ПАРАДОКСЫ ИСТОРИИ: РУССКИЕ ЦАРИ

А. М. ПАНЧЕНКО

АЛЕКСАНДР III

Работая над портретом императора Александра III, художник Валентин Серов с большим трудом добился возможности близко увидеть государя. «Дело происходило в Гатчине, — пишет один из ближайших друзей Серова Владимир Дмитриевич Дервиз, — Серова привели в указанное место. Неожиданно появился царь, причем один. Либо он забыл о назначенной встрече, либо его не успели предупредить, но, когда он увидел незнакомого человека, лицо его приняло выражение недоверия, страха, холода и враждебности. В это время кто-то из свиты объяснил царю, кто это, и тот любезно разговаривал с Серовым минут пять. Валентин Александрович говорил мне, что этого выражения, виденного в первую минуту на лице Александра III, он никогда не мог забыть и невольно в портретах передавал в некоторой степени это свое первое впечатление».

За моей спиной — одна из Петербургских святынь, простонародно называемая храмом Спаса на Крови. Именно здесь 1 марта 1881 года был убит Александр II, Александр II — Освободитель, который провел и крестьянскую, и судебную, и военную, и другие реформы.

О заговоре знали. Желябов был уже арестован. Но все-таки Александр II поехал в Манеж на развод караула, затем заехал в Михайловский дворец, попил чайку и затем поехал в Зимний. А тут его ждали. На одной стороне стояла Софья Львовна Перовская, на другой стороне — три человека с бомбами. А Софья Львовна махала им платком — давала знак. Первую бомбу бросил мещанин Рысаков, человек, надо сказать, непочтенный, который сразу же всех предал. Но здесь он вел себя как бы героически.

Александр вполне мог уехать, так как после этого взрыва бомбы он не пострадал. Он вышел. И один из сопровождающих — это был один из конвойных, его полицмейстер, — спрашивает: «Как Вы, Ваше Величество?» Он отвечает: «Я слава Богу». А на Рысакова, конечно, уже накинулись. Его бьют, хватают, руки крутят, а он кричит Государю: «Еще слава ли Богу, Ваше Величество?» И тут затесался мальчик, разносчик какой-то. Мальчика-то разорвало, он истекает кровью. Государь подошел к нему, а навстречу идет второй бомбист…

Памятника Александру II в Петербурге не было и сейчас нет. Но я думаю, что роль памятника выполнял достаточно храм Спаса на Крови, тем более что это такая петербургская святыня! Говорят, что в определенные дни, ну, скажем, 1 марта, по старому стилю, конечно, там можно слышать стоны императора.

Из дневника Александры Викторовны Богданович, супруги генерала и члена Совета министра внутренних дел:

«Говорят, что 1, 2 и 3 марта в Москве был слышен какой-то особенный звон. Отовсюду казалось, как будто из Кремля. А из Кремля казалось — будто с Москвы-реки. Посылали узнать, откуда этот звон, но добиться не мог никто. Так это и осталось загадкой».

Так взошел на престол император Александр III, причем совершенно не­ожиданно для себя. У него был старший брат Николай — наследник престола. Но он болел и уже взрослым человеком умер в Ницце. Так вот, этот бедный Николай Александрович готовился стать царем — и сам готовился, и его готовили. А Александр Александрович был на вторых ролях, его не собирались делать царем, и, соответственно, он получил другое образование. Да и способностей он был не таких уж больших — блеска у него не было. Это было страшное вступление на престол — умирающий отец весь в крови, ужасное вступление!

Из воспоминаний Анны Федоровны Тютчевой, дочери поэта и фрейлины при дворе:

«Я говорила государю о том стыде и горе, которое испытывает всякий русский при мысли о страшном преступлении, которое падает на всю страну. „Нет, — живо возразил Государь, — страна тут ни при чем, это кучка негодяев и фанатичных мятежников, введенных в заблуждение ложными теориями, у которых нет ничего общего с народом“».

* * *

Парадокс и драма всего этого события не только в том, что был убит человек, так много сделавший для России, может быть, один из лучших царей за ее историю, а парадокс в том — за что его убили. Ведь его убили за то, что к концу своего царствования он несколько притормозил с реформами. И, как всегда, этот вопль — нужна демократия! нужен парламент! И вот революционеры, как всегда наивно, думают: мы его убьем, Александр Александрович (цесаревич, а потом уже царь) испугается и позволит избрать парламент. Но дело в том, что как раз в эти дни Александр II наконец решился созвать парламент, то есть дать его избрать. Это был бы, конечно, цензовый парламент, избранный не всеобщим голосованием, и выбирали бы не всех. Царь уже все решил, все было подписано. А вот наследник испугался. Он решил не давать Конституцию, а полиция стала охотиться за «Народной волей». «Народная воля» к тому времени себя уже исчерпала, но это вовсе не означало, что прекратились покушения.

Давайте воздадим должное Александру III, должное в том смысле, как оно было на самом деле. Конечно, всю правду знает только Господь Бог, но, насколько это в наших слабых возможностях, попробуем все-таки об этом порассуждать.

До революции 17 года или до Манифеста 17 октября 1905 года частную жизнь царей можно было обсуждать только до XVIII столетия, включая Петра I. Такое постановление было еще при Александре II. После Петра I обсуждать уже никого было нельзя, то есть заведомо все последующие государи были хорошие. Мы, русские, часто меняем знаки истории — плюс на минус и наоборот. Теперь у нас опять все цари хорошие. Это неправда. Не могут быть все цари ни хорошими, ни плохими. Они и политики разные, и люди, конечно, разные. Что всегда ставят в вину Александру III? В упрек ему всегда ставится реакционная политика — реакция, когда он после смерти отца издал Манифест об укреплении самодержавия. А через несколько месяцев похоронил все надежды на Конституцию и на избрание парламента. Особенно его упрекают за русификацию. И это справедливо — была политика русификации. Вот, например, Царство Польское, которое пользовалось в то время очень большой автономией — даже после восстания 1863 года. Так оно исчезло! Царство Польское стало Привиленскими губерниями! В Прибалтике город Дерпт был переименован в город Юрьев. Правда, таким образом было возвращено старое название, потому что Юрьев основал Великий князь Ярослав Мудрый, а он был в крещении Георгий или Юрий, что в Святом крещении одно и то же. Вернули название! Но мало ли какие где бывали названия? Тогда и Парижу не вредно было бы вернуть название Лютеция!

Названия иногда могут вызывать раздражение у человека, особенно при их перемене. Так было с Дерптом. Ведь в Дерпте был университет! Это — нынешнее Тарту и Тартуский университет. Тарту — это эстонское испорченное слово от Дерпта. Языком преподавания этого университета был немецкий, и было очень хорошо, что на территории Российской империи есть университет с преподаванием по-немецки. Потому что немецкий язык — это язык науки, он перенят от латыни.

Так нет — реформа! Преподавание — только на русском языке! И бедные немецкие профессора стали изъясняться на каком-то русском «волапюке».
И таких примеров можно привести сколько угодно. Это, конечно, была политика националистическая. Но вовсе не значит, что подобная политика унижала только другие национальности, потому что прежде всего большая часть самих русских была тоже унижена. Кроме того, в то время в паспорте не было национальности, указывалось только вероисповедание. И это было очень важно — человек записывался не по крови, а по конфессии!

Насчет критического отношения государя к собственному народонаселению великорусских кровей свидетельствует, например, один такой анекдот. Миклухо-Маклай, знаменитый тем, что жил в Новой Гвинее с папуасами, дружил с ними и писал о них, был очень известен и почитаем в России. Он якобы подал петицию императору с просьбой или с предложением включить папуасов, ввиду того что они к нему хорошо относились, в состав Российской империи и сделать их колонией. И Александр III будто бы написал такую рецензию: «Не надо, потому что я со своими папуасами не знаю, что делать».

Цензор Назаревский рассказывал о посещении царем академической вы­ставки: «Царь останавливался перед некоторыми картинами и, глядя на них, хохотал. Великий князь Владимир предупреждал его, что художник, нарисовавший картину, находится тут же. И тогда царь говорил, что картину покупает. Но, покидая выставку, он сказал, чтобы на купленных им картинах не отмечали, что он их купил».

Некоторые стеснения, конечно, были. Но Чехову-то никто не мешал писать! Цензура была, но все то, что написал Чехов, он написал при цензуре. Попробовали бы вы лет десять назад что-нибудь чеховское сочинить? Можно утверждать, что при Александре III начинается или продолжается расцвет русского искусства. И именно его эпоха подготовила Серебряный век. И не случайно, что Русский музей — это музей императора Александра III.

У Александра III ровно через шесть лет было свое первое марта. Это «второе» первое марта, как его принято называть, известно у нас больше всего потому, что участником этого неудавшегося, вернее, несостоявшегося покушения был Александр Ильич Ульянов. Ему был тогда двадцать один год. Это были в основном студенты, они пытались создать три конспиративные боевые группы. Там были Шевырев, Андреюшкин, казак по происхождению, и много поляков. В городе Вильно, в Виленском университете, существовал кружок «симпатыков», то есть людей, симпатизировавших «Народной воле». Они были как бы наследниками «Народной воли». И их оружием опять были бомбы.

За два дня до этого покушения  Андреюшкиным было послано письмо в Харьков одному из коллег-студентов Харьковского университета по поводу одного ареста в Екатеринодаре, ныне Краснодар. Письмо было перлюстрировано, студент был опознан, и за ними обоими стали следить. Студенты ходили по Невскому, ожидая выезда Государя. Один из них ходил с книжкой в кожаном переплете, держа ее под мышкой. Это был медицинский словарь Грюнберга. Этот студент выглядел так, как и полагается выглядеть молодому человеку, студенту, который идет на занятия с учебным пособием. Но в книжечке этой другой участник покушения, поляк Юзеф Лукашевич, странички-то вырезал, склеил, и там была бомбочка динамитная. А у других были просто бомбочки — спрятанные. За ними проследили и быстро всех арестовали. Отнеслись к ним, конечно, жестоко — и было за что, ведь намечалось цареубийство. Но никого бы не повесили. Требовалось лишь одно — раскаяние. И кто раскаялся, тот попал в Шлиссельбург. Они долго там сидели, но вышли, потом была ссылка — Сибирь, Сахалин. Многие из заговорщиков дожили до революционных времен, тот же Лукашевич, между прочим. Но Ульянов и те, кто был повешен вместе с ним, отказались писать прошение о помиловании.

Есть такие прихоти истории, такие странные сближения — свидание матери Марии Александровны Ульяновой с сыном устраивал знаменитый в то время юрист, профессор, потом сенатор, Таганцев. А когда сына Таганцева взяли, а потом расстреляли по так называемому «таганцевскому делу», по которому был расстрелян и Николай Степанович Гумилев, Таганцев просил дать свидание с сыном. Старику свидания не дали. Переменились времена, пришли другие люди.

Так вот, те, кто были повешены, отказались писать помилование, должен сказать, к их чести — да, мы не жалеем о своем поступке, мы считаем, что поступили правильно. Но почему они считали, что поступили правильно? Как однажды выразился Александр Ильич Ульянов: «Я не за террор, я за террор систематический». Это опять безумная идея — мы их будем убивать, а они испугаются. Ну а почему вы не думаете, что они ожесточатся до звериной жестокости? Ведь это так просто предположить. Что и произошло. Эти два покушения открыли эпоху террора, которым потом занялась партия социалистов-революционеров.

И отвращение от жизни,

И к ней безумная любовь,

И страсть и ненависть к отчизне...

И черная, земная кровь

Сулит нам, раздувая вены,

Все разрушая рубежи,

Неслыханные перемены,

Невиданные мятежи...

И здесь снова странное историческое сближение. Дело в том, что одним из участников этой организации «вторых первомартовцев» был Бронислав Пилсудский, старший брат знаменитого Юзефа Пилсудского, позднее — маршала и польского диктатора. Бронислав тоже получил большой срок. Самое любопытное то, что ведь и Юзеф, будущий маршал Пилсудский, замешался в этой истории. Он учился в Вильне, ему было всего семнадцать лет. К нему послали некоего украинца Канчера. Так вот, этот Канчер привез Юзефу азотную кислоту, которая была необходима для изготовления взрывчатки. И Лукашевич пишет: «Батюшки, что же это такое?» Оказалось, что азотная кислота (чисто славянская история) была сильно разбавлена водой и никуда не годилась. И Лукашевич говорит, что всю ее вылил в Неву.

Юзеф шел по процессу «вторых первомартовцев» не только как свидетель и получил пять лет административной ссылки в Сибирь. Два старших брата и два младших брата — основатели двух новых государств новой Польши и новой России — враги и воюют друг с другом! Такова была история второго покушения.

Я верю, будет век великого сознанья,

Без крови, без вражды... Блеснет могучий свет,

Утихнет зло и ложь бесплодного страданья,

Померкнет ореол убийственных побед

Пред солнцем истины, что в мщеньи — правды нет!

И мстишь — кому, за что? Желать побед и славы,

Смерть ополчив на жизнь, — не жизнь ли уберечь?

Нет, вы — герои зла, нет, вы, борцы, не правы:

Где мысль — там жизнь кипит, где жизнь — там властна речь,

Там слово — побеждает меч!

Надо, однако, отдать должное Александру III: при нем революционная деятельность практически сходит на нет. Он, естественно, боялся. Когда ему доложили об этом заговоре, об аресте заговорщиков с этой книжечкой, с этими бомбами, с этим словарем Грюнберга, то он написал: «Слава Богу, на этот раз пронесло! Как-то будет в следующий раз?»

«Говорят, что когда Государь с Императрицей ехали из Аничкова дворца на бал, Государь вдруг заметил, что кучер его проехал Салтыковский подъезд, в котором они обычно выходят, и поехал дальше по набережной. Царь, изумленный и встревоженный, открыл окно и закричал: „Корнилий, куда ты едешь?“ В это время подлетел петербургский градоначальник Гроссер, и тут выяснилось, что к Государю на козлы посадили нового кучера».

Как бы то ни было, эпоха покушений кончилась. И не случайно то, что последнее покушение было неудачным. Ведь Александра II затравили, как зайца, — сколько было покушений: взрыв в царском поезде, взрыв в Зимнем дворце, колоссальный взрыв, который устроил Халтурин, и мелкие другие…

Здесь был уже другой царь, другое время и, в общем, замиренная страна.

* * *

Александр III был склонен к жесту. Он любил плавать на царской яхте по финским шхерам и ловить рыбу на удочку. Вот однажды сидит он, ловит рыбу на удочку, а тут случилась какая-то депеша. Что-то в Европе затевается, война или что-то другое, на что нужно срочно реагировать. К нему прибежали, а он говорит: «Ничего, Европа может подождать, пока русский царь удит рыбу». Не «пока русский царь кого-то завоевывает», а «пока русский царь удит рыбу» — вполне мирное занятие, подобающее миротворцу.

У Владимира Соловьева, нашего знаменитого философа и поэта, есть такая эпиграмма: «Благонамеренный / И грустный анекдот! / Какие мерины / Пасут теперь народ!» Я думаю, это сказано не о самом Александре III, хотя биографическая связь у Владимира Сергеевича Соловьева с Александром III была. Соловьев после убийства Александра II выступил со знаменитой лекцией — текст ее, к сожалению, не сохранился, — в которой прямо обратился к новому государю и предложил помиловать террористов, поступить по-христиански. Как Иисус Христос нам заповедовал: «Возлюби врага твоего». Александр III, конечно, никого не помиловал, но, надо сказать, — и это очень характерно для него — ничего Соловьеву не сделал. Соловьев — он был доцентом — сам ушел с преподавания, никто его не вынуждал. Все современники признают, что Александр III не был злопамятным, в отличие от своего сынка.

Так какие «мерины», кто имеется в виду? Конечно, все эти фамилии сейчас мало что говорят — это и министр просвещения Дмитрий Толстой, потом сменил его Дмитрий Дурново, его называли «Лжедмитрий Дурново», а потом Делянов, которого называли «Деляшкой». Рассказывали, что царь так выразился про своих министров: «Когда Дурново мне докладывает, я все понимаю, а он ничего не понимает. Когда Витте — я не понимаю, но зато он все понимает. А когда Кривошеин — мы оба, ни он, ни я, ничего не понимаем».

Есть такой дневник, который принадлежал государственному секретарю и председателю Русского географического общества, очень почтенному человеку и очень близкому к Александру III. Вот что этот секретарь писал, например,
о некоторых «меринах», которые пасли тогда народ. «Повлияйте на Государя, — обращается он к двум братьям царя, — чтобы было побольше реформ». Великий князь Алексей Александрович говорит: «Я для этого не довольно образованный и слишком ленив». А великий князь Владимир сказал замечательные слова: «Родина сама выпутается». Вот так оно и сейчас — родина, сама выпутывайся! А как она выпутается, неизвестно, трудновато стало выпутываться...

Были, конечно, и хорошие министры — министр финансов граф Сергей Юльевич Витте. Россия ему очень многим обязана. Кстати, он был племянником знаменитой Блаватской, а его родной дядя — генерал Фадеев, человек весьма чудаковатый. Но он был очень хорошим военным писателем и написал знаменитую книгу «60 лет кавказской войны». Вот интересно, читали ли ее те, кто нынче это дело возобновил?

Но, конечно, главный человек при Александре III, тот, кто и определял духовные начинания России в то время, — это профессор Константин Петрович Победоносцев.

В те годы дальние, глухие,

В сердцах царили сон и мгла:

Победоносцев над Россией

Простер совиные крыла,

И не было ни дня, ни ночи,

А только — тень огромных крыл;

Он дивным кругом очертил

Россию, заглянув ей в очи

Стеклянным взором колдуна...

Константин Петрович Победоносцев — он же прокурор Святейшего Синода. Говорят, его любимая фраза была — «Не надо». Один говорит, что родина сама выпутается, другой говорит на все: «Не надо!» Это, может быть, не самый плохой путь, когда приходится мечтать только о том, чтобы ничего не произошло. Но, к сожалению, всегда что-то происходит и потом приходится выпутываться, причем не родине, а народонаселению.

Ну вот, например, как реализовалась позиция Победоносцева «ничего не надо» при коронации Николая II. Знаменитая Ходынка и горы трупов. По нераспорядительности, конечно, великого князя Сергея Александровича, которого потом убил бомбой Иван Каляев. Великий князь, он дядя государя, и кто имеет право ему указывать? Да никто. Опять ответственных нет, никто не несет ответственность за Ходынское поле.

Победоносцев старался и о просвещении, это церковно-приходские школы, двухклассные в основном, но все-таки очень полезные для народа. Грамотность повышалась, страна развивалась, было построено колоссальное количество железных дорог. И вообще в 1890-е годы было устойчивое промышленное развитие, было многое достигнуто. Но установка на то, что ничего не надо менять, ничего не случится, не помогла России. И случалось, случалось! И впереди замаячила революция 1905 года, а для многих людей — и 1917 год. В эти годы великий князь Владимир сказал Половцеву уже приведенные выше роковые слова, а Половцев прокомментировал их так: «Я бы только хотел, чтобы она (родина. — А. М. П.) выпуталась во главе со своей правящей династией».

Этого не произошло — страна не выпуталась, ни сама, ни «с правящей династией».

* * *

Валентин Серов выполнил три портрета царя Александра III. На одном из них император изображен в мундире подшефного ему датского полка. Бенуа писал: «Портрет Александра III стоит целого исторического сочинения — Серов передал внушительный и полный значения облик царя-миротворца, его добродушную тонкую усмешку и холодный, ясный, пронизывающий взор».

На Знаменской площади в 1909 году был поставлен знаменитый памятник Александру III. Он простоял на ней до 1937 года, потом находился во дворе Русского музея. Слава Богу, его не уничтожили, и теперь он находится во дворике Мраморного дворца, бывшего Музея Ленина, а некогда принадлежавшего великому князю Константину Константиновичу, — он же президент Академии наук.

Есть такая «теория рукопожатия», или «теория звеньев»: сколько рукопожатий или целований руки (если речь идет о даме) соединяют, а вернее, разделяют нас с тем или иным историческим лицом. И я всегда думал: сколько мне нужно рукопожатий до Александра III?

Великий князь Константин Константинович принимает у себя академиков. К нему приезжает академик Перетц, и они сидят, пьют чай. А вместе с ним приезжает его жена Варвара Павловна Адрианова-Перетц, потом член-корреспондент Академии наук, замечательный ученый и замечательный человек — одна из моих учителей, моя любимая учительница. Великий князь Константин Константинович ей целует руку, а я ей тоже руку целовал. А великий князь был двоюродным братом Александра III — вот вам и вся цепочка, далеко ли?
А уж они-то между собой рукопожатиями обменивались, а может быть, и дрались когда-то в детстве. Все близко, и не надо думать, что все ушло куда-то далеко. Это не так. История все время в нас, она сидит в нас так, как сидят в нас гены наших предков.

Бывшие мгновения поступью беззвучною

Подошли и сняли вдруг покрывало с глаз.

Видят что-то вечное, что-то неразлучное,

И года минувшие — как единый час.

История с памятником, с одной стороны, очень забавная, а с другой — поучительная. Сергей Юльевич Витте, министр финансов и любимец Александра III, решил, что надо поставить памятник сразу после его смерти. Был устроен конкурс памятников, по традиции закрытый и инкогнито. Проекты были выставлены в Зимнем дворце, никому не было известно, кому они принадлежали. Выбирала проект царская семья, и прежде всего вдовствующая императрица. Выбрали. И кто же автор? Паоло Трубецкой — сын итальянки и одного из князей Трубецких. На Староневском ему была выделена специальная площадка, и он лепил. Об этом есть тоже некоторые петербургские воспоминания. У моей мамы, покойной, есть подруга, она, к счастью, еще жива и здорова, профессор-биолог Мария Михайловна Белопольская. Ее дедушка жил на Староневском, а мама была барышня, когда этот Паоло Трубецкой памятник лепил. Так вот, они бегали смотреть через забор, потому что он лепил с натуры — конь-то настоящий, а царь-то леплен с любимого лейб-казака императора. Естественно, лицо было вылеплено уже с портретов и фотографий, которых было сколько угодно.

Мать Марии Михайловны рассказывала такую вещь. Известно, что князь Паоло Трубецкой был крайний чудак. Oн был вегетарианец, это было всем известно, но у него был еще и волк-вегетарианец! Он жил с этим волком и — не знаю, как сказать, — был анахорет или мизантроп. Но как волк мог быть вегетарианцем? Только в России такое возможно!..

Почему же этот памятник понравился вдовствующей императрице? Надо сказать, что великий князь Владимир Александрович, брат покойного, был против. Он говорил: никак не дам поставить! А великие князья при Николае II играли очень большую роль. Александр III их в кулаке держал, они и пикнуть не могли, а при Николае II — все, что хотите, стало можно, вплоть до убийства Распутина. Он ездил, смотрел-смотрел, модели отливали-отливали, и итальянцы, и другие мастера переделывали. И вот наконец он махнул рукой и согласился — что-то здесь есть! Это не только дело привычки, когда смотришь и привыкаешь, но и в том дело, что в этом памятнике Александр III похож сам на себя. Памятник делался долго, до 1909 года. Когда его окончательно устанавливали, император Николай II сам командовал войсками при установке памятника, и Сергей Юльевич Витте был еще жив и там присутствовал.

Жизнь мировая в стремлении смутном

Так же несется бурливой струей,

В шуме немолчном, хотя лишь минутном,

Тот же царит неизменный покой.

* * *

17 октября 1888 года близ станции Борки произошло знаменитое крушение императорского поезда. Это событие поразило тогда и Россию и Европу. О нем лучше всего рассказать, сверяясь с воспоминаниями графа Сергея Юльевича Витте. Он служил тогда на железной дороге, сначала начальником эксплуатации Юго-Западных железных дорог, потом, когда эта катастрофа случилась, стал управляющим. Он предупреждал об этом, знал, что катастрофа может случиться, потому что, когда государь ехал в Ялту, по обыкновению отдыхать в Ливадии, Витте ужаснулся, с какой скоростью идет тяжеленный император­ский поезд. Он потребовал увеличить время в пути на три часа, иначе товарный паровоз, идущий на большой скорости, выбьет рельсы, так как паровоз раскачивается. По этому витебскому участку царский поезд ехал значительно медленнее, и царь был этим очень недоволен.

Из поезда вышел дружок и знаменитый собутыльник царя генерал-адъютант Черевин. Он все время находился в подпитии — трезвым его никто никогда не видел, да и царя-то трезвым редко видывали. Что и говорить — русский царь! (У Витте есть в воспоминаниях такой эпизод. Он присутствовал при том, как этот генерал-адъютант Черевин, который был дворцовым комендантом, приставал к государю за столом: «Ваше Величество, вот когда я помру, сильно ли будете горевать?» Государь от него еле отбился.) После Черевина из поезда вышел сам царь и говорит: «Я на других дорогах езжу, и никто мне не мешает в скорости». Стоявший тут же министр путей сообщения барон Шерваль, финн по происхождению, тоже стал выговаривать Витте: «Никто никогда не осмеливался требовать, чтобы Государя везли с меньшей скоростью». «Тогда я не выдержал, — пишет Витте, — и сказал министру путей сообщения: „Знаете, Ваше высокопревосходительство, пускай делают другие как хотят, а я Государю голову ломать не хочу, потому что это кончится тем, что Вы таким образом Государю голову сломаете“. Император слышал это мое замечание, конечно, был очень недоволен моей дерзостью, но ничего не сказал, потому что он был благодушный, спокойный и благородный человек».

Из Ялты обратно царский поезд уже не поехал по участку Юго-Западных железных дорог, наблюдаемых Витте, а свернул на Харьковско-Николаевскую железную дорогу. Вот на ней-то и случилось это крушение. Витте потом ездил в Харьков и осматривал этот поезд, ему было поручено расследовать причины этой катастрофы. Я думаю, Александр III за то и полюбил Витте, что он предупредил его о катастрофе. Виноват был сам царь — действительно, товарный паровоз выбил рельсы, вагоны полетели, были жертвы, были искалеченные.
А царская семья — дети, императрица — в это время сидела в столовом вагоне, когда упала крыша. Так царь принял крышу на свою могучую спину! Все вышли, он вышел — и все рухнуло! Так уцелела царская семья, и Россия, конечно, за это похвалила и даже полюбила своего императора. Император же должен быть сильным, вот он и был сильным!

Из воспоминаний Анны Федоровны Тютчевой, дочери поэта и фрейлины при дворе:

«Невозможно, видя Государя, не испытывать сердечного влечения к нему, и не успокоиться, по крайней мере отчасти, в отношении огромной тяжести, падающей на его богатырские плечи. В нем видны такая сила и такая мощь, которые дают надежду, что бремя, как бы тяжело оно ни было, будет принято и поднято с такой простотой чистого сердца и с честным сознанием обязанностей и прав, возлагаемых высокой миссией, к которой он призван Богом».

* * *

Александр III решительно повернул русскую внешнюю политику. Но у него и не было другого выхода. Незадолго до восшествия Александра III на престол мы освободили Болгарию и выиграли тяжелейшую войну, потеряв на ней много народа. Это была война освободительная, которой мы гордились и гордимся до сих пор.

По окончании войны мы заключаем с Турцией Сан-Стефанский договор, Болгария, Босния и Герцеговина получают независимость, но европейским державам, прежде всего Австрии и, конечно, Германии и лично Бисмарку, это не нравится. Они созывают Берлинский конгресс — совсем незадолго до восшествия Александра III на престол, — и мы вынуждены от многого отказаться. Австрия пригрозила нам войной, зная, что наши войска на Балканах и не успеют вернуться. Отсюда и сложился союз с Францией — вот почему в Париже назван мост именем Александра III. Надо сказать, что союз России с Францией, а позднее и с Англией, был естественным, в Первую мировую войну из него сложилась Антанта. После революции мы отказались от этих союзников и вернулись к Германии, и, как известно, ничего из этого хорошего не вышло. Но и во Вторую мировую войну Антанта опять возродилась — это второй фронт, союзники. Значит, все-таки далеко глядел император Александр III. Он еще и дальше глядел, когда во время приезда к нам в Петербург князя Черногорского поднял тост: «Пью за единственного моего друга князя Черногорского!»

Почему же единственного? А потому, что у России друзей не бывает.

«Слава отечества, Ваше императорское Величество, зиждется не только на полезности совершаемых дел, но и на отзвуке в сердце человечества. Взяв покровительство над общиной, Вы совершили бы гуманное и великодушное в глазах цивилизации деяние».

«В глазах цивилизации? В Туркестане мы освобождаем от самых черных тиранов сотни тысяч рабов, и каков же отклик цивилизации? Какова благодарность? Болгарию освободили от османского ятагана. И каков же отклик? Во всем мире только и пишут о завоевателях-русских. Боюсь, что по поводу твоей общины начнется крик — экспансия русских».

Достоевский замечательно сказал в своей пушкинской речи о всемирной отзывчивости России, русского человека, русской культуры, русского сердца. У Лермонтова: «Нет, я не Байрон, я другой, / Еще неведомый избранник...» У Пушкина: «Прямым Онегин Чильд Гарольдом / Вдался в задумчивую лень…» И далее: Тургенев — «Гамлет Щигровского уезда» и «Гамлет и Дон Кихот»; Лесков — «Леди Макбет Мценского уезда». У русских-перерусских писателей — одни у нас Гамлеты, другие — Дон Кихоты. А поищите где-нибудь у Бальзака или у кого-нибудь другого нашего героя. Евгения Онегина или Печорина. Ничего такого нет. Единственный из европейцев нас чтил — Проспер Мериме, и то совсем немного. Мы-то отзывчивы, а Европа не отзывчива, что вовсе не мешает нам дружить лично или коллективно. Но того, чтобы они нас приняли к себе, — не получается. Мы — другие. Александр III это понимал и ставил на самостоятельность. И даже в своих проектах, например в строительстве главного порта России, — как он был прав! Шла борьба, где делать порт — в Либаве (нынешняя Лиепая) или в Екатерининской гавани, где Мурман (нынешний Мурманск). Александр III был за Мурман, он говорил: «Здесь же Балтийское море, лужа, окруженная со всех сторон европейскими государствами, а нашему флоту здесь не развернуться».

Проект был подготовлен, но Александр III не успел его осуществить. И великие князья заставили уже Николая II сделать порт в Либаве. Что же стало с нашим флотом в Первую мировую войну? Он был заперт. А Мурманск — это простор, незамерзающий северный порт! В конце концов пришлось сделать порт в Мурманске. Так что во многих отношениях Александр III глядел далеко вперед.

Дай мне горькие годы недуга,

Задыханья, бессонницу, жар,

Отыми и ребенка, и друга,

И таинственный песенный дар —

Так молюсь за Твоей литургией

После стольких томительных дней,

Чтобы туча над темной Россией

Стала облаком в славе лучей.

Процарствовав всего тринадцать лет, царь получил прозвание — «миротворец». Это касается прежде всего того, что Россия за эти годы не воевала ни разу. Хотя сам император в молодости воевал и был довольно храбрый человек. А вот для России миротворчество — великое дело. Россия — военная держава, она и создавалась как военная держава. Чтобы Россия да не воевала! Проигрывающая Россия всегда оказывалась в пропасти. Это понимал Александр III, и ему удалось как-то умиротворить Россию.

Жилось в его времена, скажем так, сносно. Ведь хорошо жить невозможно никогда. Это утопические русские мечтания о «светлом будущем», в котором все будет хорошо и у всех все будет. Ничего не будет — и всегда будет болезнь и смерть, и всегда будут голодные и обиженные люди.

Идут века, шумит война,

Встает мятеж, горят деревни,

А ты все та ж, моя страна,

В красе заплаканной и древней. —

Доколе матери тужить?

Доколе коршуну кружить?

И мужики его любили. Это был последний русский царь, о котором есть мужицкие анекдоты. Они мужицкие в том смысле, что благожелательные — царь наградит и рассудит, все будет справедливо и по-доброму. Я помню, мой двоюродный дедушка рассказывал такой анекдот, когда я был еще мальчонкой:

«Александр, еще будучи наследником, едет на бричке, а мужик косит. Он выходит и говорит: „Дай, мужичок, покосить“. Конечно, царь тоже мужиковатый, но все ж видно, что барин. Тот отвечает: „Барин, да у меня одна коса-то всего, ты же ее сломаешь“. — „Нет, мужичок, не сломаю“. Ну, стал он косить, бах носком в кочку, носок и отломился. Мужик на него по матушке. А он говорит: „На тебе, мужик, золотой“».

Кстати, именно при Александре III был установлен золотой паритет рубля. И сделал это Сергей Юльевич Витте. И никогда рубль не стоял так высоко — ни до него, ни после него.

Возможно, мужиковатость царя и вызывала к нему любовь мужиков, выразившуюся в этом анекдоте. Ведь если не любят, такого анекдота не сочинят. Но у него были разные — и серьезные — ошибки в крестьянских вопросах, и с самым главным из них Александр III не справился.

Век девятнадцатый, железный,

Воистину жестокий век!

Тобою в мрак ночной, беззвездный

Беспечный брошен человек!

<...>

С тобой пришли чуме на смену

Нейрастения, скука, сплин,

Век расшибанья лбов о стену

Экономических доктрин…

Одна из его роковых ошибок в крестьянском вопросе — это институт зем­ских начальников. Глеб Успенский писал об этом совершенно правильно. Помещик при крепостном праве, если он не совершенный злодей или дурило, а средний человек, должен быть заинтересован в том, чтобы его крестьяне жили хорошо. Если крестьяне живут хорошо, то и он живет хорошо. А если его крестьяне нищие, голодные, холодные, то и он голодный и холодный. Крепостное право отменили, помещиков нет, кем их заменить? И вот выдумали институт земских начальников. Идея такая: выбирают какого-нибудь добродетельного дворянина в волости, ему вручается вся власть, он становится земским начальником. Но выбирают-то кого? Эти земские начальники были хуже татарских баскаков, потому что порядочный и почтенный дворянин в волости не живет, он живет в Москве и Петербурге, служит — в армии или государю. В волостях их просто нет. И оказалось, что институт земских начальников стал тяжелейшей обузой для крестьян. И голод 1890—1891 годов, и неурожаи — все это было только по нераспорядительности, по нерешенности крестьянского вопроса. Эпоха колхозов — это не эпоха второго крепостного права, это продолжение эпохи земских начальников. Председатель колхоза или секретарь райкома — это и есть земский начальник. Большевики вернулись к временам Александра III. Ну а каков результат, вы можете видеть — некому сеять, некому пахать, а народу нечего есть. Слава Богу, институт зем­ских начальников просуществовал не так долго, а эпоха колхозов, к сожалению, очень долго.

Востока страшная заря

В те годы чуть еще алела…

Чернь петербургская глазела

Подобострастно на царя…

Народ толпился в самом деле,

В медалях кучер у дверей

Тяжелых горячил коней,

Городовые на панели

Сгоняли публику... «Ура» —

Заводит кто-то голосистый,

И царь — огромный, водянистый —

С семейством едет со двора...

* * *

Знаменитый памятник Трубецкого вызвал в свое время множество эпи­грамм. Например: «Стоит утюг, на нем битюг». Всем известно, что это наша национальная привычка бранить начальство всегда. И при жизни были такие эпи­граммы, и сразу после смерти появились совершенно ужасные эпитафии:

«Десять лет он Русью правил / Без законов и без правил, / Точно Грозный или Павел, / Миллиард долгов прибавил, / В Петербурге крест поставил (это тюрьма «Кресты». — А. М. П.), / Руси „нещечка“ оставил (этого несчастного Николая II, действительно неудачного. — А. М. П.) / И себя лишь тем прославил, / Что Европу обесславил, / А Россию обезглавил».

Но заметьте, что даже этот ругатель называет его главой и России и Европы, что чрезвычайно важно для нашей памяти о нем и для нашей истории.

В 1885 году, когда еще не было памятника, очень популярный в то время поэт А. Ф. Иванов (Классик) пишет такую эпиграмму:

Как мер репрессивных горячий поборник,

            Дивя проходящий народ,

В овчинной порфире безграмотный дворник

            Недвижно сидит у ворот…

И снится ему, что в богатой короне,

            Что золотом ярко блестит,

Такой же, как он, на наследственном троне

            Безграмотный дворник сидит.

А ведь и правда он на дворника похож!

Из дневника Александры Викторовны Богданович, жены генерала и члена Совета министров внутренних дел:

«На днях была статья во французской газете „Gilles Blaz“, где говорится о Государе как о силаче, которому место не царствовать, а рубить дрова. Что он берет на одну руку царицу, на другую — детей и так катит по лестнице. Государь, прочитав эту статью, тотчас написал Дурново грозный выговор. Цензор, который пропустил в Россию этот номер газеты, немедленно был уволен».

Среди тех, кто пишет о его манерах и о его внешности, есть ругатели и есть защитники, которые относились к нему с симпатией. Тот же Сергей Юльевич Витте пишет: «Он был очень мужиковат и простонароден. И ему бы больше пошли не мундир, в котором он ходил, а полушубок, поддевка и лапти». Позднее он вспоминал с симпатией о том, как ему приходилось видеть лейб-казака Александра III (того самого, с которого лепили его статую), зашивавшего царю штаны. И не потому, что в царской семье не было денег на вторые штаны, — были, конечно. А потому, что царь ценил копейку — и государственную и семейную. Если их можно еще носить, зачем же новые надевать — он же не ферт какой-нибудь! Надо сказать, что он был прекрасный семьянин и добродетельный человек, по крайней мере в отношении семьи. Многие современники вспоминали о нем как об исключительно благожелательном человеке. Он был огромен, крупен, силен, и на лице его всегда была благожелательность. В любом обществе он производил колоссальное впечатление.

Серов, ожидая Александра III для короткого сеанса позирования, видел приезд императора в Аничков дворец. Вот что он пишет: «Тут же на полной рыси влетает во двор пара взмыленных рысаков, как вкопанная останавливается у подъезда дворца, и из саней, подхваченная под руки выскочившими из дворца служителями, медленно поднимается высокая громоздкая фигура Александра III. Я почувствовал себя в Вавилонии или Древней Ассирии. Ни дать ни взять — Навуходоносор какой-то. Даже холодок у меня по спине пробежал».

Александр Иванович Куприн его видел, и в «Юнкерах» он пишет: «Идет он с наследником, но наследник такой слабый, маленький. Как тот (Александр III. — А. М. П.) говорил про свою жену — породу испортила! А он, как тяга земная, такой вот русский богатырь!» Куприн был добрый писатель, в отличие от многих его коллег, но все-таки в «Поединке» написал, что все плохо в государстве и все плохо в армии. А потом оказалось, что все не так уж было плохо. Надо быть довольным настоящим, а не уповать на светлое будущее.

Двадцатый век… еще бездомней,

Еще страшнее жизни мгла

(Еще чернее и огромней

Тень Люциферова крыла).

* * *

Во время царствования Александра III обозначилась еще одна проблема — проблема Церкви. Что такое русская революция? Это, конечно, оскудение православия, это кризис православия. И хотя при Александре III еще нет такого мистического направления, которое будет потом при Николае II, но постепенный уход народа из храма — это факт. Прежде всего это касается верхушки общества, но это касается также и простолюдинов. Иначе было бы невозможно перейти — и так быстро перейти — к атеизму.

Во время и после Второй мировой войны в Польше пытались убрать народ из католических храмов — ничего не вышло! Это зависит от народа, а не от начальства. Вспомним все наши разрушенные храмы. Многие говорят о всемирном заговоре жидомасонов. Да их нужно собрать со всего мира, чтобы все храмы в России разрушить, и то у них сил не хватит! Сами мы разрушили — никуда не денешься. И в связи с этим я всегда вспоминаю из более поздней эпохи — всего-то двадцать лет прошло — знаменитое стихотворение Анны Андреевны Ахматовой «Мне голос был…». В это время она отказывается от эмиграции, тем самым говоря, что мы, настоящие русские, остаемся здесь, что бы с нами ни случилось.

Когда в тоске самоубийства

Народ гостей немецких ждал

И дух суровый византийства

От русской Церкви отлетал,

Когда приневская столица,

Забыв величие свое,

Как опьяневшая блудница,

Не знала, кто берет ее, —

Мне голос был...

И каков бы ни был Александр III, и каковы бы ни были его сподвижники, национальная болезнь при нем продолжалась. Будучи миротворцем по своей природе, он сумел ее приостановить, но только приостановить — и ненадолго. Эта «тоска самоубийства» — не в прямом смысле, а потом уже и в прямом (сколько будет самоубийств и сколько проповедей самоубийств в так называемый Серебряный век) — сопровождала его царствование. Поэтому оно нам кажется таким неудачным, реакционным и сумеречным. Но не Александр III в этом виноват. Это — национальная болезнь, которая началась до него и продолжается, как это ни печально, до сих пор, и конца ей не видно. Дай Бог, чтобы она окончилась выздоровлением.

Милый друг, иль ты не видишь,

Что все видимое нами —

Только отблеск, только тени

От незримого очами?

Милый друг, иль ты не слышишь,

Что житейский шум трескучий —

Только отклик искаженный

Торжествующих созвучий?

* * *

Александр III умер 20 октября 1894 года в Ялте, точнее, в Ливадии, от нефрита. И через несколько недель был погребен в Петропавловской крепости в соборе Святых первоверховных апостолов Петра и Павла.

Когда в 1865 году умирал его старший брат Николай Александрович, человек блестящих способностей, человек, которого специально готовили к престолу, кто-то из сановников выразил некий страх перед будущим — уже было ясно, что цесаревич Николай умрет, и он сам об этом знал — и спросил его: «Как же, Ваше Высочество? Что же будет с престолом?» Имея в виду, что брат его не такого уж большого ума, не больших способностей и не большого образования. И умирающий Николай сказал: «Не беспокойтесь, у него есть нечто большее, чем образованность и блеск. У него есть ум сердца». И это действительно так, и это очень важно.

Чего мы требуем от властителя? Мы требуем невероятных способностей, блеска. Кого мы чтим из властителей XIX века? Ну, конечно, Наполеона. Да, Наполеон ввел «наполеоновский кодекс» и деление по префектурам и префектов — все эти институты сохраняются до сих пор. Но Наполеон — человек, снедаемый жаждой войны, единственное, что он любил, — воевать. И он положил на полях сражений миллионы людей — и своих, французов, и чужих. Или, например, мы любим Александра Македонского — великого человека.
А он и не был великим, он был несчастным и грешным. Все люди грешны, и Александр III был грешен и делал много ошибок. Но «ум сердца» у него действительно был. И за это мы должны поминать его добром.

Александр III был русский царь. Но русский царь не должен быть царем русских. Этот недостаток в нем был, об этом много сказано, и я с этим совершенно согласен. Русский царь или русский президент — это все равно, потому что у нас все равно сохраняется монархический принцип, — должен быть царем и русских, и татар, и евреев, и чеченцев. Цель его должна быть в том, чтобы всем народностям нашей колоссальной страны было хорошо. Но он должен всегда понимать, что все они как частные люди, как каждый из нас, неодинаковы. Советская власть, я думаю, погибла на том, что она никак не хотела этого признать. Ставят фильм про Среднюю Азию и обязательно снимают чадру. Ну почему же нужно снимать чадру? Тем более если женщина не очень красивая, не очень молодая, идет по Средней Азии — может быть, и неплохо, что она в чадре? Нет, обязательно всех под одну гребенку.

Александр III, как всякий исторический персонаж, — это урок. Но мы, русские, привыкли ориентироваться на будущее. До сих пор мы говорим: в таком-то году будет такая-то инфляция. Ан нет, никто из нас не знает, какая будет инфляция. А настоящего вообще почти нет. Вот я произнес слово «настоящее», а его уже нет, оно уже прошлое. Есть только прошлое. Настоящее — это мгновение, которое не ухватить. Что из этого следует? А следует то, что из прошлого хоть какие-то уроки надо извлекать. Пора бы нам научиться.

Главный урок эпохи Александра III — это то, что все люди не одинаковы. Не одинаковы, но равны. И это нужно уважать и ценить. Все народы, как и все частные люди, равны, равны и в правах, и в обязанностях, и перед Господом Богом.