Владимир  смольников

Остров Юность

«Это маленький шажок для меня и огромный шаг для человечества», — сказал в свое время Нейл Армстронг — первый человек, чья нога коснулась Луны. Красивая фраза! Но как же мне это не близко. Самые значительные события в моей жизни проходят для человечества абсолютно незамеченными… И все-таки я хочу рассказать вам об одном удивительном приключении моего детства, которое, возможно, приоткроет извечную тайну превращения ребенка во взрослого человека.

Надо сказать, что по-настоящему я отдыхаю, только когда плаваю. Особенно люблю купаться в море. Вода чтобы градусов 26—27, небольшие волны и солнце. Солнце, потому что в пасмурный день под водой сумерки, а я люблю проплыть немного расслабленным брассом, потом занырнуть поглубже и, широко раскрыв глаза, безвольно всплывать в прохладной, пронизанной светом, ласкающей невесомости. И безмятежно разглядывать медленно удаляющееся, таинственное от бегущих по нему теней песчаное дно. К сожалению, как и большинство полезных вещей, море не всегда оказывается в нужный момент под рукой, поэтому временами я опускаюсь до плескания в бассейне. Вообще, купаться я любил с детства. В летние каникулы каждый день ходил с пацанами на речку. В то далекое лето, правда, с компанией у меня не заладилось. Мне тогда минуло одиннадцать. Ребята, с которыми я отгулял предыдущие каникулы, были старше меня на три года, и к наступившему купальному сезону резко повзрослели. В своем дворе мы еще изредка пинали вместе мяч, но вот в дальние походы они вместо меня стали брать сигареты. Я сказал «дальние», имея в виду свои детские воспоминания. С точки зрения взрослого человека, я жил на тихой улочке, идя по которой каких-нибудь пять минут вы неминуемо окажетесь возле шершавого парапета набережной, обопретесь на него локтями и глубоко вздохнете от открывшегося вашим глазам вида водной глади. Налюбовавшись величавым движением этой махины кристально чистой воды, поворачивайте налево и идите в задумчивости вдоль сверкающей на солнце Ангары еще несколько минут до спуска к горбатому пешеходному мостику. Мостик переброшен через протоку, отделяющую от города довольно большой остров, на котором и расположен пляж. Основная часть острова представляет собой вполне цивилизованный парк с танцплощадкой, несколькими кафе, асфальтированными дорожками и прокатом катамаранов. Тыльная, так сказать, не­окультуренная сторона этого кусочка суши сохраняет на себе небольшой (гектара от силы три), березовый в основном пролесок. На этом-то острове наслаждений (во времена описанных ниже событий он, правда, был значительно менее обжитым) с романтическим названием Юность¹  и произошла история, о которой я (вовсе не уподобляясь Фенелону^2 ) намерен рассказать.

Теперь, когда мы вместе проделали этот небольшой путь и вы представляете себе место действия, самое время, пожалуй, вернуться к описанию короткого, но жаркого сибирского лета, которое находится от нас в тридцати шести годах моей сознательной, с той поры, жизни.

Почти весь июль, слоняясь отверженный своими бывшими друзьями, я находил себе купальных попутчиков исключительно в лице двух непохожих друг на друга братьев. Роднили их только ежики светлых волос и похожие имена: Вася и Ваня. Да еще, пожалуй, то, что независимо от способа времяпрепровождения расстояние между ними никогда не превышало дальности плевка вишневой косточкой. Даже если старший залазил на одноместное дерево, младший обязательно стоял внизу, возле ствола и, задрав голову, преданно смотрел на брата. Были они, к слову, совсем мелюзгой: старшему, Васе, исполнилось восемь, а младший еще года на полтора моложе. Каждый раз, когда выяснялось, что они ходили со мной на речку, их мать, пьянчужка и скандалистка, вначале мутузила собственных чад, а потом устраивала сцену моим родителям. Несколько дней после этого мне запрещено было пересекать незримые границы нашего двора. Наконец, до смерти изможденный скукой и жарой, я подходил к отцу и клятвенно обещал, что пойду купаться только со «старшаками». Получив вольную, я действительно делал очередную попытку прибиться к компании моих бывших товарищей. И… меня очередной раз с позором изгоняли. В эти тяжелые для меня минуты всегда почему-то рядом оказывались белобрысые братья, униженный и обозленный, я шел на речку с ними, и все повторялось.

Итак, наступил самый обычный будний день. Это был какой-то понедельник или даже вторник. Мне кажется, что из всех будних дней вторник самый что ни на есть «буднейший». Уж точно тот день не носил гордое имя субботы или воскресенья, потому что к моменту моего пробуждения родителей уже не было дома. Да, вот еще что: в выходные дни на пляж приходило довольно много взрослых. Подсознательно мне это было приятно. Не то чтобы я хоть чуточку боялся воды, и по этой причине наличие вблизи взрослых людей меня бы успокаивало. Нет, плавал я отлично, но постоянные увещевания матери об опасности реки делали, видимо, свое дело, и в тот далекий вторник, уже выходя со двора в сторону Юности, я ощутил на сердце приятный холодок легкого безотчетного страха. Было раннее утро, но тишина и ослепительное июльское солнце на безжизненно-синем небе предвещали еще один знойный день, что делало поход на речку неотвратимым. Я быстро прошел мимо двухэтажного деревянного дома, где жили Васька с Ваней, и бодро зашагал к реке. Странно, что в нашем пятиэтажном панельном доме с тремя подъездами не нашлось ни одного сверстника, с которым бы я мог принимать водные процедуры. Ну да ладно. Итак,
в тот день купаться я пошел один. Придя на безлюдный пляж, я снял сандалии и потрогал пальцами правой ноги воду. Сделал я это так, для виду: было еще довольно прохладно и купаться не тянуло. В ожидании жары я поплелся босиком вдоль воды, аккуратно наступая на прохладные холмики изредка вспыхивающего осколками стекла песка. У моря, кстати, есть еще одна чудесная черта характера: оно постоянно лижет волнами берег и получается замечательная кромка. Гладкая, твердая, влажная и абсолютно безопасная для прогулок. Да вы и сами это, конечно, знаете. Случалось (когда судьба устраивала мне очередную встречу с ласковым соленым чудовищем), я представлял себе, что это вовсе и не полоска морского пляжа, а влажный, холодный язык моря, который оно добродушно высовывает. Специально, чтобы по нему бродили босыми ногами. Да… а наш махонький залив, образованный островом Юность, и не знает, что такое волны. Так, рябью только, как мурашками, иногда покроется…

Минут через десять крайне унылого шага я почти достиг перемычки, по которой на остров заезжали автомобили. Пляж здесь заканчивался. На всем пути я встретил только одного худущего, белотелого дядьку, который сидел на берегу в семейных трусах и курил. Дядька был, наверное, приезжий, так как рядом с ним на песке аккуратной кучкой лежали наглаженные брюки и пиджак солидного серого цвета. И вид у него был какой-то особенно чужой.

Идя по берегу, в глубине души я надеялся, что увижу ребят из нашего двора и расположусь если не с ними, так хотя бы недалеко. Но не встретил я ни наших ребят, ни других. Пляж был пуст. И ветерка даже небольшого не было. Вообще, помню, что в тот момент на душе у меня стало до такой степени тоскливо, что я повернулся уже идти домой. Невдалеке, метрах, может, в пятидесяти, я увидел того самого одинокого дядьку, который теперь стоял ко мне лицом и продолжал курить. Левой рукой он обхватил свое тщедушное туловище, спрятав кисть, как градусник, под мышкой правой руки. Локтем этой руки он уперся себе в бок и, весь скрючившись, ссутулившись, смотрел на меня насмешливым, как мне тогда показалось, взглядом. Какое мне дело было до этого мужика?! Насмешливый у него взгляд был, не насмешливый! В конце концов, если я не хотел возвращаться мимо него, то можно было обойти его хоть за сто метров. Можно было вообще не возвращаться, а, наоборот, отойти немного дальше и спокойно подождать, пока он уйдет. Или даже и не ждать, а просто раздеться и залезть в воду! Ведь я же купаться пришел! Но нет, меня вдруг охватило чувство то ли непонятного стыда, то ли необъяснимого страха. В общем, я непременно должен был уйти оттуда. Должен был, очевидно, идти по берегу еще дальше и возвращаться домой по перемычке, по которой я еще ни разу в жизни не ходил! Я повернулся и, ощущая между лопаток взгляд мужчины, поспешно зашагал. Отойдя метров сто, я оглянулся и увидел, что приезжий опять сидит на корточках и, положив на колени свернутые брюки, что-то пишет. Это меня удивило и в то же время немного успокоило. Идти домой я передумал, но и возвращаться на пляж не хотелось. Тут я вспомнил, что на другом краю острова, за лесочком, должна быть дальняя протока. Сам я до нее еще ни разу не доходил, но о невиданной теплоте ее воды был наслышан. Идти на дальнюю протоку, да еще одному?! После долгих колебаний, изредка оглядываясь на приезжего, я все-таки принял это решение и двинулся к видневшемуся за пригорком лесу. С этого момента внутри меня с каждым сделанным шагом стало расти неприятное предчувствие, что добром сегодняшний день не закончится.

Подходя к протоке, я издалека уже услышал плеск воды и визг пацанов. Выйдя на невысокий (метра два), но довольно крутой берег, я увидел на другой стороне большую компанию мальчишек. Их было человек двадцать. Самых разных возрастов: лет от шести до, примерно, четырнадцати. А один парень был уже совсем взрослый, с усами, и его хриплый мужской голос время от времени раздвигал, как кусты, поросячий визг мелюзги. На берегу у них горел костер и даже была укреплена доска для ныряния. Черт! Дальняя протока,
в отличие от Эльдорадо, оказалась правдой! Зараженный всеобщим весельем, я быстро разделся и ринулся в воду.

Протока в реальности представляет собой (она жива до сих пор) канал в самом широком своем месте не более десяти метров от берега до берега и глубиной по шею взрослому мужчине. Соединяет она болото на острове с основным руслом реки. Вода в ней очень теплая, но и затхлая до вони. Но тогда это меня нисколько не смутило — в те годы я мог купаться в любой луже. Обосновался я примерно в сорока метрах правее компании. Ниже по течению. Хотя что я говорю. Течения там никакого не было. Еще правее, метров через двести, протока должна вливаться в Ангару, но в июле место впадения пересыхает и протока становится, по существу, большой лужей. Ладно, неважно. День был отличный, и я чувствовал себя на вершине блаженства. Радостные мысли переполняли мою голову, поминутно вспыхивая, как новогодние фейерверки. Я не струсил и не ушел домой! Больше того, я нашел невиданное по своей привлекательности купальное место и теперь всю оставшуюся часть лета проведу в блаженстве! Я один дошел до самого заповедного, самого заветного места Юности!

Вдоволь наплававшись, я вылез на берег и сел дрожать на чуть теплую гальку. А на той стороне вода и жизнь бурлили без передышки! Пока продрогшие мальчишки грелись у костра или валялись на траве, свежие, так сказать, силы входили, вбегали, влетали с радостными криками в кипящую от тел воду. Беззаботно смотреть на них я, наверное, мог бы весь день. Но… Но злополучный вторник преподнес моей детской душе еще далеко не все свои сюрпризы. На минуту отвлекшись, я не обратил внимания, как в воду вошел усатый предводитель ватаги. (По теперешней моей оценке, ему было лет шестнадцать.) Как потом оказалось, звали его Толиком. Вслед за ним к воде стала спускаться девушка. Как это я ее раньше не заметил! У нее были темно-каштановые волосы, собранные сзади в небольшой хвостик. Подойдя к воде, девушка, закинув обе руки за голову, стала поправлять свою незатейливую прическу. Я, Толик, да и все остальные мальчишки, кроме, может быть, самых мелких, казалось, замерли, фотографируя ее в этот момент своими взглядами. Какой-то пацан лет десяти, стоявший по колено в воде возле упивающейся всеобщим вниманием русалки, наклонился и, загребая руками воду, сделал вид, что хочет ее обрызгать. Судя по всему, это был ее младший брат.

— Только попробуй, урод, — неожиданно грубо прикрикнула на него девушка, отворачивая лицо. — Утоплю!

— А я мамке тогда расскажу, Ирка, что ты на протоку ходила, — заверещал противным голосом стервозный братец.

— Что ты сказал? — лениво вступил в перепалку находившийся метрах в пяти от них Толик.

Брат Ирины сразу умолк, бултыхнулся в воду и шумно поплыл от греха, слегка все же обрызгав напоследок сестру. Ирке, наверное, не исполнилось еще и пятнадцати, но глаза мои невольно были прикованы к ее уже почти женским прелестям, прикрытым настоящим взрослым купальником. Она стала медленно входить в протоку, наклоняясь и разводя руками поверхность воды, словно расчищая себе путь. Чем ближе подходила Ира к Толику, стоявшему в воде по грудь, тем медленнее она двигалась. Я быстро оглянулся по сторонам. На моем берегу не было ни души, и я снова припал взглядом к завораживающе медленному их сближению. Наконец Ира остановилась. Она была ниже Толика, и я мог видеть только ее голову и очертания левого плеча, чуть-чуть выглядывавшего из черноты протоки. Мне не было слышно, о чем они говорили. А может быть, они и не говорили вовсе. Время от времени возле них кто-нибудь шумно проплывал, и Ира нехотя загораживалась рукой. Сидя на берегу, я желал этому пловцу немедленно утонуть. Он не тонул, но, глянув вблизи на Иру с Толиком, следовал дальше своим курсом, оставляя их вновь слегка наедине. Описываю сцену так подробно вследствие яркости по сей день той картинки в моей памяти. Так и стоят Ира с Толиком у меня перед глазами до сих пор: он и она, рядышком, в темной воде на фоне бултыхающихся пацанов, залитого полуденным солнцем ярчайше-зеленого склона, и, не моргая, смотрят друг на друга…

Я не помню, сколько тогда прошло времени. Я еще раз искупался и успел, мне кажется, снова обсохнуть, на солнце набежали легкие тучки, а они все стояли. И я продолжал завороженно на них смотреть. Я настолько увлекся, что не услышал приближающихся шагов, а ведь спускались ко мне по речной гальке. Вдруг уже над самым ухом раздался голос:

— Что, интересно?

Я резко обернулся и увидел перед собой парня примерно моего роста с неприятным, перекошенным каким-то лицом. Один глаз у него сидел глубже другого, и уголок рта под этим неправильным глазом был слегка вздернут кверху. Казалось, что он то ли криво улыбался, то ли постоянно собирался подмигнуть, чтобы скрыть свой дефект. Парень, несмотря на свой небольшой рост, был, я думаю, старше меня года на два. Он оценивающе оглядел мою худосочную фигуру и негромко произнес:

— Деньги есть?

— Нету, — неуверенно ответил я и почувствовал, как у меня от страха противно сжимается желудок. Как будто желудок сам, независимо от хозяина, испугался, весь съежился внутри меня, втянул голову в плечи и зажмурился.

Я переступил с ноги на ногу, пытаясь унять отчаянно стучавшее над сжавшимся желудком сердце. В этот самый момент парень двинул меня кулаком в зубы. Я не упал, как показывают в фильмах, и даже не покачнулся. Слегка только отступил назад правой ногой. Страха от удара больше не стало, и даже боли я не помню. Ощутил только во рту вкус крови, начавшей сочиться из верхней губы. Мы, не моргая, смотрели друг другу в глаза и не двигались. Боковым зрением я видел, что на тропинке, которая шла по берегу, стоит еще один парень в ярко-синей футболке и смотрит на нас. Присутствие второго шпанца полностью истребило во мне мысли об активной самозащите. Что касается бегства, надеть сандалии мне вряд ли бы позволили, а убежать босиком по гальке было нереально. Кинуться в воду — враг наверняка отведет душу на моей одежде, поэтому я просто стоял и молчал. Криволицый неожиданно повернулся и, не сказав ни слова, полез наверх к своему дружку. Они о чем-то пошушукались и пошли по тропинке в сторону города. Криволицый пальцем показывал своему товарищу на парочку в воде, и они громко смеялись. Я, держась пальцами за губу, провожал врагов взглядом. Пройдя метров десять, они вдруг свернули с тропинки и присели под большой и очень густой куст. Не знаю, что это было за растение. Могу только сказать, что куст имел узкие длинные листики и много-много тонких гибких веток, образовывавших почти правильный зеленый шар, слегка срезанный снизу. Пацаны спрятались за ним и стали исподтишка наблюдать за моими соседями. Я потихоньку, чтобы не привлекать внимание, стал одеваться. Но не успел я натянуть шорты, как услышал шорох, крики из воды и увидел двух моих обидчиков, которые, пригнувшись, удирали во все лопатки. В том месте, где они бежали, берег образовывал небольшой косогор, и с протоки этих двоих было, конечно, абсолютно не видно. Я посмотрел в сторону воды и увидел, что Толик держится двумя руками за голову, а Ирка показывает пальцем на меня. Меня-то было видно отлично! Не долго думая, я впрыгнул в сандалии, схватил футболку и кинулся наутек. Оглянувшись, я увидел, что все двадцать человек с того берега и из воды бросились за мной. Взобравшись на тропинку, я на секунду замешкался, лихорадочно выбирая направление бегства. Налево, до реки? И что потом? Очень хотелось бежать по тропинке направо, в сторону дома, но, скорее всего, мои преследователи, переправившись через протоку, оказались бы на тропинке раньше меня. И получилось бы, что я бегу навстречу своей погибели. Оставалось только бежать прямо. В лес. Я так и сделал и, не разбирая дороги, помчался, увертываясь от веток, по скрытым травой кочкам и ямкам. Кажется, я падал, но, подгоняемый животным страхом, мгновенно поднимался.

Не успел я пробежать и двадцати метров, как увидел мелькнувшую среди деревьев фигуру в знакомом сером костюме. Мне стало уже даже не страшно,
а как-то не по-детски жутко. Я остановился и с ужасом стал вглядываться в видневшийся метрах в тридцати от меня силуэт мужчины. Между стволов и веток он только слегка проглядывал, но от этого становилось еще страшнее. Я стоял и слушал, как сзади ко мне приближаются преследователи, но не мог сдвинуться с места. Наконец лидер погони настиг меня и с радостным криком схватил за шею. Это вывело меня из оцепенения и я, с рукой на шее, пошел к мужчине, надеясь, что ошибся и это вовсе не дядька с пляжа, а кто-нибудь другой. Кто-нибудь просто гуляющий в этой чащобе, и он защитит меня от неминуемого избиения. Превозмогая сопротивление державшего меня преследователя, я сделал несколько шагов вперед, бросил быстрый затравленный взгляд на мужчину, и ужас с новой силой овладел моим сердцем: это был тот самый незнакомец! Смотрел мужчина куда-то себе под ноги, и лица я разобрать не мог, но костюм точно был дядьки с пляжа. В голове у меня судорожно закрутились всякие чудовищные истории, рассказанные мне для профилактики мамой. Что он здесь делал?! Кого подкарауливал? Теперь уже, наоборот, топот подбегавших сзади пацанов, жаждущих расправы надо мной, казался мне музыкой. Я чувствовал, как меня хватают за руки, за волосы, и это приносило мне странное успокоение. Немного осмелев от окруживших меня мальчишек, я снова между берез нашел глазами серый костюм. Мужчина был ровно на том же самом месте. Может, он что-то там искал? Но стоял он прямо, не нагибался. Мне даже показалось, что он стал выше, чем был на пляже. Я, не обращая внимания на легкие подзатыльники, выдаваемые мне пацанами в ожидании прихода пострадавшего Толика, приподнялся на цыпочки и попытался разглядеть место возле ног мужчины, куда он так неотрывно смотрел. Ничего не­обычного я не заметил: трава и все. Я уже отвел глаза, но в этот момент мозг обожгла мысль, от которой измотанное за тот день сердце мое чуть и вовсе не разорвалось. Ноги приезжего не доставали до земли! Я рывком повернул голову и уставился на кусочек земли под ним! При этом я, видимо, так вытаращил от ужаса глаза, что мальчишки отпустили меня и сами повернулись в сторону дядьки. На несколько секунд наступила абсолютная тишина.

— Повешенный, — прошептал кто-то. Мы некоторое время молча стояли и смотрели на приезжего. Про меня мгновенно забыли, и если бы я захотел, то мог бы спокойно уйти. Но я просто не мог отвести взгляд от этого человека. Присмотревшись, я разглядел, что над головой у него виднелся конец ремня, привязанного к ветке. От головы до ветки было каких-нибудь двадцать сантиметров. Ветка была длинная и, слегка согнувшись под тяжестью тела, зеленым своим концом прикрывала, сколько могла, ремень и опущенное вниз лицо страдальца. (По прошествии стольких лет меня все еще поражает, как же твердо он решил уйти из жизни, если вот так, брючным ремнем, без всяких там табуреток, умудрился себя задушить.) Тогда же меня потрясло, что еще утром я видел, как он спокойно отдыхал на пляже, писал что-то. Надо же, а я так испугался его взгляда. Возможно, он искал у меня поддержки. Может быть, хотел поговорить хоть с кем-нибудь на этом пустынном пляже...

— Ну что, пошли, что ли? — тихонько пробасил Толик, не отводя глаз от повешенного, но никто не двинулся с места.

— Костюмчик-то у него приличный, — раздался откуда-то сзади знакомый мне голос, и я услышал шелест травы от приближающихся шагов.

Я оглянулся и увидел, что к нам неторопливо идут те самые пацаны, из-за которых я оказался в роли загнанного зайца. Криволицый шел впереди и, подойдя ко мне, тряхнул кучерявой головой и нахально усмехнулся. Он, наверное, издалека видел все, что случилось после его подлого камня. (Я был уверен, что бросил в Толика именно он.) А сейчас, подлец, был уверен, что я промолчу!
И я промолчал... Отчетливо помню его взгляд, брошенный на меня исподлобья, который выражал глубочайшее презрение. Откуда у него в детстве было уже столько злобы? Не знаю, какое имя дали ему родители, но, думаю, кличка у него была Кривой.

— Ты это к чему? — настороженно спросил у него Толик.

— Может, посмотреть, что у него в карманах? Уж точно ведь никто не узнает, — опять усмехнулся Кривой, нагло глядя на Толькину рану.

Не обратив внимания на насмешливый тон, Толик молча обвел серьезным взглядом своих мальчишек, словно пытаясь оценить, узнает кто-нибудь или нет. Не дождавшись одобрения, Кривой осторожно пошел к повешенному. Нервы мои уже настолько, видимо, измотались к тому моменту, что я перестал ощущать реальность происходящего. Мне стало казаться, что приезжий сейчас повернется и уйдет в лес. И меня эта мысль нисколько не испугала. Я даже подумал, что после этого я проснусь у себя дома, мама позовет меня завтракать, а я буду ныть, что хочу еще поваляться. Кучерявый бандит между тем медленно подошел к повешенному и оглянулся на нас, желая, видимо, убедиться, что мы не убежали. Голова моего обидчика была на уровне живота мужчины, и повешенный, казалось, свысока смотрел на него и укоризненно молчал. Кучерявый (буду, пожалуй, так его называть) потянулся было к повешенному, но, глянув наверх, на секунду замер. Потом все-таки торопливо залез в боковой карман пиджака, пошарил там и неловко одернул руку. Повешенный от этого движения стал слегка раскачиваться. Кучерявый отшатнулся и снова посмотрел наверх.

— Эй, иди сюда, а то я до внутреннего кармана не достану, — крикнул Кучерявый Толику. На самом деле всем было очевидно, что он просто трусил.

Я посмотрел на Толика. Тот стоял, переминаясь с ноги на ногу, и озирался по сторонам, словно не слыша Кучерявого. Толик был на две головы его выше, а все, что он мог, это только переминаться с ноги на ногу и молчать! Кучерявый подошел к повешенному с другой стороны и сунул руку в левый боковой карман. На этот раз рука его вернулась с уловом. Это был белый, свернутый вчетверо листок. Кучерявый развернул его и несколько секунд изучал.

— Это письмо какое-то, — сказал он, подняв наконец голову. Словно в подтверждение своих слов он начал читать вслух: — «Милая моя попутчица! Каким недолгим оказалось наше путешествие. Сказав тебе на автобусной остановке «до завтра», я ощутил, как сжалось от грусти мое сердце. Разве мог я тогда предположить, что та грусть — это самое светлое, самое радостное чувство, которое суждено будет мне испытать в оставшейся жизни. Да и можно разве назвать все, что было потом, жизнью? Каким словом обозначить собственное существование рядом с неизбежным, неотвратимым, стремительным приближением смерти любимого человека? Человека, встретив которого впервые в жизни я вдохнул полной грудью…

Я сам во всем виноват. Не нужно было улыбаться, когда ты впервые вошла в нашу комнату. И ты улыбнулась в ответ! Именно мне, хотя там было еще три сотрудника. Конечно, тебе в первый же день все про меня рассказали, но ты ни разу за все три месяца не показала, не выразила… Не знаю, как сказать. Ты вела себя со мной как с равным, как с нормальным. И действительно, почему они все были ко мне так мерзко снисходительны? Три года назад случился со мной этот срыв! Три года! Сколько времени мне еще нужно доказывать, что я нормальный? Я хотел уволиться, уехать. А вдруг с моим диагнозом меня никуда больше не возьмут? Честно признаюсь, отчаянье дошло уже до того, что я стал думать о смерти. И вот появилась ты!

Я бы никогда не посмел тебя пригласить на свидание. Но судьба неуклюже вмешалась в мою жизнь, и мы с тобой оказались в одной туристической группе. Когда вчера утром я увидел, что ты садишься в наш автобус, у меня даже ладошки вспотели. Но еще можно было попытаться противиться року. Просто не нужно мне было украдкой поглядывать на твой безупречный профиль, ко­гда ты внимательно слушала экскурсовода. Не нужно было мешаться возле трапа, чтобы только улучить минуту и помочь тебе подняться на наш прогулочный пароходик. Но, решившись заговорить с тобой, да что там — подойти к тебе, одиноко и так вызывающе красиво стоявшей на палубе, я и мечтать не мог о том, как пройдет остаток дня.

Я торопился. Я поспешно выворачивал перед тобой все новые тайники моей души, не обращая внимания на красоты природы, на любопытные взгляды окружающих нас туристов. И жадно ждал, что ты скажешь в ответ. И ты говорила. Как же ласково и умно ты умеешь говорить! И слушать. Умела…

Прости, но я ушел из больницы, не дождавшись, когда врач выйдет из реанимации и произнесет о тебе погребальные слова».

— Как это — погребальные? — спросил Кучерявый.

— Это значит похоронные, — нехотя пояснил Толик.

— Не понял, она умерла, что ли? — снова спросил Кучерявый.

— Не знаю, наверное, — пожал плечами Толик.

— Это что получается, покойник с покойником разговаривает. Прикольно, — усмехнулся Кучерявый. — Интересно, что он там еще задвинет.

Кучерявый опустил глаза на листок и раскрыл было свой перекошенный рот, чтобы продолжить, но в этот момент я услышал где-то внутри себя сиплый голос. И этот голос произнес:

— Стой!

Кучерявый поднял голову и недоуменно посмотрел в нашу сторону, пытаясь определить говорившего. Я опять почувствовал, как предательски сжимается сердце. И еще мне показалось тогда, что общее оцепенение звенело, как звенит иногда тишина. Наконец справа от себя я кожей ощутил робкое шевеление. Возможно, кто-то осмелился показать на меня пальцем. Не знаю. В этот момент что-то случилось со мной. Прорвалось. Все напряжение этого дня. И страх перед незнакомцем; и странное волнение, когда я подсматривал за Толиком и Ирой; и еще огромное количество страха; и стыд, за то, что происходило сейчас; и желание защитить этого мужчину. Наверное, все это не помещалось в детскую душу. И она стала больше…

— Стой, — сказал я уже довольно уверенно и шагнул вперед.

Кучерявый недоверчиво посмотрел на меня и выжидательно наклонил голову. Когда я подошел к нему, Кучерявый скомкал письмо, бросил его на землю и уставился мне в глаза. Не знаю уж, что он в них увидел, но, ни слова не сказав, он повернулся и пошел прямиком через лес в сторону города. Я гордо посмотрел на пацанов, на Толика. Тот отвел взгляд, и вся ватага двинулась к протоке. Оставшись наедине с повешенным, я поднял его письмо, аккуратно расправил листок, сложил вчетверо и бережно засунул обратно ему в карман…

Выйдя с острова, я увидел милицейскую патрульную машину и уверенно пошел к ней. Слегка насмешливые взгляды блюстителей порядка постепенно становились все более уважительными и удивленными по мере того, как я рассказывал им о висельнике спокойным и немного усталым голосом. Я сказал, что могу сесть в машину и поехать с ними, чтобы показать место. Сидящие внутри немедленно подвинулись…

Домой в тот день я шел уже совершенно по другому городу. Даже бордюры на нашей улице стали, кажется, ниже.

¹ В центре Иркутска на Ангаре действительно есть остров с таким названием.

² Фенелон, Франсуа де Салиньяк де ла Мот (Fenelon, Franзois de Salignac de La Mothe) (1651—1715) — архиепископ Камбрейский, опекун герцога Бургундского, внука и наследника Людовика XIV, классик французской литературы. Ему принадлежит басня «Путешествие на остров наслаждений».