НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ
РОАЛЬД ХОФМАН
Роальд Хофман
родился в 1937 г. в г. Злочеве, который тогда был
польским, а в 1939 г. вошел в состав СССР. В 1941 г. вся его семья попала в
немецкий концлагерь. В 1943 г. отец, позже расстрелянный фашистами, сумел
переправить его с матерью на волю, где до конца войны их прятал на чердаке
украинский учитель. В 1949-м семья эмигрировала из Польши в США.
Р. Хофман окончил Колумбийский университет (медицина) и
Гарвардский университет (химия), в начале 1960-х гг. специализировался по химии
в Упсальском университете (Швеция) и в МГУ. В 1981 г.
он стал лауреатом Нобелевской премии по химии (совместно с К. Фукуи). Р. Хофман — обладатель
многих других престижных научных премий и наград, в том числе Золотой медали
имени Н. Н. Семенова АН СССР, премии Международной академии
квантово-молекулярных исследований. Член Американской Национальной академии
наук, Американской ассоциации фундаментальных наук, Международной академии
квантово-молекулярных исследований и Американского физического общества,
академий наук Индии, Финляндии, России и других стран, а также почетный доктор
Йельского, Колумбийского, Нью-Йоркского, С.-Петербургского университетов,
Королевского технологического университета в Швеции и многих других. Член
Американской академии искусств и наук, обладатель премии Пергамон-пресс
по литературе и других литературных наград. Автор поэтических
книг: «The Metamict State»
(1987), «Gaps and Verges» (1990), «Memory effects» (1999), «Solution» (2002) и других. Стихи переводились на
русский, испанский, португальский, французский и шведский языки. В настоящее
время Р. Хофман преподает химию и одновременно
литературу в Корнеллском университете, занимается
популяризацией науки.
ФИЛОСОФСКИЙ
КАМЕНЬ, НАЙДЕННЫЙ В ЯНВАРЕ
В такой день очевидное
становится невероятным; в такой вот морозный денек
хорошо вывешивать выстиранное белье,
фермерам — подрезать миндаль и вишни,
гуляя в такой день по разветвляющимся дорогам,
замечаешь, что сделал большой круг,
что твои ботинки заляпаны грязью
и между тобою и жизнью нет
зазора. Мальчишка сгребает
срезанные ветви в аккуратные кучи, и багрянец,
что был наверху, воссоединяется с землей. Если бы
я был алхимиком, я бы сказал, наверно:
деяние этого дня совершенно.
ИЗЮМИНКИ
БЫТИЯ
Лишь запоздавшие
мелкие зеленые грозди
остались на лозах;
крестьяне
знали, когда собирать
виноград: ягоды
наливаются сладостью,
когда уходят дожди. Но
четыре солнечных дня все
изменили, и на стеблях,
свободных от сладостной
ноши,
опоздавшие грозди
налились соком.
Тут я и появился,
перед самой обрезкой,
прогуливаясь
по утреннему морозцу,
солнце
высветило Люберон,
и тысячи капель
вымостили грозди
муската и мне
подсказали:
я тоже — как опоздавший
— имею право
жить бездумно,
свободно, хотя и
привязан, клонясь
под солнцем, сладостной
нежностью к тебе.
ВСЕМУ СВОЕ ВРЕМЯ
Я ни на что бы не променял этот прекрасный мир с плодами шиповника,
где встречаются
фруктовые сады и дикие заросли,
где плоды опадают, чтобы
их растоптали собаки и кабаны.
семена прорастают,
запускается бурная биохимия, хлорофилл
усиков вбирает солнечный
свет, ускоряя каскад
новых энергий и
переходных веществ; тот же свет, но в другом масштабе
притягивает в Прованс художников, а где-то люди наблюдают
с помощью лазера, как
растения каждую фемтосекунду творят чудеса. Тем временем,
уже после того, как люди
и насекомые подписали конвенцию
о том, что для тех и
других означает красный,
многолепестковые цветки дикой розы
сумели приманить к себе этот цвет.
А в коричневато-желтом
Русильоне с 43 по 45 скрывался Беккет;
к востоку отсюда мы
умираем, о, этот век шипов и роз!
В Итаке извлекают смысл
из трехмерной cети
антимонидов
и теллуридов,
в Авиньоне играют «Веселую вдову»
в евроэкуменическом
стиле, выходят на публику тени пап
и Вильяма Оккама. А в Bonnieux созревают
плоды, они держатся за
свои увядшие цветы, как стихи за любовь;
плоды шиповника в форме
вылепленных вручную японских ваз;
мягкие или твердые, их
сушат для горячего чая с гибискусом
или для шведской nyponsoppa; внутри у них косточки с колючими
волосками.
Однажды
девушка засунула такую мне под рубашку. И мир воспарил,
сладчайший мир,
позволяющий плодам дикой розы обозначить границы оранжево-красного.
РЕФЛЕКС
У каждого — свои страхи.
Мой —
подстерегает меня за
окном,
ночью. Дома, проснувшись
от жажды, включаю свет
и вглядываюсь сквозь
себя
в темноту. Вот так все и
кончится.
Однажды он снова
нахлынул — в тот день,
когда я шел вверх по
тропе
с красными столбиками. Я
поднялся бы
до Люберона.
Но мой друг сказал: погоди,
не выходи один, охотники
раздразнили
диких кабанов.
Я пошел один. Вскоре
я потерял тропу, но
нашел
разбитую старую дорогу.
Она шла то уступами, то
полого
и была отмечена
каменными столбами,
это был древний путь из Menerbes в Bonnieux.
Там стреляли. Я
остановился
и сказал себе: знаю,
должно быть,
стреляют в окно. Потому
что
на чердаке в сорок
третьем
было окно и шестилетний
мальчишка
каждый день выглядывал
из него. Выстрелов
не было слышно. Но
выстрелы были.
А снаружи, рядом с нашим
убежищем, были...
люди. Те, что убили
моего отца. И убили бы
любовь, забившуюся на
чердак.
Окно было целым миром,
потому что внутри — был
только мрак.
Поняв это, я доел последнюю
клементину и увидел дерево,
на такое мог бы легко
вскарабкаться и старик,
если бы за ним гнались sangliers2. Выстрелы
все еще слышались, но
чувствовалось, что безопасно.
Был день, и этого не
случилось бы здесь.
Перевод
с английского и вступительная заметка
Аллы Михалевич
