ПЕЧАТНЫЙ ДВОР

«Что же это за задача такая поставлена автором перед самим собой, — пишет в редакцию сострадательная Ири­на, спасибо ей, — вот так перерабатывать, перемалывать все подряд: и нежные сливки, и щебенку, и отходы пищевые и без устали, точно мясорубка, выдавать из этого фарша навы­лет компактные брикеты рецензий?! А как же пищеварительный тракт — что с ним??? Про себя-то знаешь, что надо предохраняться, и не всякую книжку в руки возьмешь, а уж прове­сти ее содержимое через свой родной организм… Честное пионерское, ушами слышала лязг литературных челю­стей, ежилась (темно было за окном, вот)…»

Вот. Было темно. Во дворе у вас, наверное, лязгал (действительно, вроде как челюстями) мусоровоз. А вы как раз читали мою страничку. И ритм совпал. Отсюда этот жуткий глюк.

На самом деле все не так страшно. Никакая не мясорубка. Обыкновенная шаровая мельница. У шаровых мельниц не бывает челюстей: вместо них — шары из чугуна, причем закаленного. То есть с очень твердой оболочкой и мяг­ким, вязким ядром. Сочетанием этих двух противоположных свойств, — гово­рят в один голос Брокгауз и Ефрон, — достигается возможность получать изделия, заменяющие закаленную сталь и в то же время чуждые важного недостатка последней — хрупкости. Так что шаровой мельнице щебенка — тьфу. Что щебенка. Даже какое-то гуано (см. там же) она способна превратить в полезную пыль.

И вообще, если хотите знать, все обстоит почти наоборот. По-настоящему трудно читать только книги по-настоящему хорошие. Причин две:
1) у хорошей книги конец обычно плохой; 2) вам это не все равно: в хорошей книге этот плохой конец вас обязательно огорчит как личная, не знаю, неудача или потеря.

И тяжелое предчувствие не то чтобы отталкивает вас от текста, — а не дает внимательно радоваться тому, как он хорош.

Собственно, и болтовня-то эта вся затеяна оттого, что передо мной прямо сейчас лежит как раз такая книга, и я не знаю, дорогие читатели, как вас к ней подвести, как обвести вас во­круг пальца, как перехитрить ваш инстинкт самосохранения.

Джон Бойн. Мальчик в полосатой пижаме: Роман. — Перевод с англий­ского Елены Полецкой. — М.: Фантом Пресс, 2009.

Издательство старалось о том же: не спугнуть. Ни слова про сюжет. «Обычно анонс на обложке дает понять, о чем пойдет речь, но в данном случае мы опасаемся, что любые предварительные выводы или подсказки только помешают читателю. Очень важно, чтобы вы начали читать, не ведая, что вас ждет…»

Автор и сам изловчился — до того вкрадчиво повел действие (да еще придумал пару фонетических фокусов; то ли это переводчица — такая умница; то есть она в любом случае — умница и молодец), что, клянусь, до страни­цы так 56-й — до самого конца главы четвертой, можно читать практи­чески спокойно, не догадываясь про время и место.

А когда поймете, что происхо­дит, — будет уже поздно. По крайней мере, в конец вы заглянете волей-неволей. С ужасом предвидя — что там. Просто — убедиться.

Другое дело, решитесь ли вы пройти весь путь. От пятой главы до девятнадцатой включительно (двадцатая — эпилог). Признаюсь, что лично я решился не сразу. И что — да, бывали в моей жизни часы повеселей.

Притом что ну ничего такого резко впечатляющего. Идиллический тон детской литературы. Для младшего и среднего школьного возраста. Про дружбу двоих мальчиков.

И тщательно выдержана оптика и акустика десятилетнего ума. Резкая и отчетливая. Но в которой нет к реальности ключа. Тогда как мы с вами — во всяком случае, после 56-й страницы — ключом вроде бы обладаем. Вроде бы видим взаимосвязь событий, слышим полный смысл произносящихся слов. Так что ошибки наивного сознания должны бы забавлять нас и умилять. Как очаровательно неправильно истолковывает ребенок поступки взрослых. Какой тонкий психолог — этот Джон Бойн.

(Ирландец, разумеется. Я так и знал, что ирландец. Похоже, что теперь лучшие книги делаются в Ирландии.)

Но мы ведь уже заглянули в предпоследнюю главу. А хоть бы и не за­глядывали — все равно знаем, куда поспешает этот проклятый сюжет. Что случится с этим смешным дурачком и с его другом. Это во-первых. А во-вторых, в том-то и дело, что к реальности, о которой идет речь (а стало быть — вывод неизбежен, — и к реальности вообще), нет ни у нас, ни у кого никакого этого самого fucking ключа. Про что, собственно, и роман.

Может, и не надо нам его читать. Совершеннолетним и половозрелым, поголовно трусам.

Просто дать автору Нобелевскую премию и ордена всех приличных стран, перевести роман на все языки, разослать его по всем школьным би­блиотекам мира. Вроде как вакцину от бешенства мозга. Дать новым поколениям такой шанс.

Говорят, поставлен фильм. Вот в фильм не верю. Не подействует. Разве что будет гениальным, а это вряд ли.

Роман-то, кстати, не гениальный. Полагаю — нет. А только исключительно вдумчиво написан. Как если бы какой-то автоматический регулятор усиливал по микрону в секунду звук и трагизм.

А также мистер Джон Бойн додумался (вот эта мысль, пожалуй, была гениальная) украсть сюжет — верней, всего один сюжетный ход — у мистера Марка Твена. Из очень хорошей книги, которая кончается очень хорошо. Приспособить его для такой бесконечно печальной.

Георгий Демидов. Чудная планета: Рассказы / Сост., подгот. текста, подгот. ил. В. Г. Демидовой. Послесл. М. Чудаковой. — М.: Возвращение, 2008.

Литература литератора не выдаст. Рано ли, поздно ли — вознаградит. Если путное писал. И если тексты сохранятся. И, разумеется, при благоприятном стечении обстоятельств.

Для Георгия Демидова они наконец-то благоприятно стеклись. Всего-то и надо было прожить ровно сто лет — и дождался бы: вот она, первая книжка. И в послесловии сказано: «Писателей такой силы, взявшихся за то, мимо чего отечественная литература полностью прошла, но пройти не имела права, было едва ли не четверо — Домбровский, Солженицын, Шаламов и Демидов».

Не хватило сил, недотерпел: ровно 21 год тому назад пошел на кинофильм «Покаяние», посмотрел, вернулся домой и умер.

Семью годами раньше ГБ провела обыски у его знакомых в нескольких городах — и забрала пять машинописных томов его сочинений. Зря и безвозвратно (в чем сомневаться не приходилось) пропали четырнадцать лет работы по ночам и по выходным. Четырнадцать лет на воле (в Республике Коми), потраченные на то, чтобы рассказать про четырнадцать лет в колымских лагерях.

Он был физик-теоретик и инженер-изобретатель; говорят — был гений. А также гордец и храбрец.

Одинок и несчастен сверх всякой меры. Т. н. советская власть отняла у него абсолютно все, не смогла отнять только ум. Но не посчитала это важным, пренебрегла — не убила.

Это была ее ошибка. Она ее осо­знала и попыталась исправить: украв тексты. Украла, однако не уничтожила (горят они как миленькие, но эту не сожгли): ошибка вторая. А потом, по­сле того как вышел на экраны фильм «Покаяние», ГБ и вовсе, как известно, впала на какое-то время в панику и в ступор (опускалась на колени, все такое) и дочери Демидова удалось выца­рапать рукописи обратно.

Прошло еще каких-то два десятилетия — и вот она, справедливость, ее нескрываемое торжество. Ужо тебе, ГБ. Литература тебе покажет. Будешь знать.

Необыкновенно толковый, абсолютно надежный очевидец. С подробной, последовательной памятью. С постоянным движением от явлений к причи­нам явлений. От деталей — к прин­ци­пам действия устройств. От бессчетных абсурдных фактов — к формуле космического смысла.

Должен же быть смысл — если мышление хоть чем-то отличается от сновидения. Высшая, например, ма­тематика — понимающие люди говорят — точно не сон.

Другое дело — беллетристические хитрости. Машинерия иллюзий. Композиция, мнимая перспектива. Искусство помещать часть самого себя в другие человеческие фигуры, чтобы их одушевить.

Георгий Демидов, короче говоря, использует в своей прозе приемы и навыки чертежного дела. И прямые линии предпочитает всем остальным.

Лучший, совершенно безупречный рассказ — «Интеллектуал. (Признак Коши)». Незабываемо, зловеще красив рассказ «Дубарь». Непременно надо прочитать рассказ «Люди гибнут за металл» — от текста не оторваться, потому что он впивается в вас двумя стальными крючьями. Один: этого ни в коем случае не могло быть. Другой: без всякого сомнения, все точно так и было.

Впрочем, и вся эта книга такова.

Боюсь, однако, что те, кто схватился бы за нее с жадностью, в массе своей пребывают там же, где сейчас автор.

А для нашего брата, теперешнего потомка, все эти лагерные ужасы — старомодный мир приключений вроде золотой лихорадки Джека Лондона.

Зря, что ли, все эти прошедшие годы ГБ, не покладая рук, вставала с колен.

«Сноб», № 1, 2. М., 2009.

С пылу, с жару, с иголочки, всамделишная новинка: небывалый, чрезвычайно занятный журнал.

Роскошный. Вам не по зарплате, и мне, разумеется, не по гонорару. По знакомству достались два номера.

Издание про состоятельных (здесь они — причем только они — считаются состоявшимися). Для состоятельных.

Классные фотографии, щегольская такая как бы эссеистика. Сама себя осознающая как «московский остроязыкий п..деж» (цензура моя. — С. Г.).

Про то, что жизнь дается человеку один раз и прожить ее всю в Рос­сии — глупо. Время от времени появляться — на вернисажах каких-нибудь, на премьерах — еще куда ни шло.

То есть запланирован был, по-видимому, цинизм более или менее чис­тый. Но вмешалась ироническая да­-ма — экономика.

«…Традиционный новогодний бал компании Bosco de Chiliegi, озаглавленный в этот раз „Невеликая депрессия“, <…> выглядел серьезной заявкой: „В люксовом сегменте — снижение продаж? Не знаем ничего о снижении продаж“. Впрочем, элемент смирения, необходимого для всех, кто намерен начать заботиться о душе, наблюдался и здесь: виски из алюминие­вых чайников (как во времена Великой депрессии) разливали Игорь Угольни­ков, Валерий Сюткин и Игорь Янковский. Свидетельствует ли этот факт (или, скажем, ободок с цветочком в волосах у присутствовавшего на балу Олега Табакова) о наступлении последних времен — неизвестно, но оказавшийся впоследствии правдивым слух о том, что гостеприимная компания Bosco планирует буквально на следующий день после праздника ужесточить рекламную политику и здорово прищучить все крупные глянцы страны, безусловно, не способствовал аппетиту многих гостей бала. Один из этих гостей, топ-менеджер известного издания, потом признавался: „Уронил с вилки спаржу на омара, а она крестом легла. Ну, думаю, знак…“».

Такие же забавные репортажи с тусовок Нью-Йорка, Парижа, Берлина и Лондона. Похоже, нет на планете такого места с дармовой выпивкой, где не роились бы, весело сквернословя, состоявшиеся граждане РФ.

«…Саша навсегда уехал из Москвы полгода назад. Из сценаристов переквалифицировался в управляющего делами владельца яхты. Месяц назад яхта сгорела. Дотла. Пожар начался ночью. Саша едва успел всех разбудить и выскочить из нее (из яхты, что ли? — С. Г.) в одних трусах. Ни документов, ни денег, ни пластиковой карты, ни одежды, ни работы. Полное обнуление. Теперь Саша настоящий тайский бомж. И вот он встревоженно пишет мне в чате (из канавы, что ли? — С. Г.), когда я снова оказываюсь у компьютера:

— У вас там прямо кризис? Что, полная ж..а (цензура моя. — С. Г.)?

— Санечка, а тебе не кажется, что полная ж..а (цензура моя. — С. Г.) — у тебя?

— У меня все прекрасно. Светит солнце. И я живой».

Но это все лишь гламур, для возбуждения аппетита и зависти.

А есть, как ему не быть, и дискурс. Каскад положительных примеров. Карьеры состоявшихся.

Один, оказавшись в Нью-Йорке, создал сайт про халяву: где и когда в ресторанах и барах наливают бесплатно. Расписание на неделю вперед. Повалила подписка, за ней реклама. Сделался влиятельный человек. Доход компании — под двести тысяч зеленых.

Другой «в девяностых закупал вагонами куриные перья и проводил акции тотального оперения символов Петербурга: „Оперение Медного всадника“» и т. д. Теперь в Германии, знаменитость. Как раз в эти дни заканчивает для Венецианского биеннале проект «Оперенная Россия».

Третьему и четвертому Германия обрыдла, и они рванули в Японию: искать простака, который даст им денег, чтобы они сделались продюсерами анимэ про советских пионеров. Нашли. Прекрасно себя чувствуют.

Пятый — Тимур Бекмамбетов: «Ночной дозор», если не ошибаюсь, а так­же «Дневной дозор», а нынче — в Голливуде.

Шестой — Харуки Мураками. На Гавайях. На яхте. В бухте. Главное, говорит, каждый день бегать. Никогда бы, говорит, я не стал таким отличным писателем, если бы не бегал каждый день.

Седьмой — тоже, должно быть, от­личный писатель (книжка в Москве «отлично продалась»): Олег Радзин­ский. Вилла в Ницце, собаки, бассейн.

«— Я понял, — говорит он, — что эта позиция, по-английски именуемая closed observer — позиция наблюдателя, очень удобна и дает колоссальную защиту. Потому что есть нечто вроде буфера между тобой и реальностью. Жить в каком-то социальном, политическом, культурном пространстве мне было бы сложно. Поэтому я живу во Франции. Я тут чужой. Я очень плохо говорю по-французски. Я могу себе позволить пребывать в иллюзии, что когда прихожу покупать круассаны в буланжери, все люди беседуют там о Сартре и обсуждают поэтику Рембо…»

Восьмой — опять японец — сообразил фотографировать по ночам (в инфракрасных, допустим, лучах) вуайеристов — это которые подглядывают за парочками в кустах. На самом-то деле, конечно, снимает он понятно что, но раз на первом плане обтянутые брюками мужские зады, то считается — искусство.

Девятый — опять наш — инсталлирует, блин, в Майами. Описание инсталляции:

«Она состояла из слова Democracy, исполненного дважды: белыми, подсвеченными изнутри буквами на стене и трехмерными прозрачными литерами на полу. Система насосов беспорядочно откачивала и закачивала из буквы в букву вязкую, чуть комковатую нефть. Из всего этого складывалась критика США. <…> „Стремится вывести на чистую воду экспорт демо­кратии ради нефти“, — гласил пресс-релиз выставки…»

Довольно! Больше не могу. Там еще масса всякого интересного, в этом журнале «Сноб». Даже имеется один действительно талантливый текст — про то, что, дескать, и лесбиянки любить умеют. Но меня снедает зависть к номеру седьмому. Тоже хочу позицию closed observer и колоссальную защиту (насчет виллы и собак — не уверен). И воображать, что в метро все вокруг меня беседуют о поэтике Рембо. А впрочем, время вышло и место кончилось. Молчи, бессмысленный Гедройц! Поденщик, раб нужды, забот.

С. Гедройц