АЛЕКСАНДР ЛЕОНТЬЕВ
ФИНСКИЙ ЗАЛИВ
Я скинул рюкзак и присел на валун —
Под задницей холод прожег мешковину:
Привет почечую. Что делать, не юн.
Когда я все прочее с остова скину,
Сосновую рощу в оазисе дюн
В июне том — вспомню хоть наполовину?
Консервная жесть, арматура на дне,
Но хруст ледяной позабыть я не вправе —
Светлела ручная вода в глубине
И в каждом ломалась хрустальном суставе:
Дробился о камни ручей, но во мне
Был целым, во всем своем хрупком составе.
Звало эти промельки хвойных теней
И лаковых бликов пространство залива,
Хотелось им стать и вольней и сильней,
Но гасли, мутнели в безумстве порыва,
К большой припадая воде, чтобы в ней
Пропасть, красоту растеряв торопливо.
Английский романтик во мне умирал
Бесславно от пpиxoти правды
позорной:
Коротким, увы, оказался привал.
И что оставалось oт «школы
озерной»?
Балтийского моря приплюснутый вал
Да приступы боли вполне непритворной.
Я, собственно, вот что хотел объяснить:
Все низкие истины сдохнут со мною,
Но эта водичка, которую пить
Накладно, в душе обернется волною,
Прозрачность которой нельзя отменить,
И в землю уйдет, чтобы стать неземною.
* * *
В стакане выпуклой воды
Скривился тополь, став растеньем,
Стена, окно, — не жди беды
Вот с эдаким преуменьшеньем.
Но я подумал вот о чем:
Когда вокруг ломают кости
И кто-то слезы льет ручьем —
Конец кошмару — на погосте.
Господь беспомощен, а смерть,
Которую придумал дьявол,
Таким позволила сгореть,
Чтоб я решил, что Ты оставил.
Все это выглядит общо,
А в частностях — одно расстройство:
Того гляди, кого еще
Заставят проявить геройство.
Где жало, измышленный ад?
И без того мой ум расстроен…
Я выпил воду — и назад
Вернулся мiр: огромен, строен.
ЗВЕЗДЫ
He говорите
мне про звезды.
А свет в окне — от фонаря.
Они же, в сущности, прохвосты,
Трансцендентально говоря.
Вещицы мелкие, осколки,
Так холодны, так далеки,
Игрушки с выброшенной елки,
Вместилище ее тоски.
Но, разрастаясь непомерно
В моих мозгах, а не в глазах,
Я должен чувствовать, наверно,
То восхищение, то страх.
На что вы мне, и вам на что я?
Вам перемыли все лучи.
А мне бы что-нибудь простое
Произнести в сырой ночи.
Хотя бы то, что спящий возле
Родной, любимый человек
Проснется — ну а после, после,
О звезды, не уснет навек.
МЕДВЕЖЬЕ ОЗЕРО
Двухъярусные облака
Творили Парфенон,
Лепили, покривив слегка,
Ряды своих колонн,
Рассчитанных не на века —
На лень, июль и сон.
Ты говорила: Погляди,
Как здорово! — Ну да.
До боли у меня в груди
Сжималась красота,
Что отражала впереди
Всей кожицей вода.
Она валила наповал
Еловую дугу,
Ловила тот полуовал
На дальнем берегу,
Что клином в озере всплывал,
Углом в резном кругу.
Мы провели примерно час
Под глубью голубой,
На дне клубящихся террас,
У камышей, с тобой…
И, заплывая, всякий раз
Я делал гладь рябой.
На середине этих вод,
Оборотясь к лесным
Угодьям неба, думал: вот
Тот Иерусалим,
Где все, что умерло, — живет…
Но что мне делать с ним?
И выходил я, и рвалась
На мне вода, как та
Плацента, в коей родилась
От плоти плоть, когда
Лишь начиналась эта связь
Со смертью, красота.
ОПЫТ
Детский опыт печатанья фото
В совмещенном, увы, санузле —
Кропотливая эта работа —
Речь, конечно, о заднем числе —
Мне давала понять: хоть измерьте
По секундам, а все же на глаз
Очертания жизни и смерти
Проступают в кювете у нас.
Полумрак полон красного света,
О котором узнаю потом,
Что соблазна он был и запрета
Фонарем; что он воду вином,
Розовея в ней, делал, возможно...
Негатив, проявитель, фиксаж:
Постепенно, дождись, осторожно
Черно-белый возникнет пейзаж.
Недодержишь — проявится слабо,
Передержишь — все станет черно,
Словно тоника жизни силлабо
С горним дольником тут заодно:
Это мама в Таврическом, горка,
Санки, дед мой, что умер уже, —
Как мне весело там! Как мне горько
Передерживать память в душе…
ARS POETICA
Все прочее — макулатура...
Что поделать, приснилось. Борис,
Леонид —
незнакомцы при жизни — со мною сидели
Среди ящиков, сбитых из досок на вид:
Раньше тара такою была, в самом деле.
Мы в какой-то каптерке. Конечно же, пьем.
Неужели опять «охраняем объемы»?
Говорим — я не помню о чем. О своем.
На газете бутылки, бокалы (!), объедки.
Подавались когда-то и мы в сторожа,
Наплевав на дипломы, зарплату, карьеру.
Нам была интересна, простите, душа.
Стыдно молвить. Ну, это я так, для примеру.
В общем, кто-то из нас, поднимая бокал,
Пошутил без особого блеска и толка:
«Мы последние, кто относился, — сказал, —
К ars poetica русской
всерьез и надолго».
Всякий сон, так и быть, пошловат как прием.
И «последними» кто только не был на свете.
Только я все живу, все держу на примете
Ту каптерку ночную, мы все еще пьем.
* * *
Покрыта лунным пеплом ночь:
Укладываешься в кровать, —
Но, чтоб заснуть, так долго надо
Гнать мысли всяческие прочь,
А главное — не вспоминать
Ни жеста милого, ни взгляда.
Вина утихнет как-нибудь —
Какого свинства не простишь
Себе, стремясь в провал зазорный…
Подушку бы перевернуть.
Друзей покойных нужно лишь
Не вызывать из глуби черной.
Сереет за окошком снег,
Продленный мятым тюлем здесь;
Меж них стекло — и слава богу.
Ворочается человек,
Он тоже в комнате — не весь,
А там, где все мы понемногу.
Заполнить паузу молчком,
Звездой, чей глаз, кошачий ромб,
Слегка прищурен, одеялом,
В котором прячешься ничком:
Ни сном ни духом. Стол и комп.
Зажмурься: тьмы и там навалом.
И там, где все они совсем,
Куда не пробежит и мышь…
Не рви мне душу, было — было.
Хотя ты, может быть, затем
Воспоминания бежишь,
Что все, боишься, в нем остыло…
НОЧЬ
Из ночи в ночь — и нет пути мне
Куда-то вбок или назад,
Сознанье как на паутине
Лежит — и это ли не ад?
Вниз провисает, вверх пружинит,
И лучшей жизни — грош цена.
Кто знает, может, и души нет,
А лишь иллюзия одна,
Самовлюбленность и защита
От боли и от пустоты:
Все просто, а не шито-крыто,
Как часто полагаешь ты…
Но рядом спит, сопит, в проточный
Свет окуная пол-лица,
На зубчик месяца чесночный
Во сне не отвлекаемся —
Та, о которой нету силы
Подумать так… Душа ее
Избегнет боли и могилы...
И сквозь ночное забытье
Представлю мысленно, что если
Нас Кто-то полюбил всерьез,
Желанье, чтобы мы воскресли,
Не сил Ему прибавит — слез.
