ПЕЧАТНЫЙ ДВОР

Игорь Голомшток. Английское искусство от Ганса Гольбейна до Дэмиена Хёрста: Апология. — М.: Гос. Центр современного искусства: Три квадрата, 2008.­

Вот превосходный, вообще-то, случай помолчать. Уж кому-кому рецензировать такую книгу, но только не мне. Который практически всеми своими сведениями о ее предмете обязан ей же.

Но дело в том, что, если каждый будет так рассуждать, возникнет то самое положение, которое, собственно, и возникло. Книга вышла — и словно не выходила. Событие случилось — а как не было. Вместо того чтобы носить Игоря Голомштока на руках, осыпая премиями и цветами,
т. н. культурная общественность набрала в рот воды. И так и сидит — выпучив щеки.

Общественность же (т. н.) обыкновенная, похоже, не в курсе. И не помнит, кто такой Голомшток. Ей сначала приказали забыть, а потом забыли позволить вспомнить.

Что был человек, который решился на отказ от дачи свидетельских показаний по делу Синявского. За это сам пошел под суд. И лишился работы. И, что делать, уехал за границу.

Возможно, в наши дни подобный тип поведения опять расценивается как нежелательный и даже непростительный.

Хотя какой там тип. Известны десятки и сотни (из миллионов) совет­ских случаев, когда дети свидетельствовали против родных матерей, а ма­тери — против детей. Не говоря о разных прочих степенях родства. А вот чтобы кто-нибудь сказал политической полиции: даже не надейся…

Кроме того, это тот самый Игорь Голомшток — автор классического иссле­дования о закономерностях тоталитарного искусства.

Казалось бы — не правда ли? — если бы он напечатал в журнале, в газете всего лишь несколько строчек петитом — и то был повод обрадоваться и отдать решпект.

А тут — огромная книга, свод мыслей, бездна фактов. Сюжет, опять же, такой заманчивый. И хоть бы кто хотя бы шепотом крикнул хотя бы: ура!

Вот я и кричу.

Мирон Петровский. Городу и миру: Киевские очерки. — Изд. 2-е, перераб. и доп. — Киев: Издательский дом А+С; Издательство ДYX I ЛITEPA, 2008; Мирон Петровский. Мастер и Город: Киевские контексты Михаила Булгакова. Изд. 2-е, испр. и доп. — СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2008.

От обеих что-то делается с дыханием, причем по-разному: над книжкой про Булгакова сидишь как бы онемев, дышать как бы забывая; над книжкой про Киев, наоборот, вдох-выдох немного учащен.

Одна — потрясающий дуэт эрудиции с интуицией. Другая — вся про справедливость: чтЛ знает о ней память, и что культура этим знанием и живет.

Книжка про Булгакова — вот какая книжка. Как если бы М. А. Булгаков однажды написал большой мемуар, в котором перечислил бы подробно те впечатления своей жизни, которыми воспользовался в сочинениях. И вдобавок объяснил бы, почему на такой-то странице в голову пришло то, а на другой припомнилось это и что он сделал с тем и с этим, а также — почему. Написал, вообразим, такую невозможную исповедь — и уничтожил. А Мирон Петровский каким-то тоже не­возможным образом ее все-таки прочитал — и вот, пересказал довольно близко к тексту.

Все равно что изложить путь вещи обратно в замысел. Все равно что развинтить личность на гены.

Каскад догадок — блестящих и неопровержимых.

Выпишу одну:

«О древнем Ершалаиме Булгаков рассказывает так, словно и впрямь „это видел“. Исторические и евангельские реалии в „Мастере и Маргарите“ придают повествованию острый и терпкий привкус добротной достоверности. Ясно, что Булгаков эти реалии не выдумал, а заимствовал из заслуживающих доверия источников. Из каких? Некоторые исследования называют груды и вороха библиографических раритетов и уникумов. При этом как бы предполагается знакомство Булгакова чуть ли не с манускриптами из ­монастырских библиотек Западной ­Европы…»

Это, значит, загадка. Побывать в монастырях Западной Европы Булгакову не снилось и во сне; а кроме того, подсчитано, что не было у него времени корпеть над раритетами и манускриптами. А между тем, цитаты из них в романе есть. Откуда?

А вот вам разгадка — издание пьесы К. Р. «Царь Иудейский»:

«отпечатанное в 1914 году типографией Министерства внутренних дел. Этот роскошный полупудовый фолиант снабжен рисунками и фотографиями, относящимися к единственной постановке пьесы, нотами А. К. Глазунова и, главное, обширным и подробным автокомментарием <…> Авторский комментарий показывает, как основательно К. Р. освоил литературу вопроса, в том числе те редкостные и труднодоступные источники, знакомство с которыми будто бы обнаруживается у Булгакова: все они процитированы в книге К. Р. и снабжены ссылками <…> Булгаков получал почти исчерпывающую сводку интересующих его материалов, представленных как раз теми выдержками, фрагментами, цитатами, которые, по мнению исследователей, использованы в романе…»

Двумя абзацами упразднена целая отрасль словесной индустрии. Онемеешь, действительно.

И далее в том же темпе, без передышки. Потому что, по-видимому, именно Мирон Петровский оказался для Булгакова тем, на чье существование рассчитывает каждый писатель: читателем идеальным.

Другого такого не было, нет — и не будет: потому что никто больше не нужен. Даже обидно.

А про киевские очерки ничего не успеваю рассказать.

 Самый пронзительный — о Яну­ше Корчаке. Самый грустный — о Софье Федорченко (но как хорошо, что про «Народ на войне» наконец-то сказано: великая книга). Самый неожиданный — о Мандельштаме. Самый страшный — о Квитко.

На этом месте эпитеты у меня кончились, поэтому Вертинский, Хлебников, Рыльский пусть остаются так.

Только не забыть еще одно, довольно удивительное в Петербурге чувство: выходит, это верно, что Киев тоже внутри некоторых людей не нуждается в имени: просто Город, и всё.

Дэвид Лисс. Этичный убийца: Роман. Пер. с англ. К Тверьянович. — СПб.: Издательский Дом «Азбука-классика», 2008.

Обыкновенный проклятый обманщик. Фокусник. Иллюзионист. Но какая ловкость рук, пес его заешь. Мастер своего дела.

Кажется, это называется — композиция: текст разбит на отрезки, вроде как трасса. На каждом отрезке автор делает со своей историей одно и то же — разгоняет ее, разгоняет, а на предельной скорости как даст по тор­мозам: конец главы. Обязательно — в точке поворота. В тот самый момент, когда героя берут на прицел. Или надевают на него наручники. Или когда красотка на него взглянет, как долларом подарит.

И пробел между последним предложением главы n и первым предложением главы n + 1 ощущается недалеким, вроде меня, читателем — как провал; в смысле — обрыв, под которым — пучина сюжетной неизвестности; от которой спасет только прыжок в n + 1; и прыгаешь не раздумывая.

Летишь, как мышь по анфиладе мышеловок, — дверки открываются автоматически, — пока не опоминаешься в самой последней: сыра нет, зато не заперто, свободен, забудь.

Умеет, умеет вести читателя на интересе, как на поводке, мистер Лисс. И пользуется этой своей временной властью для пропаганды разных идей.

Например, вегетарианский терроризм: как вы смотрите на то, чтобы посвятить свою жизнь борьбе за освобождение домашнего скота?

Чушь-то чушь — и нормальный потребитель детективного чтива просто пропустит разговоры про свиней, тем более про рыб — страдают они или нет. Когда текст такой крепкий, простительно его и разбавить — объема ради: оплата-то, небось, полистная.

Беда, однако, в том, что м-р Лисс, похоже, — честный человек. И сам, вместе с положительным героем своего романа, чувствителен к обаянию героя отрицательного. Заглавного. Вот этого самого этикала. Ethical Assassin. Состоящего, видите ли, в «постмарксистском комитете бдительности». И занятого, видите ли, улучшением мира. Эта цель, нам ли не понимать, настолько благородна, что не знает дурных средств.
А зато знает дурных людей. И если человек дурен — способен, например, замучить кошку, — то как же человеку, наоборот, хорошему не замочить, в свою очередь, его? Или хотя бы не подставить — не сплавить негодяя хотя бы в тюрьму, — неважно, за какое преступление, — неважно, что негодяй его не совершал, — а кто же совершил? как раз этикал? тем лучше; хорошему человеку в тюрьме сидеть некогда — надо улучшать мир, защищать права животных, труба зовет.

Короче, просто нарубить капусты — автору недостаточно или даже западло. Поскольку он не ремесленник, а почти художник. Почти, отчасти, — но не настолько, увы, чтобы сделать такую вещь, которая светилась бы собственным смыслом, как это бывает с литературой настоящей. Он пробовал добавлять исторические красители — не без успеха: «Ярмарка коррупции» — очень даже ничего. А теперь, значит, решил, что, если начинить боевик социальной демагогией, сентиментальной такой нечаевщиной, то это будет уже не совсем боевик, а чуть ли не философский роман.

Пускай в рекламных паузах триллера этикал-киллер, мститель кошачий, лечит от конформизма мелкобуржуазного положительного юнца:

«— Я имею в виду идеологию в марксистском понимании. Это механизм, с помощью которого культура продуцирует иллюзию нормативной реальности. Общественный дискурс задает нам определенные представления о реальности, и наше восприятие зависит от этого дискурса ничуть не меньше, чем от органов чувств, а иногда и больше. Ты должен понять, что мы воспринимаем окружающий мир словно сквозь пелену, туманную дымку, сквозь фильтр, если угодно. Этот фильтр и есть идеология. Мы видим вовсе не то, что на самом деле находится перед нами, а то, что ожидаем увидеть. Идеология заслоняет от нас некоторые вещи, скрывает их, делает невидимыми. И, напротив, заставляет нас видеть то, чего на самом деле не существует. Это справедливо по отношению не только к политическому дискурсу, но и ко всякому другому…» И т. д.

Что же, автор не понимает разве, что мы с вами не станем тратить зрение на такую, извините, мутоту, а просто поищем абзац (через шесть страниц, между прочим), в котором дейст­вие возобновляется: ага, вот показалась полицейская машина.

Прекрасно понимает. Но от нас с вами ему нужны только деньги. Которые он, надо признать, честно заработал, отняв у нас, спасибо ему, ненужное время.

А, видать, важней для него, как для без пяти минут художника, — влиять на умы. И тут взрослых просят выйти покурить. А мы пока поиграем, что ли, в Мефистофеля. В культового, что ли, писателя.

Михаил Бергер, Ольга Проскурнина. Крест Чубайса: Заказное самоубийство РАО «ЕЭС», крупнейшей госмонополии в России. — М.: КоЛибри, 2008.

Вряд ли эта книжка предполагала, что в нее заглянет эстетически озабоченный вертопрах.

И что она ему — ну не сказать: понравится. Но доставит удовольствие.

Которое, однако же, нелегко передать. По причине разности кодировок.

Вот, скажем, жанр. Для нее это слово реально ничего не значит. Она о себе полагает, скорей всего, что она — проект. То есть нечто подлежащее осуществлению, и только.

А на самом деле она представляет собой последнюю песнь утопической советской эпопеи про покорение стихий.

Все эти очерки: как сажают леса, осушают болота, прокладывают каналы, строят плотины. Всегда во главе — трудоголик-руководитель, при нем горстка преданных энтузиастов. А снизу ворчат, а сверху орут, а кругом — вредители, недоброжелатели, маловеры.

Но вот стихия побеждена, ленточка перерезана, очерк дописан. Героя расстреливают, автора сажают, о чем по тексту (запертому в спецхране) ни за что не догадаешься. И впоследствии нет средства узнать, взаправду ли верил автор в покорение стихий, а также — любил ли героя. Должно быть — да, но призвук фальши неустраним, даже когда автор искренен (то есть глуп): фальшь содержится в самой природе жанра — в энтузиазме.

Так вот, хотите верьте, хотите нет, но эта книга выглядит так, словно решила не лгать. Другое дело, что не впадает в откровенность.

Не нашел я и глупостей, понятных мне как таковые.

И отблеск пошлости — всего один: конечно, в названии.

Вообще-то имеется в виду фигура на диаграмме: кривая спроса на электроэнергию идет, допустим, вверх, кривая объема мощностей по ее производству — допустим, вниз, и не дай бог они пересекутся.

Что, дескать, непременно случилось бы году так в 2004-м, если ­бы Бог не дал России, наоборот, ­А. Б. Чубайса.

Само собой, я все это перевираю; в том числе, вероятно, термины; о Боге же в тексте вообще ни-ни.

Но все-таки сюжет приблизительно этот самый. А в названии все-таки работает на половинной ставке выс­пренне-слезливый сентимент.

Выручает смешной слог — то есть сугубо серьезный, то есть почти что суровый. Чем суровей, тем забавней. Поскольку акустический фон — феня деловых.

В действительности-то они, вершители наших судеб, разговаривают, надо полагать, больше матом да цифрами. И кодом охраняемых коридоров.

Мата здесь, конечно, нет. Цифр полно, но нам-то что? А код в основном спрятан за публичными клише (типа «причем в числе наших аргументов были соображения цены»), но отдельные фразы доносятся:

— Могли попробовать передавить ситуацию политически.

 Эта темка, в которой стреляли без дураков.

— Только у нас на это еще накладывалась ментальность совка.

Вот насчет ментальности. Говорят, еще в начале того застоя один здешний литератор высказал идею: издать антологию доносов. Но до сих пор ничего не сделано. Ярчайшие образцы народного самодеятельного творчества тоннами гниют, можно сказать, в за­кро­мах. Но надо же: один каким-то чудом прорвался в эту книгу. Свеженький, 2007 года. Прямо праздник какой-то. Буквально подарок судьбы:

«О том, что А. Чубайс проявляет претензии на власть, мною излагалось в 2005 году в докладе „О грозящей Отечеству опасности“ (прилагается). Сегодня опасность для страны усилилась. Она исходит от спецслужб США и Англии, а в России аккумулируется А. Чубайсом, М. Касьяновым, Г. Каспаровым и другими. Под прикрытием предстоящих выборов Президента РФ готовится за­хват власти правыми силами. „Пятая колонна“, опираясь на полную поддерж­ку крупного бизнеса, который располагает не только основным капиталом страны, но и огромной армией частных охранных подразделений, способных решить любые задачи, в том числе силой.

Цель правых — провести на пост Президента РФ своего кандидата…

Формальный, но основной их аргумент в предвыборной кампании — соблюдение Конституции, „поддержка“ объявленного В. В. Путиным решения не идти на третий срок…

Предложения:

„Пятая колонна“ в России обязательно должна быть обезглавлена, а с основным ее активом провести профилактику и предупреждение…

Отстранить всех сподвижников А. Чубайса от занимаемых государственных позиций и начать расследование по их делам…

Максимально укрепить ФСБ и МВД особенно в Москве и Санкт-Петербурге. Уточнить им функции в связи со сложившейся обстановкой.

Прошу рассмотреть.

Депутат Государственной Думы

В. И. Варенников».

Дураки вообще утешают. Придают вкусу жизни юмористический такой оттенок.

Но злоба вот такого накала достается только за исключительные заслуги в борьбе со стихией идиотизма.

Зато покорить ее — дудки!

Старый базис сдать в утиль, во что бы то ни стало успеть смонтировать новый — кто бы спорил, прекрасно.

Но если на новом базисе, еще недостроенном, расселись, свесив ножки, агенты Минлюбви, — для меня-то лично какая, к черту, разница, кому платить за свет?

С. Гедройц