ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

Ю. П. Медведев,  Д. А. Медведева

КРУГ М. М. БАХТИНА
КАК «МЫСЛИТЕЛЬНЫЙ КОЛЛЕКТИВ»

В 2004 году произошло значительное для бахтинистики событие: в сборнике, посвященном «Кругу» М. М. Бахтина, вышедшему в Великобритании под редакцией К. Брандиста, Д. Шеппарда и Г. Тиханова, опубликованы «Труды и дни» («Timeline») «Круга»¹,  дающие наглядную и объективную картину существования этого уникального диалогического феномена. Подобную же роль играет «Летопись событий культурной жизни Витебска. 1917—1922» в книге московского искусствоведа А. С. Шатских², а также работа В. И. Тюпы о петербургском Передвижном театре и его «Записках».³  Вспомним в связи с новыми публикациями предсказание С. С. Аверинцева: «И все же, и все же — чего-то все наши подходы не схватывают. Что-то остается за пределами наших рассуждений, секрет личности Бахтина. В известной мере он разделил этот секрет с теми, с кем его связывала... солидарность судьбы; связывала поверх всех барьеров личного разномыслия...».⁴ 

Новые труды приближают нас к постижению диалога суверенных сознаний.

Совершим небольшое путешествие по пути, проложенному британскими филологами и московскими исследователями, иногда останавливаясь в тех пунк­тах «Timeline», где «Круг» с очевидностью обнаруживает себя как «мыслительный коллектив». (Напомним, что это определение принадлежит Людвику Флеку — одному из основоположников истории науки и cравнительной эпистемологии, чья теория «мыслительного коллектива», не встречавшаяся нам ранее в бахтинском контексте, по нашему мнению, в диалогической концепции Бахтина и в эпистемологических воззрениях П. Н. Медведева и В. Н. Волошинова как бы получила дальнейшее развитие, хотя была сформулирована независимо и позже: «Эпистемология не может иметь твердого основания без исследования мыслительного сообщества. <...> Любая теория познания, не принимающая во внимание <...> социальной обусловленности всякого познавательного действия, не более, чем тривиальна (курсив наш. — Ю. М., Д. М.)».⁵

Двигаясь по магистральному пути, проложенному «Timeline», посетуем, что «Омфалос» — первый интеллектуальный кружок, в котором участвовал, наряду с братом Николаем, учеником Л. П. Карсавина, юный Бахтин, уже читавший в подлиннике Канта и начавший посещать Религиозно-философское общество, — насколько нам известно, не рассматривается в России как один из истоков бахтинской философской мысли. Исток ее нашли в Невеле.

Остановимся с почтением у невельского «озера нравственной реальности», но с недоверием к «невельской школе философии». На основе архива
Л. В. Пумпянского (отчасти М. В. Юдиной и М. И. Кагана) невельский период описан достаточно полно. Из этого описания не видно, что «невельская школа» оставила научные тексты. А «школой, — утверждал Мераб Мамарда­швили, — может быть лишь открытая школа исторического существования».⁶  Невельский период «Круга» завершился скорее знаменательным «эпиграфом»
к будущему творчеству Бахтина, который может рассматриваться и как кредо,
и даже как манифест: «Искусство и ответственность».

Школой стал Витебск 1920-х годов в период своего «ренессанса», одной из  составляющих которого было мысле- и жизнетворчество «Круга»: от интенсивной лекционной и преподавательской деятельности почти во всех вузах города до участия Медведева, Бахтина и Волошинова в работе Литературной студии, консерватории, в литературных вечерах, театральных судах над литературными героями, обсуждении выставок. В Институте народного образования Медведев вел семинар по Достоевскому, Бахтин — семинар по изучению философии, Пумпянский до отъезда повсюду читал культурологические циклы лекций. Здесь были написаны и опубликованы первые статьи Волошинова, задуманы и написаны первые книги Пумпянского и Медведева⁷, созданы трактаты Бахтина.

Только величайшей ответственностью Бахтина перед Словом, постоянным сомнением в готовности текста (когда текст книги о Рабле уже ждали в издательстве, а Бахтин был все еще не готов его отдать, его жена сказала Кожинову: «Отнимите у него эту рукопись»^8 ), характером неспешной бахтинской мысли можно объяснить отсутствие его персональных публикаций в эти годы. Возможности были. Казимир Малевич свои первые манифесты и мысли о «новом искусстве» напечатал тогда в Витебске. Медведевская информация
в журнале «Искусство»⁹  о том, что Бахтин продолжает работать над книгой о нравственной философии, была не рекламой, а попыткой стимулировать и поддержать автора.

Круг единомышленников в Витебске собрал критик и литературовед Медведев, в то время ректор Пролетарского университета и заведующий подотделом искусств. Этот пост, которому подчинялась вся культурная жизнь города, Медведев принял от Марка Шагала.

В июле 1919 года Медведев пригласил в преподавательский состав университета петербургского профессора философии С. О. Грузенберга и невельца Пумпянского, сразу переехавших в Витебск. Осенью 1919 года лектором университета стал М. И. Каган, в 1920 году в Витебск перебрался Бахтин, чуть позже в подотдел искусств, где уже работал юный И. И. Соллертинский, учившийся на лекциях участников «Круга»¹⁰,  был «выписан» Волошинов.

Медведев читал в университете курс русской литературы и общества ХIX века. При университете он организовал «Общество свободной эстетики» и
с самого основания в 1918 году — семинар по социологии.

Заметное сближение теоретических взглядов участников «Круга» произошло в сентябре 1919 года, когда Бахтин, Каган и Пумпянский выступили в Пролетарском университете с лекциями на тему «Роль личности». За несколько дней до них с лекцией «Личность Герцена» выступал Медведев. Почти за год до выхода невельского альманаха «День искусства» со статьями Бахтина и Кагана о взаимоотношении жизни и искусства той же теме в ноябре 1918 года посвятил доклад Медведев: «Тургенев как человек и писатель». В марте 1919-го с лекцией «Театр и жизнь» в Пролетарском университете выступал П. П. Гайдебуров, руководитель Передвижного театра, творчество которого и издававшиеся им «Записки Передвижного театра» существенно корреспондируют с бахтинской мыслью. Искусство и жизнь — на этот вопрос вопросов начала века ответ был дан каждым участником «Круга» персонально. Все они, несмотря на оттенки, релевантны ответу Бахтина. Это был фундамент единомыслия, но и самостоятельности — в философии, в науке и в жизни.

Бахтин рассказал В. Д. Дувакину о литературном круге Медведева в Ленинграде, где он также бывал. Медведев же определял свой круг так: «Индивидуальный путь каждого из нас. Разница традиций, культур, темперамента, дарований. Рост. Общее из общего: а) Борьба за мастерство, за художественную культуру. «Святое ремесло». b) Не прием, а форма; не только писатель, но и человек. с) Этика и ее роль. d) Не попутчики, а современники».^{11  Э}та бахтинская аналогия помогает понять, что интеллектуальное содружество, которое мы называем «кругом», отличается от «кружка» и «научной школы».

Сам Бахтин в беседах с Дувакиным местом возникновения «Круга» назвал Витебск.¹² 

«Мыслительный коллектив возникает уже тогда, когда двое или больше индивидов обмениваются своими мыслями. Плох тот наблюдатель, который не заметит, как живая беседа двух человек приходит к такому моменту, когда каждый ее участник оказывается в состоянии высказать такие мысли, каких в одиночку или в другом обществе не смог бы сформулировать. Создается особый настрой, который никто из собеседников не мог бы обрести иначе и который возникает всякий раз, как только собеседники встречаются вновь»¹³, — замечает Флек.

Пумпянский и Соллертинский скоро уехали в Петроград. Волошинов, как свидетельствует непубликовавшаяся переписка его первой жены с матерью, погрузился в медведевский круг научной, художественной, музыкальной элиты города с головой. Бахтин по состоянию здоровья был не столь коммуникабелен. Но Волошинов и Медведев стали его постоянными домашними собеседниками. «Петь голос может только в теплой атмосфере, в атмосфере возможной хоровой поддержки, принципиального звукового неодиночества» (курсив Бахтина)¹⁴, — писал в то время Бахтин в «Авторе и герое». В этих беседах берет начало та «ОБЩАЯ», по словам Бахтина, для всех троих концепция словесного творчества, которая во многом определила дальнейшие труды «Круга» и отразилась в трех знаменитых монографиях.

Этот важнейший период совместного эстетического проекта участников «Круга» мало известен. В весьма скромной мере попытаемся его восполнить.
В архиве Медведева, сыгравшего (по мнению А. Шатских) «определяющую роль в формировании  профессиональной гуманитарной среды в Витебске»¹⁵, был объемистый альбом-фолиант, посвященный витебскому периоду, но он, с другими документами и научными трудами, был конфискован НКВД при аресте в 1938-м. О последствиях ареста можно судить по изданному недавно справочнику «Запрещенные книги русских писателей и литературоведов (1917—1991)». В нем сообщается, что с трудами Медведева расправились самым жестким образом — «изъятие всех произведений».¹⁶ Это объясняет причину уничтожения многих, связанных с именем Медведева документов еще до передачи их в архивы, а также исчезновение его имени из частной переписки, что, конечно, является невосполнимой потерей для изучения бахтинского «Круга», но придает особую ценность каждому сохранившемуся документу.

Вот один из них, очевидно, стимулировавший начало переориентации Бахтина и Волошинова с «проклятых вопросов» (о чем можно судить по известному стихотворному экспромту Волошинова)¹⁷ на проблемы философской эстетики и литературоведения. Это непубликовавшиеся программы институтских курсов, представленные на конкурс в Педагогический институт (Институт народного образования) в 1920 году, впоследствии прочитанных. На должность преподавателя западноевропейской литературы Бахтин представил свою «марбургскую» автобиографию¹⁷  и программу на нескольких листах, написанных от руки. Программа Бахтина состояла из энциклопедически полного списка писателей, творчеству которых он намерен уделить внимание в своем курсе. Но этим подробным списком программа и ограничивалась. Медведев же, который претендовал не только на курс истории литературы, но и на курс теории творчества, представил три программы. Предлагаем выдержки из них:¹⁹ 

Краткая программа курса истории
русской литературы ХХ века

I. Общее методологическое введение. Цикличность в литературной эволюции. Состояние русской литературы 80—90-х гг.

II. Начало «новых веяний». Первые группировки. Первые выступления. Политика. Статьи А. Волынского. Эстетическая, психологическая и социальная природа новых веяний.

III. Предтечи на Западе и в России. Влияние философского идеализма. Эстетика французских романтиков и символистов. Фет. Тютчев. Вл. Соловьев. Достоевский.

IV. Неоромантизм... Корни русского неоромантизма и его развитие. [Имена для краткости опускаем]. Разложение неоромантизма. «Стиль модерн».

V. Символизм. Понятие символа. Символический элемент в мировой литературе. Первый период русского символизма — символизм эстетический.
В. Брюсов. «Кризис символизма». Второй период в развитии русского символизма — символизм религиозно-мистический. Ал. Блок. Вяч. Иванов. А. Белый. Умер ли символизм?

VI. Акмеизм. Его манифесты и поэтическая практика. <...> «Цех поэтов». <...> Обращение к классическому канону. <...> М. Кузмин и его творчество как симптом перелома в русской культуре XX в.

VII. Неореализм. Сущность реализма. Основные группировки в неореализме. Толстовская традиция — Ив. Шмелев <...>; гоголевская традиция —
Е. Замятин <...>; чеховская традиция — Б. Зайцев <...> Реалистический символизм — романы Д. Мережковского, Ф. Сологуба, А. Белого <...> Н. Клюев.

VIII. Футуризм на Западе и в России. Эгофутуризм. И. Северянин. Кубофутуризм и его деятели. Идеология и эстетика футуризма. Творчество Вл. Маяковского.

IX. Последние течения в русской литературе XX в. Имажинизм и его теория.
С. Есенин <...>. Пролетарские писатели. Новейшие «измы». Общие выводы. Ближайшие перспективы русской литературы.

Краткий курс теории поэзии и прозы

I. Задачи и характер курса. Научная постановка изучаемых вопросов. Труды
Ал. Веселовского и Потебни. Общий план курса.

II. Понятие поэзии и прозы. Возникновение и развитие слова. Полюсы слова. Обоснование различия между поэзией и прозой.

III. Творчество первобытного человека. Поэтический синкретизм. Обособление самостоятельных поэтических видов. Дифференциация в искусстве Греции.

IV. Эпос. Определение и общая характеристика эпического творчества. Эпические формы. Героический эпос и его история. Русский былевой эпос. Роман и повесть, их эстетика и история. Остальные виды эпической поэзии. <...>

V. <...> Природа лирики и ее соотношение с остальными видами художественного творчества. Роль ритма. Основные моменты в историческом развитии лирики. Поэзия классическая и романтическая. Наука о стихе и ее основные отделы. <...> Новые течения в науке о русском стихе.

[Под «Новыми течениями в науке о русском стихе»  имеются в виду и первые выступления будущих формалистов ОПОЯЗа, основные теоретические работы которых появились позднее, в 20-е годы, когда и были написаны известные антиформалистские статьи Медведева и Бахтина. — Ю. М., Д. М.]

VI. Драма. Определение ее. Трагедия, драма в собственном смысле и комедия. Теория Аристотеля. Учение Шиллера. Взгляд Ницше. Основные моменты в историческом развитии драмы.

VII. Главные приемы художественного творчества. Художественный образ. Тип. Тропы. Учение Потебни. Эпитет. Стиль.

VIII. Определение прозы. Виды прозы. Формы прозы. Культура прозы. Французская проза. Методы прозаического мышления.

IX. Экскурсы. Общие итоги. Библиография.

[Основной же для Медведева была программа курса, который он собирался прочесть на кафедре теории литературы еще в 1919 году. Сохранилось его датированное этим годом прошение в институт: «Краткая программа курса „Теория художественного творчества”». — Ю. М., Д. М.]

Пролегомены к теории художественного творчества

Теоретическая разработка вопросов искусства. Ее основные направления — метафизическое и эмпирическое.

Теория художественного творчества как наука. Основные отделы ее: психология творчества и феноменология творчества.

Проблемы творчества. Понятие творчества. Виды творческой деятельности. Художественное творчество как таковое. Творчество и проблемы свободы. Творчество и философия культуры.

Психология творчества

Психология творчества как наука. <...> Художественно-творческий процесс, его характер и конститутивные признаки. Изучение процесса художественного творчества. Методы психологии творчества.

Развитие творческого процесса. Период установки. Художник и человек. <...> Материал реальных переживаний. Классическое и романтическое творчество.

Стихия творчества. Проблема вдохновения. Интуиция и вдохновение. Замысел. Художник-интуитивист. Роль воображения.

Кристаллизация плана. Акт материализации. Рациональные моменты творческого акта. Художник-мыслитель. Воля и творчество.

Выполнение плана. <...> Художник-мастер. <...> Муки творчества. <...> Проблема импровизации. Бессознательное творчество и творчество во сне. Роль случая.

Вторично творческий процесс. Контрагенты творчества. Суггестия. Художник-маг. Эстетический объект и его построение. Элементы вторично творческого процесса — психофизиологические и эстетические. Художественное наслаждение. Проблема критики.

Творческая личность. Художник-творец. <...> Свобода творчества и свобода воли. Подвиг творца.

Феноменология творчества

Термин «феноменология». Феноменология творчества как наука о ценностях. Понятие и проблема ценности.

Эстетическая ценность. Ее характер и признаки. Оценка. <...>

На понятии «оценки», в дальнейшем — «социальной оценки», цитирование прервем — до публикации этих и других материалов в собрании сочинений
П. Н. Медведева.

Свою теорию художественного творчества Медведев строил на размежевании как с метафизическим, так и с эмпирическим направлениями, как теорию научную (опиравшуюся, в частности, на труды Веселовского, Потебни и феноменологов). Он рассматривал искусство и в связи с философией культуры, и «как таковое», как ценностно ориентированный эстетический феномен. Валентности «эстетического объекта» (термин Бродера Христиансена) у Медведева отданы «художнику-творцу» и «контрагентам творчества»; «подвиг творца»
в его эстетике равнозначен ответственному поступку. Перспективнейший для эстетики «синтез» зарождался на пространстве психологии творчества, но вел
к «построению» эстетического объекта и теории восприятия. Эстетическое пронизывалось социальным.

Это была еще недостроенная, становящаяся теория творчества. Некоторые ее «эвристически дальнобойные» (выражение Пастернака) понятия в других терминах и подробных обоснованиях найдем в трудах Бахтина и Волошинова. «Полюсы слова», введение в эстетическое событие «контрагентов творчества», «методы прозаического мышления» — все это нащупывало внутреннюю социальность художественных явлений, присущую им диалогичность, готовило
теорию жанра.

Изучение идеологической среды художественных явлений («идеология и эстетика»), рассмотрение их в контексте мировой культуры («на Западе и в России»), пристальное внимание к «эстетике и истории» жанра, анализ поэтики символизма и футуризма, акцент на вопросах методологии, проблемах литературной критики — все это, как и другое, что можно вычитать из этих кратких программ, являющихся прежде всего служебным, а не чисто научным документом, тем не менее наглядно подводит к мысли, что будущая книга о формальном методе (подготовленная названными в «Timeline» рукописями и напечатанными в Ленинграде статьями) была не только «задана» временем, но во многом уже «дана» ее автору в его собственных разысканиях и интуициях. Книга Медведева «В лаборатории писателя» (1933), посвященная психологии творчества, но вышедшая уже в совсем иной идеологической атмосфере, отличается от программы 1919 года примерно так же, как «Формальный метод» (1928) отличается от «Формализма и формалистов» (1934).

«Разработку теории художественного творчества нужно начинать с начала и по-новому, — считал Медведев. — Разработка же любой области знания невозможна без предварительного уяснения ее (этой области знания) методологиче­ских предпосылок. Таким образом, методология теории художественного творчества — вот то, с чего должна быть начата вся стройка...»²⁰

Медведев считал, что «художник должен быть изучаем не как индивидуальное, а как социальное явление», что художественное произведение должно изучаться как «объект художественного восприятия». К этим методологическим установкам его привел, в частности, путь литературного критика, чьей профессиональной задачей была интерпретация художественных явлений.

Мы остановились на разработках Медведева по теории и психологии творчества, поскольку это отразилось на характере собеседований тесно общавшихся с ним Бахтина и Волошинова. В письмах Кагану в феврале—марте 1921 года Бахтин сообщает: «в последнее время я работаю почти исключительно по эстетике словесного творчества»; «много работаю, особенно по эстетике и психологии», «субъект нравственности и субъект права пока отложил».²¹ Эхо этих собеседований, медведевский эстетический дискурс сопровождал Бахтина и Волошинова всю их творческую жизнь — от трактата Бахтина «по эстетике словесного творчества» («Автор и герой») до самой последней его работы — «К методологии гуманитарных наук» — и трудов Волошинова, в параллель с Медведевым, по социологической поэтике.

Духовная близость, но и «другость» Медведева стали тем магнитом и цементом, который помог скрепить и сделать взаимно интересным и полезным их общение. Не один Бахтин, а все невельцы, каждый в отдельности, — вот что самое ценное, по-своему потянулись к нему (как и он к ним): Пумпянский, Волошинов, Юдина, Б. М. Зубакин, Каган, не говоря о жившем в Витебске Соллертинском (о каждом из этих контактов есть свидетельства).

В статье о Пушкине в январе 1917 года Медведев писал: «Таинственный корень духа, глубоко уходящий в недра, на поверхности дает ростки, облекается в духовную плоть, осязаемую и видимую, которую мы зовем личностью, душою, натурою. Все это поддается отображению в слове, фиксации в формуле, все это может быть изучено, раскрыто, выяснено. Не только «может», но и должно быть изучено...».^{22  В} Витебске Медведев развивает эти «семиотические» идеи в лекционном курсе, в писавшейся одновременно книге. Этот «определенный знаковый материал» получит обоснование в «Формальном методе».

В той же его статье о Пушкине читаем: «Заинтересовавшись определенным писателем как <...> оригинальной личностью со своим особым внутренним миром, критик, углубляясь в исследование его идей, его миросозерцания, вы­двигает на первый план как раз менее индивидуальное, менее личное и оригинальное, но самое общее, родовое. Богатейшее „я” топится в безличном „мы” <…> Ясно чувствуется, остро назревает потребность другого подхода к творчеству, к искусству, к Пушкину».²³  Неудовлетворенность Медведева состоянием пушкиноведения (снова прозвучавшая в статьях философа Семена Франка  в 1930-е годы²⁴) относилась к состоянию науки о литературе вообще.

«Другой», новый подход ко всей проблематике словесного художественного творчества, его теории и истории, Медведев возлагал на Научно-исследовательский институт гуманитарных наук и искусств, за создание которого в Витебске он — в качестве избранного председателя оргкомитета — упорно боролся и вел обнадеживающие переговоры с наркомом просвещения Луначарским. Они положили начало их личному знакомству, так пригодившемуся впоследствии Бахтину. Институт, прежде всего по финансовым (но и по идеологическим) причинам открыть не удалось. Но подобным «институтом на дому», тесно контактировавшим с Научно-исследовательским институтом сравнительной истории литератур и языков Запада и Востока (ИЛЯЗВ), становится работа «Круга» в Ленинграде.

Для понимания диалогического феномена «Круга» существенны все проявления его внутренней жизни.

Бахтин, упомянувший книжку Пумпянского «Достоевский и античность» при чтении домашних лекций по литературе своим слушательницам, присоединился к ее тезису о невозможности автора овладеть своим героем («герой действует сам») столь непосредственно и пластично, словно он его собственный.
В «Авторе и герое…», где этот тезис особенно значим, ни Пумпянского, ни его книжку он уже не поминает. Медведев, единственный откликнувшийся на нее в печати, комментировать этот тезис тактично не стал, поскольку сам и заострил его для друзей в работах конца 1910-х годов. Примеры в его рукописи были прежде всего из Толстого, в «диалоге» с которым Медведев (в отличие от Пумпянского и Бахтина, сосредоточенных на Достоевском) довольно рано уяснил для себя онтологию «общения», повлиявшую на его теоретические воззрения.

Медведев считал, что «художественные образы, оформляясь в процессе творчества, начинают литературно жить по законам своей «судьбы», которая нередко, противореча авторским субъективным намерениям, вступает с ними в борьбу и побеждает их».²⁵ Этот тезис оказался одним из стержневых и в упомянутой книжке Пумпянского, и в работах Бахтина и Медведева, но у каждого по-своему, в зависимости от решаемой задачи. В приводившейся медведевской программе он существует в разделе «Свобода творчества и свобода воли».

«Вопрос об авторстве в их кругу в ту пору считался несущественным»²⁶, — передает С. С. Конкин свою беседу с Бахтиным. Этот приватный ответ Бахтина Конкину, как и его уже вполне ответственное заявление в письме²⁷
В. В. Кожинову, ощущение своим или общим тезиса, развернутого Пумпян­ским в книге «Достоевский и античность», — все это, по словам Томаса Куна, события «социологии коллективного ума».

То же происходило и в противоположном научном лагере. Профессор
А. А. Белецкий, пристально наблюдавший за деятельностью ОПОЯЗа, писал в 1922 году, что исследование Ю. Н.  Тынянова «Достоевский и Гоголь» представляется «результатом коллективной работы кружка».²⁸ В 1928 году в письме Тынянову В. Б. Шкловский восклицал: «Мы восстановим наш коллективный разум».²⁹ Наконец, Роман Якобсон свидетельствует, что текст о принципах изучения литературы и языка 1929 года был подготовлен им «сообща» с Тыняновым: «…Как в подходе к языку, так и применительно к литературе он был до такой степени плодом коллективного творчества, что просто нет возможности ответить на неоднократно задававшийся мне вопрос, где кончаются мысли одного соавтора, уступая место другому».³⁰

«Самый тесный творческий контакт», по словам Бахтина, отличал и их «Круг». Пумпянский в Ленинграде приглашал для «выслушания» своего трактата и обсуждения его методологии Кагана и «двух Иван Иванычей» — Канаева и Соллертинского. Волошинов и Медведев в 1924 году писали совместную работу по теории музыкального творчества.³¹ Хотя, казалось бы, такую работу Волошинов мог написать и один. При подготовке к печати «Проблем творчества Достоевского» Медведев тесно сотрудничал с Бахтиным, усиливая, по возможности, социологический аспект работы. От публикации книги, по общему мнению друзей и близких, зависела судьба уже находившегося под следствием Бахтина (чтобы людям, хлопотавшим за Бахтина, но его почти не знавшим — М. Горькому, А. Толстому, — было за кого хлопотать, чтобы издательство на запросы НКВД о подследственном могло утверждать, что Бахтин работает
марксистским методом, чтобы нарком Луначарский смог спешно откликнуться на книгу положительной рецензией). Для выполнения этой совместной работы Бахтину с Медведевым потребовалось несколько кратких (надо было спешить!) издательских пролонгаций. Работа шла над текстом вплотную. Если к книге Виноградова «О художественной прозе», готовившейся тогда же в том же издательстве, Медведев написал издательское предисловие³²  сам, полемизируя с методологией Виноградова, но отмечая высокий научный потенциал книги, то здесь задача была намного деликатнее и труднее. Как знак этого сотрудничества уже в авторском предисловии к книге звучит медведевская «социальная оценка», исчезнувшая при переработке книги для переиздания 1963 года.

«Парадоксально, но факт — работы мыслителя, утверждавшего диалогиче­скую открытость, контекстуальность всякого идеологически значимого высказывания, воспринимаются нами теперь по большей части как монологическое изложение концепции, сложившейся как бы вне всякой существенной связи с определяемыми тенденциями общественной жизни и духовной культуры».³³

В статье о Бетховене (1921) на эту тему шутил Волошинов: «В конце концов, — все мы — лишь взаимоотражение зеркал «speculum speculorum»  [«зеркало зеркал»; первое упоминание «зеркала» — понятия, столь существенного для Бахтина!]. Во всех нас много общего, похожего, все мы так привыкли стадно мыслить и чувствовать, что даже наши «оригинальные» идеи и эксцентриче­ские поступки — только ловкая спекуляция с имеющимся сообща выработанным материалом, умелое комбинирование чужих мнений и незаметное подражание чужим действиям…».³⁴ Волошиновская тирада не является прямым вы­сказыванием о бахтинском «Круге», но его акцент на теме мыслительного сообщества и «сообща выработанном материале» не случаен. Волошинов иронизирует, но при этом не без озорства посылает статью Кагану, прося высказать суждение о его работе. Ответ нам неизвестен.

Но даже в ироническом освещении ситуация становится понятной в свете открытий Рэндалла Коллинза, автора теории интеллектуальных сетей в его быстро ставшей знаменитой книге «Социология философий».³⁵

Говоря о перекличках мысли в бахтинском кругу, мы «во главу угла» ставим не тривиальную теорию влияний, хотя и не исключаем ее полностью, но широкую теорию интеллектуальных сетей. В значительной мере это интеллектуальные сети немецкой философской мысли. Как показал К. Брандист в книге «Круг Бахтина»³⁶, идеология «Круга» впитала и неокантианство, и феноменологию, и философию жизни, и ге­штальт-психологию, и, конечно же, марксизм. Коллинзом теория интеллектуальных сетей в России не разработана, но
в предисловии к русскому изданию он, наряду с движением формалистов, обращает внимание на возникшую в Ленинграде «группу антиформалистов» — «в особенности Михаила Бахтина и Павла Медведева»³⁷, достигших «нового уровня рефлексивной изощренности».³⁸

Конечно, значение традиций немецкой философской эстетики, как и ее современных «Кругу» исканий, существенно. Но каждое заимствование, как мы знаем, становится плодотворным лишь в той мере, в какой отвечает глубинным потребностям своей собственной культуры. «Этот закон не знает исключений, — напоминает В. И. Тюпа. — Ищущая бахтинская мысль как явление неслучайное для русской культуры должна быть объяснена прежде всего из контекста самой этой культуры на определенном этапе ее исторической жизни».³⁹ В этой связи уместно вспомнить не только уникальный «ансамбль индивидуальностей» Передвижного театра с его «Записками», как известно, «державшимися на Медведеве», но и ранние медведевские статьи. В январе 1914-го, задолго до встречи  с участниками будущего «Круга», рассматривая теорию
Н. К. Михайловского, Медведев писал: «Все свое здание Михайловский строит на понятии правды-истины и правды-справедливости <...> И в то же время он не попытался даже строго обосновать первую в понятиях гносеологии, вторую — в категориях научной этики <…> Не найден путь дружному шествию рука об руку  правды-истины и правды-справедливости <…> Но огромное значение Михайловского в том, что он глубоко осознал,  резко поставил, точно и талантливо выразил эти вопросы. Не к Михайловскому вернемся мы, но, бесспорно, пойдем от него  в разрешении их» (курсив наш. — Ю. М., Д. М.).⁴⁰ После выхода очередного тома сочинений Бахтина можно говорить о большой близости подходов Медведева и Бахтина. Считая, как и Медведев, философский аспект не сильной стороной системы Михайловского, Бахтин, тем не менее, выделяет его как мыслителя, дополняет его систему понятием «правды-красоты» (категория «красоты» имеется и в приведенной выше программе Медведева, но осталась за пределами цитирования), говорит о важном значении его методологии, сопоставляя ее с глубинной философией Владимира Соловьева.^{41  В}се это позволяет считать, что в своем раннем философствовании Бахтин связан с теорией Михайловского и в какой-то мере «пошел от него», хотя по-своему и много дальше. Кстати, понятие «ответственности» в бахтинском понимании — из лексикона Михайловского.

Здесь, как нам представляется, прослеживается широкая российская интеллектуальная сеть, соединившая, в частности, этику народников с этическим социализмом неокантианцев. Мысли о народничестве и Михайловском находим и у Кагана⁴², а в связи с Достоевским и Тургеневым — у Пумпянского.⁴³

Самое откровенное, что в 1960-е годы Бахтин сказал при встрече с новыми людьми, было: «Я не марксист». Отметим тут, что еще в самом начале 1920-х годов в Витебске при активной диалогической поддержке единомышленников — знатока философии русской литературы Медведева и сотрудника Философского института розенкрейцеров Волошинова — у верующего христианина Бахтина оформилась в трактат система «совершенно светских» категорий «нравственной философии». Упомянем в этом контексте статью-рецензию Медведева 1917 года на книгу Бердяева «Философия творчества»:

«Н. Бердяев — христианин, несмотря на все свободолюбие своего христианства, несмотря на наивный бунт против исторической церкви и крайнюю революционность своих верований с точки зрения ортодоксального православия... Но он, как философ, должен был бы гораздо бережнее относиться к чистоте своих интуиций. <…> Попытка богословски обосновать свою теорию — скандал его философии. <…> Ошибка, вполне понятная у Н. Бердяева как верующего христианина, но слишком опрометчивая и грубая  для него, как для свободного человека и философа свободы».⁴⁴

В «Философии поступка» верующий христианин Бахтин, не отказавшийся от своей религиозности даже на допросе у следователя, выступает как чистый философ. Но религиозность Бахтина, на наш взгляд, и в его трактатах незримо присутствует. Есть что-то метафизическое в его последовательно антиметафизических текстах.

«Лекционная деятельность моя и моих друзей, — говорил Бахтин в 1929 году следователю, который произвел на него хорошее впечатление, хотя и приговорил его к Соловкам, — явилась выражением известных умственных исканий и умственного беспокойства, порожденных необходимостью выработать новое для нас, адекватное социальной действительности тревог и материали­стического мировоззрения. Процесс этой выработки для нас, людей умственно уже созревших и обладавших большими и разносторонними теоретическими познаниями, не мог быть процессом пассивного и легкого усвоения элементов готового мировоззрения, он неизбежно должен был принять характер трудной и тяжелой работы по переоценке и проверке всех своих знаний и убеждений».^{45  З}десь Бахтин отчетливо выразил идеологию «Круга» и ту общую «интенцию на истину», которая отличала и его самого.

«Философия поступка» Бахтина стала не только событием для круга друзей, но во многом определила стиль мышления этого круга и его поведения — frame work. Это также была достойная, хотя уже и утопическая попытка обрести свое профессиональное место.

Вспоминается рассказ Александры Ивановны Вагиновой о бахтинском «Круге», о самом начале ленинградского периода. Она вдруг сказала: «Они все были очень смешные. Все хотели найти свое место в современности, но не знали, как это сделать…»

Все считали, что попытка «вписаться в современность» успешнее других удалась Медведеву, хотя и другие члены «Круга» со временем заняли видное положение. Успешным мог стать и Бахтин после выхода книги о Достоевском, благодаря отзыву на нее Луначарского и заботам друзей: Дувакину он сказал, что «должен был преподавать» в Ленинградском университете, но «не успел».⁴⁶

Эстетический трактат Бахтина, о котором Медведев оповестил научные круги в журнале «Жизнь искусства»⁴⁷, позднее — летом 1924 года — в виде доклада⁴⁸,  прочитанный Бахтиным в ленинградском Институте истории искусств, был вполне обдуманным намерением вступить в академическую науку, не встретившим, однако, в научной среде ни заинтересованного отклика, ни настоящего понимания: трактат остался недописанным и неподготовленным к печати. Другой вполне реалистической попыткой была статья «Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве», готовившаяся специально для печати и уже написанная другим языком, близким языку «журнальной науки», по слову Эйхенбаума. Но с закрытием «Русского современника» в 1925 году и эта работа не нашла издательского спроса (как много лет лежали ненапечатанными труды Медведева по теории и психологии творчества и по истории создания блоковских поэм).

Кстати, с брошюрами формалистов Бахтин, по его свидетельству, впервые познакомился в Витебске. Медведев говорил о них в разделе «Новые течения в науке о русском стихе» и в связи с эстетикой футуризма — в первой и второй из представленных программ. Позиция его была всем хорошо известна: Медведев солидаризировался с основоположником «органической критики» Аполлоном Григорьевым, считавшим, что в искусстве «рождается, а не делается все живое».⁴⁹ О его намерении высказаться на тему формализма известно, в частности, из «Записок Передвижного театра», где об этом говорится впрямую в связи с работой Виноградова о символике Анны Ахматовой⁵⁰  (1923). Критиче­ским в этом плане было и редакционное предисловие Медведева к книге Виноградова «О художественной прозе» (1930). Вместе с рецензией Волошинова⁵¹ оба выступления представляли «тандем», выражающий методологию «Круга». Нельзя забывать, что эти работы писались в атмосфере острого научного противостояния, научной борьбы с сильным и опасным противником (что очевидно на примере Шкловского: см. его интервью К. Кларк⁵², с одной стороны, и утешающее письмо к нему Тынянова⁵³  в связи с выходом книги Медведева «Формальный метод...» — с другой). Одновременная публикация работ усиливала позиции участников «Круга», имела стратегическое значение. Такой же методологический  тандем предполагался при одновременной публикации
в 1924 году статьи Медведева «Ученый сальеризм» и статьи Бахтина в «Русском современнике». Но «Проблема материала, содержания и формы...» была сдана
в журнал, вероятнее всего, с опозданием, в ближайший номер и анонсы журнала не попала. Заранее анонсированная в «Звезде», статья Медведева, оконченная в октябре 1924 года, была вскоре напечатана. Если бы крупная, заказанная Бахтину работа была готова и сдана в журнал ранее октября 1924 года, то неминуемо попала бы если не в номер, то хотя бы в анонс вышедшего только
в декабре 4-го номера «Русского современника», ставшего, как известно, послед­ним.

«Если определить «мыслительный коллектив» как сообщество людей, взаимно обменивающихся идеями или поддерживающих интеллектуальное взаимодействие, то он, — по теории Флека, — станет в наших глазах единицей развития какой-либо сферы мышления, определенного уровня знания и культуры...»⁵⁴

Самобытная идеология, не потерявшая актуальности методология в изучении гуманитарных наук, — словом, та общая, весьма емкая концепция языка и речевого произведения, и является той сферой, в которой Бахтин, Медведев и Волошинов, по упоминавшимся словам Коллинза, достигли «нового уровня рефлексивной изощренности» и которая вот уже столько лет волнует мировое гуманитарное сообщество.

Наше краткое сообщение может показаться обращенным к «азам», но именно с «азов» в бахтиноведении возникли ложные ориентиры.⁵⁵

Мы не считаем нужным полемизировать с адептами версии так называемых «спорных текстов», так как эта версия зиждется на небескорыстных слухах.^56 
В научном смысле такой проблемы не только нет, но в контексте уже известного ее даже некорректно ставить. Бахтин сообщил своему первому биографу: «Должен заметить, что наличие общей концепции и контакта в работе не снижает самостоятельности и оригинальности каждой из этих книг».⁵⁷ Сказано ясно и недвусмысленно. Задолго до публикации этого указания Бахтина Сергей Аверинцев предложил выходящему сейчас многотомнику Бахтина дать общий заголовок «М. М. Бахтин и его круг».⁵⁸

Но «нет пророка в своем отечестве» — гласит русская пословица.

 ²  Шатских А. С. Витебск. Жизнь искусства.1917—1922. М., 2001, с. 228—245.

 ³  Тюпа В. И. В поисках бахтинского контекста («Записки Передвижного театра»). // Дискурс, 1997, № 7—8.

 ⁴  Аверинцев С. С. В стихии большого времени: К 100-летию со дня рождения
М. М. Бахтина. Литературная газета, 1995, № 46, с. 6.

 ⁵  Флек Людвик. Возникновение и развитие научного факта. Введение в теорию стиля мышления и мыслительного коллектива. Сост., предисл., перевод с англ., нем., польск. яз., общая ред. Поруса В. Н. М., 1999, с. 70. (Англ. изд.: Fleck L. Genesis and Development of Scientifiс Fact. Chiсago — London: The University of Chiсago Press, 1979.)

 ⁶ Осмелился быть… (Беседа с М. К. Мамардашвили). // Наше наследие,  1998, № 3, с. 24.

 ⁷ Cм.: Hirschkop Ken. Mikhail Bakhtin. An Aesthetic for Demokracy. New York: Oxford UP, 1999, p. 146.

 ⁸ Кожинов В. В. Как пишут труды, или Происхождение несозданного авантюрного романа (Вадим Кожинов рассказывает о судьбе и личности М. М. Бахтина). // Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1992, № 1, с. 116.

 ⁹ См.: «Искусство» [Витебск], 1921, № 1, с. 23.

 ¹⁰ См.: Михеева Л. И. И. Соллертинский. Жизнь и наследие. Л., 1988, с. 24, 28, 29.

 ¹¹ Медведев П. Н. О «Содружестве» (к 4-летию группы). // Содружество: Литературный альманах. Л., 1927, с. 290.

 ¹² Бахтин М. М. Беседы с В. Д. Дувакиным. М., 2002, с. 161.

 ¹³ Флек Людвик. Указ. соч., c. 68.

 ¹⁴ Бахтин М. М. Собр. соч., т. 1. М., 2003, с. 231.

 ¹⁵ Шатских А. С. Указ соч., с. 204.

 ¹⁶ Блюм А. В. Запрещенные книги русских писателей и литературоведов. 1917—1991. Индекс советской цензуры с комментариями. СПб., 2003, с. 288, 290, 310.

 ¹⁷ Здесь жили поэт и философ / В суровые зимние дни / И много проклятых вопросов / Решали в то время они».

 ¹⁸ См.: Лисов А. Г., Трусова Е. Г. Реплика по поводу автобиографического мифотворчества М. М. Бахтина. // Диалог. Карнавал. Хронотоп, 1996, № 3, с. 165.

¹⁹ Государственный архив Витебской области, ф. 204, оп. 1, д. 64, л. 24 и др.

²⁰ Медведев П. Н. Очерки по психологии художественного творчества (рукопись конца 1910-х годов, не публиковалась). В опубликованном варианте см.: Медведев П. Н. В лаборатории писателя. Л., 1933, с. 11.

 ²¹ Бахтин М. М. Письма к Кагану. // Каган М. И. О ходе истории. М., 2004, с. 631 и др.

 ²² Медведев П. Н. Об изучении Пушкина. // Бессарабская жизнь, 29 января 1917, № 27, с. 2.

 ²³ Там же, с. 2.

 ²⁴ См. статьи С. Франка о Пушкине в сб.: Пушкин в русской философской критике. М., 1990, с. 381—481.

 ²⁵ См. прим. 20. Медведев П. Н. В лаборатории писателя…, с. 67.

 ²⁶ Конкин С. С., Конкина Л. С. Михаил Бахтин (Страницы жизни и творчества). Саранск, 1993, с. 357.

 ²⁷ Письма М. М. Бахтина. // Литературная учеба, 1992, кн. 5—6, с. 145.

 ²⁸ Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. / Редакторы В. А. Каверин и
А. С. Мясников. Изд. подгот. Е. А. Тоддес, А. П. Чудаков, М. О. Чудакова. М., 1977, с. 506.

 ²⁹ Там же, c. 532.

 ³⁰ Там же, c. 533.

 ³¹ Семейный архив Медведевых.

 ³² От издательства [П. Н. Медведев]. // Виноградов В. В. О художественной прозе. Л., 1930, с. 3—8.

 ³³ Тюпа В. И. Указ. соч. (Это писалось в 1980-е годы, но ситуация меняется.).

 ³⁴ Волошинов В. Проблема творчества Бетховена. // Искусство [Витебск], 1921, № 4—6. Цит. по: Записки Передвижного театра, 16 января 1923 г., № 46, с. 4.

 ³⁵ Collins Randall. The sociology of philosophies: A Global Theory of Intellectual Change. Cambridge—Massachusetts—London: The Belknap Press of Harvard University Press, 1998.

 ³⁶ Brandist Craig. The Bakhtin Circle. Philosophy, Culture and Politics. London — Sterling, Virginia: Pluto Press, 2002.

 ³⁷ Коллинз Рэндалл. Предисловие к русскому изданию. // Социология философий. Глобальная теория интеллектуального изменения. Новосибирск, 2002, с. 37.

³⁸ Там же.

³⁹ Тюпа В. Указ. соч.

⁴⁰ Медведев П. Н. Н. К. Михайловский. // Бессарабская жизнь, 1914, № 22, 26 января, с. 4.

⁴¹ Бахтин М. М. Собр. соч., т. 2. М., 2000, с. 236—238, 586—592.

⁴² См., в частности: Каган М. И. Герман Коген. // О ходе истории. М., 2004, с.40.

⁴³ См., в частности: Пумпянский Л. В. Классическая традиция. М., 2000, с. 741.

⁴⁴ Медведев П. Н. Русский Бранд. // Бессарабская жизнь, 1917, № 29, 31 января, с. 2.

⁴⁵ Архив ФСБ по С.-Петербургу и Ленинградской области, д. 14284, т. 3, л. 7.

⁴⁶ Бахтин М. М. Беседы с В. Д. Дувакиным, с. 162.

⁴⁷ [Медведев П. Н.] Театрально-литературная хроника: [информация о научной деятельности М. М. Бахтина и С. О. Грузенберга]. // Жизнь искусства, Пг., 1922, № 33, 22—28 августа, с. 4.

⁴⁸ См.: Конкин С. С., Конкина Л. С. Указ. соч., с. 98, 99, 368; СПбГАЛИ, ф. 82, оп. 1,
д. 134, л. 169.

⁴⁹ Медведев П. Н. Неистовый Аполлон. // Бессарабская жизнь, 1916, № 88, с. 2.

⁵⁰ Медведев П. Литературная мысль, альманах 1. Изд-во «Мысль», Пб., 1922, 253 стр. [Рецензия]. // Записки Передвижного театра, 26 декабря 1922, № 44, с. 4.

⁵¹ Волошинов В. Н. [Рецензия на книгу В. В. Виноградова «О художественной прозе»]. // Звезда, 1930, № 2, с. 233—234.

 ⁵² Шкловский В. Б. Интервью К. Кларк. 25 марта 1978. // Clark K., Holquist M. Mikhail Bakhtin. Harvard: UP, 1984.

 ⁵³ Тынянов Ю. Н. Письмо В. Шкловскому. // Согласие, 1995, № 30, с. 201.

 ⁵⁴ Флек Людвик. Указ. соч., с. 64.

 ⁵⁵ См., в частности: Тюпа В. И. Указ. соч. (В этой замечательной статье есть несколько «опечаток», среди них — некритическая ссылка на недостоверную информацию. См.: Медведев Ю. П. Бахтин для бедных (Две рецензии  в виде письма с примечаниями). // Диалог. Карнавал. Хронотоп, 2000, № 1, с. 110—126 (also avail-able at www.shef.ac.uk/uni/academic/A-C/bakh/medpismo.doc), а также: Медведев Ю. П., Медведева Д. А. Павел Медведев, Михаил Бахтин, Людвик Флек и другие. // М. М. Бахтин в контексте мировой культуры. М., 2003,
с. 227—228. См. также: Shepherd David. «Not Created by Flaubert»: Bakhtin and the Temptation of Cultural History. // Word, Music, History. A Festschrift for Caryl Emerson. Part one. Stanford Slavic studies. Vol. 29—30. Stanford, 2005, p. 51. См. также новейшую публикацию: Васильев Н. Л.
ХII международная Бахтинская конференция (Финляндия, г. Ювяскюля, 18—22 июля 2005 г.) // М. М. Бахтин в Саранске: документы; материалы; исследования / Под ред. О. Е. Осовского. Вып. II—III. Саранск, 2006, с. 244—249.

 ⁵⁶ Британский исследователь Крэг Брандист, много лет изучающий российские архивы и ситуацию со «спорным» авторством, пришел к такому выводу: «Устное свидетельство, которое часто приводилось для поддержки бахтинского авторства, не может быть объективно подтверждено и исходило в основном из источников, которые несомненно не нейтральны по отношению к обсуждению в идеологическом, а то и в финансовом отношении» (Brandist Craig. Op. cit., p. 8—9).

 ⁵⁷ Письма М. М. Бахтина // М., Литературная учеба, 1992, кн. 5—6, с. 145.

 ⁵⁸ Аверинцев С. С. Михаил Бахтин: ретроспектива и перспектива. // Дружба народов, 1988, № 3, с. 259.