Елена  Елагина

* * *

И смотрит глазами Пьеро,

И бледность в лице неземная,

И ветер с полотен Коро

Коричневый, в крапинках рая.

Кричи-не кричи — не поймешь,

Зови-не зови — не услышишь,

Но все же почувствуешь дрожь

Пространства, в котором надышишь

И жизнь, и восторг, и печаль —

Все то, чего хватит с лихвою:

И странноприимную даль,

И предновогоднюю хвою.             

Не рая без ада прошу,

И не неземного блаженства —

Лишь крепости дней шалашу,

Лишь гибкости несовершенству.

О, ты не утихнешь, любовь,

Седой прошивая иголкой

По кругу истертую новь

C надеждой под черною челкой.

* * *

Благословенна почта электронная,

Благословенна морось заоконная,

И влаге соприродная душа,

Благословенно все, что жить пытается,

Что за последний камушек цепляется

Над пропастью, скользя и не дыша.

Благословенно вечное усилие,

Благословенно пишущих обилие          

И вовремя пришедшее письмо,

Благословенно нежное участие,

По сути, заменяющее счастие,

А может быть, и счастие само.

* * *

Кому пожаловаться? Богу?

Подруге, другу ли, врачу?

Подлунному ночному стогу,

Дневному первому лучу?

Кому, скажи? Какому чуду,

Какой прозрачности речной?

Душа гола, как кукла вуду,

И воет, воет ветр ночной…

* * *

На свете счастья нет. Но есть жара и лето.

Одиллию сулит раздетая Одетта

У водной глади с выбритым пушком.

Ей не хватает перышек в прическе,

Повторены ее желанья в воске

Охотника с полураскрытым ртом.

Он загляделся, он забылся малость,

Не понимая, как здесь оказалась

Та, для которой мир спалить не лень.

Здесь знойно, здесь, пожалуй, слишком людно,

Здесь телом обмануть совсем не трудно.

На свете счастья нет. Но есть жара и тень.

И озеро с кувшинками, и даже

Прекрасный миг, когда гормон в плюмаже

При всем параде вышел на парад.

А то, что написал поэт-философ,

Оставим в силе. Это без вопросов.

Он сам был — ах! — обманываться рад.

* * *

                                                                                                                        Памяти Б. Рыжего

Сказать красивыми словами

О том, как мир жесток и зол,

Разгоряченными губами

Принять безмолвно свой обол,

А после, дернув от причала,

Поплыть по неживой реке,

Не ведая, что начертала

Фортуна на речном песке…

Отдавший душу без залога

И без заклада — задарма,

Преодолевший жажду слога

И крест заветного ярма,

Теперь свободен от земного

И, может быть, счастливей там,

Где ничего — помимо Бога,

А прочее — невнятно нам.

И я такая. И с тобою

За той же изгородью встав,

Решенье участи любое

Приму, приняв любой устав.

Все в этих заводях ошибка

И матушки-природы сбой.

Лишь плещет золотая рыбка

В стихах, оплаченных судьбой.

РУКОЙ  И  ДУШОЙ

Как в контракте художника: «Tutto di suo mano» —

«Все своей рукой», без какого-либо обмана,

Все своей душой — не гляди, что, как перст, одни,

А гляди, как вдвоем выводят, ваяют, их ли

Повернется язык назвать половинкой? Стихли

Небеса в раздумье: на что, мол, еще годны?

Все, что их усильем согласным творится, знаем,

Назовут молитвой за обозримым краем —

Не подскажет слов здесь великий «Молитвослов» —

Только им под силу располовинить ношу

Из любых невзгод и в июль превратить порошу,

Будто где-то — щелк! — перепутан порядок снов.

А когда наступит час расставанья, Боже,

На руке когда заледенеет кожа,

А душа оставит подругу свою, стремясь

В свой родимый дом, обернется ли, замирая,

В свежей радости, долетев до самого края

И уже не чуя былую земную связь?

* * *

Род пресекается, как пресекается речь —

На полуслове. Дальше — молчанье, сиречь

Вечная пауза шумно-звучащего мира.

Сын, так легко умирающий прежде отца,

Род, недостойный продленья, лишенный венца,

Речь, превращенная в хрипы и вопли сатира.

Ветвь умирает, а, значит, и древо само,

Смерть неподъемна, словно борец сумо,

Необорима в своем расползанье грозном.

Кто расколдует зловещий этот зарок?

Кто растолкует смысл, что помимо строк?

Тихо. И лишь смешок в общем хоре слезном.

* * *

                                       …Не так мучительно, не знаю почему.

                                                                                       А. Кушнер

Бомжи, бредущие, как Брейгеля слепцы,

Судьбы своей ван-гоговы жнецы —

Куда ни глянешь, всюду зришь искусство,  

Неудержимо прущим сорняком                        

Сквозь жизни неоформившийся ком —

На кой нам эстетическое чувство?

На кой нам помнить, кто что рисовал,

Зачем нам знать, кто, словно Бог, хорал

Из хаоса выдавливал скульптурно?                  

Ассоциаций плотные ряды,

Как карасями полные пруды,

Нас окружают кольцами Сатурна.

И пусть. Их паутина неслышна,

Но пухнет кровеносная мошна,

И памятливое не дремлет око,

Внеродовую напрягая связь,

И чувствуешь, забвенья не страшась,

Что с ними впрямь — не слишком одиноко.

* * *

Кофе торопит жажду,

Горе — надежду.

Выйдешь из дома однажды,

Смеживши вежды:

Зряча душа одна лишь,

Прочее — слепо.

Всех наших знаний залежь,

Знать, не живее склепа.

Что в этом мире живо,

Богу лишь ясно.

Чайки летят к заливу.

Вот и прекрасно.