не сделано.

То, к чему я призываю, может быть, лучше меня сформулировал председатель правления общества «Мемориал» Арсений Рогинский:

«Конечно, мы, наши дети, не несем вины за сталинское руководство, за этот страшный расстрел. Но мы несем ответственность. В чем она? Ответственность наша в том, чтобы мы назвали преступление преступлением, в том, чтобы мы помнили о нем, чтобы постарались понять и оценить его».11

 

 

                   


1 Следует сказать, что этому предшествовало истребление русского гарнизона в Варшаве 11 апреля 1794 г.

2 Ключевский В. О. Собр. соч. в 9 тт. Т. 5. М., 1988. С. 55.

3 Цит. по антологии: Старый спор: Русские поэтические отклики на польские восстания 1794, 1830 и 1863 годов. Ч.1 / Сост. Н. В. Ратников. Челябинск, 2006. С. 158.

4 Это стихотворное послание, названное Тютчевым «От русского, по прочтении отрывков из лекций г-на Мицкевича», было найдено польской исследовательницей Ксенией Костенич в 1970-е гг. в архиве Мицкевича в BibliothPque polonaise в Париже.

5 Мицкевич А. Книги народа польского и польского пилигримства / Пер. А. Виноградова. М., 1917. С. 82.

6 Колокол. 1 апреля 1863 г. С. 1318. Цит. по: Пирумова Н. Бакунин. М., 1970. С. 190.

7 Вот что он писал об этом в статье «Еврейство и христианский вопрос»:

«И так как государственная власть Востока принадлежит России в ее царе, а духовная власть Запада принадлежит римскому первосвященнику, то не являются ли естественными посредниками соединения наши поляки, подданные русского царя и духовные дети римского папы, поляки — славяне и близкие русским по крови, а по духу и культуре примыкающие к романо-германскому Западу?» (Соловьев В. С. Собр. соч. Т. IV. СПб., 1902. С. 163—164).

8 Вестник Европы. 1909. № 10. С. 510.

9 Гусев Н. Н. Два года с Толстым. М., 1928. С. 185.

10 Любопытную деталь сообщил мне мой знакомый польский поэт. Он обнаружил, что первое упоминание Мандельштама в польской печати было связано именно с этим стихотворением. О нем обмолвился в своих воспоминаниях, опубликованных в 1920-е годы, один из легионеров. Так что стихи эти не остались без внимания тех, к кому они были обращены.

11 Новая Польша. 2007. №10. С. 73.

Владимир Гарриевич Бауэр

Цикл стихотворений (№ 12)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Михаил Олегович Серебринский

Цикл стихотворений (№ 6)

ПРЕМИЯ ИМЕНИ
ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА

Сергей Георгиевич Стратановский

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27

Михаил Петров - 9 рассказов
Михаил Петрович Петров, доктор физико-математических наук, профессор, занимается исследованиями в области термоядерного синтеза, главный научный сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе, лауреат двух Государственных премий в области науки и техники. Автор более двухсот научных работ.
В 1990-2000 гг. работал в качестве приглашенного профессора в лабораториях по исследованию управляемого термоядерного синтеза в Мюнхене (ФРГ), Оксфорде (Великобритания) и в Принстоне (США).
В настоящее время является научным руководителем работ по участию ФТИ им. Иоффе в создании международного термоядерного реактора ИТЭР, сооружаемого во Франции с участием России. М.П. Петров – член Общественного совета журнала «Звезда», автор ряда литературных произведений. Его рассказы, заметки, мемуарные очерки публиковались в журналах «Огонек» и «Звезда».
Цена: 400 руб.
Михаил Толстой - Протяжная песня
Михаил Никитич Толстой – доктор физико-математических наук, организатор Конгрессов соотечественников 1991-1993 годов и международных научных конференций по истории русской эмиграции 2003-2022 годов, исследователь культурного наследия русской эмиграции ХХ века.
Книга «Протяжная песня» - это документальное детективное расследование подлинной биографии выдающегося хормейстера Василия Кибальчича, который стал знаменит в США созданием уникального Симфонического хора, но считался загадочной фигурой русского зарубежья.
Цена: 1500 руб.
Долгая жизнь поэта Льва Друскина
Это необычная книга. Это мозаика разнообразных текстов, которые в совокупности своей должны на небольшом пространстве дать представление о яркой личности и особенной судьбы поэта. Читателю предлагаются не только стихи Льва Друскина, но стихи, прокомментированные его вдовой, Лидией Друскиной, лучше, чем кто бы то ни было знающей, что стоит за каждой строкой. Читатель услышит голоса друзей поэта, в письмах, воспоминаниях, стихах, рассказывающих о драме гонений и эмиграции. Читатель войдет в счастливый и трагический мир талантливого поэта.
Цена: 300 руб.
Сергей Вольф - Некоторые основания для горя
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
Ася Векслер - Что-нибудь на память
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин - Стихи
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
Калле Каспер  - Да, я люблю, но не людей
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Лев Друскин  - У неба на виду
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
Арсений Березин - Старый барабанщик
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Игорь Кузьмичев - Те, кого знал. Ленинградские силуэты
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России