УРОКИ ИЗЯЩНОЙ СЛОВЕСНОСТИ

 

Вадим Баевский

СТИХОТВОРЕНИЕ НИКОЛАЯ ГУМИЛЕВА
О ВОДОРОДНОЙ БОМБЕ

Может быть, название этого очерка кажется странным, но, если задуматься, почти ничего парадоксального в нем нет. Если Андрей Белый мог писать об атомной бомбе, почему Гумилев не мог о водородной?

В 1921 г., в год опубликования Гумилевым стихотворения «Заблудившийся трамвай», в год убийства Гумилева, почти за четверть века до Хиросимы и Нагасаки, Андрей Белый написал о том, что надвигается атомная война с ее огромными жертвами:

 

Мир — рвался в опытах Кюри

Атомной, лопнувшею бомбой

На электронные струи

Невоплощенной гекатомбой.

 

Это не была случайная мимолетная догадка. Написанный вслед за поэмой «Первое свидание», в которой содержатся приведенные выше стихи, большой трехчастный роман «Москва», в который входят романы «Московский чудак», «Москва под ударом» и «Маски» (1924—1930), построен на таком сюжете: московский профессор (прообразом писателю послужил его отец) изобрел атомную бомбу, а немецкий шпион безуспешно стремится это изобретение похитить. Когда интрига срывается, шпион пытает ученого, выжигает ему глаз. Ученый сходит с ума, но не выдает врагу тайну атомной бомбы, понимая ее гибельную мощь. В заключительном романе трилогии показано, как к ученому постепенно возвращается разум. Так что можно утверждать, что мысли о предстоящей атомной войне и образы этой войны насыщали сознание Андрея Белого, во всяком случае, на протяжении целого десятилетия.

«Заблудившийся трамвай» большей частью критиков воспринимается как одно из наиболее значительных стихотворений последней прижизненной книги «Огненный столп» и всего творчества Гумилева. Книга вышла в свет, возможно, в день расстрела Гумилева.

Я почувствовал и осознал какую-то особую мощь этого стихотворения, когда прочитал его первый же раз, студентом. Оно меня буквально потрясло. Вместе с тем я в нем почти ничего не понял. И не я один. Пишущие о нем называют его таинственным, непонятным, загадочным и другими синонимичными эпитетами. С начала 1920-х гг. и особенно за последние двадцать лет предложено много истолкований отдельных мест и всего текста в целом.

 

ЗАБЛУДИВШИЙСЯ ТРАМВАЙ

 

Шел я по улице незнакомой

И вдруг услышал вороний грай,

И звоны лютни, и дальние громы, —

Передо мною летел трамвай.

 

Как я вскочил на его подножку,

Было загадкою для меня,

В воздухе огненную дорожку

Он оставлял и при свете дня.

 

Мчался он бурей темной, крылатой,

Он заблудился в бездне времен...

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон.

 

Поздно. Уж мы обогнули стену,

Мы проскочили сквозь рощу пальм,

Через Неву, через Нил и Сену

Мы прогремели по трем мостам.

 

И, промелькнув у оконной рамы,

Бросил нам вслед пытливый взгляд

Нищий старик, — конечно тот самый,

Что умер в Бейруте год назад.

 

Где я? Так томно и так тревожно

Сердце мое стучит в ответ:

«Видишь вокзал, на котором можно

В Индию Духа купить билет?»

 

Вывеска... кровью налитые буквы

Гласят: «Зеленная», — знаю, тут

Вместо капусты и вместо брюквы

Мертвые головы продают.

 

В красной рубашке, с лицом, как вымя,

Голову срезал палач и мне,

Она лежала вместе с другими

Здесь, в ящике скользком, на самом дне.

 

А в переулке забор дощатый,

Дом в три окна и серый газон...

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон.

 

Машенька, ты здесь жила и пела,

Мне, жениху, ковер ткала,

Где же теперь твой голос и тело,

Может ли быть, что ты умерла?

 

Как ты стонала в своей светлице,

Я же с напудренною косой

Шел представляться императрице

И не увиделся вновь с тобой.

 

Понял теперь я: наша свобода

Только оттуда бьющий свет,

Люди и тени стоят у входа

В зоологический сад планет.

 

И сразу ветер знакомый и сладкий,

И за мостом летит на меня

Всадника длань в железной перчатке

И два копыта его коня.

 

Верной твердынею православья

Врезан Исакий в вышине,

Там отслужу молебен о здравье

Машеньки и панихиду по мне.

 

И все ж навеки сердце угрюмо,

И трудно дышать, и больно жить...

Машенька, я никогда не думал,

Что можно так любить и грустить.

 

Когда-то Блок сказал, что стихотворение — это покрывало, растянутое на остриях нескольких слов. Какие слова наиболее важны для восприятия этого стихотворения?

Для меня:

 

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон.

 

Если бы меня попросили привести показательный пример лирики ХХ в., я бы назвал «Заблудившийся трамвай». В «Истории русской поэзии» и в «Истории русской литературы ХХ века» я привел в качестве примера «Стансы ночи» Анненского. У Гумилева тоже мнимая фабула: события происходят, но логиче­­скине связываются между собой. Отсюда — множественность возможных истолкований. Жанровая система лирики распалась еще в начале XIX в., но память жанров, пережитки жанрового мышления дают себя знать вторичными жанровыми образованиями. «Заблудившийся трамвай» — пример позднего балладного жанрового образования с присущей романтической балладе фантастично­стью. И стихотворный размер — четырехударный дольник — это романтиче­ский размер поэзии Серебряного века. Осознание этих вещей помогает понять стихотворение.

Опыты его истолкования делятся на две группы.

Одна включает работы, посвященные реалиям стихотворения, его затексту: каков был маршрут трамвая, по каким трем мостам он пролегал, где была расположена зеленная лавка, вывеску которой увидел Гумилев, кто тот старик, который умер в Бейруте, что это за дом в три окна, в каком переулке он расположен, кто такая Машенька, какой императрице представлялся «я»? Чтобы получить мало-мальски достоверные ответы на эти и подобные вопросы, приходится на многое, ответам противоречащее, закрывать глаза.

Имя Машенька вместе с другими реалиями, которые мы сейчас рассмотрим, почему-то ведет исследователей к «Капитанской дочке». Однако в романе Пушкина героиня ни разу не названа Машенькой. Чаще всего она Марья Ивановна, иногда Маша, один раз девица Миронова и один раз — Марья Миронова. Жених Машеньки, когда она стонала и умирала, с напудренною косой шел представляться императрице, сказано в стихотворении. Но в романе Пушкина Петруша Гринев Екатерине II не представляется и ради своих светских успехов Маши не покидает. А в «Заблудившемся трамвае» герой стихотворения изменяет своей любви. Дом в три окна принимают за дом Шухардиной, в котором Гумилев жил с Ахматовой в Царском Селе. Допустим. Хотя при чем здесь тогда Маша Миронова и вообще «Капитанская дочка»? А что значит серый газон? Об этом не говорят. Ни Царского Села, ни Белогорской крепости в стихотворении не видно. Все это вмыслили исследователи, которые, складывается впечатление, со школьных лет «Капитанскую дочку» не перечитывали.

Два четверостишья — Вывеска… кровью налитые буквы… и В красной рубашке, с лицом, как вымя… — по мнению Ахматовой, говорят о революции и о гибели в ней Гумилева. Безусловно, такое прочтение не то что допустимо, но, исходя из всего затекста стихотворения (вобравшего в себя судьбу России и судьбу Гумилева), напрашивается.

Почти все исследования, при всей явленной в них эрудиции, при всем остроумии их авторов, мало дают для понимания стихотворения как текста. Они предоставляют замечательный материал для изучения процесса читатель­ского восприятия поэзии, для изучения психологии творческого процесса, но не для понимания его результата. Поэт использует материал, почерпнутый в реалиях своей жизни, чтобы построить фантастическую конструкцию.

В известных мне статьях не обращено внимание на звуковое оформление первой строфы. Герой услышал вороний грай, звоны лютни, дальние громы. Дальние громы и вороний грай хорошо согласуются между собой: грохот трамвая обеспокоил ворон, и они подняли крик. Но между этими двумя звуковыми впечатлениями вставлены звоны лютни. Лютня — вышедший из моды к началу ХХ в. струнный музыкальный инструмент. Откуда могли долететь на улицу его звуки — непонятно и не объяснено. По моему представлению, это звуковое впечатление смонтировано с другими двумя, причем между ними, именно для того, чтобы с самого начала дать понять: не ждите в этом стихотворении бытового правдоподобия, это видения, миражи, иногда, может быть, сновидения. А то и jamais vu.

Опять-таки в известных мне статьях не обращается внимания на огненную дорожку, которую оставляет за собой трамвай. Это не обыкновенный трамвай. Сегодня мы бы сказали — реактивный. Итак, герой стихотворения на незнакомой улице в неизвестном городе (добавим: о том, какой это город, нигде не сказано; далее трамвай летит по мосту через Неву, и кто-нибудь скажет: Петербург; но трамвай несется и сквозь рощу пальм, потом — через Нил, потом — через Сену; в конце появляются памятник Фальконе и Исаакиевский собор — явные приметы Петербурга; по тексту стихотворения можно понять так, что герой из Петербурга отправляется на трамвае в странствие и после сложного странствия во времени и в пространстве по Африке и Европе возвращается в Петербург с его символами государства и православия и там все равно не обретает покоя) под звуки вышедшего из моды музыкального инструмента вскакивает на подножку проносящегося мимо него необыкновенного трамвая.

После такого начала мы легко примиряемся со всеми логическими несообразностями в дальнейшем тексте: при свете дня трамвай с огненным шлейфом несется темной бурей; как это представить себе? он несется, может быть, вовсе и не по рельсам; скорее всего, не по рельсам: крылатая буря что значит? как может заблудиться в бездне времен трамвай, если он едет по рельсам?

И отчаянный вопль:

 

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон.

 

И далее падает роковое: Поздно.

Другая группа работ (значительно меньшая) дополняет разбор деталей соображениями о том общем впечатлении, которое читатель выносит из стихо­творения: о состоянии тревоги, о предчувствии смерти, о мистических прорывах­ в трансцендентальное.

В обеих группах работ указываются межтекстуальные связи, вскрываются подтексты. Пока их не особенно много, и они мало что добавляют к пониманию стихотворения.

В записные книжки Ахматовой в разное время трижды внесена (с легкими вариациями) одна и та же мысль: «Н. Гумилев. Самый непрочитанный поэт 20-ого века» (с. 359; подчеркивание Ахматовой). «Теперь уже кто-то начинает догадываться, что автор „Огн<енного> столпа“ был визионер, пророк, фантаст» (с. 625), — говорит она позже. Я принадлежу к тем, кто видит в Гумилеве визионера, пророка, фантаста. Французское visionnaire, по нашему мнению, точнее всего перевести на русский как «провидец».

Настоящая лирика не то что допускает, а предполагает множество истолкований, часто совсем неожиданных.

Недавно я столкнулся еще с одним истолкованием «Заблудившегося трамвая», которое подтверждает мысль о пророческом даре Гумилева, о чем и хочу здесь рассказать.

Некоторые серьезные физики и математики любили и в определенных пределах знали русскую поэзию. Известно, что стихи Гумилева любили Ландау (устное предание), Колмогоров.4

В июне 1965 г. в журнале «Успехи физических наук» была опубликована юбилейная статья «Игорь Евгеньевич Тамм (К семидесятилетию со дня рождения)». Она подписана фамилиями трех его учеников: академиков Виталия Лазаревича Гинзбурга и Андрея Дмитриевича Сахарова и члена-корреспондента АН СССР Евгения Львовича Фейнберга. Тамм был выдающийся, необыкновенный физик, лауреат Нобелевской премии, и Сталинской, и Ленинской, и имел много других отличий. Он был учителем академиков. В статье есть такие слова:

«Вряд ли стоит перечислять детально факты биографии И. Е. и его научные работы. Более того, это невозможно сделать достаточно точно, здесь трудно не ошибиться. Ведь ничего похожего на личный архив у И. Е. нет. Многое ­из того, что перестало его занимать, он отстраняет начисто и даже забывает о некоторых опубликованных им когда-то статьях: в свое время он был ими увлечен, но потом перестал ценить. В этом, как и во многом другом, личность и поступки И. Е. внутренне близки духу известного пастернаков­ского стихо­творения:

 

 

Быть знаменитым некрасиво.

Не это подымает ввысь.

Не надо заводить архива,

Над рукописями трястись.

 

Цель творчества — самоотдача,

А не шумиха, не успех.

Позорно, ничего не знача,

Быть притчей на устах у всех.

 

Но надо жить без самозванства,

Жить так, чтобы в конце концов

Привлечь к себе любовь пространства,

Услышать будущего зов...»

 

 

В 1960-е гг., читая эти слова, мы не понимали их подлинного значения. Несколько далее в статье говорится:

«За сорок лет И. Е. опубликовал около шестидесяти научных статей. Это значит, что были годы, когда не публиковалось ничего или почти ничего. Годы выдающихся достижений сменялись годами безмолвия, когда о необыкновенно напряженной работе, о неудачах и разочарованиях, перечеркивающих эти годы труда, о все новых и новых идеях и попытках решить сложнейшую проблему физики протекшего сорокалетия — проблему элементарных частиц и их взаимодействий — можно было узнавать лишь на обсуждениях в узком кругу. Со стороны могло показаться, что в эти периоды его научная деятельность затихает. Видимо, это закономерно для подлинного творчества:

 

 

...И надо оставлять пробелы

В судьбе, а не среди бумаг,

Места и главы жизни целой

Отчеркивая на полях.

 

И окунаться в неизвестность,

И прятать в ней свои шаги,

Как прячется в тумане местность,

Когда в ней не видать ни зги...»

 

 

Пастернак умер, затравленный властью, писателями и невеждами, далекими от литературы, всего за пять лет до опубликования этой статьи. Имя его не появлялось в печати. Стихи его, конечно, не цитировались. В статье учеников Тамма цитаты из Пастернака появились только потому, что для выдающихся физиков-ядерщиков в каком-то смысле закон не был писан. Кому-либо другому это вряд ли бы удалось. Через абзац читаем:

«Его заинтересовали парадоксальные эксперименты П. А. Черенкова, и он вместе с И. М. Франком объяснил и теоретически истолковал загадочное явление, в самое существование которого большинство физиков тогда не верило, а некоторые над этими опытами даже подшучивали. Это блестящее теоретиче­ское исследование послужило исходным пунктом целого направления. Оно принесло И. Е., вероятно, наибольшую славу, потому что именно за него он получил сначала Государственную премию СССР, а затем (1958 г.) Нобелевскую премию (одновременно с Пастернаком. — В. Б.). Однако сам И. Е. не стал разрабатывать эту линию дальше, хотя, конечно, мог бы найти здесь немало интересных проблем, мог бы выполнить новые значительные, полезные и до­стоверные работы, как это сделали другие физики. Вместо этого он снова обратился к владевшим его воображением ядерным силам и физике элементарных частиц, хотя успех здесь давался ему с гораздо большим трудом.

 

...Другие по живому следу

Пройдут твой путь за пядью пядь,

Но пораженье от победы

Ты сам не должен отличать...»

 

Еще через абзац следует чрезвычайно важный текст, подлинное значение которого в середине 1960-х гг. мне тоже было непонятно. Только десятилетие спустя я узнал, что термоядерный синтез, управляемая термоядерная реакция суть эвфемизмы для обозначения водородной бомбы. Тамм был привлечен в качестве руководителя работы по созданию советской водородной бомбы; а он привлек своего ученика Сахарова. Но, осознав, в какое дело он вовлечен, Тамм отказался от участия в нем.

И оканчивается статья так:

«Нет принципиальной разницы между страстным студентом, голосующим на 1-м съезде Советов против Временного правительства, и поседевшим академиком, неумолимо разоблачающим антинауку на общем собрании Академии наук. Видимо, и полвека назад И. Е. Тамм знал то, что было написано лишь много десятилетий спустя:

 

...И должен ни единой долькой

Не отступаться от лица,

Но быть живым, живым и только.

Живым и только до конца».

 

Так в статье учеников Тамма обозначен жизненный путь их учителя, который начал участвовать в создании водородной бомбы — и отшатнулся от нее.

Другой путь, как мы знаем, проделал Сахаров. Он создал водородную бомбу, а потом повел борьбу за ограничение испытаний, за запрещение ядерного оружия и за социальную перестройку в нашей стране.

А был еще и третий путь. Это теперь мы говорим: «Сахаров — отец совет­ской водородной бомбы». В действительности у советской водородной бомбы было трое отцов. Кроме Сахарова — академики Юлий Борисович Харитон и Яков Борисович Зельдович. Все они были, конечно, глубоко засекречены. Как указывает Советский энциклопедический словарь, Харитон и Зельдович еще перед войной, в 1939—1941 гг., теоретически рассчитали цепную реакцию деления урана, примененную в атомной и водородной бомбах.

Прошлым летом, в конце июня—в начале июля по 3-му каналу телевидения прошел цикл передач «Секретные физики». Харитон и Зельдович, в отличие от Тамма, до конца не отошли от работ по созданию водородной бомбы и, в отличие от Сахарова, не стали бунтовать, когда создали и успешно испытали ее.­

Я предостерегаю читателей от вынесения поспешных приговоров. Каждому из ученых приходилось принимать трудные нравственные решения. Прежде всего, перед ними была поставлена научная и инженерная задача необычайной сложности. Это был вызов их научному интеллекту. Их подогревало соперничество с первоклассными американскими учеными: быть первыми! Для подлинного ученого это мощный стимул. Имели место патриотические соображения: если водородная бомба будет у Соединенных Штатов, она для равновесия сил должна быть и у Советского Союза.

С другой стороны, они, несколько человек, понимали, что участвуют в со­здании оружия, способного уничтожить все человечество. При испытаниях гибли люди. В телефильме о Харитоне был такой эпизод. Крестьян выселили с территории, которая должна была стать полигоном. Все ушли, а одна девочка не захотела. Она осталась в глубоком погребе своего дома. И при взрыве водородной бомбы погибла. Солдатам, державшим оцепление полигона, приказано было перед взрывом спрятаться в укрытие и не поднимать головы. А один солдат поднял голову. И погиб. Харитон доложил ЦК партии: «Испытание прошло не просто успешно. Испытание прошло блестяще». А нас неотступно преследует мысль Достоевского, герой которого отвергал царство всемирной гармонии, если она, эта гармония, куплена ценою даже не жизни, а слезы ребенка.

Во главе создания ядерного оружия стоял Берия — властелин всего репрессивного аппарата СССР. Ежедневно колонны зэков по утрам проходили мимо уютных коттеджей ученых и инженеров на работу, а по вечерам — с работы в свои бараки.

Харитон был трижды Героем социалистического труда, лауреатом трех Сталинских премий, Ленинской премии, депутатом Верховного Совета СССР. Имел разные привилегии.

Теперь я вам расскажу нечто, чего в телефильме не было. Чего вы, да и его создатели, возможно, и не знали.

Отец академика Харитона, Борис Осипович, был журналистом, литературным критиком, мемуаристом, одним из организаторов петроградского Дома литераторов. В 1922 г. он был выслан из Советской России вместе со многими другими деятелями русской культуры, казавшимися большевикам опасными. После некоторых скитаний и мытарств переехал в Ригу, энергично работал в русских эмигрантских изданиях. Летом 1940 г., после аннексии Латвии Советским Союзом, оказался в Советском Союзе. Вскоре был арестован и погиб…

Много чувств и мыслей порождает сопоставление судеб отца и сына.

Академика Харитона в посвященном ему фильме спрашивают, какие у него увлечения, кроме физики.

— Конечно, поэзия, — отвечает он. — Гумилев.

И читает первые строфы «Заблудившегося трамвая». Я такого страстного чтения не слышал!

 

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон.

 

Поздно.

 

«Если бы можно было тогда остановиться в работе над водородной бомбой. Если бы можно было вернуться назад! — Поздно» — так это у него прозвучало. Так это я воспринял. «Если бы можно было прожить другую жизнь! Иначе… — Поздно».

 


 1 Андрей Белый. Стихотворения и поэмы. (Библиотека поэта). Л., 1966. С. 411.

 2 Николай Гумилев. Стихотворения и поэмы. (Библиотека поэта). Л., 1988. С. 331—332.

 3 С наибольшей полнотой отзывы о «Заблудившемся трамвае» собраны и рассмотрены в комментарии Н. А. Богомолова в кн.: Николай Гумилев. Сочинения в трех томах. Т. 1. М., 1991. С. 543—545; и в статье: Ю. Л. Кроль. Об одном необычном трамвайном маршруте // Русская литература. 1990. № 1. См. также вышедшую в свет после этих работ кн.: Записные книжки Анны Ахматовой (1958—1966). М.; Torino, 1966; в первую очередь см. с. 359, 625, 644. См. также статьи: К. Ичин. Межтекстовый синтез в «Заблудившемся трамвае» Гумилева // Гумилев и Русский Парнас. СПб., 1992; М. Д. Эльзон. «…гласят: „Зеленная...“» //­Гумилевские чтения. СПб., 1996; Ю. В. Зобнин. Мария Александровна Кузьмина-Караваева — прототип героини «За­блудившегося трамвая» // Там же.

 4 Колмогоров в воспоминаниях учеников. М., 2006. С. 286.

Владимир Гарриевич Бауэр

Цикл стихотворений (№ 12)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Михаил Олегович Серебринский

Цикл стихотворений (№ 6)

ПРЕМИЯ ИМЕНИ
ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА

Сергей Георгиевич Стратановский

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27

Михаил Толстой - Протяжная песня
Михаил Никитич Толстой – доктор физико-математических наук, организатор Конгрессов соотечественников 1991-1993 годов и международных научных конференций по истории русской эмиграции 2003-2022 годов, исследователь культурного наследия русской эмиграции ХХ века.
Книга «Протяжная песня» - это документальное детективное расследование подлинной биографии выдающегося хормейстера Василия Кибальчича, который стал знаменит в США созданием уникального Симфонического хора, но считался загадочной фигурой русского зарубежья.
Цена: 1500 руб.
Долгая жизнь поэта Льва Друскина
Это необычная книга. Это мозаика разнообразных текстов, которые в совокупности своей должны на небольшом пространстве дать представление о яркой личности и особенной судьбы поэта. Читателю предлагаются не только стихи Льва Друскина, но стихи, прокомментированные его вдовой, Лидией Друскиной, лучше, чем кто бы то ни было знающей, что стоит за каждой строкой. Читатель услышит голоса друзей поэта, в письмах, воспоминаниях, стихах, рассказывающих о драме гонений и эмиграции. Читатель войдет в счастливый и трагический мир талантливого поэта.
Цена: 300 руб.
Сергей Вольф - Некоторые основания для горя
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
Ася Векслер - Что-нибудь на память
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин - Стихи
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
Калле Каспер  - Да, я люблю, но не людей
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Лев Друскин  - У неба на виду
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
Арсений Березин - Старый барабанщик
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Игорь Кузьмичев - Те, кого знал. Ленинградские силуэты
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России