МНЕНИЕ

АНДРЕЙ Заостровцев

О природе кризисов

Поразивший планету экономический кризис приписывается избытку рыночных свобод и нехватке государственного регулирования. Такого рода утверждения становятся столь распространенными, что общественное мнение воспринимает их уже как очевидную истину, не подлежащую критическому обсуждению. Как нечто само собой разумеющееся.

Марш против свободного рынка возглавил президент Франции Николя Саркози, заявивший, что он видит экономику XXI века как «социальную экономику». Требуя покончить с «диким безграничным капитализмом», он обращается к мировому сообществу с призывом «восстановить систему регулируемого капитализма».

За этими клише кроется одна мысль: меньше рынка — больше государства. Идеал бюрократии всего мира, ее священный Грааль, за который она готова идти в свой крестовый поход. И, надо признать, экономический кризис дал прекрасный повод как для огосударствления всего и вся, так и для повсеместного государственного вмешательства.

Утопающий, как известно, хватается за соломинку; пораженный кризисом обыватель, теряющий сбережения, заложенное имущество, работу и веру в «светлое будущее», хватается за государство. И, сбитый с толку заверениями политиков и идеологов о его сверхъестественных возможностях, он не замечает, что оно не просто бесполезно (как и соломинка для утопающего), но и несет прямую ответственность за постигшие его несчастья.

Государство — не лекарство; оно тот яд, который, проникая в систему свободного взаимодействия людей (рыночное хозяйство), медленно, но верно разрушает ее изнутри, что и выражается в регулярных кризисах. Однако, поскольку они проявляются через падение биржевых индексов, обесценение активов, несостоятельность банков, разрушение кредитных связей, рассогласование спроса и предложения, нет ничего более «удобного», чем увидеть за всем этим несо­стоятельность рынка.

Со своей стороны бюрократия всемерно эту иллюзию укрепляет. Сама являясь причиной бедствия, она всячески маскирует это посредством возложения вины за провалы государства на рынок. Образно говоря, украв, кричит: «Держи вора!»

Неумолимо и последовательно разоблачает истинного «вора» лишь одна школа экономической мысли, которая достаточно давно выявила пороки государства и показала его разрушительную силу. В том числе и его центральную роль в запуске механизма экономических кризисов.

«Нищета философии» и игнорируемое учение

По мере развертывания нынешнего кризиса нарастает и критика современной экономической теории. В первую очередь ее стрелы направлены против макроэкономики (раздела экономики, изучающего явления и процессы на уровне национального хозяйства в целом), все течения которой (будь то монетаризм, новая классика или кейнсианство, трансформировавшееся в «неокейнсианство», не в состоянии дать происходящему убедительное объяснение. То есть не просто показать, какие явления сопровождают экономические подъемы и спады (таких описаний и толкований — море!), а обосновать кризисы как повторяющееся и закономерное явление, вытекающее из самой организации экономической жизни.

И тут открывается раздолье для критикующих экономический мэйнстрим слева. Дело в том, что человечество прекрасно знакомо с именем Карла Маркса. Так что натягивание на себя этого готового всемирно известного брэнда избавляет от затрат на саморекламу. Быть или слыть марксистом особенно выгодно еще и потому, что в экономическом учении Маркса провозглашается неизбежность периодического повторения кризисов, как присущих самой системе (на языке современной экономики — их эндогенность). И пусть представление о конкретных причинах экономических циклов (подъем — спад) у Маркса довольно мутное¹, даже такая общая постановка вопроса смотрится выигрышно на фоне куда более поздних потуг макроэкономических теорий углядеть истоки кризисов в неких внешних для системы потрясениях (такой подход получил название экзогенного).

Для того чтобы в самых общих чертах понять, как сегодня подавляющее большинство экономистов подходит к пониманию циклов, стоит обратить внимание на то, что у них все рассуждения начинаются с абсолютно произвольного допущения о случайном начальном толчке (на научном языке — «шоке»). Такого рода толчки повторяются через различные временные интервалы. Кроме того, толчков много и они разные (в этой связи так и хочется сказать: «Толчок толчку рознь»). Чтобы не быть голословным, прибегнем к цитированию одного из самых известных и уважаемых учебников макроэкономики.

«Предположим, — пишут его авторы, — что экономика подвержена случайным, но повторяющимся возмущениям, шокам, или толчкам. Они могут повлиять на спрос (например, на настроение предпринимателей или настроение потребителей, которые могут стать в результате этого либо оптимистическими, либо пессимистическими; на политику властей), а также на предложение (например, небывало низкий или высокий урожай и природные катастрофы; важные изобретения или открытия, типа изобретения горна для выплавки стали, железных дорог, электричества или компьютеров, в том числе персональных; общественные беспорядки)».²

Напрашивается иронический комментарий: «Вали все до кучи». Толчком может быть практически любое событие, случавшееся (или даже еще не случавшееся) в истории человечества. Однако продолжим цитирование: «Список потенциальных толчков бесконечен. Вообразите себе события, незначительные и крупные, благоприятные и неблагоприятные, которые повторяются регулярно <...>. Подобно каплям дождя, создающим рябь на озерной глади, эти шоки „вышибают“ экономику из ее нынешнего положения и вызывают цепную реакцию».³

И далее: «Данные толчки (нередко называемые импульсами) изменяют ­условия спроса и предложения в экономике. Испытав единожды случайный толчок, экономика вступает в процесс неизбежной корректировки. <...> Механизм распространения преобразует импульсы в колебания».⁴ Наконец авторы заключают: «Нет необходимости искать причины маловероятного самоподдерживающегося цикла (иначе говоря, видеть в нем эндогенное явление. — А. З.). Достаточно принять ту точку зрения, что экономика регулярно подвергается воздействию нескончаемых толчков и никогда не возвращается к своему стационарному состоянию».⁵ Эта идея, как справедливо замечают они, является крае­угольным камнем современной теории экономического цикла.

На фоне такой «нищеты философии» и другой краеугольный камень — учение о прибавочной стоимости («краеугольный камень марксизма», по Владимиру Ульянову-Ленину) — может показаться шедевром экономической мысли.⁶ На этом разговор о видении экономистами генезиса цикличности можно и закончить, добавив, что все шоки они делят на позитивные (толкающие экономику вверх) и негативные (толкающие ее, соответственно, вниз).⁷

Однако, несмотря на «нищету философии» макроэкономических школ в данном вопросе, сторонники марксистской традиции тщетно рассчитывают на интеллектуальное лидерство или уж, тем более, на интеллектуальную монополию в понимании эндогенной природы экономических циклов. На их беду, существует игнорируемое современным экономическим мэйнстримом учение — так называемая австрийская школа.⁸ Ее наиболее видные представители в XX в. — экономисты австрийского происхождения Людвиг фон Мизес (1881—1973) и Фридрих фон Хайек (1899—1992) — выдвинули свою оригинальную теорию циклов.⁹ Подобно марксистской, она видит их источник отнюдь не в случайных толчках. Впрочем, на этом сходство заканчивается.

Теоретическое наследие Мизеса и Хайека получило дальнейшее развитие в трудах американского «австрийца» — Мюррея Ротбарда (1926—1995). В том числе и их учение о кризисах.¹⁰ Из ныне здравствующих экономистов этого направления выделим испанца Уэрта де Сото Хесуса (не путать его с другим экономистом — известным перуанским исследователем «теневой экономики» Эрнандо де Сото) с его замечательной книгой «Деньги, банковский кредит и экономические циклы». Она и послужит нам в дальнейшем в качестве опорного материала.

Кстати, отметим, что Людвиг фон Мизес был одним из тех немногих, кто предвидел Великую депрессию 1929—1933 гг. Об этом остались воспоминания его ученика и впоследствии тоже очень известного экономиста Фрица Махлупа (1902—1983). Правда, они относятся к 1924 г., и можно возразить, что ценность подобных прогнозов едва ли не нулевая, — как если бы кто-то в солнечный день первого июня пророчествовал: «Этим летом непременно будет дождь». Однако она заметно возрастает, если человек, во-первых, подтверждает прогноз накануне события (в солнечный день первого июня говорит, что второго непременно пойдет дождь), а во-вторых, предвидя неблагоприятное завтра, отказывается от предложения, кажущегося всем очень выгодным сегодня. Летом 1929 г. Мизесу предложили занять высокий пост в «Кредитанштальт» — одном из крупнейших банков тогдашней Европы. Но он отказался. «Скоро произойдет великий крах, — ответил он, — и я не хочу, чтобы мое имя хоть как-то было с ним связано».¹¹

Это полностью оправдавшееся предвидение особенно резко контрастирует с провальными оптимистическими оценками крупнейшего представителя тогдашнего экономического мэйнстрима — американца Ирвинга Фишера (1867—1947). В искренности его прогнозов можно не сомневаться, поскольку он тоже делал на них личную ставку, будучи не только профессором, но и инвестором-миллионером на Уолл-стрит. 15 октября 1929 г., менее чем за две недели до краха, он заявил: «Я ожидаю, что через несколько недель уровень цен на бирже будет значительно выше, чем сегодня».¹² В итоге Фишер обанкротился как бизнесмен, но до сих пор считается едва ли не самым выдающимся экономистом-теоретиком в истории США.¹³

Австрийская школа экономической мысли вовсе не малоизвестна. Скорее наоборот. Когда же ее критика социализма и обоснование его обреченности (теория «невозможности экономического расчета при социализме») блестяще подтвердились в 1989—1991 гг., о Мизесе и Хайеке заговорили всюду. Включая СССР, где, пожалуй, самая знаменитая работа Хайека «Дорога к рабству» была впервые опубликована на русском языке в 1991 г. на страницах журнала «Новый мир» почти полвека спустя после ее написания.

Но в то же время целостное и комплексное представление австрийской школы об экономике так и не вошло в учебники, по которым учатся студенты факультетов экономики в университетах всего мира. В результате содержание данного учения, его логика и вытекающие из него выводы просто не доходят до абсолютного большинства экономистов и поэтому представляются им чем-то маргинальным, не заслуживающим серьезного внимания.

Причина такого положения дел, по всей видимости, не только в несовместимости базовых теоретических постулатов, но и в том, что австрийская школа выражает глубокое неприятие государственного регулирования современной экономической жизни. Например, в отличие от самых «рыночных» направлений макроэкономики, она не оставляет государству места даже в вопросе организации денежного обращения. В чем нам предстоит убедиться, обратившись к австрийской трактовке кризисов.

Экономисты австрийской школы нашли истоки кризисов не в пороках, приписываемых капитализму как таковому (как это сделали последователи Маркса), а в том, что капитализм с момента своего появления на свет получил некий «дефектный ген», который не отвечает его природе. Из этого врожденного дефекта вытекают не только периодические кризисы, но и мутация рыночного хозяйства в сторону огосударствления. Государство же, заявляя о своих новых притязаниях под предлогом борьбы с очередным кризисом, лишь оттягивает сроки наступления момента истины, резко усугубляя дисфункцию экономики. Обезболиванием аппендицит не лечат!

Первородный грех: все банкиры — мошенники!

И состоит этот грех в том, что банковское дело с первых шагов строилось по большей части на нарушении прав собственности. А оно мстит. Уэрта де Сото пишет о так называемом «правиле Хайека»: «Хайек проницательно установил, что всякий раз, когда нарушается традиционный принцип права, это нарушение, рано или поздно, оказывает негативное воздействие на общество».¹⁴ Это правило полностью применимо и к банковской сфере.

Так в чем же заключается нарушение? Для ответа на этот вопрос стоит вспомнить про свою банковскую карточку (или просто счет до востребования в любом банке). Возможно, на вашем счете числится какой-то остаток денег. Они могут быть востребованы вами в любой момент. Впрочем, как и всеми другими владельцами подобных счетов. А вот это для банков очень нежелательно. Точнее, смерти подобно. Дело в том, что банки «резервируют» лишь небольшую часть денег, то есть держат их наготове на случай прихода за ними тех, кто сдал их на хранение (это называется частичным резервированием). Основную же часть денег они выдают в виде кредитов.

Эта деятельность банков стала настолько привычной, что невольно возникает вопрос: «А как же иначе?» Однако вдумайтесь для начала хотя бы в тот факт, что банк не заключал с вами (и всеми вам подобными) договора об использовании ваших денег в качестве источника предоставления кредитов. Напротив, он прописал в договоре их возврат по первому вашему (и вам подобных) требованию. Но выполнить это условие банк не в состоянии, если исполнения договора потребуют не то что все, а даже какая-то заметная часть клиентов.¹⁵

И тут мы вплотную подходим к тому, что банковское дело строится на абсолютно неоправданном смешении договора займа и так называемого договора поклажи (или договора о передаче на хранение). Давайте начнем с по­следнего.

Представьте, что вы купили место в паркинге или на автостоянке и поставили туда автомобиль. Вы платите за услуги охраны и, наверное, будете возражать, если директор автостоянки, пользуясь вашим отсутствием, предоставит кому-то право эксплуатировать ваш автомобиль, пока вы, скажем, отдыхаете в Турции. Сочтете это грубым нарушением ваших прав собственности (и правильно сделаете!). Причем даже независимо от того, зарабатывает ли директор на этом деньги или дает покататься на вашем автомобиле бесплатно.

Чем же отличаются деньги, положенные на счет до востребования, от помещенного под охрану автомобиля? Только тем, что деньги — это заменимый товар. Иначе говоря, вам ведь все равно, получите вы назад именно те купюры, которые положили в банк, или другие купюры на ту же сумму (кстати, к такой же категории товаров относятся, например, кубометры газа). В связи с этой особенностью денег договор о сдаче их — и подобных им заменимых вещей — на хранение юристы относят к договорам «иррегулярной поклажи».

Однако принципиальное свойство всех договоров поклажи одно — в любой момент все их заключившие могут обратиться за своей собственностью к хранителю. И если в случае иррегулярной поклажи возможна замена одних однородных благ на другие, то из этого вовсе не вытекает полномочие передавать какую-либо часть из переданной на хранение суммы в пользование третьему лицу. Эта сумма всегда должна быть доступна вкладчику. В результате обязательным требованием к хранителю денег должно быть их 100%-ное резервирование. Это означает, что банк не имеет права предоставлять в кредит ни копейки (ни цента) из вкладов до востребования, а всегда должен иметь эти деньги под рукой в полном объеме.

Сдающий же деньги на хранение, со своей стороны, не только не вправе требовать проценты, но и должен платить банку за хранение и осуществление разного рода операций с этого счета. В сущности, он может лишь пользоваться счетом наподобие банковской ячейки, разве что с дополнительным удобством в форме проведения безналичных расчетов.

Сразу же предвидится вопрос: «Но ведь кредит — это „душа бизнеса“? Без кредита все застопорится!» Это и в самом деле так. Но тут надо отличать договор поклажи от договора займа. Если сущность первого — в хранении и обеспечении сохранности денег, то сущность второго — в уступке заемщику оговоренной денежной суммы для ее использования по его усмотрению, с тем чтобы в конце обозначенного срока получить от него большую сумму. Во втором случае займодатель на оговоренное время уступает собственность на вложенные деньги заемщику, а следовательно, не вправе требовать их возврата досрочно. Вот только в размере этих вложений (оформленных договорами займа) банк и вправе выдавать кредиты.

Нередко в оправдание смешения договора поклажи и договора займа приводят то соображение, что владельцы вкладов до востребования заключают договоры, полностью понимая и принимая тот факт, что банкиры инвестируют большую часть положенных на хранение денег. Однако это исключает исполнение сути договора — возврата хранимых денег по первому требованию. В результате с правовой точки зрения он становится ничтожным. И фактически превращается в иной договор — договор-пари, выполнение которого становится неопределенным событием, зависящим от непредвиденных обстоятельств ­(в первую очередь от того, сколько вкладчиков и когда востребуют свои деньги у банка).

В таблице 1 кратко сформулированы главные различия договора иррегулярной поклажи и договора денежного займа.

Вероятно, требуется пояснение, что такое обмен настоящих благ на будущие. А это и есть то, что называют сбережением.

Человек добровольно жертвует частью нынешнего потребления ради потребления в будущем. В то же время ценность благ будущего ниже ценности таких же благ в настоящем (поскольку будущее обременено неопределенно­стью). Отношение последней к первой больше единицы. А значит, чтобы уравнять эти ценности во времени, нужно отдавать жертвователю больше, чем он пожертвовал. Стоимость жертвы отражается в выплате процентов.

Смысл действий заимодавца, наверное, ясен. А какой же резон у заемщика? Предположим, что заимодавец и заемщик живут в очень примитивном обществе и собирают плоды. Первому достались более плодородные деревья, и плодов с нижних веток ему хватает на то, чтобы не только полностью насытиться, но и регулярно получать некий излишек. Второму же плодов с нижних веток едва хватает на собственное пропитание. И он задумал сделать лестницу, чтобы доставать плоды с верхних веток. Однако в силу указанных обстоятельств он вынужден целый день работать только на свой желудок и у него совсем не остается времени на изготовление лестницы.

Легко догадаться, что он обратится к более удачливому соседу с просьбой предоставить ему взаем часть плодов на какой-то период, за который он сможет изготовить лестницу и с помощью нее собрать куда больше плодов, чем нужно для пропитания. Потом он возвращает плоды в заранее оговоренном количестве (превышающем взятое), но зато получает в свое распоряжение физический капитал (лестницу), заметно увеличивающий его производительность.

Вернувшись из представленного в нашем примере примитивного общества, заметим (скорее всего читатель и сам уже обратил на это внимание), что нынешняя реальность сильно отличается от расписанных в табл. 1 условий. Во-первых, нарушается требование 100%-ного резервирования, а во-вторых, по срочным счетам часто выплачиваются проценты (правда, очень небольшие). С другой стороны, предусмотрено досрочное изъятие «срочных вкладов», которое, по идее, должно полностью исключаться договором займа.

Уэрта де Сото, проводя историческое исследование банковского дела, замечает, что в Древней Греции ростовщики, получавшие деньги на хранение, были обязаны обеспечивать их безусловную доступность для клиентов. Использование этих денег считалось мошенничеством, и если ростовщик прибегал к нему, то делал это втайне, чтобы не подорвать репутацию. Де Сото пишет: «Многие исследователи исходят из того, что древнегреческие банкиры, как правило, знали о том, что должны обеспечивать 100%-ный коэффициент резервирования по вкладам до востребования».¹⁶

В истории наиболее известен Банк Амстердама (основан в 1609 г.), который свыше 150 лет работал по принципу 100%-ного резервирования. Он служил надежным убежищем для капиталов всех стран Европы, так как при любых политических и экономических потрясениях удовлетворял все запросы на изъятие средств со стороны вкладчиков. Работу этого банка очень высоко оценивали  такие знаменитости, как Дэвид Юм (которого, помимо его заслуг в философии, можно назвать выдающимся монетарным экономистом) и Адам Смит. Также 100% резервирования довольно долгое время придерживались Банк Венеции и Банк Гамбурга (последний — до слияния с Рейхсбанком в 1873 г.).

Однако в целом банковская история — это история нарушений прав собственности. Фактически — история мошенничества, которое было легализовано властями, прямо заинтересованными в тех финансовых возможностях, которые открывались перед ними благодаря противоправной постановке банковского дела. Позволяя банкирам нарушать право собственности, правители получали привилегированный доступ к кредитам для удовлетворения своих непомерных финансовых аппетитов.

Как констатирует Уэрта де Сото, государство «вместо того, чтобы добросовестно защищать права собственности, почти с самого начала поддерживало бесчестные действия банкиров, освобождая последних от налогов и наделяя привилегиями, с целью использовать эту деятельность в своих интересах».¹⁷ В итоге «формировался все более и более тесный симбиоз, или общность интересов между государством и банкирами, — отношения, которые в значительной степени существуют по сей день».¹⁸

Деньги из ничего

В чем проблема? Только ли в том, что владельцы вкладов до востребования, разом явившись в банк, не получат своих денег? Не только! Начиная с факта перманентного нарушения прав собственности, экономисты австрийской школы выстраивают логическую цепочку последующих событий, которые в конечном счете и ведут к экономическому кризису.

Вкратце она такова: во-первых, займы, не обеспеченные добровольными сбережениями, есть деньги из ничего; во-вторых, этот искусственно созданный избыток заемных средств занижает процентную ставку; в-третьих, заниженная процентная ставка ведет к излишним инвестициям, которые искажают производственную структуру; и в-четвертых, когда в конце концов этот перекос производственной структуры в пользу инвестиционного сектора обнаруживается рынком, наступает спад сбыта и кризис.

Для начала посмотрим, как возникают эти самые «деньги из ничего». Возьмем самую простую схему. Представим, что некий господин X открыл в банке А депозит до востребования на 1 млн неких денежных единиц. В свою очередь, банк А отложил 10% этой суммы в резерв на случай обращения вкладчиков, а на оставшиеся 900 тыс. предоставил кредит предприятию Z. В таблице 2 представлены бухгалтерские записи (проводки) этих операций.

Таблица 2. Операции банка А

Дебет                                                             Кредит

1 000 000 Денежные средства                Депозит до востребования

                                                                              (открытый г-ном X) 1 000 000        

900 000 Кредит предприятию Z                        Денежные средства 900 000           

И вот здесь происходит «чудо»: 900 тыс. возникают в буквальном смысле из ничего! При этом два разных экономических агента одновременно и совершенно обоснованно полагают, что эти деньги принадлежат им. Г-н X считает их своими в составе того миллиона, который он сдал в банк на хранение, а предприятие Z также смотрит на них как на свои и реально ими распоряжается. Это очень напоминает махинации с двойными продажами квартир в строящемся доме.

В итоге рассмотренной операции количество денег выросло с 1 млн до 1 млн 900 тыс. Из них 900 тыс. физически вообще не существуют. Они не имеют соответствующего обеспечения и работают как деньги исключительно благодаря доверию вкладчика X к банку A. Поэтому их называют фидуциарными деньгами (фидуциарный — основанный на доверии).

Еще раз обратим внимание на то, что при договоре займа ничего подобного не происходит. Вкладчик не претендует на внесенные в банк деньги в течение известного периода времени; на этот временной отрезок он перестает быть их владельцем. Таким образом, новые деньги из ничего не создаются. В этом случае, кстати, не нужен и механизм частичного резервирования.

Однако до тех пор, пока публика верит банкам, у них, как пела Верка Сердючка, «все будет хорошо». И более чем хорошо. Способность создавать деньги из ничего генерирует и богатство из ничего. Не случайно именно банки приобретают и строят самые роскошные здания, существенно превосходящие их производственные потребности, тратят непомерные суммы на вознаграждение персонала и бонусы менеджменту и т. п.

Стоит подчеркнуть то обстоятельство, что банки создают свое богатство за счет третьих лиц. Создавая деньги из ничего, они снижают их покупательную способность, то есть облагают граждан особого рода налогом (экономисты называют его «инфляционным налогом»). Сами банкиры перекрывают эти потери за счет процентов по выдаваемым займам (они нередко выше показателей инфляции) и за счет того, что они первыми оказываются «на деньгах» (особенно при наличии центробанков, о которых еще предстоит сказать несколько слов).

От инфляционного налога выигрывает и государство, когда расплачивается по своим бюджетным обязательствам обесцененными деньгами (инфляция является отличным заменителем фальсификации денег из драгметаллов царствующими особами прошлого, недаром инфляционный налог часто называют средневековым термином «сеньораж»). Это, несомненно, вносит вклад в укрепление жульнического альянса банков и государства.

Не будем подробно рассматривать, как система взаимосвязанных банков, основанная на частичном резервировании, создает новые деньги. Все интересующиеся этим вопросом могут обратиться к соответствующим источникам и подробно изучить, как работает денежный мультипликатор.¹⁹ Заметим только, что ее способность к производству денег из ничего многократно усиливается.

В самом примитивном виде этот мультипликатор обратно пропорционален коэффициенту резервирования. Так, если в нашем примере банкиры откладывали в резерв 10% от доверенных им клиентами денег, то этот мультипликатор равен 10. Теперь для подсчета того, сколько дополнительных денег из ничего создаст депозит г-на X, надо разделить миллион на ¹/₁₀ и вычесть из частного от деления миллион. Так мы увидим, что он способен создать 9 млн фидуциарных денег (1000000/0,1 — 10000000). В реальности их рост значительно ниже из-за вымывания денежного предложения из банковской системы (попросту говоря, люди снимают часть денег со счета и держат их в виде наличности).²⁰

Необходимо подчеркнуть, что мультипликатор работает не только «вперед» (на расширение денежной массы), но и «назад» (на ее сжатие). Он обеспечивает столь же ускоренное сокращение денежной массы в случае, например, изъятия первичного вклада. Тогда в ходе цепной реакции исчезают и все созданные на его основе кредиты и депозиты (в нашем примере, если г-н X изымет свой миллион из банка, сжатие составит тоже 9000000, то есть денежная масса сократится до 0,1 предшествующего объема). В итоге на смену инфляции может прийти дефляция — снижение общего уровня цен, которая, кстати, ничуть не лучше (Великая депрессия — тому пример).²¹

Таким образом, банковская система с частичным резервированием производит крайне эластичную денежную массу, которая легко растягивается, но столь же легко сжимается.²² Последнее особенно заметно в период банковской паники. Происходит уменьшение первичных вкладов, усиливается желание публики держать деньги вне банковской системы, повышение банками нормативов резервирования (ведь надо как-то покрывать отток вкладов), увеличение дефолтов заемщиков.

И здесь самое место упомянуть о роли центральных банков. «Само существование банковского дела на началах частичного резервирования неизбежно приводит к появлению центрального банка в качестве кредитора последней инстанции».²³ Дело в том, что частичное резервирование неизбежно приводит к банковским крахам. И в целях их предотвращения центральные банки просто выдают рушащимся банкам деньги, когда больше их им никто не дает (как правило, оформленные как кредиты, отсюда — «кредитор последней инстанции»). Они тоже делают «деньги из ничего». Более того, тут уж совсем из ничего, так как за этими деньгами не стоит даже никакого первичного вклада.²⁴ Центральные банки наделены монополией на денежную эмиссию. Таким образом, они выступают в роли костыля для пораженной болезнью частичного резервирования банковской системы.

Подчеркнем, что в отличие от этой судорожно расширяющейся и столь же судорожно сжимающейся денежной массы классический золотой стандарт с требованием 100%-ного резервирования (запретом выдачи кредитов под вклады до востребования) не допускает ни ее резкого роста, ни ее резкого спада. Количество золота на планете Земля определяется не руководителями центральных банков. Негибкость этой системы в целом оказывается ее достоинством.

Маниакально-депрессивная экономика

Каковы же последствия банковской кредитной экспансии, не обеспеченной предварительными добровольными сбережениями? Здесь мы подходим к самой сути кратко описанной в начале предыдущего раздела «австрийской» теории циклов.

В первую очередь, создание кредитов из ничего увеличивает предложение кредитных ресурсов в экономике. Оно превышает тот объем, который имел бы место, если бы банки предоставляли кредиты только на основе договоров займа, то есть на основе фактических сбережений.

Далее, завышенный объем предложения кредитов, как и завышенный объем предложения любых иных благ, сбивает их цену. В данном случае цена — это ставка процента. Она падает ниже той, которая имела бы место в условиях отсутствия кредитной экспансии. Ведь единственный способ, которым банки могут ввести в экономику созданные из ничего новые деньги, — это понизить процентную ставку на кредитном рынке и упростить требования, предъявляемые к заемщикам (не случайно накануне нынешнего кризиса ипотечные кредиты в США были доступны практически всем, да и на российском примере нетрудно проследить, как облегчались условия выдачи кредитов населению вплоть до середины 2008 г.).

Снижение процентной ставки вызывает вполне логичную и рациональную реакцию предпринимателей — они решают запускать новые инвестиционные проекты. Ведь чем ниже эта ставка, тем большей представляется капитализированная стоимость любого капитального блага (например, станков, производственных зданий и пр.). Так, например, если капитальное благо служит 20 лет, то снижение процентной ставки с 11 до 5% увеличит его капитализированную стоимость на 56%.²⁵ В результате предприниматели, как говорят «австрийцы», расширяют и удлиняют производственную структуру.²⁶

Но эта рациональная реакция не имеет под собой экономического основания — межвременные предпочтения (соотношение ценности настоящих и будущих благ) на самом деле не изменились. Экономические агенты не снизили свою оценку настоящих благ относительно благ будущих, то есть не сделали выбор в пользу большей жертвы текущим потреблением.

В результате возникает рассогласованность поведения. Еще раз обратим внимание на тот ключевой момент, что в реальности экономические агенты не приняли решения увеличивать сбережения, следовательно, не создали источника финансирования новых проектов. Предприниматели же делают выбор в пользу такового лишь под влиянием искаженного сигнала в виде заниженной вследствие кредитной экспансии банков процентной ставки. Ложный сигнал столь универсального в рыночной экономике индикатора, как процентная ставка, приводит к массовым ошибочным действиям предпринимателей.²⁷

«Межвременная рассогласованность растет все более и более: предприниматели инвестируют, как если бы общественные сбережения все время росли; потребители продолжают потреблять в том же или даже растущем темпе и не заботятся об увеличении сбережений».²⁸

К чему же приводит этот разрыв? Переинвестирование сначала оборачивается появлением убытков в компаниях, относительно более отдаленных от конечного потребления. Под их влиянием предприниматели начинают осознавать, что вложили слишком много в будущее потребление, а общество гораздо больше предпочитает настоящее. Возникает необходимость серьезной реструктуризации, которая сопровождается неизбежным спадом.

Итак, кризис и спад — это результат недостатка реальных сбережений для завершения инвестиционных проектов. Рыночная реакция на кредитную экспансию со временем обнаруживает несоответствие сбережений и инвестиций. После дутой эйфории наступает закономерный финал — время отрезвления.

Для экспансионистского подъема характерно увеличение спроса на рабочую силу, в первую очередь со стороны сектора капитальных благ (в тяжелой промышленности, добывающей промышленности и т. п.), рост ставок заработной платы, бум на фондовом рынке и расцвет спекуляций. Затем происходит рост спроса на потребительские блага (возросшие доходы рабочих и предпринимателей направляются на потребление).

Переломным моментом оказывается прекращение кредитной экспансии (это, раньше или позже, неизбежно, так как она, как мы знаем, лишена реальной опоры), в результате процентные ставки возрастают до уровня, предшествовавшего экспансии, а то и поднимаются выше.

Первым на этот всплеск процентных ставок реагирует фондовый рынок, на нем происходит обвал. Убытки настигают сектор капитальных благ, производятся увольнения работников. Предприниматели закрывают ошибочные инвестиционные проекты, следуют банкротства и приостановки платежей. Производственная структура укорачивается.

Банки также сталкиваются с серьезными трудностями: растет число банковских дефолтов, кредит сжимается. Затем замедляется (или даже падает) производство потребительских товаров и услуг. Происходит рост относительных цен на потребительские блага. Снижаются реальные ставки заработной платы и национальный доход.

В то же время в ходе кризиса происходит коррекция производственной структуры. После ее завершения через некоторое время может снова начаться кредитная экспансия.

Экономическая активность, таким образом, носит циклический характер: проходит через последовательные стадии подъема и спада вслед за кредитной экспансией и последующим сжатием денежной массы. «Австрийцы» называют такую экономику «маниакально-депрессивной» и определенно подчеркивают связанные с ней беды.

«„Маниакально-депрессивный“ характер экономической активности со всеми ее тяжелыми и болезненными социальными издержками, вне всяких сомнений, является наиболее пагубным и разрушительным воздействием, оказываемым на общество современной банковской системой».²⁹

В качестве примера «пагубного и разрушительного воздействия» укажем на три обстоятельства. Во-первых, это растранжиривание капитала и простаивание мощностей. Многие капитальные блага теряют всю свою ценность, когда выясняется, что на них нет спроса. Другие произведенные по ошибке капитальные блага можно будет использовать, но лишь после больших расходов на их перепрофилирование. Для третьих отсутствуют дополняющие капитальные блага, без которых они не могут быть запущены. Заметим, что чем ближе капитальное благо к конечному потреблению, тем труднее его перепрофилировать (например, ошибочно построенный цех, в отличие от кирпича, из которого он сложен).

В этой связи особо следует подчеркнуть, что вздутый кредитной экспансией экономический рост — это, в той или иной мере, ненужный рост, в результате которого общество не только что-то обретает, но и многое теряет. «В той степени, в какой ограниченные ресурсы общества направлены в инвестиции, которые теперь не поддаются реструктурированию и поэтому потеряли всякую экономическую ценность, произошли крупномасштабные и неизбежные потери специфических капитальных благ. Это вызывает тотальное обеднение общества».³⁰ Можно сказать, что это рост, ведущий к бедности.³¹

Во-вторых, «маниакально-депрессивная» экономика ведет к угнетению предпринимательского духа. Взлеты, работа на пределе возможностей сменяются психологическими стрессами и усталостью. Кроме того, кредитная экспансия рождает культуру близорукой спекуляции, шальных денег, подрывающей стимулы к длительным сбережениям и труду.

И, наконец, в-третьих, кризисы, списываемые на рыночную систему в целом, выставляются как «доказательства» ее несостоятельности и служат оправданием для расширения государственного присутствия в экономике. «Спад обеспечивает благодатную среду для всплеска предложений торгового протекционизма, государственного вмешательства в работу рынка, увеличения дефицита государственного бюджета и регулирования экономики. Как известно, эти интервенционистские меры способны лишь продлить и углубить спад, препятствуя необходимому оздоровлению».³²

Далее как раз и пойдет речь о том, как и почему меры, провозглашаемые как средства борьбы с кризисом, дают обратный результат.

Химера АНТИКРИЗИСНОЙ политики

У экономистов есть понятие «второе лучшее» (second best). Его смысл в том, что если по каким-либо причинам невозможно осуществить идеальное решение, то нужно воспользоваться решением, не дающим идеального результата, но тем не менее обеспечивающим результат, наилучший в сравнении с предполагаемыми результатами всех других действий.

Австрийская школа предлагает как идеальное решение (избавляющее от экономических кризисов), так и решение типа «второе лучшее». Первое предложил еще Ротбард. Его суть заключается в свободной банковской деятельности³³ с обязательным 100%-ным резервированием, ликвидации центральных банков и введении чистого золотого стандарта. Надо сказать, что оно детально рассмотрено в книге Уэрта де Сото. Более того, им предложен и поэтапный (состоящий из пяти последовательных шагов) переход от ныне действующей к этой идеальной системе.³⁴

Вместе с тем очевидно, что мощнейший альянс государства (включая встроенные в него центробанки) и основанной на принципе частичного резервирования банковской системы в обозримом будущем не позволит реализовать этот замысел. В таком случае нельзя не считаться с неизбежностью экономических кризисов по причине кредитной экспансии, не подкрепленной соответствующими сбережениями. И, как бы это ни казалось странным, в хозяйственной системе с такой дефектной организацией банковского дела они играют положительную роль.

«Экономический спад представляет собой начало стадии восстановления, так как в этой фазе обнажаются совершенные ранее ошибки, ликвидируются ошибочно запущенные инвестиционные проекты, а рабочая сила и остальные производственные ресурсы начинают переливаться в те секторы и на те стадии, где они наиболее ценны для потребителя».³⁵

Таким образом, спад столь же здоров и необходим, сколь и мучителен. И когда встает вопрос, что делать, если экономика уже охвачена кризисом, то ответ вытекает из тех функций, которые кризис выполняет. А он обеспечивает структурную перестройку — перемещение факторов производства (труда и капитала) между отраслями и компаниями. Следовательно, нужно максимально устранить препятствия, стоящие на пути этого перемещения. Это значит сделать экономику, насколько возможно, гибкой, чтобы не мешать корректировке.

Повышение гибкости означает дерегулирование рынков, прежде всего рынков факторов производства, и в первую очередь — рынка труда. Надо дать свободному рынку возможность исправить ошибочную производственную структуру настолько быстро, насколько он в состоянии это сделать.

Однако нетрудно заметить, что в условиях кризиса государства, как правило, поступают ровно наоборот. Неоднократно цитировавшийся нами выше Уэрта де Сото перечислил основные традиционные государственные антикризисные меры и суммировал аргументы австрийской школы, указывающие на тот вред, который они причиняют.³⁶

1. Предоставление компаниям государственных кредитов.

Этот шаг может оттянуть наступление кризиса, но сделает последующую реорганизацию более жесткой и сложной, так как задерживается ликвидация ошибочных инвестиционных проектов, тормозится структурная перестройка. Более того, поддерживаемое государством продолжение кредитной экспансии (роль центральных банков в этом особенно велика) способно наплодить еще больше ошибочных инвестиций.

2. «Политика полной занятости», стремящаяся гарантировать сохранение рабочих мест.

«Консервирование» рабочей силы искусственно препятствует ее перемещению в те сферы деятельности, где она в данный момент на самом деле более востребована обществом.

3. Манипулирование процентной ставкой.

Эта любимая игра центральных банков (в США на начало 2009 г. учетная ставка Федеральной резервной системы — ставка, по которой коммерческие банки могут одалживать у нее деньги, снижена до 0,25% годовых, то есть почти до нуля) оказывает самое негативное воздействие на процесс ликвидации уже сделанных предпринимательских ошибок и, что хуже всего, порождает новые. Процент должен отражать реальные предпочтения субъектов экономики относительно сбережения и потребления, а не представления о «должном» тех, кто им манипулирует.

4. Финансируемые государством инвестиционные проекты или общественные работы.

Это отвлекает ресурсы из тех областей экономики, где они должны находиться согласно предпочтениям потребителей. Такие решения с самого начала генерируют ошибочные инвестиции.

Ротбард писал: «Правительство никогда не должно оказывать помощь в неустойчивых деловых ситуациях; оно не должно спасать от банкротства или ссужать деньгами предприятия, переживающие трудности. Это всего лишь продлит агонию и превратит острую и скоротечную фазу депрессии в продолжительную хроническую болезнь».³⁷

А Мизес называл направленные против кризисов планы государства «химерой антициклической политики». А также указывал, что они основаны на мировоззрении, обожествляющем государство. «В контексте этих планов государство предстает в виде божества, которое располагается и работает вне орбиты дел человеческих, которое не зависит от действий своих подданных и властно вмешивается в эти действия извне. Словно оно имеет в своем распоряжении средства и фонды, которые не даны ему людьми и которые оно вольно использовать на любые цели».³⁸

¹ «Анализ экономических циклов, данный Марксом, можно назвать „ненаписанной главой“ — до сих пор не было представлено никакой связной его картины, которая могла бы получить одобрение всех марксологов или даже их ортодоксальной части» (Шумпетер Й. История экономического анализа. СПб., 2001. Т. 2. С. 984).

² Бурда М., Виплош Ч. Макроэкономика: Учебник. 2-е изд. СПб., 1998. С. 337.

³ Там же.

⁴ Там же.

⁵ Там же.

⁶ Справедливости ради стоит заметить, что в последнее время отмечаются серьезные недостатки моделей экономического цикла, основанных на разного рода шоках и экзогенных трактовках. Соответственно, предлагаются эндогенные объяснения (Матвеенко В. Д., Гуревич А. М. Модели эндогенного роста, их развитие и перспективы // Экономические исследования: теория и приложения. Вып. 1. СПб., 2000. С. 285—287).

⁷ Тот, кто не жалеет времени и не испытывает отвращения к математике, может поинтересоваться, каким образом различные экономические школы в макроэкономике объясняют механизмы развертывания экономического цикла в результате первоначального толчка. Наиболее полно их концепции представлены в книге: Никифоров О. А., Антипина О. Н., Миклашевская Н. А. Макроэкономика: научные школы, концепции, экономическая политика. М., 2008.

⁸ В наиболее популярной форме основы экономического учения австрийской школы изложены в книге: Кэллахан Дж. Экономика для обычных людей. Основы австрийской экономической школы. Челябинск, 2006. В случае более глубокого изучения следует в первую очередь обратить внимание на следующие источники: Берри Н. П. Австрийская экономиче­ская школа: расхождение с ортодоксией // Панорама экономической мысли конца XX столетия / Под ред. Д. Гринуэя и др. Т. 1. СПб., 2002. С. 81—105; Уэрта де Сото. Австрийская экономическая школа. Челябинск, 2007.

⁹ В наиболее кратком изложении эта теория представлена в: Мизес Л. фон. Австрийская теория экономического цикла // Бум, крах и будущее: Анализ австрийской школы. М., 2002. С. 103—111. Более подробно она раскрыта в книге: Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: трактат по экономической теории. Челябинск, 2005. С. 502—547. Впервые же Мизес сформулировал развитую им в дальнейшем концепцию экономических кризисов еще в 1912 г. в работе «Теория денег и кредита». Что касается Ф. фон Хайека, то здесь можно указать на его работу 1931 г.: Хайек Ф. фон. Цены и производство. Челябинск, 2008, а также на неизданную на русском языке работу 1933 г. «Денежная теория и торговый цикл».

¹⁰ См.: Ротбард М. Н. Экономические депрессии: их причины и методы лечения// Бум, крах и будущее. С. 150—171.

¹¹ Цит. по: Скоузен М. Кто предсказал крах 1929 года?// Бум, крах и будущее. С. 188.

¹² Там же. С. 175.

¹³ Интересно, что Фишер по образованию был математиком и стал одним из тех, кто самым активным образом превращал экономику в математизированную науку. Мизес, по образованию юрист, по принципиальным соображениям отвергал математизацию экономики (впрочем, как и вся австрийская школа до настоящего времени) и скептически относился к количественным методам анализа, в особенности отвергая прогнозирование. И тем не менее в своем прогнозе он безоговорочно вышел победителем. Любопытно заметить, что в свое время Исаак Ньютон потерял огромное по тем временам состояние в 20 тыс. фунтов стерлингов в результате краха британской Компании Южного моря в 1720 г. (одной из первых финансовых пирамид в экономической истории). После этого великий физик и математик заявил, что может вычислять движение небесных тел, но не безумие толпы. Впрочем, не будем пристрастны к математикам. Тогда же потерял все свои сбережения Джонатан Свифт (Кокшаров А. Пузырь или нет?//Эксперт. 2009. № 1. С. 26).

¹⁴ Уэрта де Сото. Деньги, банковский кредит и экономические циклы. Челябинск, 2008. С. 5.

¹⁵ Так, крупнейший сберегательный банк США Washington Mutual обанкротился в сентябре 2008 г., когда из него за десять дней было изъято 16,5 млрд долларов из общего портфеля депозитов в 188 млрд, то есть даже менее 10% от суммы вкладов (Reckard S., Hsu T. Feds seize, sell WaMu in biggest U. S. bank failure//Los Angeles Times. 2008. September 26).

¹⁶ Уэрта де Сото. Деньги, банковский кредит и экономические циклы. С. 43.

¹⁷ Там же. С. 35. Одним из немногих исключений из этого правила в истории была ситуация в Каталонии. В XIV в. обанкротившемуся банкиру, если он не выполнял своих  обязательств перед клиентом в течение года, отрубали голову прямо перед его прилавком. Де Сото отмечает, что «это один из немногих исторических примеров, когда власти эффективно позаботились о защите общих принципов прав собственности в отношении договора денежного банковского вклада» (там же. С. 63).

¹⁸ Там же. С. 36.

¹⁹ Бурда М., Виплош Ч. Указ. соч. Гл. IX; Уэрта де Сото. Деньги, банковский кредит и экономические циклы. С. 142—184.

²⁰ В России в период кредитного бума 2005—2007 гг. денежный мультипликатор вырос с 2,2 до 3,0 (Журавлев С. Реанимация слушает // Эксперт. 2008. № 50. С. 19).

²¹ Здесь нет возможности обсудить дискуссионный вопрос о том, насколько в результате экономического кризиса вероятна дефляция в России. Заметим только, что обыватели почему-то считают, что от нее они непременно выиграют. При этом упускается тот факт, что цены на рынке труда тоже будут падать, а безработица — расти.

²² Несмотря на беспрецедентные кредитные вливания и снижение нормативов резервирования Центробанком РФ, осенью 2008 г. денежная масса (так называемый агрегат М2 — наличные деньги в обращении плюс безналичные средства) сокращалась: за сентябрь — на 1,1%, за октябрь — на 5,9%, за ноябрь — на 2,2% (Денежная масса (национальное определение) в 2008 году// http://www.cbr.ru/statistics/credit_statistics/MS. asp).

²³ Уэрта де Сото. Деньги, банковский кредит и экономические циклы. С. 484.

²⁴ Термин «золотовалютные резервы» (правильный термин — международные резервы) не должен создавать иллюзию чего-то более солидного, чем те же деньги, созданные из ничего. Так, например, на 01.01.2009 в Центробанке России из 427 млрд долларов международных резервов 406 млрд (95%) приходились на резервные активы отнюдь не в золоте, а в ино­странной валюте и в некоторых высоколиквидных ценных бумагах (Международные резервы Российской Федерации в 2009 году // http://www.cbr.ru/statistics).

²⁵ С техникой расчета стоимости капитального блага как дисконтированного потока генерируемой им прибыли можно познакомиться в той же книге Уэрта де Сото (с. 246) или в любом учебнике финансовой математики или финансового менеджмента. Попутно заметим, что австрийская школа относит к капитальным благам и потребительские блага длительного пользования.

²⁶ Под расширением и удлинением производственной структуры понимается, соответственно, рост производства существовавших ранее капитальных благ и введение новых, все более удаленных от конечного потребления стадий их производства.

²⁷ В принципе, как отмечают «австрийцы», это ничем не отличается от любого другого манипулирования рыночными показателями, например от искажения товарных цен в результате государственного вмешательства. Любые явления такого рода мешают экономиче­ским агентам передавать и получать информацию, необходимую для координации их действий. Нарушается состоятельность экономического расчета.

²⁸ Уэрта де Сото. Деньги, банковский кредит и экономические циклы. С. 267.

²⁹ Там же. С. 197.

³⁰ Там же. С. 290.

³¹ Самым ярким примером роста, ведущего к бедности, является социализм. Уничтожая свободные рыночные цены, он обрекает хозяйство на куда большую рассогласованность, чем кредитная экспансия в рыночной экономике, и, следовательно, оборачивается куда более значительными растратами ресурсов в силу чрезвычайно перекошенной структуры производства. В этой связи представляется нелепым оправдание необходимости введения плановой системы в 1930-х гг. динамичными темпами роста в 1930—1950-е гг. Еще более абсурдным в устах квалифицированного экономиста представляется утверждение, что по сравнению с трансформационным спадом 1990-х гг. советский застой 1970—1980-х выглядит как «невинная детская шалость» (Попов В. Закат плановой экономики // Эксперт. 2009. № 1. С. 74—79). Трансформационный спад 1990-х и явился тем экономическим кризисом, который «рассчитался» со сформированной десятилетиями централизованно управляемой экономики структурой производства. Естественно, по этой причине спад был очень глубоким и длительным. Тем не менее он носил «очистительный» характер, хотя и не смог до конца преодолеть накопившиеся и до сих пор сохраняющиеся пороки (например, в территориальном размещении многих производств и объектов инфраструктуры).

³² Уэрта де Сото. Деньги, банковский кредит и экономические циклы. С. 346.

³³ Система, при которой свободно конкурирующие друг с другом банки наделены правом денежной эмиссии, а центральные банки отсутствуют.

³⁴ Уэрта де Сото. Деньги, банковский кредит и экономические циклы. С. 601—614.

³⁵ Там же. С. 327.

³⁶ Там же. С. 330—332.

³⁷ Ротбард М. Н. Экономические депрессии: их причины и методы лечения // Бум, крах и будущее. С. 167.

³⁸ Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: трактат по экономической теории. Челябинск, 2005. С. 749.