Сергей Шестаков

* * *

Штопала, гнула, кроила, чинила,

Пела, шептала, молчала, ждала,

В склянке окна молодые чернила,

Перышко-ялик, пустыня стола,

Что тебе мертвые губы Мамая,

Черные степи, немецкий прищур,

Там, где бродил Сумароков, хромая,

Тихо бездомный скулит убещур,

Дни выцветают, как ситцы линяя,

Прошлое неразличимо почти,

Что тебе эта печаль проливная,

Лампу зажги, Кантемира прочти,

Тайные буквы небесного Брайля

Все до единой зачтутся сполна,

Смерть — это курская баба рябая,

Грамоте не разумеет она,

Крестик на ордере в синем конверте,

Метрика прожита вся, до крупиц,

Осень, ухабы силлабики, ветер,

Полоцкий, Тредиаковский, Капнист…

* * *

Зелена рубаха, черны глаза,

Позвонки круты, угловата стать —

Широко небесная шла фреза,

Не таким тебя представляла мать,

И в руке булат, а в другой камедь,

Скоро сеять — значит, потом полоть,

На губах еще не обсохла смерть,

И немного жмет с непривычки плоть...

* * *

Ее зовут Прозерпина Петровна,

Несмотря на странное отчество, ей уже шестьдесят,  причем далеко и не ровно,

Она полностью сосредоточена на краю перрона,

Там, где откроются двери в подземный дол,

Она входит первой, занимает любимое место, достает из кармана толстовки

Газету с невыносимым названьем «Жизнь» (хватает на три остановки),

Пора подниматься, на фото хавбек, бегущий по бровке,

Она закрывает газету, светла, как Великий Могол,

И тогда, как пишут в каждой четвертой из инкунабул,

Человек на другом конце города (по смыслу подходит Тотьма, но это Сарапул)

Хватается за сердце и медленно оседает на пол

У телевизора, где комментатор и муж ее Хаарон Хамаюн кричит в упоенье: г-о-о-о-л...

* * *

Музыки хлеб надмирный и шепотки в курзале,

Движутся жернова тугие, снуют ножи,

Каждое слово хочет, чтобы его сказали,

Каждое сердце — чтобы его нашли,

Названное не стоит снов и обетованья,

Слов в словаре Господнем ровно одно, а здесь,

Каждое чудо ищет бирку для бытованья,

Каждая пуля — сердца живую взвесь...

* * *

Дождь лил и лил, лиловы были дни,

Когда тебя оплакивали в вышних,

Как будто став подобием родни

Или собрав причастных на девичник,

Металось пламя черное в груди,

И тьма росла, и звуки мира глохли,

И смерть твоя стояла посреди

Осенних вод, вся в пурпуре и охре,

И смерть твоя сочилась между строк,

И корчилась, и сладко ухмылялась,

Что не сумел, не смог, не устерег,

Что все в сравненье с ней — тщета и малость,

Дождь лил и лил и словно вторил ей,

Что всякое смешно обетованье,

Что все слова в любом из словарей —

Ее земных имен чередованье,

А я твердил, что скоро им в закут,

Что ты вот-вот, устав от их занудства,

Шепнешь: апрель, — и вишни зацветут,

Шепнешь: весна, — и пеночки вернутся,

Пусть мы ничто и меньше, чем петит,

Неотличимы от песка в пустыне,

Но пеночка уже летит, летит,

Летит назад из залетейской стыни.

* * *

Черно-белые сны и цветные,

Вдохи ветра и выдохи дамб,

Над Невою мосты разводные,

И с кислинкой колодезной ямб,

Говоришь, это родина, эта

Сигарета в озябшей руке,

Колченогая спесь табурета,

Дальнобойный гудок на реке,

Эта матерь-земля, это небо,

Эта средняя вся полоса,

Уходящая в сумерки немо

Навсегда, как на четверть часа,

Говоришь, никакая другая,

Хоть горбата, крива, да своя,

Говори, говори, дорогая,

Серебрись, серебрись, колея...

Из цикла «Голоса»

— Будешь мне сетью, облаком, алтарем,

будешь мне кровом, воздухом, букварем,

тьмой — от неверья, светом — от корч и порч,

вестью — чтоб вместе, дестью — чтоб в печь и прочь...

...Буду тебе денницей, слезой, тропой,

песнью и перстью, буду тебе тобой,

крепью на глине, хлебом на мураве,

ласточкой в небе, косточкой в рукаве...

— Будешь мне явью, Варенька, будешь сном,

сколько столетий минуло день за днем,

шелк на тебе, на мне шутовской хитон,

слышишь, звенят бубенчики: дон-дин-дон...

...Буду тебе десницей, цевницей, мглой,

смертной истомой, в сердце тупой иглой,

мой господин с меня не спускает глаз, —

чем, дурачок, еще ты потешишь нас...

— Будешь мне тризной, братиной будешь мне,

солнечным бликом, Варенька, на стене,

твой господин покой обретет земной:

что ему пыль, полынь да ковыль степной...

...Слышу, звенят бубенчики: дон-дин-дон,

чую, идут ветра с четырех сторон...

Воды сомкнулись, стебли переплелись,

и на листе багряном — зеленый лист...