НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

Яков Гордин

Генерал и пророчица

История отношений гвардейского генерала Евгения Александровича Голови­на и сектантки Екатерины Филипповны Татариновой сколь необычайна на первый взгляд, столь и характерна для того периода царствования Александра I, который часто называют «мистическим десятилетием», имея в виду религиозную экзальта­цию, охватившую императора после победы над непобедимым доселе Наполеоном.

Исповедь генерала Головина, адресованная скорее всего военному министру князю Александру Ивановичу Чернышеву, — человеческий документ, смысл которого выходит за рамки конкретного биографического сюжета, как бы причудлив ни был этот сюжет. Это история поисков спасения от внутренней катастрофы за пределами умопостигаемого пространства.

Уникальность сюжета усугубляется характером личности генерала.

Евгений Александрович Головин (1782—1858) был человеком незаурядно образованным. Он окончил Московский университетский пансион, а затем и университет. В совершенстве владел французским и немецким языками, был сведущ в истории и разбирался в математике.

Он прошел долгий и трудный боевой путь — наполеоновские войны, две войны с турками, война в Польше 1831 г., получил три ранения и множество наград за храбрость.

В частности, к русско-турецкой войне 1828 г. относится эпизод, напоминающий знаменитый поступок Бонапарта во время Египетского похода, воспетый Пушкиным, — когда генерал, пренебрегая смертельной опасностью, посетил чумной барак, в котором умирали его солдаты.

Биограф Головина рассказывает: «Однажды ему прибегают сказать, что в крепости (Варне. — Я. Г.) появилась чума, что двое солдат от нее уже умерли в госпитале, что из палаты, где они лежали, разбежались все больные, что из лазарета страх распространился по всему городу и что никто не хочет вынести зачумленные тела. Головин немедленно надевает полную парадную форму и отправляется в лазарет, который находит окруженный солдатами. Своим важным, неторопливым шагом, молча, проходит между их рядами; потом, подойдя к палате, обращается к ним: „Ребята! Иду выносить ваших покойных товарищей. Неужто не найдется между вами — русскими солдатами — охотников помочь мне в этом святом деле?“ — Охотники немедленно нашлись. Головин отобрал из них троих и с ними — сам четвертый — вынес своими руками первое зачумленное тело».

В 1836 г. он был назначен варшавским военным губернатором и в отсутствие наместника управлял Польшей, а позднее, в 1837 г., император Николай решил, что Головин является самой подходящей кандидатурой на должность командующего Кавказским отдельным кор­пусом и главноуправляющим Грузией.

Во время варшавского губернаторства Головин и написал то удивительное сочинение, которое предлагается вниманию читателей.

Мы можем только гадать, что подвигло его на этот шаг. Скорее всего, он хотел нейтрализовать слухи о его участии в секте Татариновой, поскольку именно в это время над кружком Татариновой сгустились тучи и вскоре, весной 1837 г., она была посажена под домашний арест, а затем заключена в монастырь.

Вполне возможно, что искреннее признание Головина избавило его от участи многих членов кружка, подвергшихся ре­прессиям. Более того, через полгода он получил высокое назначение на Кавказ.

Мать Татариновой, в девичестве баронесса Мальтиц, после смерти мужа, полковника Буксгевдена, была приглашена августейшей семьей в няни к великой княжне Марии Александровне. Этим объяняется тот поразительный факт, что кружок Татариновой поначалу собирался в Михайлов­ском замке, где находилась резиденция великой княжны. После ранней смерти Марии Александровны госпожа Буксгевден сохранила право и дальше жить в прежней квартире. В середине 1810-х гг., там поселилась и оставленная мужем, полковником Татариновым, тяжело раненным под Лейпцигом, Екатерина Филипповна с маленьким сыном. Мальчик вскоре умер, и это несчастье пробудило в Татариновой глубокое религиозное чувство. В мистической атмосфере, под влиянием императора охватившей русское высшее общество, Татаринова предалась поискам «истинной религии», которая смогла бы успокоить ее мятущуюся душу. То, к чему она пришла, было сочетанием учения о «внутренней церкви», о непосредственном общении с Богом, и обрядовой практики секты хлыстов. Один из ее адептов, Мартин Пилецкий, некогда бывший воспитателем в пушкинском Лицее и вынужденный уйти оттуда после конфликта с лицеи­стами, точно охарактеризовал обстановку в обществе и идеологию кружка. «В последнее вре­мя, — писал он в 1819 г., — приметно всеобщее стремление к познанию Бога. Оно столь сильно, что души, жаждущие спасения, но не просвещенные внутрен­ним учением Духа Святого, хватаются за ложные средства. <...> Все это проис­ходит оттого, что они не познали всем сердцем истины, а познавшие оную не могут подойти к ним и открыть им глаза, что царствие Божие внутри нас обретается, то есть в сердце, которое един токмо Дух Святой обновить и просветить может». И далее он поясняет: «Еще с апостольских времен продолжались особые собрания христиан, в коих они беседовали и радовались о своем Господе Спасителе, исполняясь Духа Святого посредством вдохновенных божественных песней и потом назидались, укреплялись и утешались пророческим словом, которое было проре­каемо для верующих в явлении Святого Духа, через христиан, получивших дар пророчества». В данном случае «дар пророчества» получила Екатерина Филипповна Татаринова.

Татариновой и ее кружку, в который входили достаточно заметные персоны, покровительствовали император Александр и князь Алексан­др Николаевич Голицын, личный друг императора, обер-прокурор Святейшего Синода, ­министр народного просвещения. Поэтому многочисленные доносы на Татаринову и обвинения ее в ереси не имели последствий.

После отставки Голицына в 1824 г., а тем более после смерти Александра положение пророчицы изменилось, но только в 1837 г. Нико­лай, категориче­ски не одобрявший религиозного вольнодумства покойного брата, решил покончить с деятельностью Татариновой, что, по-видимому, и встревожило Головина. Впрочем, не исключено, что, всячески доказывая непричастность Татариновой к какому-либо «сектантству», генерал пытается оправдать не только себя, но и ее.

Данная публикация не претендует на академический статус и потому публикатор считает возможным обойтись без подробных комментариев.

Представляются необходимыми только два пояснения.

Головин пишет: «Печальное происшествие с лейб-гвардии егерским ­полком, так неожиданно разразившееся надо мной, ниспровергло все едва токмо утверждающиеся надежды мои». Речь идет о трагическом эпизоде русско-­турецкой войны 1828 г., когда из-за трусости полковника Заруцкого, командовавшего отрядом, производившим рекогносцировку, попали в засаду и понесли тяжелейшие потери два батальона гвардейских егерей. При этом туркам достались полковые знамена. Это происшествие было особо значимым для Головина не только потому, что, как главный начальник над войсками на этом участке боевых действий, он нес ответственность за случившееся, но и потому, что он долго командовал лейб-гвардии егерским полком и любил его.

В результате Головина, только недавно с помощью Татариновой оправившегося от недуга, лишили командования гвардейской бригадой и перевели в армию. Хотя и в качестве армейского генерала он занимал высокие посты.

Имеет смысл разъяснить и ту историческую параллель, которую проводит Головин, стараясь показать укорененность духовной практики Татариновой в религиозной традиции. Ее проповеди действительно имели сходство с мистической доктриной Жанны Марии Гюйон (1648—1717). Госпожу Гюйон поддерживал епископ Фенелон, однако ее деятельность вызвала неудовольствие католической Церкви и специальная комиссия во главе со знаменитым теологом Жаном Боссюэ осудила учение Жанны Гюйон как еретическое и безнравственное.

Публикуемый документ по ряду признаков является рукописной копией оригинального текста, сделанной специально для известного историка генерала Н. К. Шильдера, директора Публичной библиотеки в 1899—1902 гг. Текст приведен в соответствие с современными правилами орфографии и пунктуации.­