ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

 

Ирена  Ронен

Стихи и проза:
Ходасевич в творчестве Набокова

«Обратимся к стихам», — сказал Набоков, заканчивая свою прощальную речь о Ходасевиче. Когда пишут о взаимоотношениях Набокова и Ходасевича, лишь изредка обращаются к стихам. Мне хотелось бы остановиться как раз на этом вопросе связи между Набоковым и старшим поэтом. Особый интерес представляет своеобразная пересадка некоторых описательных поэтических приемов и тем Ходасевича на почву художественной прозы Набокова. Ходасевич проникает в набоковские произведения разными способами. Порой, как в рассказе «Уста к устам», он может промелькнуть во внешности одного из персонажей — Евфратского, в остальном не напоминающего о Ходасевиче: «тощий, густобровый, с двумя брезгливыми складками, идущими от рысьих ноздрей к опущенным углам рта, из которого торчит еще не зажженная папироса»1.
(5, 342) Именно таким запомнили Ходасевича современники, таким он видел себя:
«Я сидел / <…> с потухшей папиросой / Меж пальцами, совсем худой и бледный» («Эпизод», 107)2, — и таким отразился на портретах и снимках. Забавно и то, что Набоков передает еще одну примету Ходасевича, страдавшего от экземы, маленькой, черненькой машинистке «с экземой на лбу». Этим присутствие Ходасевича в рассказе не ограничивается. В нем описано берлинское кафе, где «за окном проплывает, как рыба в аквариуме, насквозь освещенный трамвай». (5, 343) Упомянутое сравнение перекочевало к Набокову из стихо­творения Ходасевича «Берлинское»:

 

А там, за толстым и огромным

Отполированным стеклом,

Как бы в аквариуме темном,

В аквариуме голубом —

 

Многоочитые трамваи

Плывут между подводных лип,

Как электрические стаи

Светящихся ленивых рыб. (161—162)

 

Иногда реминисценция из Ходасевича — лишь штрих, выразительный эпитет; так, «бесстрастная, скорее довольная, очарованная и ограниченная своей глухотой» (3, 612) героиня рассказа «Оповещение» невольно отсылает к зачарованному «своей тишиной» «глухому» Ходасевича из стихотворения «Окна во двор». Набокова может привлечь мистический, почти антропософский3 опыт автоскопии Ходасевича, точно и конкретно изложенный поэтом в стихотворении «Эпизод»:

                     

Самого себя

Увидел я в тот миг, как этот берег;

Увидел вдруг со стороны, как если б

Смотреть немного сверху, слева. <…>

Того меня, который предо мною

Сидел, — не ощущал я вовсе. <…>

И человек, сидящий на диване,

Казался мне простым, давнишним другом,

Измученным годами путешествий.

Как будто бы ко мне зашел он в гости,

И, замолчав среди беседы мирной,

Вдруг откачнулся, и вздохнул, и умер. <…>

Так видел я себя недолго: вероятно,

И четверти положенного круга

Секундная не обежала стрелка. (107—108)

                                                                 

Сравним это место с отрывком из рассказа Набокова «Ужас»: «Со мной бывало следующее: <...> я вставал со стула, озябший, опустошенный, зажигал в спальне свет — и вдруг видел себя в зеркале. И было так: за время глубокой работы я отвык от себя, — и, как после разлуки, при встрече с очень знакомым человеком, в течение нескольких пустых, ясных, бесчувственных минут видишь его совсем по-новому, хотя знаешь, что сейчас пройдет холодок этой таинственной анастезии <...> — вот точно так я глядел на свое отражение в зеркале и не узнавал себя». (2, 486) Заметим попутно, что в развязке этого рассказа, где говорится о «простом человеческом горе», которое спасает героя от безумия (2, 491), имеется отзвук стихотворения в прозе Тургенева «У-а... У-а!». Молодой человек у Тургенева на грани самоубийства, когда он внезапно слышит крик: «О горячий крик человеческий, только что народившейся жизни, ты меня спас, ты меня вылечил!»4

Исследователи творчества Набокова неоднократно отмечали экзистенциальную значимость мотива отражения, следа, знака в его поэтике. Один из источников этого мотива, характерного для традиции и западного, и русского символизма, у Набокова ведет к Ходасевичу, особенно по теме творческого избранничества. В стихотворении «Смерть» (1924) Набокова упоминается «водяной знак»:

 

И душу из земного мрака

поднимешь, как письмо, на свет,

ища в ней водяного знака

сквозь тени суетные лет.

 

И просияет то, что сонно

в себе я чую и таю, —

знак нестираемый, исконный,

узор, придуманный в раю. (1, 624)

 

У Набокова здесь соединились в единой метафоре символические образы из двух стихотворений Ходасевича. В стихотворении «Про себя» лирический герой сравнивает себя с пауком-крестовиком, чья метка своим узором знаменует спасение: «И он бежит от гнева твоего, / Стыдясь себя, не ведая того, / Что значит знак его спины мохнатой» (101). В другом стихотворении Ходасевича — «Золото», о ритуальной золотой монете во рту мертвеца, — речь идет о бессмертии души и возрождении: «И золото сверкнет среди костей, / Как солнце малое, как след души моей». (109)

Есть у Набокова рассказ о несчастном отце, впавшем в отчаяние после смерти сына. Он приезжает в дачный, совсем преображенный морозом дом: «перед крыльцом чуть вздувались над гладким снегом белые купола клумб». (1, 164) Весь, казалось бы, знакомый пейзаж представляется в освещении блистательного зимнего утра. «Далеко внизу, на белой глади, у проруби, горели вырезанные льды, а на том берегу, над снежными крышами изб, поднимались тихо и прямо розоватые струи дыма. <…> Где-то очень далеко кололи дрова, — каждый удар звонко отпрыгивал в небо, а над белыми крышами придавленных изб, за легким серебряным туманом деревьев, слепо сиял церковный крест».
(1, 164—165) Говоря о ранних рассказах Набокова, Брайан Бойд выделил мастер­ское описание морозного дня в этом рассказе («his finest story to date»)5. Поглощенный своим горем герой Набокова с выразительной фамилией Слепцов забывает об окружающей его жизни, в том числе и о том, что еще бывают праздники и наступил Сочельник. Лишь совершившееся на его глазах чудо в образе сбросившей свой кокон бабочки, оставшейся после сына, пробуждает его из мертвящего полусна.

Этот рассказ Набокова при более пристальном рассмотрении обнаруживает ряд стилистических и тематических соответствий со стихотворением «Музыка», которым открывался сборник стихов Ходасевича «Тяжелая лира». Как часто бывает у зрелого Ходасевича, поэт выбирает бытовую сценку: рубка дров зимой на московском дворе. В центре внимания двое: лирический рассказчик и его сосед, одетый, кстати («он в полушубке, в валенках»), как и Слепцов Набокова, «в высоких валенках, в полушубке». Атмосфера будничных забот контрастирует с окружающим восхитительным зимним днем, морозным паром, «куполом неба». Разлитая в природе праздничность подтверждается разговором героя с соседом: «С праздником, сосед», в то время как казавшееся лукавой шуткой предложение поэта-героя соседу прислушаться к музыке находит себе оправдание в описании высокого неба, неслышной симфонии и не видимых простому взгляду сияющих пернатых ангелов. Ходасевич приступил к стихотворению в январе, и упоминаемый праздник, вероятно, Рождество или Крещенье:

 

Как мало все: и домик, и дымок,

Завившийся над крышей! Сребро-розов

Морозный пар. Столпы его восходят

Из-за домов под самый купол неба,

Как будто крылья ангелов гиганских. (127)

 

Если у Ходасевича речь идет о сопричастной земному существованию небесной гармонии, о музыке сфер («А небо / Такое же высокое, и так же /
В нем ангелы пернатые сияют»), то на глазах набоковского героя происходит метаморфоза бабочки — чудо преображения: «и крылья — еще слабые, еще влажные — все продолжали расти, расправляться», и в конце эти простертые крылья «вздохнули в порыве нежного, восхитительного, почти человеческого счастья». (1, 168) Любопытно, что Ходасевич колебался в названии своего стихо­творения, в вариантах стояло: «Весть», «Воск», «Дрова»6  эти три слова име­ют значение и для рассказа Набокова. Так лирическое стихотворение Ходасевича органически входит в чисто набоковскую мистику соединения с поту­сторонним (бабочка-душа, причем именно та индийская бабочка, о которой сын говорил в предсмертном бреду).

B коротком рассказе «Благость» (1924) герой напрасно ждет прихода возлюбленной на свидание у Бранденбургских ворот. Параллельно этой основной линии развивается дополнительный мотив ожидания — старушка, продающая открытки и ждущая покупателя. Старушка в своем легком плюшевом тулупчике начинает замерзать, и вот солдат подзывает ее и через окно гауптвахты подает ей кружку горячего кофе. «Она пила долго <…> И в душу мою вливалась темная, сладкая теплота. Душа моя тоже пила, тоже грелась» (1,113). Согретая и благодарная старушка возвращает солдату его кружку с приложением пары открыток. Это бесcловесное взаимопонимание, доброта к чужому оказывают неожиданное впечатление на восприимчивого свидетеля-рассказчика: «Тогда я почувствовал нежность мира, глубокую благость всего, что окружало меня, сладостную связь между мной и всем сущим» (1, 113).

Описываемое в рассказе Набокова происшествие и его духовное воздействие на участника и наблюдателя перекликаются со стихотворением Ходасевича «Обезьяна». Опять перед нами бытовой эпизод. В жаркий летний день герой (поэт) дает напиться обезьянке бродячего серба. Благодарная обезьянка протягивает ему руку. От этого братского рукопожатия герой ощущает единение с миром и полноту бытия:

 

И в этот миг мне жизнь явилась полной,

И мнилось — хор светил и волн морских,

Ветров и сфер мне музыкой органной

Ворвался в уши, загремел, как прежде,

В иные, незапамятные дни. (116)

 

В образе старушки в «смешно подтянутой юбке» отразилась нарядная, в красной юбке, обезьянка Ходасевича, но кроме того Набоков использует даже взгляд животного, который ощутил на себе герой стихотворения («никто в мои глаза / Не заглянул так мудро и глубоко»), противопоставляя «скользкий и равнодушный взгляд» своей возлюбленной (и ее двойника) улыбкам случайных прохожих и «божественной печали в лиловатом овальном глазу у лошади» (1, 114). Набоков не пренебрег и мелкими, характерными деталями стихотворения: «покачивалась мерно обезьянка», ср. у Набокова: «в вагоне люди сидели, сонно покачиваясь» (1, 114). Стихотворение Ходасевича заканчивается апокалипсическим пуантом: «В тот день была объявлена война». Набоков извлекает противоположный урок из своей притчи. «Я понял, — говорит его герой, — что мир вовсе не борьба, не череда хищных случайностей, а мерцающая радость, благостное волнение, подарок, не оцененный нами» (1, 114). В развязке повествования еще недавно отчаивавшегося героя охватывает ощущение «пронзительного счастья» — от мерного падения каштанов, от повторения «тех высоких и кротких звуков».

Сюжет «Обезьяны» Ходасевича, по наблюдению Г. Амелина и В. Мордерер7, отразился позднее в английской версии «Других берегов», в главе, описывающей рождение первого лирического опыта Набокова: «<Д>о меня доходили разнообразные звуки. Это мог быть обеденный гонг или что-нибудь менее обычное, вроде противных звуков шарманки. Где-то у конюшен старый бродяга вертел ручку шарманки, и, опираясь на более непосредственные впечатления, впитанные в ранние годы, я мог его представить, оставаясь на своем насесте. На передней стенке инструмента были нарисованы всякие балканские крестьяне, танцующие среди пальмообразных ив. Время от времени шарманщик менял руку. Я видел кофту и юбку его маленькой лысой обезьянки, ее воротник, свежую рану у нее на шее, цепь, за которую она хваталась всякий раз, когда хозяин дергал, делая ей больно. Я видел нескольких слуг, они стояли вокруг, глазея, скалясь, — простые люди, ужасно потешавшиеся над обезьяньими ужимками…»8. А. К. Жолковский развил наблюдение Амелина и Мордерер, указав на временные (исторические: начало Первой мировой войны) и вневременные (преодоление времени) контексты этих двух произведений9.

В своей трактовке темы Набоков знаменательно отличается от Ходасевича, акцентируя мотив жестокости человека по отношению к животному. В сцене с обезьянкой простые люди потешаются над «ужимками» окровавленного зверька.

Пройдет время, и Набоков создаст новый вариант этой темы, как и прежде — с оглядкой на Ходасевича. В романе, написанном уже после Второй мировой войны, в Америке, профессор Пнин, навсегда расставшийся с любимой женщиной, неверной и нелюбящей (как и в раннем рассказе), дает напиться белке. В отличие от Ходасевича, набоковский герой старается не встретить недоброго взгляда неблагодарного зверька: «утолив жажду, белка, не выказав ни малейшей признательности, скрылась»10.

Итак, на протяжении тридцати трех лет творческой работы (с 1924-го по 1957-й) Набоков в той или иной форме возвращается к этому стихотворению, которое он перевел на английский язык, каждый раз выбирая какой-нибудь особенно для него важный в этот момент мотив.

Поэтический пласт играет необычайно важную роль в творческой лаборатории Набокова-писателя. Набоков не переставал писать стихи, и едва ли найдется другой прозаик, произведения которого включали бы такое количество откликов на поэтическое наследие европейской и русской литературы. Набоков­ские повествования в прозе пронизаны поэтическими текстами. Он то играет с читателем в литературную викторину, тщательно маскируя источник заимствования, то настойчиво и прямо указывает ему на поэтическую цитату, то привлекает стихотворный материал без явной сознательной задачи.

Но приведенные нами литературные параллели проливают свет на один недостаточно изученный аспект межтекстовых связей. В отличие от обычной набоковской поэтической реминисценции в нарративе или же от переноса лирических описаний из ранних стихов в прозу, здесь имеет место явление специфической трансформации, переложения темы поэтического произведения, с присущими ей описательными приемами и лирико-психологической установкой, на язык прозы. Наиболее близкую аналогию к такому типу пересказа и переноса в другой регистр рассматривает М. Л. Гаспаров в «Экспериментальных переводах» в связи со своими сокращенными переложениями традиционных силлабо-тонических стихов верлибром: «достаточно ли этого, чтобы считать новый текст переводом старого, пусть вольным, или нужно говорить о новом произведении по мотивам старого? Для этого есть хорошее немецкое слово Nachdichtung, но точного русского перевода для него не существует»11.

 


1 Русские произведения Набокова цитируются с указанием тома и страницы в тексте по изданию: Владимир Набоков (В. Сирин). Собрание сочинений русского периода в 5 т. СПб., 2000.

2 Стихотворения Ходасевича с указанием страницы цитируются по изданию: Владислав Ходасевич. Стихотворения. (Библиотека поэта). Л., 1989.

3 Cм. запись Ходасевича по этому поводу: Цит. изд. С. 379.

4 И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28 т. Сочинения в 15 т. Т. 13. М. — Л., 1967. С. 217.

5 Brian Boyd. Vladimir Nabokov: The Russian Years. Princeton, 1990. P. 236.

6 См.: Цит. изд. Ходасевича, примеч. на с. 384.

7 Г. Г. Амелин, В. Я. Мордерер. Миры и столкновения Осипа Мандельштама. М. — СПб., 2000. C. 232.

8 B. B. Набоков: pro et contra. СПб., 1997. С. 747—748 (пер. М. Маликовой).

9 А. К. Жолковский. «Две обезьяны, бочки злата...» // Звезда, 2001, № 10. С. 202—214.

10 Владимир Набоков. Пнин. Пер. с англ. Г. Барабтарло. Ann Arbor, 1983. С. 56.

11 М. Гаспаров. Экспериментальные переводы. СПб., 2003. С. 16.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Анастасия Скорикова

Цикл стихотворений (№ 6)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Павел Суслов

Деревянная ворона. Роман (№ 9—10)

ПРЕМИЯ ИМЕНИ
ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА

Владимир Дроздов

Цикл стихотворений (№ 3),

книга избранных стихов «Рукописи» (СПб., 2023)

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27

Сергей Вольф - Некоторые основания для горя
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
Ася Векслер - Что-нибудь на память
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин - Стихи
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
Калле Каспер  - Да, я люблю, но не людей
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Лев Друскин  - У неба на виду
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
Арсений Березин - Старый барабанщик
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Игорь Кузьмичев - Те, кого знал. Ленинградские силуэты
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России