ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

ИОСИФ НЕЛИН

НЕЗАМУТНЕННАЯ ИСКРЕННОСТЬ ВОСПРИЯТИЯ

Невозможно листвы не услышать подсказку,

не пойти у окрестности на поводу…

Владимир Дроздов

Владимир Дроздов в русскую поэзию не «врывался». Она как бы подразумевала его существование. Ничего иного ему и не оставалось как просто написать одну за другой три книги лирических стихов. И уже в первой («Листва календаря», 1978) были превосходные вещи, сильные по мысли, афористичные по способу выражения, музыкальные по звучанию.

И тень от дерева весь день

на землю падает без стука…

Сырой гранит. Волны зеркальный блеск.

Магнит залива. Невское теченье.

В сосудах кровь — как времени движенье.

Тяжелый воздух падает с небес.

А вторая («День земного бытия», 1989) и третья («Стихи», 1998) книги — сборники произведений настоящего мастера. То есть человека, который вроде бы никогда и не был мастеровым.

Воскресли фрески облаков

на куполе небес.

У облака тень падает с плеча.

Птиц вековых крылатое ученье.

И медленно плывет вечерний чад,

показывая воздуха движенье.

Затяжные осенние дожди на городских улицах, на размытых деревенских проселках, в лесах и полях — это не только признаки погоды, не только элементы пейзажа. В стихах поэта Владимира Дроздова они — активные участники жизни. Они рисуют всегда разные, но навеваемые дождями картины, создают всегда несходные, но навеваемые дождями настроения.

Деревенских рощ неясный шум,

где дождь ночной расквартирован…

Легчайший дождь спускается с небес…

Недельный дождь выходит из запоя,

остатком жизни попусту звеня…

Дождь под собою рубит сук…

И дождь, как деревенский говорун,

пешком стоит у каждого забора.

И дождь с небес точнее, чем отвес,

постройки проверяет вертикальность.

И еще десятки оттенков. Дождь, облака, убывающие «в мир без гравитаций», и воздух — то «крепкий», то «изогнутый», а то и «дикий». Облетающие с деревьев листья, и озеро, «не прекращающее стирку».

О чем пишет поэт? Чем взволнована, чем околдована его душа? Коротко говоря, он пишет о России. Не в глобальном смысле, поэт — приверженец многих и многих дорогих ему частностей.

Гайки покрепче мороз норовит завернуть.

Голову в плечи снегирь убирает румяный.

Дым из трубы, перед тем как отправиться в путь,

долго в испуге стоит над землей безымянной.

Будь то город или деревня, глазу поэта в любом уголке открывается умиротворяющая красота. О цветах на уличной клумбе говорится с той же сопричастностью, что и о постоянных его собеседниках — осенних лесах («Миф. Амур…»).

Немало в стихах и понятной — сегодня и всегда — горечи. Выражена она как-то очень по-дроздовски: вроде бы косвенно, но навеки.

Лес гудит, словно близкая драка.

Нет у местных поселков имен,

и приткнулся заржавленный трактор,

как чудовище диких времен.

Владимир Дроздов — поэт классического стиха, пусть и не в самом строгом смысле. Его ямбы в пределах одной строки иногда нагружаются элементами трехсложных размеров, а привычные трех- и четырехсложные «некрасовские» анапесты и дактили удлиняются подчас до пяти- и шестистопных.

Снегопад у порога блестит пустым сумасшедшим халатом…

Уже в первой книге проявились главные черты творческой индивидуальности: лапидарный стиль, тяготение к жанру, который можно назвать зарисовками с настроением, и оригинальное сочетание традиционного лирического мышления с современной лексикой.

Об этих особенностях стоит сказать отдельно.

Экспозиция стихов Дроздова чаще всего отличается номинативной беглостью, его излюбленный знак препинания — точка.

Запах стружек. Стук. Стрижи.

Сруб горяч на ощупь.

Слово жилистое — жизнь —

древней дышит мощью…

Такой синтаксис как нельзя лучше подходит к лаконичной живописи стихов, как бы втягивающих читателя внутрь изображаемой картины, внутрь настроения.

Тут клен домашний. Там живая верба.

Задворки и забор. А выше крыш —

ветхозаветной тверди стратосфера,

на ангелов рассчитанная тишь…

Использование новейшей лексики, включая техническую терминологию, в сугубо лирическом контексте осуществляется Дроздовым с большой последовательностью и ощутимым эстетическим эффектом.

Снег созидал пейзаж с нуля.

Он делал мир предметом тайны.

И переулки изумлял

размахом межконтинентальным.

Летал всю ночь. Был негасим.

И освещал мосты и скверы.

Как винтокрылый серафим

воздухоплавательной эры.

Рощи, накрытые радиоактивным облаком, названы «некомпетентными». Воистину так! Какая уж тут компетентность. И нужно обладать очень хорошим чувством языка, чтобы извлечь из его арсенала такой точный и емкий эпитет. Дроздов пишет:

…и облако использует свою

способность к автономному полету.

Слегка безумен город на рассвете,

где допоздна резвились во дворах

его долгоиграющие дети.

На этом пути есть и издержки («отбойный дятел», «крепости булыжник площадной»). Но они редки. Важнее другое — чисто фонетическая естественность строки, сочетающей, казалось бы, несовместимое.

В годы становления у Дроздова встречались и не вполне умелые, недостаточно внятные строки («Овец уводит жаркую отару / степного ветра жадный печенег»). И в стихах второй книги он говорил порой не своим голосом («Провожайте облака. / О, провожайте»). Но эти, очень немногочисленные, сбои — утрированное порождение  достоинств. Сегодня Владимир Дроздов — легко узнаваемый лирический мастер, опирающийся на лучшие традиции русской классической поэзии. Читая его, вспоминаешь хотя бы и Пушкина: «По берегам отлогим / Рассеяны деревни — там за ними / Скривилась мельница, насилу крылья / Ворочая при ветре…» Или Блока: «Все жду призыва, ищу ответа. / Немеет небо, земля в молчанье».

В 2000 году «Пушкинский фонд» издал книгу стихов Дроздова «Обратная перспектива». И в этой «перспективе» видна не утраченная, но развитая способность воспринимать мир в его обыденной странности, не искаженной рефлексией «профессионала пера». Название сборника отсылает к законам и канонам иконописи, к «обратной» или «обращенной» перспективе, к «допрофессиональной» поре русской культуры. Удаленное от человека, божественное иконописцами укрупнялось до масштабов переднего плана, а вовсе невидимое глазу в обычной перспективе разворачивалось в целостном композиционном пространстве.

Дроздов, подобно иконописцам, всюду видит и пишет «варианты». «Варианты», подразумевающие наличие «целого», изначально данного.

В поэзии такого устремления жизнь предстает скорее фрагментарной, чем единой. Фрагменты сопрягаются галлюцинаторно, явь выплывает из сна и сон — из яви. «Градус вина» меняется в ней «параллельно прогнозу погоды». Единое здесь можно уловить не в самой по себе «реальности», но, как сказал бы о. Павел Флоренский, в «сверхличной метафизике», хорошо внятной анонимным мастерам «обратной перспективы».

Мы не найдем у Дроздова специфических ухищрений стилиста или педалированных идей неофита. Естественность, органичность отзыва на увиденное, услышанное, воображаемое — удивительным образом сочетаются у него с «безличной», но филигранной, обработкой стиха.

И зренью равен слух. И, разумеется,

сады владеют русским языком!

Принадлежа братству так называемых «тихих» поэтов, Владимир Дроздов способен порождать образы, глубже и сильнее затрагивающие душу читателя, нежели «громокипящие» строки иных темпераментных витий.

Но что говорить! Прочитайте сами:

Томясь тревогой, в полночь вышел я.

Ни тяжести, ни крыльев за спиною.

Непостижимый свет небытия —

Звезда к звезде разверзнут надо мною.

В руке держу неяркую свечу.

И взором разуметь не в силах чудо

небесной бездны, в страхе не кричу.

Но эхо возвращается оттуда…

Владимиру Дроздову повезло — против всех «правил». Он замечен и отмечен (премия «Северная Пальмира»). Читающая публика от его творчества не отключена.

Но истинное признание — впереди. Только, вот, сколько у нас — и сколько нас — впереди осталось? Сам автор заявляет, что у него оснований «заниматься земными делами» не имеется.