Сергей Николаев

* * *

Я слышал, как луч постучал в окно,

прополз по стене и упал на стол.

Понятно, что луч позабыл давно,

зачем и куда по делам пришел.

Он влез по стакану, отпил воды.

Потом ослепил, на диван прилег.

Казалось, что нет никакой беды —

я книгу держал, но не видел строк

о Боге, о разных Его делах.

А луч фотографию взял твою.

Откуда берутся любовь и страх?

Я просто, как небо, тебя люблю.

* * *

За двенадцать рублей винегретом

угостит без татарских затей,

просквозит меня северным ветром,

проберет сквозняком до костей,

На Московском вокзале отыщет

среди сотен таких же бродяг

и нашепчет — на ухо насвищет:  

«Уезжаешь?.. Ну, мать твою так!..

Быть уродом тебе — чикатилой!»  

Эта родина всюду с тобой:

в электричке, во сне, за могилой —

в поднебесной стране голубой.

* * *

Тишина… Я, как дворники в садике,

в старых кедах, в замызганном ватнике,

сам из этих, из лишних, непрошеных,

сам, как ящер какой-нибудь древний,

прохожу по безлюдной деревне.

В заколоченных окнах заброшенных

еле теплятся в сумраке запахи

влажной плесени… — Кто-нибудь! Леший

вас возьми!.. Дождь такой, что хоть вешай

над колодцем, над лужами затхлыми

фантастический купол зловещий.

Подберезовики, подосиновики

всюду здесь вдоль гниющих сараев.

Говорю я себе: «Николаев,

ты дошел уже, видно, до клиники!»

Подберезовики, подосиновики...

* * *

Улыбаясь сквозь слезы,

я лежу на снегу,

и застыли березы:

– Ты влюбился?.. — Угу...

– Так чего ж ты не весел?..

– Ах, и сам я не зна…

Кто-то ватник повесил

на заборе. Зима

пахнет сеном и хлевом,

дым летит из трубы.

Между хлебом и небом

мы в руках у судьбы.

То ли крики вороньи,

то ли поезд гремит,

то ли где-то хоронят,

то ли сердце щемит.

* * *

Я тесные люблю и неуютные

вагончики зеленые, плацкартные,

где за окном проносятся безлюдные

российские равнины благодатные.

Пусть грязно, тяжело и оскорбительно

для чувства эстетического нежного,

зато чаёк заварен восхитительно

на фоне леса снежного, безбрежного.

А тут как раз картошка и огурчики,

что взяли мы в Мичуринске на станции.

Серьезный разговор теперь попутчики

затеют о судьбе пропащей нации.

Мол, что еще теперь у нас имеется

на этом вот пути исконно совестном,

пока во тьме поземка злая стелется

за уходящим в будущее поездом?

* * *

Ты скажешь мне, что Бога нет,

А я скажу, что да,

Нет, и проносится ни свет

Ни тьма туда-сюда.

Туда-сюда, от фонаря

До фонаря, где снег

Летит в сугробы января.

– О, разве человек

Здесь будет счастлив?.. — Никогда!..

Фонарный свет как ртуть.

Ты скажешь: «Бога нет!» Ну да!

Но что-то есть чуть-чуть?