К 100-летию Л. ПАНТЕЛЕЕВА
«Пятая колонна в
осажденном Ленинграде...
активно действовала с первых же дней войны…»
Из дневниковых записей Л. Пантелеева, 1944 г.
Как подумаешь — сто лет: как это много. Как
давно. Для человеческой памяти — роковая, так сказать, черта.
С другой стороны — последний раз мы с ним
разговаривали всего-то двадцать один год назад.
Если успеть пережить всех, кто знал тебя близко,
— никто никому не расскажет, какой ты был. Да ведь и не надо.
Лет, предположим, тому назад тридцать пять некий
литератор, считавшийся тогда молодым, сказал про Л. Пантелеева примерно так:
бывают такие времена, что значительность писателя определяется книгами, которых
он не написал.
Алексей Иванович услышал. И понял. И оценил даже
слишком высоко. Незадолго до смерти прислал тому литератору письмо:
«Если то, что мне удалось сделать за мою долгую
жизнь, заслуживает внимания и критической оценки, то сделать это лучше, чем
кто-либо, можете Вы — не сейчас, так позже, когда меня не будет…»
Насколько я понимаю, от титула «советский писатель»
у него зудело лицо, как от въевшейся маски. И он уже не верил, что сорвет ее
сам.
Тем не менее он это сделал. В повести,
напечатанной посмертно, — «Верую…».
Раскрыл свою тайну, а в сущности — нехитрый
секрет. Но страшно для него мучительный. Вносивший в его существование
нестерпимую фальшь.
Дело в том, что Л. Пантелеев был не советский
писатель. Потому что А. И. Еремеев был не советский человек. Поскольку презирал
агитпроп, ненавидел Госбезопасность и веровал во Христа.
Но работал он — формально, да и фактически — как
любой подцензурный автор — на агитпроп. Ненависть — скрывал. Веру — тщательно
таил.
Да, из страха. За тех и за то, что любишь, и так
далее. А верней — оттого, что не было выхода. Не имелось другого способа жить и
даже просто — быть.
Это многих утешало и даже успокаивало навсегда.
А у Алексея Ивановича совесть была какая-то непримиримая. Особенно под конец,
когда настало личное несчастье. Металась, как в клетке.
А вместе с тем — он надеялся на свою литературу.
Что, раз он старался не допустить в нее ни атома лжи и зла, она послужит истине
и благу. И что за это читатели будут его любить и не сразу забудут.
И так действительно и вышло. В его текстах жила,
освещая их, некая непререкаемая норма единственно правильного человеческого
поведения. Полагаю, они спасли множество душ.
Вообще, страшно представить: если бы советские
люди с детства читали только произведения настоящих советских писателей — что
бы это вышло.
Отсюда это чувство, с которым о Л. Пантелееве
думают, как мало еще о ком, — благодарность.
Хотя
истинная ценность детских книг — или, допустим, игрушек — известна одним лишь
детям. А перечитывать боязно.
Я
рискнул, заглянул. Потери, конечно, есть. Какой-нибудь «Пакет» или одноактные
пьесы про войну — лучше о них промолчать. Но зато «Честное слово» и «На ялике»
— не потускнели, кажется, ничуть.
Проза
для так называемых взрослых: «Наша Маша» — абсолютная и трагическая катастрофа.
Мемуарная эссеистика, дневники, записные книжки — невероятное, навсегда
поучительное зрелище: ум пытается превозмочь двойную цензуру (первый ряд
заграждений — в самом себе).
Бесспорна
«Республика ШКИД». И — «Верую…».
Итог,
одним словом, положительный. Настолько, что даже рано его выводить. Этим еще
займется когда-нибудь история литературы. Заодно отметит благородный характер,
разберет загадочную биографию.
Объяснит,
если сама поймет, — каким это чудом Вы, Алексей Иванович, вырвались из своей
эпохи. Когда пошлость бушевала вокруг, подобно безумному чудовищу, создали
несколько таких вещей, в которых ей ну совершенно нечем поживиться.
Каким
чудом спаслись, почти ничего не дав ей взамен.
Самуил Лурье
Л.
Пантелеев (наст. имя Алексей Иванович Еремеев, 22. 8 [9. 8] 1908—9. 7. 1987)
вел дневники и пополнял записные книжки, по его собственному признанию, всю
свою творческую жизнь, то есть с семнадцати лет: «За эти годы у меня скопилось…
около двадцати тысяч заметок». Сколько можно понять, заметки эти для него были
чем-то бЛльшим, нежели просто рабочие тетради; во всяком случае, в последние
годы жизни отчасти по причинам внелитературным, отчасти ввиду собственно
природы его дарования, «записи и выписки» стали для него как литератора жанром
важнейшим, приоритетным, что подтверждается его собственной рефлексией на этот
счет (см., например: Из старых записных книжек // Пантелеев Л.
Приоткрытая дверь. Л., 1980. С. 231—232 и др.).
Как
исторический комментарий и документ истории советской литературы немалый
интерес сегодня представляют записи, сделанные Л. Пантелеевым в блокадном
Ленинграде в 1941—1942 гг. Впоследствии они стали основой его книг «В
осажденном городе» (1964), «Живые памятники» (1966) и нескольких журнальных
публикаций. В сентябре 1941 г., как теперь известно, Пантелеев был вызван в
милицию, где получил предписание немедленно покинуть Ленинград. Он не
подчинился — и оставался в осажденном городе без прописки (четыре месяца — и
без продуктовых карточек), пока в июле 1942 г. А. А. Фадеев не вывез его на
самолете в Москву. В Ленинград Пантелеев вернулся в январе 1944 г., накануне
снятия блокады, в качестве сотрудника детского журнала «Дружные ребята». Его
записи этого периода впоследствии превратились в публикацию «Январь 1944. Из
старого путевого дневника» (Впервые: Новый мир, 1965, № 5; затем в книге «Живые
памятники»; также вошло в: Пантелеев А. И. Собр. соч. в 4-х т. Т. 3. Л.,
1984).
«Январь
1944» в этих изданиях содержит следующую запись, датированную утром 25 января:
«Только что ушел от меня капитан П., первый муж И. М. Принес маленькую посылку
— ботинки для сына... П. просидел у меня долго, дольше, чем я мог позволить
себе». Изучение рукописей позволило установить, что отточие здесь означает
изъятие довольно значительного фрагмента текста. Нет сомнений, что купюра эта —
исключительно цензурного характера: едва ли в те годы была возможна публикация
убедительнейших свидетельств того, что в Ленинграде первых блокадных месяцев
деятельность фашистских шпионов и диверсантов носила массовый и хорошо
организованный характер. Это было характерно, по мнению историков, главным
образом для первых месяцев блокады, когда значительная часть личного состава
НКВД была направлена на фронт. К середине 1942 г., утверждают специалисты, НКВД
уже уверенно контролировал ситуацию в городе (см., например: Ломагин Н. Неизвестная
блокада. СПб., 2004).
Печатается
по правленной автором машинописи, вероятно, подготовленной им к публикации.
Орфография и пунктуация приведены в соответствие с современными нормами правописания.
Оригинал хранится в архиве С. А. Лурье.
* * *
Только
что ушел от меня капитан П., первый муж И. М. Принес маленькую посылку —
ботинки для сына.
П.
работает в управлении НКВД, оперативник. Парень, казалось бы, славный, похож на
сына, молодое румяное лицо, слегка полнеющее. Только глаза… Глаза неприятные,
мутные, нехорошо бегают.
Узнал
от него много интересного.
* * *
Говорит,
что диверсионно-шпионская служба немцев в Ленинграде была создана очень задолго
до войны. 1937/38 годы не коснулись ее совершенно, несмотря на обилие
«шпионских» процессов, гласных и негласных.
В
1942 году НКВД арестовал пожилого человека, профессора, видного энергетика,
завербованного и работавшего на германскую разведку… с 1912 года!
Я
говорю:
— А
не «липовый» он шпион, этот энергетик?
Ухмыльнулся:
—
Нет, э т о т не липовый.
* * *
В
это же время, т. е. в сорок втором году, в Ленинграде были разоблачены, по
словам П., организации «Немецкая национал- социалистическая партия», «Русская
национал-социалистическая партия», «Союз Возрождения России» и др.
* * *
Резиденты
сидели давно. Связь поддерживалась по радио, а когда фронт приблизился вплотную
к городу — на помощь пришел парашют.
* * *
Диверсанты
в форме советских милиционеров, по уверениям П., действительно в Ленинград
забрасывались. Я говорю д е й с т в и т е л ь н о, потому что в самом начале
войны, когда вспыхнула настоящая шпиономания, я был очевидцем нескольких даже
очень конфузных историй. А один раз, может быть, даже спас человеку жизнь.
Огромная толпа тащила по Садовой во второе отделение милиции сильно пожилого
человека в новенькой «с иголочки» форме. Мальчишки, помню, уверяли, что у него
«околыш на два сантиметра больше, чем у наших». Вмешавшись в это дело, я помог
выяснить, что дядька этот именно в этот день поступил в охрану одного из
ленинградских заводов. Отсюда и новенькая форма, и все прочее.
А
П. говорит: были, были милиционеры липовые, и немало.
—
Вот, вспомнил… пожалуйста… В одно из отделений милиции явилась группа женщин.
Заявили, что на углу, где никогда не стоял милиционер, появился вдруг
неизвестно откуда регулировщик. Пришли, проверили документы — все в порядке,
имеется даже путевка ОРУДа.1 Обыскали — ничего интересного. И только
в самый последний момент кто-то обратил внимание на револьвер этого
«милиционера». Вместо типового «нагана» в кобуре — «парабеллум».
* * *
—
Ракетчиков вербовали из разных слоев населения. Были случаи, когда за пару
плиток шоколада покупали даже мальчишек-ремесленников. Его дело — выпустить из
ракетницы пять-шесть ракет — с чердака или форточки — и дралї!..
* * *
Корректировщики
артиллерийского огня. Их тоже немало было в городе. На Неве, на Васильевском
острове. Человек с удочкой. Рвутся снаряды, а этот рыболов незаметно
выстукивает на миниатюрном коротковолновике: недолет, перелет и т. д.
* * *
То
же. Сидит будто бы на ступеньке полупьяный гармонист, наигрывает что-то. А в
баяне или на гармонике — радиопередатчик.
* * *
За
Большим домом в Ленинграде охотились и немецкие артиллеристы-дальнобойщики, и
летчики, и разведчики.
Кажется,
на Сиверской стояла наготове дивизия СС2 , специально предназначенная
(в момент вступления немецких войск в Ленинград») для блокировки и захвата
Большого дома.
Советская
КР3 узнала об этом, и партизаны получили задание — уничтожить
командный состав дивизии.
* * *
НКВД
в 41/42 г. выполнял, «кроме своих прямых функций» еще и обязанности, которые
обычно лежат на милиции и уголовном розыске.4 Дело в том, что в
милиции и в уголовке, по словам того же П., «люди разлагались и морально и
физически». НКВД «пустил налево» немало сотрудников УР. Да и в самом управлении
попадались «уроды в семье». П. вел следствие и расстрелял своего приятеля,
уполномоченного управления, взяточника и спекулянта (табачная фабрика, сахар,
часы и пр.)
* * *
—
Приходилось, вы знаете, заниматься совсем уже неподходящими делами.
Конвоировать, например, санки, на которых возили с хлебозавода и в булочные
хлеб.
С
хлебозавода звонят:
—
Выехал такой-то. Шестьдесят два килограмма на санках.
Сотрудник
выезжает (выходит, конечно, а не выезжает) на место и опаздывает. «Возница» уже
убит.
* * *
Следили
за объявлениями, которыми зимой 42 года были залеплены все стены, заборы и
деревянные щиты-ставни: «продаю», меняю» и т. д. Ехали наугад по первому
попавшемуся объявлению о продаже золотых часов, портсигара и других ценных
вещей и «редко приезжали вовремя».
* * *
В
пригородах некоторое время орудовали банды — главным образом из дезертиров.
* * *
Существовала
диверсионно-террористическая группа по уничтожению высшего командного состава.
* * *
Зная
способности некоторых наших органов измышлять, фабриковать в неограниченном
количестве японо-германских и прочих шпионов, я, может быть, и усомнился бы в
достоверности этих рассказов, если бы не жил сам в Ленинграде в 1941—42 годах.
А поскольку я жил и выжил, я могу свидетельствовать, что п я т а я колонна с
осажденном Ленинграде была и активно действовала с первых же дней войны.
Никогда
не забуду первую бомбежку. Дело было вечером, я дежурил в это время на крыше.
Перед этим по радио объявили тревогу. Это была уже не первая, а может быть,
двадцатая или сотая тревога. Но никогда раньше немцы до города не долетали. А
тут — это было, если не ошибаюсь, в первых числах сентября4 , —
забухали на окраинах зенитки, и вдруг весь город осветился и расцветился
ракетами.
—
Что это? — спросил я у своего напарника-управхоза Михаила Арсеньевича. — Зачем
эта иллюминация?
—
Какая иллюминация?! Ракеты пускают, сволочи!..
Этих
ракет было бесчисленное множество. Думаю, несколько сотен. И вспыхивали они не
беспорядочно, не где попало, а в какой-то системе, по очень точному и
выверенному расчету.
Почти
одновременно, на близком расстоянии (приблизительно ширина улицы) взлетают
навстречу одна другой две ракеты. Их след образует дугу, напоминающую крокетные
воротца. Через секунду — севернее, западнее или восточнее — вспыхивают другие
воротца, через секунду еще одни. И цепь эта тянется в одном направлении,
образуя указующую стрелу, направленную на какой-нибудь определенный объект:
мост, вокзал и т. д.
* * *
П.
просидел у меня долго, дольше, чем я мог позволить себе.
1 ОРУД — Отдел по регулированию уличного
движения.
2 Вероятно, собеседник
автора ошибается. Действительно, к югу от Ленинграда была расквартирована
полицейская дивизия СС, исполнявшая карательные функции, но контроль за
захватом Управления НКВД («Большой дом»), был возложен на так называемые
«айнзатцкоманды», подразделения СД, находившиеся в районе боевых действий в
распоряжении вермахта.
3 КР — контрразведка.
4 Считается, что первая
авиабомба упала на город 6 сентября 1941 г. Спустя два дня была осуществлена
первая массированная бомбардировка Ленинграда. В тот день на город было
сброшено более 6 тысяч зажигательных и около 50 фугасных бомб весом от 250 до
500 кг.
Публикация Сергея Князева