АЛЕКСАНДР КУШНЕР

* * *

Подходит ночь в убогом облаченье,

Горит зари багровая полоска…

Какое-то должно быть уточненье,

Какой-то комментарий или сноска.

И дымных туч клубящаяся копоть,

И темный куст, как при смерти дрожащий…

Хотя бы примечание должно быть,

Какой-то смысл быть должен настоящий.

Ему и предлагалось что-то вроде

Преамбулы, да он не соблазнился…

В истории? В религии? В природе?

В окно он загляделся — и забылся.

Постскриптумы всегда ему казались

Манерностью и чем-то нарочитым.

На карточке какая-нибудь запись?

На бланке, к делу прошлому подшитом?

* * *

            Тише воды, ниже травы…

    А. Блок

Будьте же, сказано, тише воды,

Ниже травы — поговорка такая

Странная есть в ожиданье беды,

В грозную сущность вещей проникая.

Как понимаю я эту траву,

Чувствую эту притихшую воду!

Как удивляюсь тому, что живу

В бедственном веке, в любую погоду.

О, как в реке молчалива вода,

В травах кроты копошатся и мыши!

Путаю только, забыв иногда,

Кто из них должен быть ниже, кто тише.

И, оглянувшись со страхом назад

Или вперед под шумок забегая,

Я говорю себе: сам виноват,

Есть же вода и трава луговая!

Предупреждал же любимый поэт

Тем настоятельней, глуше и строже,

Чем его голос и чудный портрет

Меньше на это смиренье похожи.

* * *

Подошел в темноте, протянул мне руку,

На ночном поздоровались сквозняке.

Помолчали. Пожаловался на скуку.

Постояли с минуту, как в столбняке.

Отошел. Я во сне потянулся к другу:

Свою руку забыл он в моей руке.

Оглянись! Я не знаю, что делать с нею.

Страх меня охватил, сотрясает дрожь.

Остываю и, кажется, каменею.

Почему ты на статую так похож?

Что там сделали с вечной душой твоею?

Ты загадки мне страшные задаешь!

* * *

Хотелось умереть, сейчас, сию минуту,

Бывает же гроза, бывает Божий гнев,

Кого-то ж превращал Он в дерево, причуду

Свою снабдив листвой и ветром подперев.

А если клена я и тополя не стою,

То в камень преврати бесчувственный меня.

Или испепели! — подумал я с тоскою,

За эти «и» и «е» себя еще виня,

Но радуясь уже, что только по привычке,

В то время как до них теперь мне дела нет!

Стать падалью, землей, подобно дохлой птичке,

Она в перо и пух, я в серый плащ одет.

Хотелось умереть, о, если б застрелили!

Ударили ножом, шагнув из-за угла.

Но ветер дул в лицо, но тучи в небе плыли,

Но смерть была мечтой, а жизнь при мне была.

* * *

Не люблю одиноких прогулок.

Не с самим говорить же собой!

Я спешу повернуть в переулок

И скорее вернуться домой

Мимо ржавой сирени отцветшей

И стройбанка с большим козырьком.

Я же все-таки не сумасшедший,

Чтоб гулять в одиночку вдвоем.

Это Гамлет пускай длинноногий

Обращается мыслью к себе.

Не люблю я свои монологи,

Размахавшись рукой при ходьбе.

Даже если опять в фарисействе

Все тонуло бы, — как метроном

Не ходил бы по сцене пять действий,

А любил бы прогулки вдвоем.

* * *

На дачу сослано книг сто—сто пятьдесят

За скудоумие, за слишком тусклый взгляд

На жизнь, за суетность, а также и за скуку,

За легкомыслие, за авантюрный склад,

За ложь, сходившую так долго за науку.

За одноразовый и разбитной сюжет —

Не перечитывать же этот жалкий бред,

За криводушие и скользкую ухмылку,

За славолюбие и моду прежних лет —

В изгнанье, в сумерки, на зимний холод, в ссылку!

НА ДАЧЕ

Симе

Да, можно, можно так сидеть в траве

И долго гладить так ее рукой,

Как этот мальчик: он минуты две,

А то и три сидел; пора домой, —

Сказала гостья, — мальчик не хотел

Идти, ему понравилось у нас:

Зеленых лезвий, кисточек и стрел

Его несметный радовал запас.

Ему густая нравилась трава,

Ее колечки, путаница в ней,

Ее зубцы, прожилки вроде шва,

Волосяные линии теней,

Да, можно, можно гладить так траву

И так на мир задумчиво в пять лет

Смотреть, спасибо, мальчик, я живу,

Давно живу, а чуду сноса нет!

* * *

Моторный самолет, как сонная пчела,

Из детства залетел и пробудил волненье.

Гуди, гуди, внушай, что жизнь еще мила,

Что в жизни есть любовь и есть цветов цветенье.

Что в рюмочке коньяк и в чашке крепкий чай,

Увы, не для детей, но мальчик станет взрослым.

И что-нибудь еще, мотор, пообещай,

Что долгим будет путь и август плодоносным.

Смотри не затихай и, как бы замерев,

Как будто замолчав, с гуденьем возвращайся.

Моторный самолет, живущий нараспев,

Ты мал, ты устарел, но ты не огорчайся.

Билет не продадут на гулкий борт, пустой,

Но нынешняя спесь комфортная приелась,

А ты летал, когда полет еще мечтой

Ребяческою был — и в нем дышала смелость.

* * *

От подземной, мышиной, хтонической тьмы

Далеко он ушел, Аполлон-кифаред,

Эволюционировал так, чтобы мы

С ним искусство связали и солнечный свет.

Он — и девять подружек его — хоровод

Составляют, и, гимны слагая уму,

Он и рифму найти помогает, и ждет,

Что когда-нибудь Дафна привыкнет к нему.

Он с кифарой стоит среди темных аллей,

И еще одну милость прибрал он к рукам,

Восхитись, может быть, ты не знаешь о ней:

Он приносит внезапную смерть старикам.