Дмитрий
Притула
Туннель
Нет,
ну почему иной раз все так быстро разваливается: была семья — и за две недели
нет семьи, одни, можно сказать, осколки. И почему не соблюдается порядок: сперва уходят старшие, а уж потом, когда пройдет сколько-то
времени, младшие. И как жить тем, кого обгоняют? Плохо жить. А на примере
Василия Павловича можно даже убедиться — никак не получается жить.
Но
это уже конец.
А
вот и начало.
Жила
и была себе семья Федоровых. И жили они не так уж хорошо, но и не совсем плохо.
Вообще-то говоря, жили.
Василий
Павлович был слесарем-водопроводчиком, долгие годы при домоуправлении, потом в
РЭУ—ПРЭУ, не в названии дело: рабочий закуток все тот же, инструменты те же, да
и дома, в которые он ходил сантехнику исправлять, почти те же. Ну, какой-то дом
сносили, на его место ставили другой, к примеру
девятиэтажку, но это мелкие подробности. Сантехника что в
старых домах, что в новых рвалась одинаково.
Свое
дело Василий Павлович, видать, знал, ну, если проработал
столько лет на одном месте и его не турнули. Мог, когда расплачивались
бутылочками, и заложить, но работу не прогуливал и со своим делом, выходит,
справлялся.
Причем
лет, так, тридцать — тридцать пять. Нет, не Василию Павловичу столько лет, а столько
лет он пытался в одном и том же месте улучшить рвущуюся сантехнику.
А
так-то лет ему было — год-два до пенсии.
Он
даже счет вел: вот мне пять лет осталось, вот три. Подумаешь, человек начнет
новую, нетрудовую жизнь. Нет, конечно, а все же добавят пару рубликов на
проживание жизни. Семье, значит, некоторое облегчение. Правда, очень некоторое
облегчение.
Жена
его Валентина Федоровна всю жизнь была нянечкой в детском саду. То есть,
получается, это были на редкость постоянные люди. Вон сколько вместе прожили, и
работали на одном месте.
Дочка
их Наташа в раннем малолетстве была девочкой слабенькой и болезненной, и мама
ее вместе с ней пошла сперва в ясли, а потом и в
детский сад. Ну, чтоб приглядеть за дочкой, чтоб весь
день не лежала она мокренькой, это все понятно. Да так в детском садике и
осталась.
Посмотришь
на Валентину Федоровну — лицо белое, круглое и улыбчивое. Да, именно нянечка в
детском саду. Она была такая улыбчивая, что, казалось, сердиться не умела. И
даже на мужа, когда он иной раз выпивши. Конечно, быть такого не может, чтоб не
пилила в случае выпивши, но казалось именно так —
сердиться Валентина Федоровна не умеет.
Теперь
дочка Наташа. Она закончила кулинарное училище, сперва
работала в казенной столовой, у нее хорошо получались торты и пирожные, и лет
сколько-то назад перешла в маленькое кафе — хозяйке тоже нравились ее торты и
пирожные. Работала много, хозяйка — по текущему времени — платила хорошо, так
что Наташа модно одевалась. Даже шубу купила какого-то настоящего меха и
кожаное пальто — и тоже из настоящей кожи.
Ну
и, наконец, Светочка, всеобщая любимица. Одиннадцать лет. Нет, она не ветерком
попутным занесена в их дом. Был когда-то у Наташи муж, но очень
кратковременный. Служил здесь в армии, года два пожил с Наташей, что-то у них не
завязалось — характерами ли не сошлись, кто-то из молодоженов капитально гульнул на стороне, это теперь уже не так важно.
Свете
было полтора годика, когда ее папка уехал к себе на родину, куда-то за Урал. И
с тех пор его никто не видел. Нет, высылал что положено
по закону, но Светочка знала, что папа у нее плохой, поскольку бросил ее, когда
она была совсем крохотулькой.
Все!
Семейный расклад ясен. Жили они в двухкомнатной квартире — комната у старших,
комната у Наташи со Светочкой. Старшие жили в большой, но проходной комнате,
там же размещался телевизор и пианино (Светочка
училась в обычной и музыкальной школах, причем и там и там ее хвалили).
Умненькая, веселая и вежливая девочка.
И
жили они, в отличие почти от всех своих знакомых, получше,
чем лет десять назад. Это понятно: если раньше с Василием Павловичем
расплачивались бутылочками, то теперь исключительно денежкой; а уж бутылочку,
если понадобится, я и сам сумею приобрести.
Про
Наташу тоже ясно — шубу и настоящее кожаное пальто не из последних же копеечек
купила.
Малую
денежку получала только Валентина Федоровна, но, во-первых, все же покушаешь на
работе, а во-вторых, и это главное, должен ведь кто-то, хоть и за маленькую
денежку, собрать деток на прогулку и подтереть им сопельки.
Они
и телевизор новый купили, японский, и новую стиральную машину (ну да, старость
будет помаленьку подкрадываться, и к ней нужно изготовиться заранее, потому
стиральную машину купили такую, чтоб она почти все делала сама).
Но
главное: когда пришло горе, выяснилось, что жили они согласно и дружно, то есть
бывало, конечно, что Валентина Федоровна сделает мужу втык, если он «положит на
грудь» вне очереди и сверх меры, а он, и это понятно, огрызнется.
Бывало
несогласие и в каких-то других вопросах, к примеру
Наташа больше замуж не выходила, а друзья у нее случались, и они менялись не
так уж редко, и это родителей сердило, а с другой стороны, она давно
совершеннолетняя, и если ночует не дома, а у друга, так ведь у друга, а не на
морозе, и вообще это исключительно ее личное дело.
То
есть текла себе жизнь да и текла. И жили, значит,
дружно. Особенно любил Василий Павлович субботы. Можно сказать, семейные
праздники. Василий Павлович бутылочку купит. А Валентина
Федоровна, к примеру, пельмени сварит и непременно испечет пирог, и они неторопливо
посидят, рюмашечки две-три примет Валентина Федоровна, остальное, что понятно
и законно, Василий Павлович, и, дождавшись, когда заснет Светочка, они
понежничают (ну, не вполне ведь старенькие люди и даже вовсе не старенькие), а
если Наташа ночует дома, то понежничают под утро. Да, вовсе не
старенькие люди.
Значит,
текла бы себе жизнь да и текла, только б не нарушался
порядок, и нам бы дожить, когда Светочка закончит школу, нет, это как-то
маловато, нам бы до правнуков дожить. Работать будем
сколько сможем, через пару лет пенсии подойдут (Валентина Федоровна была на
четыре года моложе мужа) плюс работа — это вообще можно как следует
изготовиться к старости.
Только
бы так все и текло. Ну, как, к примеру, ручеек в лесу, он ведь не прервет свое
течение, а мы этому течению будем послушны.
Но
нет! Горе! Где ты? А вот оно. Дочка ехала с другом на машине, и был гололед, и
они на всем скаку врезались в автобус. И все! И нету
дочки Наташи.
Ну,
что это? В одно мгновение Светочка сирота, а родители безутешны. Но как
безутешны! Если Василий Павлович хоть что-то мог делать (а хоть бы похороны
устраивать), и он то выпьет, то поплачет, Валентина же Федоровна была без
остатка раздавлена горем. Вовсе не спала, а сидит на диване почерневшая
и молчит. Ты выпей, ты поплачь. Но нет. Слез не было вовсе.
Ладно.
Похоронили дочку. Но на третий день после похорон Валентину Федоровну увезли в
больницу с сильными болями в сердце, и через день она умерла. Сказали: инфаркт.
Видать, жить без дочери не хотела.
Все!
Когда хоронили жену, Василий Павлович заплатил за место рядом с ней, уж как-то
решил, что без нее жить не будет. Похоронили, помянули, все! Василий Павлович
взял отпуск, потому что все равно делать ничего не мог. Ну, отправить Светочку
в школу, купить водку и еду, сидеть на кухне, смотреть в окно и попивать. И что
характерно, почти не пьянел при этом.
И
было ясно, что дальше он жить не будет. Он даже и отделил: без дочки как-то еще
мог бы прожить, понятно, в горе и попивая, но без
своей Валентины Федоровны он жить отказывается. Потому что лишь сейчас понял
Василий Павлович, что одну ее он и любил на всем свете. Нет, любил и дочку, и
внучку, это само собой, но отказывается жить именно без Валентины Федоровны.
А
ведь я ей слова ласкового не сказал, и она знать не знала, что я без нее жить
не смогу. А если б знала, то, пожалуй, не оставила меня одного. Так получалось
у Василия Павловича.
И
сейчас ясно было одно: она ушла, а он остался. То есть он так говорил себе:
Валентина Федоровна была его душой, а теперь душа улетела и на ее месте голая
черная пустыня. И терпеть ее никак нельзя.
И
еще. Он ведь в своей жизни никому, кроме Валентины Федоровны, не был нужен.
Дочка не особенно-то с ним считалась. Светочка целиком была на бабушке,
потому-то Наташа и могла менять друзей и оставаться у них — знала: Светочка в
надежных руках. Про работу что и говорить, обойдутся
без малейшего затруднения.
То
есть он нужен был только Валентине Федоровне, а без нее — никому.
И
однажды, почти разом приняв целую бутылку, Василий Павлович решил покончить с
этой голой и черной пустыней. Нет, не то чтобы он готовился несколько дней,
нет, он как-то разом решил, что жить без Валентины Федоровны я не могу и не
буду. Тем более никому на всем свете я не нужен.
Когда-то
для большой люстры он вбил крюк, и он подкатил под люстру столик, встал на
него, зацепил веревку, сделал петлю и руками повис на ней — крюк вбивал
собственноручно и на совесть, держал он надежно.
И
только Василий Павлович хотел сунуть голову в петлю, как раздался долгий звонок
в дверь. Он понял, что пришла Светочка и она не может
попасть в дом, поскольку ей не открыть внутреннюю задвижку.
Он
снял веревку, бросил ее под диван, поставил столик на место и пошел открывать
дверь.
Да,
это рвалась домой Светочка.
Деда,
ты спал, да? Да, Светочка, спал, а ты почему так рано?
А у нас учительница заболела, радостно сказала Светочка.
И
пока она раздевалась и обедала, Василий Павлович горько маялся:
что же это такое он чуть было с собой не сделал! Нет, себя он не жалел, и
задуманное все одно исполнит, а только водочные пары разом улетучились
и в голове прорезалось: да как же так, какое же у него было помрачение
головы, если он думал только о себе и о своем горе, а о Светочке начисто
позабыл?! Как же у меня случилось такое помрачение сознания головы, что я даже
забыл спросить себя: а как же Светочка? Нет, не в том смысле, что его надо
хоронить (это позаботится работа), и даже не в том смысле, каково девочке
увидеть висящего под потолком дедулю, а в смысле самом широком — как Светочка
будет жить дальше. Да, это у него было полное обалдение
сознания. Нет, сказал себе твердо, с водкой на какое-то время завязываю, выйду
на работу, да, малость придется потерпеть. Нет,
просыпаться по утрам и понимать, что никогда более не увидит он Валентину
Федоровну, — этого не вытерпеть. Но сперва надо
сообразить, как быть со Светочкой.
Хотя
тут и соображать особенно не пришлось: у внучечки есть родной отец, вот он и
будет растить дочку. Правда, живет он далеко, Светочка в сознательном возрасте
его никогда не видела. Конечно, у того своя семья и двое детей, но что
поделаешь, и Василий Павлович вызвал зятя телеграммой.
Тот
через пять дней приехал.
Нет,
не очень сладкой жизнью жил зять. Видок у него был обшарпанный,
лицо тощее и морщинистое. И уже седина. Причем седина какая-то грязноватая. Сразу
понятно, он не из новых людей, которые гребут деньги лопатой.
Ну,
ладно, подробности их разговоров тут не особенно и важны. Тут важно главное:
они решали, как быть дальше. То есть что делать со Светочкой. Хотя, казалось
бы, а что решать? Есть родной отец, и есть пожилой дедулька.
Так
зять и сказал, и довольно твердо: решать здесь нечего, я заберу ее с собой.
То
есть понимать следовало: не оставлять же дочку с сильно пьющим дедом. Не
по-человечески это как-то. Даже если у тебя в новой семье двое детей и ты с трудом сводишь концы с концами.
И
молчание. Ну, решено и решено.
И
тут Светочка попросила: деда, а деда, не прогоняй меня, я хочу жить с тобой, я
тебе буду помогать, я все умею — и пол мыть, и стиральной машиной пользоваться,
не прогоняй меня, деда. Она прибилась к нему и так горько рыдала, что он тоже
заплакал: да разве же я тебя прогоняю, я же люблю тебя, Светочка, но это же
твой родной отец, я знаю, ну, все, ну, все, не плачь, живем вместе — надоест
тебе со мной, уедешь к папе.
Тут
ведь что более всего поразило Василия Павловича: он-то считал, что никому на
белом свете не нужен, а потому — без Валентины Федоровны — жить далее не
следует, но вот он нужен внучечке, и это же совсем другое дело.
На
том договорились? Да, на том и договорились. Чем смогу, буду помогать. Да нет,
особая помощь не нужна, только по закону, тебе и самому, я гляжу, не очень
сладко, а так-то я покуда сносно зарабатываю, да и
пенсия у нее за мать будет, ну, что по закону — другое дело.
Когда
Василий Павлович проводил зятя — не до поезда, а только до электрички — и брел
домой, соображал так, что вот он человек не вполне вольный. Хотел сделать свой
выбор, а жизнь за него сделала выбор собственный. И эта жизнь называется
внучкой Светочкой.
И
Василий Павлович ясно понимал, что терпеть ему придется столько, сколько
понадобится, чтобы вырастить Светочку. А до той поры он не имеет права уйти не
только добровольно, но даже и недобровольно.
И он представлял, что
долгие годы брести ему по темному туннелю, и ни огонька впереди, со стен
сочится вода и под ногами хлюпает, и он будет брести, держа за ручку Свету, и
это до тех пор, пока эта ручка не станет рукой молодой женщины и впереди не
замаячит свет вольного выбора. И никак не раньше.
И может оказаться, что, когда они выйдут из
туннеля, над землей будет сиять солнце, и петь птички, и цвести цветы, название
которых он успел позабыть.
Голос
Голос не в смысле — эй, лекторат, я тебе
что-нибудь хорошенькое пообещаю, а ты меня за это куда-нибудь выбери и даже не
в смысле разговаривать, базарить с соседями или
кричать в лесу — ау, это я, но голос в смысле петь.
И у Татьяны Павловны голос был исключительно в
этом смысле.
Но все по порядку. Что главное в жизни человека?
Ответ один — семья.
Сперва отец. Павел Петрович,
глава семьи, полковник в отставке, командовал авиационным полком, человек в
городе известный. Нет, не тем, что полковник и пенсионер, их в Фонареве
хватает, а тем, что он еще и Герой Советского Союза. Вот такой он один:
командовал авиационным полком и Герой. И Павел Петрович
человек со странностями: не любил вспоминать про войну, даже на встречи с
пионерами — в прежние времена, понятно — ходил с большим скрипом, ордена
надевал только девятого мая и двадцать третьего февраля, выйдя на пенсию, нигде
не работал, но весь день читал книжки, все больше по истории да по философии, а
также любил послушать серьезную музыку.
Что понятно, поскольку жена его Мария Андреевна
всю жизнь учила детей вот именно музыке, давно вышла на пенсию, однако детишки
ходят к ней, берут уроки — все ж таки семье приработок.
По ее следам идет младшая дочь Дарья Павловна,
тоже, значит, учительница музыки. И все у нее нормально — муж, две девочки,
живет отдельно от родителей.
И это была на редкость дружная семья.
Пример. Девочки после школы шли не домой, а к
бабуле, да и Дарья Павловна все вечера и выходные проводила в родительском
доме. Мне без папы, мамы и сестры скучно, мне без них и дня не прожить.
Теперь о Татьяне Павловне — голос-то у нее.
Хотя, сказать надо, в этой семье любили петь, но это как все и ничего
особенного, а голос был именно у старшей дочери, и вот о ней подробнее.
Работа. Тут так. Молодость Татьяна Павловна
потратила на мячики, то есть она сколько-то лет играла в волейбол. Нет, не в
школьных, там, командах, Татьяна Павловна сколько-то, значит, лет играла на
первенствах страны. Была высокой (хотя чего там, высокой и осталась), тоненькой
и умела очень сильно ударить по мячу. Закончила физкультурный институт (это
надо рассказать подробнее, но потом), тренером не стала, а прошла
курсы массажа и стала очень хорошей массажисткой.
И это правда, массажисткой она была лучшей в
городе и во все времена сносно зарабатывала. Все понятно, играла в волейбол,
пальцы длинные и сильные, и люди, которым она массировала, к примеру,
позвоночник, рассказывали, у них было отложение солей, и у Татьяны Павловны
такие сильные пальцы, что они раздавливали соли, а потом Татьяна Павловна
ладонями разгоняла эти соли по всему организму.
Да, не забыть, очень красивая женщина. Рост,
значит, высокий, и она его не стеснялась, напротив, как бы даже и подчеркивала
— спина прямая, а голова чуть вскинута. Да, а одеваться Татьяна Павловна любила
модно и красиво. То шарф какой-то неожиданный наденет, то шляпу черную с
широкими полями и с желтой, тоже широкой, лентой. То есть красивая женщина,
которая себя ценит и уважает.
Теперь
личная жизнь. Детей у Татьяны Павловны не было, а вот мужья, числом два, были.
Причем в ранней молодости. Причем с каждым жила по году-полтора.
И от близких людей она не скрывала, что ей это совсем не интересно и вовсе не
нужно. То есть мужчины не выявили ее женскую сущность. Ну, если мне это вовсе
не нужно, чего ради я должна маяться с не интересным
мне человеком. Жизнь замечательна, в ней так много интересного и важного помимо
мужчин.
Ей
советовали: не нужен тебе мужчина, ладно, заведи себе ребеночка
и расти его без мужа. О нет! У ребеночка должны быть и мать и отец, иначе он
будет чувствовать себя обделенным. Зачем же заранее обманывать и обделять
будущего ребеночка? А всю жизнь провести с человеком, который интересен только тем,
что он отец твоего ребеночка, невозможно. Да, любить другого человека
необходимо, а вот на кого направлена эта любовь, не так важно. Я люблю отца, и
маму, и сестру, и племянниц, и этого для одного человека достаточно.
Ну,
а теперь пора о главном рассказать — о голосе. Да, Татьяна Павловна пела. Ну
да, музыкальная и певучая семья, праздники, там, дни рождения — любили попеть.
И Татьяна Павловна пела в школьной самодеятельности, в доме культуры. Да, голос
громкий, но, видать, ничего особенного.
Но
в жизни всегда что-нибудь да случается. Приятное, там, или нет — дело другое.
Но случается.
Однажды
к ним в гости приехала из другого города подруга Марии Андреевны — вместе
учились. И она как раз в голосах понимала. А давай, Танечка, твой голос
проверим, и она пальчиком тыкала в пианино, а Татьяна Павловна пела за ней. А потом та, подруга Марии Андреевны, говорит: а ведь ты, Танечка,
не своим голосом поешь, у тебя вот такой-то голос, а ты поешь вот таким-то
(она, конечно, уточнила, каким именно, специалистка ведь в голосах, и ей
виднее, что понятно), тебе так удобнее? Да, мне так легче и свободней, а
то я чувствовала, что-то мне мешает, ой, большое спасибо, специалистка в
человеческих голосах.
Словом,
вот тут-то и случилось чудо. Когда Татьяне Павловне стало удобно петь,
оказалось, что голос у нее очень и очень громкий и вроде того, что он редко
встречается, а такой силы так и вовсе в природе количеством несколько штук. И
грех упускать подарок природы, надо учиться и петь не в самодеятельности, но
уже всерьез.
И
вот тогда-то, — а было ей уже лет что-то такое двадцать пять,
нет, не девочка и дважды сходила замуж, хотя, напомнить, не заинтересовалась —
она бросила волейбол и поступила в консерваторию. И она днем массировала людей,
а вечерами ездила в город учиться петь. И профессор ее пения
говорил матери, то есть, конечно, матери Татьяны Павловны, а не своей
собственной, поскольку собственная его мать вряд ли жива, — он был человеком
очень и очень пожилым, — так он говорил Марии Андреевне, что у Танечки такой
голос, какой прежде ему не встречался, ну, может, у вот такой-то, но я ее на
сцене не застал, а старым записям верить нельзя. Да,
надежды имеются, и очень даже большие надежды, в какую-нибудь оперу нашего
города ее возьмут непременно, да, конечно, ее рост — недостаток для сцены, но
мало ли недостатков: вот, к примеру, если пожилой дядька с пузом поет «куда,
куда, куда вы удалились», это ничего?
Значит, шесть, что ли, лет терпеливо, нет, не
терпеливо, а вот именно радостно училась. Да, была счастлива: учится любимому
делу, надежды впереди посверкивают, ты поешь, и тебе за это еще и денежку дают,
хоть, конечно, и маленькую, и люди тебе благодарно хлопают.
Но
нет. Редко бывает, чтоб природа отпустила все разом одному человеку. Даст
красоту, так недовыделяет ума, даст ум или способности, так характером наградит
мерзейшим.
Словом,
так. Артист, объясняла Мария Андреевна, это человек, которому нравится
выступать на людях, и чем в зале больше народу, тем больший у настоящего
артиста подъем настроения. А наша Танечка — не артистка, она певица, и певица
хорошая, но она не артистка, и это горе.
Еще
бы не горе. В учебе, то есть на тренировках по пению, Татьяна Павловна пела
лучше всех, на концертах, но в небольшом зале пела опять же всех лучше, но
похуже, чем на тренировках, в больших же залах или под оркестр пела плохо. То
ли боялась, то ли еще что, а только какая-то невидимая рука сдавливала голос, и
он скукоживался и пропадал.
Горе
профессору ее пения, другим учителям. Но главное — горе самой Татьяне Павловне.
Как ни бились, ничего не смогли сделать. Татьяна Павловна даже к гипнотизеру
ходила, но не помогло, и это понятно, петь-то надо не в кабинете и не во сне, а
в большом зале и под оркестр.
Словом,
выяснилось, что для оперы она непригодна. И что делать? Как — что делать? Жить
далее, и она жила. Женщина грамотная и даже ученая, Татьяна
Павловна объясняла, что надо не себя в пении любить, а пение в себе, и это не
так важно, сколько человек тебе хлопают, важно, что от тебя идет добро, а не
зло, пение — это ведь добро, и добро это растворяется в атмосфере, и какое-то
количество зла из атмосферы пусть на короткое время, но уходит.
Вот
как у нее получалось. Природа отпустила мне голос, и я его постоянно чувствую,
да, не сложилось выступать на сцене, но ведь голос со мной, все люди работают,
чтоб кормиться, я тоже работаю и кормлюсь, но помимо этого у меня есть еще
кое-что, чего нет у других людей, так и спасибо за это. Да, очень, значит,
гордая женщина.
К
тому же нашла применение своему голосу — Татьяна Павловна пела. И как она пела!
Да, бесплатно, в концертах к праздникам или юбилеям, вот
именно в фонаревском доме культуры; как бы так получалось, что этот зал мест
примерно на триста и был в самый раз для ее голоса, не маленький и не большой,
в самый раз, тем более не под оркестр, а под музыкальное сопровождение ее
сестры, вот Дарьи Павловны.
Примерно
раз в год Татьяна Павловна устраивала свои собственные концерты, лично она поет
весь вечер, там, песенки из опер, русский романс, русские народные или же
цыганские, тоже народные песни.
Да, целый год готовлю программу, надо ведь развиваться,
нельзя стоять на месте, это, известно, как велосипед — или ты едешь вперед, или
падаешь, и ее концерты в городе любили, еще бы, все знали, что она могла бы
петь в лучших операх страны, а может, и мира, но поет только для них,
фонаревцев, и бесплатно. Даже из города люди приезжали, знакомые Татьяны Павловны
или же кто ценит именно хорошее пение, а не только стены, в которых это пение
разливается.
Но
как она пела! Как она пела! Пример. Концерт народных песен. Зал полон — хоть и
бесплатно, чего люди не любят, но поет Татьяна Павловна, и это как раз любят.
Народная песня «На Муромской дорожке». Последний куплет. Татьяна
Павловна в полный голос поет, увидел мои слезы, глаза вниз опустил, затем
тихо-тихо, он понял, что навеки, и вовсе шепотом, а в зале тишина, муха
пролетит, и, значит, шепотом — он жизнь мою разбил.
Как же это так, ведь сердце у человека одно, и всю жизнь оно
гонит кровь туда-сюда, туда-сюда, и ведь это маленький комочек, размером,
говорят,
в кулак человека, и сколько же оно вмещает горя и обид, и ведь все-таки не
разрывается, да, терпение и терпение — и сразу за тишиной обвал, хлопают
благодарно, и кто-то даже кричит «браво»!
Да,
жизнь шла себе и шла. И даже счастливо. А как иначе считать: родные
и любимые люди, работа, где тебя ценят, к тому же — и это главное — есть у меня
еще что-то, чего нет у других людей, и это я чувствую в себе постоянно, как
подарок судьбы, и, что ни случись в окружающем мире, уж этого у меня никто не
отнимет.
Да,
с таким вот пониманием чего бы это человеку не жить! Но нет. И сразу вопрос:
почему человеку неймется, вернее, почему неймется
маленькому, величиной с человеческий кулак комочку, который гоняет кровь
туда-сюда, туда-сюда, уймись, успокойся, но нет. Но нет!
С
другой стороны, будь именно так — уймись, успокойся, — так и о чем речь.
Счастливый человек он и есть счастливый человек — о чем речь.
Коротко
сказать — любовь. Как говорится, и с ней тяжело и без нее невозможно. Да отчего
же невозможно, ну, тебе все ясно с существами противоположного пола, они тебе
неинтересны, обходилась без них сколько-то немало лет, обходись и далее. Но
нет.
Значит,
любовь. Уж где они познакомились, это неважно, их личное дело.
Важно:
он был военный моряк и, соответственно, капитан какого-то там ранга. Нет,
исключительно красивая была пара. И как красиво шли по улице.
Каково
на этот момент было семейное положение капитана какого-то там ранга, сказать
затруднительно. Видать, была семья — все-таки красивый мужчина и, понятно, не
мальчик: по виду судя, ровесник Татьяны Павловны, а ей на тот момент было сорок
с маленьким-маленьким хвостиком — сорок ли два, сорок ли три. Видать, семья
имелась, но в прошлом, а на тот момент капитан был свободен, иначе не стал бы
на виду у всего города встречаться с посторонней женщиной, тем более не пошел
бы знакомиться с ее родными людьми.
А он именно что встречался, и он именно что пошел.
Но
все по порядку.
Капитан
каждый день, и обязательно с букетиком, поджидал Татьяну Павловну у ее работы. И вот они медленно идут по городу, да, а
окружающих при этом не замечают, поскольку смотрят исключительно друг на друга.
Лица при этом сияют, а глаза светятся. То есть счастливые люди. Что это, когда
лица сияют, а глаза светятся? Известно что.
И
почти каждый вечер ездили в город. В театры, да? В концерты, да? Не в рестораны
же, в самом деле?!
Сказать
невозможно, до какой степени к тому времени были близки. То ли капитан успел
выявить женскую сущность Татьяны Павловны, то ли еще собирался, и Татьяна
Павловна надеялась, что это ему удастся, сказать затруднительно. Этого,
пожалуй, не знала даже мать, Мария Андреевна.
Да,
и вот настало время познакомить капитана с семьей Татьяны Павловны. То есть,
получается, серьезные были отношения. Ну, это надо знать Татьяну Павловну, стала
бы она напрягать своих близких и знакомить их с человеком, к которому относится
несерьезно.
Но
она решила познакомить. И все по высшему рангу. Ну, вся семья, это понятно, так
еще и близкие друзья семьи. Хотя не надо врать, в этой семье всегда застолье высший
ранг, поскольку хозяева любили своих друзей, а также любили поесть и попеть.
Да, напомнить надо, исключительно дружная семья.
Павел
Петрович решил по такому случаю даже надеть пиджак со звездочкой, чего, тоже
напомнить надо, он обычно не делал.
Татьяна
Павловна предупредила домашних, сегодня я буду петь, обкатаю новую программу, а
то я ему сказала, что пою, так он спросил: в художественной самодеятельности?
Словом, сегодня у нас концерт художественной самодеятельности.
Тут
все надо объяснить подробнее. Капитан какого-то там ранга жил в городе, а
служил в Фонареве. Всю жизнь он проплавал — на кораблях ли, на лодках, это
неважно, — а ближе к флотскому финишу его перевели в закрытый научный ящик,
чтобы хоть к финишу твоя жизнь была полегче и менее
водоплавающей.
Значит,
на службу он ездил в научный ящик, а жил в городе. Потому не интересовался, что
вообще происходит в Фонареве, и о том, что его подруга поет, узнал, выходит, от
нее. Получается, ценил и уважал Татьяну Павловну помимо голоса.
Да,
а Татьяна Павловна готовила новую программу — городской романс, и концерт
должен был состояться через месяц. Так вот, она решила не только обкатать новую
программу, но и сразить своего друга, ну да, покажем ему художественную
самодеятельность.
Ну вот и подошел самый главный момент. Все точки над всеми
буквами расставлены. Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад
наступает.
Пришел
капитан. Нет, чего там, красивый мужчина. Высокого роста, чуть-чуть поплыл, но
живота покуда нет, на височках малость сединка пропотела,
и хоть красивые усы, однако лицо серьезного человека, а не искателя приключений
— это главное.
Да,
но не надо оттягивать самый важный момент, потому можно опустить —
познакомились, выпили и заклевали. А сразу можно вспомнить, что сестра Даша
сказала: спой нам, Таня, покажи что-нибудь из новой программы. И села к
пианино. И что будешь петь? А вот это. Татьяна Павловна изготовилась, сестре
кивнула, мол, поехали, и Татьяна Павловна запела.
Но!
Но в том-то и дело, что как бы вернулись прежние времена и Татьяна Павловна
поет не в своей квартире, а в огромном зале или под оркестр, словно бы капитан
какого-то там ранга для нее что тысяча слушателей, и
невидимая рука сдавила горло, и голос исчез.
Нет,
это был не сдавленный писк, нет, ни в коем случае, это было обычное пение
обычной сравнительно немолодой женщины. Но в том-то и дело, ах, да чего там…
Пожалуй, капитан даже и не понял, что произошло, ну, он же
не знал, каков настоящий голос Татьяны Павловны, думал, поди, ну, как все мило:
сладко выпили, сладко поклевали, подруга даже песенку спела. Тем более Татьяна
вторую попытку не делала, застолье продолжалось, семья
и друзья семьи складно попели, нет, очень милое знакомство получилось.
И,
пожалуй, он очень удивился, когда на следующий день Татьяна Павловна объявила,
что встречи прекращаются. Верно, подумал, что не понравился ее родственникам.
Нет,
эту женщину не понять. Объявила всем, что больше не поет, перестала готовиться
к концерту, а про моего друга забудьте — мне этот позор не пережить.
Нет,
эту женщину не понять.
Ладно,
внушила себе, что голос и друг — ну, если он один вместо тысячи слушателей — не
совмещаются, ладно. Тогда выбираешь голос. Тогда пой.
У Татьяны Павловны получалось все или ничего, но ведь так нельзя, верно? Жила
счастливо до встречи с капитаном, ну и продолжай жить далее, словно бы его и не
было. Нет, не понять женщину. Ну, так же нельзя.
Тем
более вон какие платы.
Дальше
совсем коротко и совсем плохо.
Вскоре
Татьяна Павловна заболела, и болезнь повела себя очень уж подло: появилась в том как раз месте, которым люди поют. Ее оперировали, но
опоздали. Так что голос пропал не из-за капитана, а от болезни. Да, но ведь
важно не что происходит на самом деле, а как это себе объясняет человек.
А
как все это объясняла Татьяна Павловна, не узнать уже никогда.