Игорь Смирнов
Зачеркнутая пустота
Я
не думал, что Дима умрет раньше меня, хотя для такого предположения у меня
были основания. Первый Димин инфаркт случился у меня
дома, в немецкой деревне. Ночью, когда начался сердечный приступ, мы не
разобрались, в чем дело, — тем более что он скоро утих. Но через пару дней,
когда мы вернулись в Мюнхен, врач поставил точный диагноз и запретил Диме
кричать. С таким же успехом можно было посоветовать Дмитрию Александровичу
Пригову и вовсе отказаться от перформансов. Зычный голос, заполняющий собой помещение,
был их обязательной составляющей. Конечно же, медицинское предписание не
перенапрягать легкие осталось без последствий. Мне было ясно, что Д. А. П.
рискует, но я отгонял от себя эту мысль, как если бы в ней было предощущение
моей собственной смерти. Во мне был силен позыв отождествлять
себя с Д. А. П. Как-то, в первое время знакомства, он сказал мне, что
принадлежит к шестидесятникам только биологически. Мое самовосприятие было
таким же. Я долго не мог найти себя в юности, поражаясь быстрому — едва ли не
с первых же текстов — творческому созреванию моих ленинградских сверстников (за
исключением, пожалуй, одного Довлатова, которому не сразу далось авторство).
Приговские стихи до 1974 г. наивно традиционны — они никак не предсказывают
будущую высокую оригинальность их составителя. Одинаковое начало обещало
сходный конец. Поторопился Дима.
Крик
не был единственным средством, которым Д. А. П. пользовался, чтобы по максимуму
противостоять пустоте. Сильный звук без остатка изживал тишину — надписи на страницах
газеты «Правда» были росчерком автора в печатном пространстве безличного
идеологизирования; графические монстры с тщательно оттененными объемами
оспаривали контурность, пускающуюся на компромиссы с белым бумажным листом; коллекционирование жестяных банок отрицало — в инсталлирующем
жесте — тот, казалось бы, непреложный, факт, что, опорожненные, они ни на что
не годятся. 36 000 стихотворных текстов, которые сочинил Д. А. П., стали
результатом трудовых усилий, не ведающих пауз, побеждающих потребность в
отдыхе. Дима шутил, говоря, что природная лень не позволяет ему
предаваться досугу: прерви он работу, он за нее более никогда
не возьмется. Спал он мало. Каждую ночь он включал бывший при нем
радиоприемник, клал перед собой на стол чистую бумагу и с большим тщанием густо
заштриховывал ее шариковой ручкой. Получавшаяся чернота соответствовала ночи. В
своем бытийном долженствовании неуемный труд следовал за космическим временем,
отвечал ему. Когда другие проваливались в сон, в самоотсутствие, Д. А. П.
принимал вызов, который бросал ему horror vacui, и вступал в схватку с
пустотой, являвшейся художнику и поэту в виде пока ничем не занятой страницы. И
даже в Диминой манере называть всех, включая себя, по имени-отчеству сквозило
все то же упрямство борца с лакунами, изъятиями, пропусками, в конечном счете с Ничто. Д. А. П. был мульти-медиальным устройством —
поющим, декламирующим стихи, порождающим рисунки и проекты инсталляций или
разражающимся — в порядке непринужденной импровизации — теоретическими
докладами. Оппозитивом к Ничто выступает Все, и этим
медиально-творческим Всем и хотел быть Д. А. П. Gesamtkunstwerk перестал быть
продуктом коллективного действия, как то мыслилось Вагнером в его подходе к
оперному искусству, и перевоплотился в достояние отдельного автора-исполнителя.
* * *
Не стану спекулировать о том, каково было
происхождение психической силы, сформировавшей художественную и жизненную
установку Димы. Замечу только, что ему с самых ранних лет не раз приходилось
начинать с нуля, строить себя на таком месте, которое вдруг оказывалось
выморочным. Его родители, немецкого происхождения, были вынуждены в 1941 г.
сменить национальную идентичность (Д. А. П., подолгу живший в Германии, так и не заговорил на языке, каковой мог бы быть его родным,
английским же он легко овладел в свое время по самоучителю). В детстве Дима
перенес полиомиелит, но распознать, что он когда-то был скован параличом, было
почти нельзя, если не обратить внимания на его слегка приволакивающую
ноги походку. Как бы то ни было, у Д. А. П. имелась
персональная предпосылка для того, чтобы не принимать авангардистскую культуру
первой половины XX в., которая от дадаистов и Малевича до Хайдеггера,
экзистенциалистов и обэриутов-чинарей была увлечена аннулированием метафизической
инстанции, что ставило ее перед лицом Великого отсутствия, упирало ее в смерть
как истину бытия, требовало от нее видеть в человеке дефицитарное существо,
а в нехватке средств для существования — нормальное
состояние социума. Малевич представлял себе вселенную дырчатой — Музиль
изображал «человека без свойств» — участники Общества станковистов в Москве без
сожаления уничтожали свои полотна — в стихах Хармса и Введенского исчезающим
становился весь мир etc. Когда я печатно сравнил приговские стихи с поэзией
Хлебникова (высоко ценившего, стоит сказать,
молчание), их автор не согласился с сопоставлением. Д. А. П. обращал вспять
предпринятое классическим и поздним («вторым») авангардом, продолжая, пожалуй,
как и его предшественники, не верить в инобытие, но отказавшись, в отличие от
них, признавать за Ничто власть над Всем. В ночных бдениях,
посвященных как будто никчемной штриховке, таилось философское содержание,
воплощаемое в перформансе (невидимом, как уединенная
молитвенная работа Богу у юродивых). Сплошному зачеркиванию подлежали пробелы,
имевшие в еще недалеком культурном прошлом статус неприкасаемо-основоположных
для «символического порядка». Д. А. П. не уставал восхищаться Кейджем, но сам
был менее всего склонен экспериментировать с тишиной и молчанием. Кейдж, доведший релевантность отсутствия (музыки) до крайности,
был для Д. А. П. пунктом отсчета, исходной позицией, откуда начинал нарастать
до крика голос, читавший-певший под барабанный аккопанемент Владимира Тарасова
незыбываемые «Азбуки»1 .
Тоталитарная
культура, подобно авангарду в разных его синхронных и диахронных проявлениях,
нуждалась для конституирования в Ничто (государство —
в массовом убийстве собственных граждан, наука — в опоре на опытно не
доказуемые положения, искусство — в оживлении давно иссякших традиций), но
всячески маскировала свое нависание над пропастью (куда и рухнула).
Авангардистский абсурд продуктивного отсутствия стал здесь абсурдом
симулированной полноты. Вопреки здравомыслию, часть оказалась больше целого:
человечество стушевалось в тени нордической расы; участвующим в голосовании в
Советском Союзе приходилось довольствоваться одним кандидатом — выбирать, но
не из альтернативных возможностей, а вместо них, того, кто превосходил сам
выбор. В сущности, тоталитарная культура не только оппонировала авангарду, но и
подрывала себя, скрывая свое балансирование над провалом. Она означала завершение
протяженного исторического периода, который удобно назвать постсимволистским,
и предсказывала наступление иной эпохи, чем воспользовались
диссиденты-шестидесятники, легитимировавшие свою деятельность ссылками на
сталинскую конституцию.
Московский
концептуализм (термин не слишком точен, но другого у нас нет) обнаружил в
тоталитаризме его эстетическую ценность, происходившую из установки на
фиктивное — и потому поощрявшее fiction — совершенство. В известном смысле
концептуализм был эстетическим аналогом (и вместе с тем диалектическим
отрицанием) политического инакомыслия, взывавшего к Основному закону страны,
который был некогда принят, дабы прикрыть театральной завесой Большой террор.
Опыт сталинистского искусства был значим для Д. А. П.
как, пусть и симулированное, движение в сторону от того зияния, которое
открылось авангарду и надолго заворожило его. Не помню, в каком из девяностых
годов, вероятно в каком-то из ранних, я смотрел вместе с Димой и Володей
Сорокиным в мюнхенском Музее кино «Падение Берлина». Фильм Павленко и Чиаурели
произвел на нас ошеломительное впечатление, и мы долго обсуждали его после
сеанса. Дима обратил внимание на грим, превративший актера Геловани в Сталина:
«Ведь это восточный дракон!» Предмет приговского интереса составляла маска,
посредством которой создатели фильма постарались нейтрализовать разрывы в
истории, не делая различия между мифологическим существом и фактической
личностью (к тому же еще живой в пору съемок «Падения Берлина»). Концептуализм
не сходил с московской культурной сцены в
выступлениях одного за другим и всех вместе трех поколений, если отсчитывать
от Всеволода Некрасова и Эрика Булатова и заканчивать Пашей Пепперштейном и
остальными «медгерменевтами» и «Местом печати». Д. А. П. принадлежал к самому
многочисленному — среднему. Если сравнивать концептуализм с группировками
первого и второго авангарда, то бросается в глаза его долгожительство
(кубо-футуризму довелось испытать еще одно рождение в Лефе, но на этом его
судьба исчерпалась; история прочих тогдашних объединений короче футуристической). Долгожительством был отмечен и советский
тоталитаризм — самый удачливый из всех, по меткому суждению Сьюзен Зонтаг.
Творчество очень талантливых москвичей, живописцев, писателей, акционистов,
теоретиков питалось из своей со-противопоставленности
тоталитаризму и пошло на убыль, когда тот потерпел крах.
Преодоление
пустот было тем принципом, который сплачивал всех московских концептуалистов.
Лев Рубинштейн нашел в ничего не значащих обрывках
повседневной болтовни метрическую организацию и выстроил из них стихи.
Вдохновляя «Поездки за город», Андрей Монастырский придавал перформативно-эстетический
вес досужему времяпреповождению, эскапизму горожан, устремляющихся на лоно
природы, чтобы насладиться бездеятельностью. В инсталляции Ильи Кабакова «Человек,
улетевший в космос» тематизируется не просто отсутствие субъекта, пробившего
головой брешь в потолке, но процесс исчезновения — читаемый, реконструируемый
по деталям обстановки, оставивший след, который нельзя стереть, пусть он и
будет дырой (спорящей с космическими отверстиями Малевича). В сорокинской
«Очереди» затянувшееся ожидание неизвестно какого товара завершается тем, что герою текста достается в
эротическую награду тело продавщицы. В своей поэзии Д. А. П. опровергал horror
vacui, отдавая себе в этом отчет, как, быть может,
никто другой из его соратников. Если можно сочинять стихи о мытье грязной
посуды, о вытравливании из жилища тараканов или о женщине, лягающейся в метро,
значит:
в реальности более нет никаких мест, которые не были бы материалом для искусства,
которые следовало бы считать эстетически полыми. Приговская
поэзия размывает самые разные границы — между высоким и низким, между
литературой и философией, между прошлым и настоящим и т. д. и т. п., ибо именно
в ничейных полосах и размежеваньях берут свое начало те лакуны, в которые
человеческое воображение способно опрокинуть все, что ему заблагорассудится.
Подробно я пишу о приговской трансгрессивности в другом месте
и не буду здесь повторяться.
После
Освенцима и Гулага лирика, вопреки известному суждению, оказалась возможной,
что разительнее всех доказал в русскоязычном литературном пространстве
Бродский. Я не совсем уверен в том, что она и впрямь не потеряла право на
существование после Пригова, который отменил среди прочих границ и ту, что отделяла
ее от пародии. Что ни скажи отныне в стихах, они будут так или иначе недостаточными
по сравнению с этой ультимативной полнотой поэзии, одновременно и утверждающей
и опровергающей себя. Но, какой бы итоговостью ни обладали приговские тексты,
они теперь страдают непоправимой нехваткой — отсутствием исполнителя. Свое окончательное творческое воплощение поэтическое слово получало
у Д. А. П. только в авторском перформансе, будучи озвученным голосом поэта,
доходящим до крика — до того крика, с помощью которого человек способен быть
всевыразительным, обращая его в боевой клич и в последнюю защиту от надвигающегося
ужаса, в причитание по усопшим и в ликование победителя. Дети — крикуны,
потому что они не знают преград — как и священники, силой звука потрясшие стены
Иерихона.
| |
|
|
Всем читателям!
Чтобы получить журнал с доставкой в любой адрес, надо оформить подписку в почтовом отделении по
«Объединенному каталогу ПРЕССА РОССИИ «Подписка – 2021»
Полугодовая подписка по индексу: 42215
Годовая подписка по индексу: 71767
|
В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27
Новые книги издательства "Журнал «Звезда»": |

В книге впервые публикуются стихотворения Алексея Пурина 1976-1989 годов.
Алексей Арнольдович Пурин (1955, Ленинград) — поэт, эссеист, переводчик.
С 1989 г. заведует отделом поэзии, а с 2002 г. также и отделом критики петербургского журнала «Звезда». В 1995–2009 гг. соредактор литературного альманаха «Urbi»
(Нижний Новгород — Прага — С.-Петербург; вышли в свет шестьдесят два выпуска).
Автор двух десятков стихотворных сборников (включая переиздания) и трех книг
эссеистики. Переводит голландских (в соавторстве с И. М. Михайловой) и немецких
поэтов, вышли в свет шесть книг переводов. Лауреат премий «Северная Пальмира»
(1996, 2002), «Честь и свобода» (1999), журналов «Новый мир» (2014) и «Нева» (2014).
Участник 32-го ежегодного Международного поэтического фестиваля в Роттердаме
(2001) и др. форумов. Произведения печатались в переводах на английский, голландский, итальянский, литовский, немецкий, польский, румынский, украинский,
французский и чешский, в т. ч. в представительных антологиях.
Цена: 130 руб.

Михаил Петрович Петров, доктор физико-математических наук, профессор, занимается исследованиями в области управляемого термоядерного синтеза, главный научный сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе. Лауреат двух Государственных премий СССР. В 1990 – 2000 работал приглашенным профессором в лабораториях по исследованию управляемого термоядерного синтеза в Мюнхене (ФРГ), Оксфорде (Великобритания) и Принстоне (США), Научный руководитель работ по участию ФТИ в создании Международного термоядерного реактора.
В книге «Огонь небесный» отражен незаурядный опыт не только крупного ученого, но и писателя, начинавшего литературный путь еще в начале шестидесятых. В нее вошли рассказы тех лет, воспоминания о научной работе в Англии и США, о дружбе с Иосифом Бродским, кинорежиссером Ильей Авербахом и другими незаурядными людьми ленинградской культуры.
Цена: 500 руб.

Мириам Гамбурд - известный израильский скульптор и рисовальщик, эссеист, доцент Академии искусств Бецалель в Иерусалиме, автор первого в истории книгопечатания альбома иллюстраций к эротическим отрывкам из Талмуда "Грех прекрасен содержанием. Любовь и "мерзость" в Талмуде Мидрашах и других священных еврейских книгах".
"Гаргулья" - собрание прозы художника, чей глаз точен, образы ярки, композиция крепка, суждения неожиданны и парадоксальны. Книга обладает всеми качествами, привлекающими непраздного читателя.
Цена: 400 руб.
Калле Каспер (род. в 1952 г.) — эстонский поэт,
прозаик, драматург, автор пяти стихотворных книг
и нескольких романов, в том числе эпопеи «Буриданы»
в восьми томах и романа «Чудо», написанного
на русском. В переводе на русский язык вышла
книга стихов «Песни Орфея» (СПб., 2017).
Алексей Пурин (род. в 1955 г.) — русский поэт, эссеист,
переводчик, автор семи стихотворных книг, трех книг
эссеистики и шести книг переводов.
Цена: 130 руб.

Алексей Арнольдович Пурин (1955, Ленинград) — поэт, эссеист, переводчик.
С 1989 г. заведует отделом поэзии, а с 2002 г. также и отделом критики петербургского журнала «Звезда». В 1995–2009 гг. соредактор литературного альманаха «Urbi»
(Нижний Новгород — Прага — С.-Петербург; вышли в свет шестьдесят два выпуска).
Автор двух десятков стихотворных сборников (включая переиздания) и трех книг
эссеистики. Переводит голландских (в соавторстве с И. М. Михайловой) и немецких
поэтов, вышли в свет шесть книг переводов. Лауреат премий «Северная Пальмира»
(1996, 2002), «Честь и свобода» (1999), журналов «Новый мир» (2014) и «Нева» (2014).
Участник 32-го ежегодного Международного поэтического фестиваля в Роттердаме
(2001) и др. форумов. Произведения печатались в переводах на английский, голландский, итальянский, литовский, немецкий, польский, румынский, украинский,
французский и чешский, в т. ч. в представительных антологиях.
В книге впервые публикуются ранние стихотворения автора.
Цена: 130 руб.

Эта книга посвящена одному из творцов «серебряного века», авангардному преобразователю отечественной сцены, режиссеру, драматургу, теоретику и историку театра Николаю Николаевичу Евреинову (1879-1953). Она написана его братом, доктором технических наук, профессором Владимиром Николаевичем Евреиновым (1880-1962), известным ученым в области гидравлики и гидротехники. После смерти брата в Париже он принялся за его жизнеописание, над которым работал практически до своей кончины. Воспоминания посвящены доэмигрантскому периоду жизни Николая Евреинова, навсегда покинувшего Россию в 1925 году. До этого времени общение братьев было постоянным и часто происходило именно у Владимира, так как он из всех четверых братьев и сестер Евреиновых оставался жить с матерью, и его дом являлся притягательным центром близким к семье людей, в том числе друзей Николая Николаевича - Ю. Анненкова, Д. Бурлюка, В.Каменского, Н. Кульбина, В. Корчагиной-Алексан-дровской, Л. Андреева, М. Бабенчикова и многих других. В семье Евреиновых бережно сохранились документы, фотографии, письма того времени. Они нашли органичное место в качестве иллюстраций, украшающих настоящую книгу. Все они взяты из домашнего архива Евреиновых-Никитиных в С.-Петербурге. Большая их часть публикуется впервые.
Цена: 2000 руб.

Книга Леонида Штакельберга «Пасынки поздней империи» состоит из одной большой повести под таким же названием и нескольких документальных в основе рассказов-очерков «Призывный гул стадиона», «Камчатка», «Че», «Отец». Проза Штакельберга столь же своеобразна, сколь своеобразным и незабываемым был сам автор, замечательный рассказчик. Повесть «пасынки поздней империи» рассказывает о трудной работе ленинградских шоферов такси, о их пассажирах, о городе, увиденном из окна машины.
«Призывный гул стадиона» - рассказ-очерк-воспоминание о ленинградских спортсменах, с которыми Штакельбергу довелось встречаться. Очерк «Отец» - подробный и любовный рассказ об отце, научном сотруднике Института имени Лесгафта, получившем смертельное ранение на Ленинградском фронте.
Цена: 350 руб.
Круглый стол «Власть слова и слово власти» посвящен одному из самых драматических социокультурных событий послевоенного времени – Постановлению Оргбюро ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» 1946 г.
Цена: 100 руб.
Книга Елены Андреевны Кумпан (1938-2013) рассказывает об уходящей культуре 1950 – 1960-х годов. Автор – геолог, поэт, экскурсовод – была дружна со многими выдающимися людьми той бурной эпохи. Герои ее воспоминаний – поэты и писатели Андрей Битов, Иосиф Бродский, Александр Городницкий, Рид Грачев, Александр Кушнер, Глеб Семенов, замечательные ученые, литераторы, переводчики: Л.Я. Гтнзбург, Э.Л. Линецкая, Т.Ю. Хмельницкая, О.Г. Савич, Е.Г. Эткинд, Н.Я. Берковский, Д.Е. Максимов, Ю.М. Лотман и многие другие
Книга написана увлекательно и содержит большой документальный материал, воссоздающий многообразную и сложную картину столь важной, но во многом забытой эпохи. Издание дополнено стихами из единственного поэтического сборника Елены Кумпан «Горсти» (1968).
Цена: 350 руб.

Книга тематически разнообразна: истории из пионервожатской жизни автора, повесть об отце, расследование жизни и судьбы лейтенанта Шмидта, события финской войны, история поисков и открытий времен Великой Отечественной войны.
Цена: 250 руб.
В сборнике представлены рассказы, написанные в 1970-1990-ж годах. То чему они посвящены, не утратило своей актуальности, хотя в чем-то они, безусловно, являются замечательным свидетельством настроений того времени.
Нелла Камышинская родилась в Одессе, жила в Киеве и Ленинграде, в настоящее время живет в Германии.
Цена: 250 руб.

В 1962 году, более полувека назад, вышла в свет первая книга стихов Александра Кушнера. С тех пор им написано еще восемнадцать книг - и составить «избранное» из них – непростая задача, приходится жертвовать многим ради того, что автору кажется сегодня лучшим. Читатель найдет в этом избранном немало знакомых ему стихов 1960-1990-х годов, сможет прочесть и оценить то, что было написано уже в новом XXI веке.
Александра Кушнера привлекает не поверхностная, формальная, а скрытая в глубине текста новизна. В одном из стихотворений он пишет, что надеется получить поэтическую премию из рук самого Аполлона: «За то, что ракурс свой я в этот мир принес / И непохожие ни на кого мотивы…»
И действительно, читая Кушнера, поражаешься разнообразию тем, мотивов, лирических сюжетов – и в то же время в каждом стихотворении безошибочно узнается его голос, который не спутать ни с чьим другим. Наверное, это свойство, присущее лишь подлинному поэту, и привлекает к его стихам широкое читательское внимание и любовь знатоков.
Цена: 400 руб.

Аннотация - "Нас время учило..." - сборник документальной автобиографической прозы петербургского скульптора и фронтовика Льва Самсоновича Разумовского.
В сборник вошли две документальные повести "Дети блокады" (воспоминания автора о семье и первой блокадной зиме и рассказы о блокаде и эвакуации педагогов и воспитанников детского дома 55/61) и "Нас время учило..." (фронтовые воспоминания автора 1943-1944 гг.), а также избранные письма из семейного архива и иллюстрации.
Цена: 400 руб.

Алексей Арнольдович Пурин (род. в 1955 г. в Ленинграде) — поэт,
эссеист, переводчик. Автор пятнадцати (включая переиздания) стихотворных
сборников и трех книг эссеистики. Переводит немецких и голландских
(в соавторстве с И. М. Михайловой ) поэтов, опубликовал пять
книг переводов. Лауреат Санкт-Петербургской литературной премии
«Северная Пальмира» (1996, 2002) и др.
В настоящем издании представлены лучшие стихи автора за четыре
десятилетия литературной работы, включая новую, седьмую, книгу «Почтовый
голубь» и полный перевод «Сонетов к Орфею» Р.-М. Рильке.
Цена: 350 руб.
Национальный книжный дистрибьютор "Книжный Клуб 36.6"
Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru
|