АЛЕКСАНДР
КУШНЕР
* * *
Подходит ночь в убогом облаченье,
Горит зари багровая полоска…
Какое-то должно быть уточненье,
Какой-то комментарий или сноска.
И дымных туч клубящаяся копоть,
И темный куст, как при смерти дрожащий…
Хотя бы примечание должно быть,
Какой-то смысл быть должен настоящий.
Ему и предлагалось что-то вроде
Преамбулы, да он не соблазнился…
В истории? В религии? В природе?
В окно он загляделся — и забылся.
Постскриптумы всегда ему казались
Манерностью и чем-то нарочитым.
На карточке какая-нибудь запись?
На бланке, к делу прошлому подшитом?
* * *
Тише воды,
ниже травы…
А.
Блок
Будьте же, сказано, тише воды,
Ниже травы — поговорка такая
Странная есть в ожиданье беды,
В грозную сущность вещей проникая.
Как понимаю я эту траву,
Чувствую эту притихшую воду!
Как удивляюсь тому, что живу
В бедственном веке, в любую погоду.
О, как в реке молчалива вода,
В травах кроты копошатся и мыши!
Путаю только, забыв иногда,
Кто из них должен быть ниже, кто тише.
И, оглянувшись со страхом назад
Или вперед под шумок забегая,
Я говорю себе: сам виноват,
Есть же вода и трава луговая!
Предупреждал же любимый поэт
Тем настоятельней, глуше и строже,
Чем его голос и чудный портрет
Меньше на это смиренье похожи.
* * *
Подошел в темноте,
протянул мне руку,
На ночном поздоровались
сквозняке.
Помолчали. Пожаловался
на скуку.
Постояли с минуту, как в
столбняке.
Отошел. Я во сне
потянулся к другу:
Свою руку забыл он в
моей руке.
Оглянись! Я не знаю, что
делать с нею.
Страх меня охватил,
сотрясает дрожь.
Остываю и, кажется, каменею.
Почему ты на статую так
похож?
Что там сделали с вечной
душой твоею?
Ты загадки мне страшные
задаешь!
* * *
Хотелось умереть, сейчас, сию минуту,
Бывает же гроза, бывает Божий гнев,
Кого-то ж превращал Он в дерево, причуду
Свою снабдив листвой и ветром подперев.
А если клена я и тополя не стою,
То в камень преврати бесчувственный меня.
Или испепели! — подумал я с тоскою,
За эти «и» и «е» себя еще виня,
Но радуясь уже, что только по привычке,
В то время как до них теперь мне дела нет!
Стать падалью, землей, подобно дохлой
птичке,
Она в перо и пух, я в серый плащ одет.
Хотелось умереть, о, если б застрелили!
Ударили ножом, шагнув из-за угла.
Но ветер дул в лицо, но тучи в небе плыли,
Но смерть была мечтой, а жизнь при мне была.
* * *
Не люблю одиноких прогулок.
Не с самим говорить же собой!
Я спешу повернуть в переулок
И скорее вернуться домой
Мимо ржавой сирени отцветшей
И стройбанка с большим козырьком.
Я же все-таки не сумасшедший,
Чтоб гулять в одиночку вдвоем.
Это Гамлет пускай длинноногий
Обращается мыслью к себе.
Не люблю я свои монологи,
Размахавшись рукой при ходьбе.
Даже если опять в фарисействе
Все тонуло бы, — как метроном
Не ходил бы по сцене пять действий,
А любил бы прогулки вдвоем.
* * *
На дачу сослано книг сто—сто пятьдесят
За скудоумие, за слишком тусклый взгляд
На жизнь, за суетность, а также и за скуку,
За легкомыслие, за авантюрный склад,
За ложь, сходившую так долго за науку.
За одноразовый и разбитной сюжет —
Не перечитывать же этот жалкий бред,
За криводушие и скользкую ухмылку,
За славолюбие и моду прежних лет —
В изгнанье, в сумерки, на зимний холод, в ссылку!
НА
ДАЧЕ
Симе
Да, можно, можно так сидеть в траве
И долго гладить так ее рукой,
Как этот мальчик: он минуты две,
А то и три сидел; пора домой, —
Сказала гостья, — мальчик не хотел
Идти, ему понравилось у нас:
Зеленых лезвий, кисточек и стрел
Его несметный радовал запас.
Ему густая нравилась трава,
Ее колечки, путаница в ней,
Ее зубцы, прожилки вроде шва,
Волосяные линии теней,
Да, можно, можно гладить так траву
И так на мир задумчиво в пять лет
Смотреть, спасибо, мальчик, я живу,
Давно живу, а чуду сноса нет!
* * *
Моторный самолет, как сонная пчела,
Из детства залетел и пробудил волненье.
Гуди, гуди, внушай, что жизнь еще мила,
Что в жизни есть любовь и есть цветов цветенье.
Что в рюмочке коньяк и в чашке крепкий чай,
Увы, не для детей, но мальчик станет взрослым.
И что-нибудь еще, мотор, пообещай,
Что долгим будет путь и август плодоносным.
Смотри не затихай и, как бы
замерев,
Как будто замолчав, с гуденьем возвращайся.
Моторный самолет, живущий нараспев,
Ты мал, ты устарел, но ты не огорчайся.
Билет не продадут на гулкий борт, пустой,
Но нынешняя спесь комфортная
приелась,
А ты летал, когда полет еще мечтой
Ребяческою был — и в нем дышала
смелость.
* * *
От подземной, мышиной, хтонической
тьмы
Далеко он ушел, Аполлон-кифаред,
Эволюционировал так, чтобы мы
С ним искусство связали и солнечный свет.
Он — и девять подружек его — хоровод
Составляют, и, гимны слагая уму,
Он и рифму найти помогает, и ждет,
Что когда-нибудь Дафна привыкнет к нему.
Он с кифарой стоит среди темных аллей,
И еще одну милость прибрал он к рукам,
Восхитись, может быть, ты не знаешь о ней:
Он приносит внезапную смерть старикам.