ЧЕСЛАВ МИЛОШ

ЮНОСТЬ

Твоя несчастливая и глупая юность.

Твой приезд из провинции в город.

Запотевшие стекла трамваев, суетливая нищета толпы.

Твой испуг: ты вошел в ресторан,

Чересчур для тебя дорогой.

Но все — чересчур дорогое. Чересчур высокое.

Эти здесь, конечно, заметят твою неотесанность,

И немодный костюм, и неловкость.

Не было никого, кто бы рядом стал и сказал:

— Ты красивый,

Ты сильный и здоровый,

Твои несчастья мнимы.

Ты б не завидовал тенору

В пальто из верблюжьей шерсти,

Если б знал его страх и предвидел, как он погибнет.

Та рыжая, из-за которой ты переживаешь муки,

Такой она кажется тебе красивой,

Это же кукла в огне,

Не поймешь, чтЛ она кричит устами паяца.

Фасон тех шляп, и платьев крой, и лица в зеркалах

Будешь помнить неясно, как что-то, что было давно

Или осталось от сна.

Дом, к которому ты приближаешься с трепетом,

Ошеломляющие тебя апартаменты,

Смотри, на этом месте кран разгребает руины.

Ты же будешь иметь, владеть, обладать,

Ты бы мог, наконец, гордиться, но гордиться нечем.

Желанья твои исполнятся, и ты обратишься назад,

К времени, сотканному из тумана и дыма.

К переливающейся ткани однодневных жизней,

Которая зыблется, вздымается и опадает,

Как неизменное море.

Книги, которые ты читал, больше не будут нужны,

Ты искал ответа, а жил без ответа.

Ты будешь идти по улицам сверкающих южных столиц,

Возвращаясь к своим истокам, видя в восторге

Белый сад, когда ночью выпал первый снег.

В ОПРЕДЕЛЕННОМ ВОЗРАСТЕ

Мы хотели в грехах исповедаться, но было некому.

Не хотели принять нашу исповедь ни облака, ни ветер,

Навещающий все по очереди моря.

Не удалось нам заинтересовать животных.

Собаки, разочарованные, ждали приказа.

Кот, как всегда аморальный, задремывал.

Человек, казалось бы, нам близкий

Не был склонен слушать о давно прошедшем.

Беседы с другими за водкой или за чашкой кофе

Не следовало продлевать

При первых признаках утомленья.

Платить почасовые специалисту с дипломом

Только за то, что он слушает,

Было бы унизительно.

Костелы. Возможно, костелы. Но в чем там признаться?

Что мы себе казались красивы и благородны,

А позже на этом месте безобразная жаба

Приоткрывает толстые веки,

И уже известно: «Это я».

EHEU!

Это правда, что наше племя подобно пчелам.

Мед мудрости собирает, несет запечатать в соты.

Я могу часами бродить по лабиринту

Центральной Библиотеки, с этажа на этаж.

Но вчера, ища слова учителей и пророков,

Я забрел в высокие регионы,

Куда никто почти что не заходит.

Я брал книги и не мог ничего в них прочесть,

Буквы поблекли и исчезли со страниц.

Eheu! — закричал я. — Неужели таков итог?

Ваш, о достойные, с бородами и в париках, —

Бессонных ночей при свече, огорчения ваших жен?

Так что ж, навсегда умолкло спасительное посланье?

В этот день в вашем доме варенье варили,

И ваш пес, что дремал у огня, пробуждался

И зевал, и смотрел на вас, будто он знал.

Перевод Владимира Британишского