ТРИ ВОЙНЫ

Агатон Фэн

Записи 1812 года,
служащие к истории императора Наполеона

Том II

Россия была последней надеждой Англии, поэтому мы должны были возвратить Александра к Континентальной системе, что отвечало всеевропейским интересам, и вся Европа шла вместе со мной!

Napoleon à Sainte-Hélène. Mémorial de M. Las-Cazes. T. III. P. 122

 

Глава IV

Армия прибывает к месту сражения. Бой 5 сентября

4 сентября, преследуя неприятеля, армия вышла из окрестностей Гжатска. Император остановился на ночлег возле Гриднева, и король Неаполитанский доложил ему о кавалерийской схватке, которая на несколько часов задержала наш авангард; впрочем, это не помешало пройти предполагавшееся на сей день расстояние.

5-го в шесть часов утра марш продолжился; хотя ночью Коновницын успел отойти к Колоцкому монастырю, однако уже в семь часов наши передовые отряды настигли его. Заслышав пушечную пальбу, вице-король поспешил вперед, проехал несколько разоренных казаками деревень, обошел позицию Коновницына и занял возвышенность, с которой артиллерия могла простреливать большую дорогу. Генерал Антуар, не мешкая, поставил там батарею.

При таком положении Коновницыну не оставалось иного выхода, кроме отступления под неприятельской картечью.

Мы преследовали его и быстро продвигались вперед, благодаря отсутствию каких-либо препон.

К двум часам мы оказались наконец в виду всей русской армии, которая располагалась на линии холмов между деревней Бородино и простиравшимся к югу до самого горизонта лесом.

Вскоре наши войска подверглись ружейному обстрелу из кустарников, окаймлявших дорогу. Судя по всему, неприятель намеревался поддерживать своих стрелков отрядами, находившимися в четырех деревнях с правой стороны, которые назывались Фомкино, Доронино, Алексинки и Шевардино. В ста пятидесяти туазах от сего последнего, перед лесом, отделявшим нас от Старой Смоленской дороги, на круглом холме русские построили редут. Мы насчитали там всего, вместе с кавалерией и артиллерией, пятнадцать тысяч человек.

Явился император и приказал королю Неаполитанскому немедленно сбросить неприятеля с сей передовой позиции.

Король сразу же бросил на правый фланг неприятеля все имевшиеся у него в тот момент силы: кавалерийский авангард и дивизию Компана. Тем временем шедшие под прикрытием леса поляки Понятовского уже продвинулись за Ельню и вполне возможно могли атаковать редут с тыла.

В четыре часа началась атака. Генерал Компан по личному приказу императора занял деревни Фомкино и Доронино, из которых русские отступили к своему редуту. Компан преследовал их и одновременно обошел слева и справа круглый холм. Поначалу нашим колоннам приходилось отбивать штыками массированные кавалерийские атаки, после чего они подверглись с флангов редута сильному ружейному огню, который заглушил команду генерала продолжать атаку, и противники оставались под градом картечи в десяти туазах друг от друга. Сей ужасающий огонь продолжался в течение трех четвертей часа. Дабы прекратить его, вперед двинулся батальон 57-го полка, который демаскировал четыре неприятельских орудия, благодаря чему мы штыками пробились сквозь ряды русских, в беспорядке бежавших с редута, оставив орудия и валявшихся возле лафетов канониров.

Однако командовавший в сем месте князь Багратион поспешил сюда со свежими войсками: измотанные солдаты дивизии Неверовского были сменены гренадерами принца Карла Мекленбургского. Дважды они бросались в атаку, но всякий раз фузилёры генерала Компана отбивали их.^[1]

Тем временем была образована наша линия между взятым редутом и большой дорогой. Подошла дивизия Морана для поддержки солдат Компана у Шевардина. На правом фланге поляки Понятовского начали дебушировать через лес.

Видя, как разворачиваются и нарастают наши силы, Кутузов приказал Багратиону прекратить бой, и к десяти часам вечера огонь стих. Ночью все наши корпуса вышли на свои позиции, расположившись бивуаками в следующем порядке.

Вице-король, сохраняя маршевые порядки, занял холмы на крайнем левом фланге в долине Колочи, господствующие над Бородином, за которым дорога шла вверх к Горкам. На сем фланге по холмам, непосредственно против вице-короля, были сосредоточены плотные массы неприятельских войск. Бородино, где оставался русский арьергард, находилось между бивуаками обеих армий. Предполагалось, что именно здесь противоборствующие стороны будут решать свой спор.

Однако замыслы императора обратились к правому флангу: равнине между Новой и Старой Смоленскими дорогами. Вице-король должен был всеми силами оборонять позицию у Бородина, укрепив ее редутами, что позволило бы надежно производить все наши маневры. Сия диспозиция начала исполняться уже вечером. Не успели солдаты Итальянской армии составить ружья и снять ранцы, как им пришлось брать в руки заступы. Разведчики кавалерии Орнано продвинулись на несколько сот туазов влево вдоль Колочи и первыми вышли к Москве-реке, из которой поили своих лошадей. Сия новость распространилась по всем бивуакам. «Москва! — восклицали солдаты, — таким будет имя нашей победы!»

Неподалеку от итальянского лагеря, в кустарниках слева от дороги, расположилась гвардия. При свете костров блестели штандарты на императорском шатре. На правом фланге между гвардией и взятым редутом находились пять дивизий принца Экмюльского. Еще дальше, в лесу у Старой Смоленской дороги, нашу линию замыкали поляки Понятовского.

Вторую линию составляли корпуса маршала Нея и герцога д’Абрантес, которые остановились, пройдя Колоцкий монастырь.

Отдохнув несколько часов в шатре, император потребовал лошадей, и при первых лучах солнца солдаты увидели его верхом, одетого в свой обычный серый сюртук. С ним ехали обер-шталмейстер Коленкур и дежурный генерал Рапп в сопровождении эскорта егерей. Император уже осмотрел русские аванпосты и теперь объезжал расположение французской армии. Он разговаривал с командирами и выслушивал радостные приветствия солдат. Все видели его уверенное лицо, предвосхищавшее победу. Говорили, будто, проезжая мимо дивизии генерала Пажоля, он напевал вполголоса патриотическую песенку «Победа с песнями все разнесла препоны!».^[2]

Составив общее представление о положении обеих армий, император послал к важнейшим местам офицеров для более подробных наблюдений. Все утро прошло в рекогносцировках.

Тем временем в лагерь приехали два курьера, которые ненадолго отвлекли Наполеона от составления предварительных диспозиций. Это были дворцовый комендант Сен-Клу барон де Боссе и прибывший из Испании полковник Фавье.

Г-н де Боссе привез вместе с письмами императрицы портрет маленького римского короля. Наполеон принял сей сувенир с едва сдерживаемым волнением, каковое проявилось в его желании показать портрет сына всем окружавшим его.^[3]

Многие семейства воспользовались любезностью г-на де Боссе. Сколько пожеланий и сожалений о разлуке было выражено столь теперь далекими дорогими существами! Тем более что накануне битвы сии чувствования вызывают трепет даже у самых неустрашимых сердец, и сам Наполеон не составлял из сего исключения. <…>

Император опасался, как бы и на сей раз неприятель не попытался избежать сражения. Однако прибывшие с аванпостов офицеры рассеяли его беспокойство. Русские не собирались отступать; имея численное преимущество, они скорее намереваются сами атаковать нас, ежели мы не упредим их. Кутузов приказал пронести перед армией чудотворную икону, которая была увезена из Смоленска. Солдат призывали принять мученический венец, и при звуках духовных песнопений все преклонили колена и отвечали изъявлениями воодушевления. Мы могли слышать их возгласы.

Император сел в седло, чтобы произвести последнюю рекогносцировку места предстоящей битвы. Туман позволял ему с близкого расстояния рассмотреть неприятельские позиции, однако перед Бородином картечные выстрелы заставили его возвращаться окольным путем.

Здесь, как раз напротив корпуса вице-короля, правый фланг и центр русских были защищены крутыми берегами Колочи и батареями, что придавало позиции на холмах у Горок устрашающий вид. Перед принцем Экмюльским неприятельская линия поворачивала к селу Семеновскому, отходя от Колочи, однако сие восполнялось глубокими оврагами, поросшими кустарником.

Два ручья, соединявшиеся перед впадением в Колочу, образовывали исходящий угол позиции русских, где они поставили свой самый сильный редут с большой батареей, которая перекрывала всю равнину со стороны центра и угрожала правому флангу вице-короля и левому флангу принца Экмюльского.

Еще дальше, к Семеновскому и окружавшему лесу, овраги, сия природная оборонительная линия московитов, становились более пологими, и, судя по всему, Кутузов озаботился укреплением сего места. Последняя высота находилась между Семеновским и лесом, и здесь были сооружены флеши, защищавшие оконечность русской позиции.

Для завершения оборонительной системы своего левого фланга неприятель выдвинул вперед на тысячу двести туазов Шевардинский редут. Блестящая атака дивизии Компана открыла нам путь в сем казавшемся неприступном направлении. Как уже говорилось, именно здесь император намеревался нанести главный удар.

В целом неприятельская позиция была сильной и удачно выбранной. Однако природные препоны, кои были усилены искусством инженеров, заканчивались у Семеновского. При смещении позиции еще дальше вправо представлялась возможность полностью переменить место сражения. Изначально русские опирались на восток, а мы на запад. Если бы мы оборотились фронтом к северу, неприятель был бы вынужден повернуться к югу, и тогда представлялась возможность обойти все редуты. Наш правый фланг вышел бы на Московскую дорогу возле ее поворота в тылу у неприятеля, и вся армия Кутузова могла бы оказаться в мешке внутри одного из изгибов Москвы-реки.

Однако император хотел еще более блестящей победы. Ведь русские, видя наш маневр, могли поспешно отступить, и игра оказалась бы снова отложенной.^[4] С другой стороны, сколь бы благоприятным ни было для них исходное положение, оно не могло заставить нас отказаться от атаки. Но сооружение редутов было только начато; рвы неглубоки, палисады и частоколы отсутствовали. Неприятель имел сто тридцать тысяч человек против такового же количества с нашей стороны.^[5]

Наполеон не хотел отказываться от своего плана. Если мы овладеем Семеновскими флешами, то в этом случае обойдем большую батарею в центре, и кирасиры довершат остальное.

Посему надобно сосредоточить все усилия против укреплений неприятеля на нашем правом фланге. Был призван сокрушитель редутов генерал Компан. В знак своей признательности за вчерашние подвиги^[6] император поручил ему довершить в Семеновском то, что было столь успешно начато в Шевардине. Компана должны были поддерживать дивизии Дезе и Фриана под общим командованием принца Экмюльского. На крайнем правом фланге, в некотором удалении от линии всех войск, оставался корпус Понятовского.

Таким образом, принц Экмюльский имел поддержку как со стороны леса, так и со стороны равнины. Одна из самых сильных колонн назначалась для штурма села Семеновского слева, а войска Первого корпуса должны были атаковать справа; пока корпус Нея стоял в тылу, дабы преждевременно не открывать наши намерения. Только к вечеру он перешел на центр нашей линии, между корпусом принца Экмюльского и Колочей. За ним последовал корпус герцога д’Абрантес, временно поставленный под команду маршала Нея. Дабы неприятель не заподозрил нас в намерении повернуть фронт, император в течение всего дня оставлял свои штандарты и личную охрану на холмах у Бородина, где он провел ночь с 5-го на 6 сентября. Только в последний момент он перешел на свой наблюдательный пункт.

Однако была опасность того, что, пока мы будем переводить наши войска к левому флангу русских, они обрушатся на нас с высот у Горок, и тогда в беспорядке и общем замешательстве такого перемещения могут возникнуть непредвиденные опасности. Наполеон не хотел подвергать себя излишнему для достижения победы риску. Посему он решил оставить принца Эжена для отражения покусительств Кутузова и передать дивизии Морана и Жерара от принца Экмюльского в распоряжение вице-короля, чтобы он поставил их между Итальянской армией и корпусом маршала Нея на правом берегу Колочи. Они были усилены кавалерийским корпусом генерала Груши и легкой бригадой генерала Гюйона.

Таким образом, наша передовая линия разделялась на три отдельные части.

На левом фланге вице-король твердо закрепился у Бородина, чтобы своими диверсиями поддерживать атаки на село Семеновское. В центре, между Московской дорогой и лесом, принц Экмюльский и герцог Эльхингенский должны были начать основную часть баталии, для чего им придавалась вестфальская пехота и три кавалерийских корпуса (Монбрена, Латур-Мобура и Нансути).

Здесь же вместе с гвардией должен был находиться и сам император.

На правом фланге полякам предписывалось обойти лес по Старой Смоленской дороге.

После завершения сих диспозиций, с наступлением ночи, артиллеристы приступили к установке батарей. Две главные были расположены перед фронтом принца Экмюльского для поддержки готовившейся атаки. Генерал Сорбье поставил по шестьдесят пушек на каждую из резерва гвардии.

Командующий артиллерией Первого корпуса генерал Пернетти подготовил тридцатиорудийную подвижную батарею, которой надлежало двигаться впереди колонн принца Экмюльского.

Генерал Фуше, командующий артиллерией маршала Нея, установил перед первой линией шестьдесят пушек напротив центра неприятельских укреплений.

Что касается корпуса вице-короля, то мы уже упоминали о действиях накануне генерала Антуара, который прикрыл своими пушками выход из Бородина.

И наконец, инженерный генерал Пуатвен навел через Колочу четыре моста для быстрого перехода войск вице-короля с одного берега на другой и обратно.

Почти всю ночь Наполеон отдавал приказы и распоряжения. Он спал всего несколько часов, и сон его часто прерывался. С первыми лучами солнца император был уже на ногах и призвал к себе дежурного адъютанта. Генерал Огюст Коленкур тоже не спал. Завернувшись в шинель, он с тоской смотрел на портрет своей молодой жены, которую ему пришлось оставить сразу после свадьбы, и словно навеки прощался с ней… Приход императора вывел его из задумчивости, и он едва успел спрятать драгоценный портрет на своей груди…^[7]

Наполеон появился между занавесей своего шатра, который охраняли двое часовых, и, подойдя к собравшимся в большом числе офицерам, сказал: «Кажется, холодновато, но зато яркое солнце. Это солнце Аустерлица».

В пять часов он сел на лошадь и галопом поехал к правому флангу. Вслед за ним последовала вся гвардия.

По приказу командиров, стоявших перед своими полками, под барабанный бой капитаны зачитали в ротах следующий приказ:

Солдаты!

Наступила столь долгожданная для всех вас битва. Теперь победа зависит только от вас, и она нужна нам, ибо принесет изобилие, удобные квартиры и скорое возвращение на родину. Сражайтесь так же, как при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске, и пусть самые отдаленные потомки будут помнить ваши подвиги в сей баталии и с гордостью скажут о каждом из вас: «Он был в той великой битве под Москвой!»

 

---

Состав французской армии

Командующий император Наполеон

Левый фланг (принц Эжен), 40 тыс. чел.

4-й корпус, Итальянская армия                    20 тыс.

Две дивизии принца Экмюльского   13 тыс.

Кавалерия ген. Груши                                 3500

Итальянск. и баварск. кавалерия                  3500

Центр (император Наполеон), 70 тыс. чел.

Принц Экмюльский                                     20 тыс.

Герцог Эльхингенский                                 10 тыс.

Герцог д’Абрантес                                       8 тыс.

Король Неаполитанский                               12 тыс.:

кавалерия Монбрена, Латур-Мобура и Нансути

Императорская гвардия:

Пехота                                                        15 тыс.

Кавалерия                                                   5 тыс.

Правый фланг

Пятый польский корпус

князя Понятовского                                     10 тыс.

Общее количество                                      120 тыс. чел.

Состав русской армии

Командующий кн. Голенищев-Кутузов

Левый фланг, 43 000 чел.

Ген. Милорадович:

Ген. Багговут                                              11 500

Ген. Остерман                                             10 000

Ген. Барклай-де-Толли:

Ген. Дохтуров                                             8000

Кавалерия ген. Корфа                                  3500

Кавалерия ген. Палена                                 2500

Казаки Платова                                           5000

Кавалерия ген. Уварова                               2500

Центр (фельдмаршал Кутузов), 81 000 чел.

Кн. Багратион                                              37 000 чел.:

Ген. Раевский                                             14 000

Ген. Бороздин                                             20 000

Кавалерия Сиверса                          3000

Резервы, 44 000 чел.:

Ген. Лавров (гвардия и

1-я кирасирская дивизия)                            17 000

2-я кирасирская дивизия                              2000

Московское ополчение                                10 000

Арьергард Коновницына                              15 000

Правый фланг (генерал Тучков), 9000 чел.

Третий пехотный корпус                              7000

Казаки                                                        2000

Общее количество                                      133 000 чел.^[81]

 

 

Глава V

Битва при Москве-реке (7 сентября 1812 года)

Император расположился на склоне того редута, взятием которого два дня тому назад ознаменовалось прибытие нашей армии на поле битвы. С этой возвышенности отчетливо просматривалась линия русских войск, отстоявшая от сего места не далее чем на восемьсот туазов. Слева выдавался большой редут, прикрывавший неприятельский центр. Справа, между селом Семеновским и лесом, возвышались укрепления, которые надо было атаковать в первую очередь. Впереди императора, между двумя большими дорогами, выстроились войска принца Экмюльского, маршала Нея и герцога д’Абрантес; в тылу и на флангах пехоты стояли три кавалерийских корпуса Монбрена, Латур-Мобура и Нансути под командованием короля Неаполитанского.

Императорская гвардия, построенная в каре, окружала своими плотными рядами центральную позицию, избранную Наполеоном. Молодая гвардия находилась со стороны, ближайшей к неприятелю. Польская дивизия генерала Клапареда, прославившаяся в Испании под именем Вислинского легиона, разделяла сие почетное место. На противоположном фланге выстроились во главе с герцогом Данцигским батальоны Старой гвардии в парадных мундирах; неподалеку от них маршал Бесьер расположил отборные эскадроны резерва.^[9]

Как только император ступил на землю, две батареи генерала Сорбье открыли огонь по опушке леса перед корпусом принца Экмюльского, который двинул дивизии Компана и Дезе на Багратионовы флеши.^[10]

Пройдя лес, князь Понятовскиий продолжал движение, чтобы атаковать неприятеля на Старой Смоленской дороге. Через несколько минут со стороны Бородина донеслись пушечные выстрелы, возвестившие о демонстрации принца Эжена на Большой Московской дороге. Битва началась по всем трем направлениям согласно принятому накануне плану, однако упорное сопротивление неприятеля приводило к непредвиденным ситуациям.

С первого же момента внимание императора было сосредоточено на атаке принца Экмюльского. Дивизия генерала Компана подошла к ближайшему от леса редуту, а генерал Тест пробился внутрь него. Однако Компан был ранен, и ему пришлось покинуть поле битвы. Император сразу же направил генерала Раппа, чтобы заменить его. То же самое случилось и с Раппом. Одновременно распространился слух о гибели принца Экмюльского: якобы видели, как он падал на землю. Король Неаполитанский поехал заменить его, но принц явился собственной персоной. Оказалось, что под ним была убита лошадь и он отделался лишь сильной контузией. Тем не менее фатальная случайность, за четверть часа выведшая из строя всех командиров штурмовой колонны, внесла замешательство в ее ряды и помешала успеху атаки.^[11]

Приходилось начинать сначала, и принц Экмюльский, несмотря на контузию, возвратился на свое место.

Наступил момент, когда наконец надо было дать выход порыву маршала Нея, который взял реванш за неудачу Первого корпуса. Император находился столь близко от передовой линии, что его адъютант граф Лобау мог крикнуть маршалу, чтобы тот явился за приказаниями. И сразу же барабаны забили атаку. Дивизии Ледрю, Маршана и Разу бросились на редуты, где уже сражалась дивизия Компана. Впереди наших колонн двигались семьдесят пушек генерала Фуше, поддержанные кавалерией короля Неаполитанского.

Тем временем пришли известия с левого фланга. Принц Эжен захватил Бородино, которое русские защищали с крайним ожесточением; в этом бою мы потеряли генерала Плозоля. 106-й полк в победном порыве перешел даже мосты, находившиеся за сей деревней, и пришлось выручать его.

Император послал приказ принцу Эжену сдерживать войска, дабы успешнее способствовать атаке принца Экмюльского. Вице-король оставил Бородино под охраной генерала Дельзона, а сам повел дивизии Морана, Жерара и Брусье на большую батарею в центре неприятельской позиции.

Первый акт баталии завершился полным успехом.

Колонны принца Экмюльского и маршала Нея, одновременно подошедшие к батареям у села Семеновского, были встречены градом ужасающего картечного огня; однако ничто не могло остановить их: они яростно пробились в промежутках между укреплениями и вышли к горже. Солдаты генералов Ледрю и Компана ворвались внутрь редутов, и русские не успели даже увезти свои пушки.^[12]

Однако взятия сих первых позиций неприятеля было далеко недостаточно: теперь предстояло удержать их. Багратион прискакал к прорыву в обороне русских. Однако наши войска уже укрепились на взятых редутах, и выгоды местности, способствовавшие в первый час битвы неприятелю, оказались теперь на нашей стороне. Русские солдаты умирали у тех самых парапетов, которые они строили накануне баталии в качестве укрытия для самих себя.^[13]

Блестящие атаки кавалерии короля Неаполитанского окончательно отбили наступающего неприятеля, который к девяти часам утра прекратил все попытки отбить свои укрепления левого фланга, и уже ничто не мешало маневрам принца Экмюльского: его войска продолжали наступление, поворачивая к центру, и оборотились спиной к лесу. Жюно получил приказ встать между Даву и Понятовским, чтобы заполнить пустое пространство, образовавшееся вследствие расходящихся атак, и поддерживать наступление обоих корпусов.

Тем временем Багратион, оказавшись нашей главной мишенью, отчаянно взывал к Кутузову о присылке подкреплений, но сей последний был озабочен действиями принца Эжена на своем правом фланге. После взятия Бородина и блестящей атаки 106-го полка русский главнокомандующий утвердился в мнении, что мы намерены наступать по Большой Московской дороге. Посему он держал корпуса Барклая, Багговута, Остермана, Уварова и Платова сосредоточенными на высотах у Горок. Атака принца Эжена на большую батарею в центре дала ему повод для новых беспокойств.

В единое мгновение Брусье занял овраг между Бородином и редутом, а дивизия Морана, неустрашимо пройдя сквозь град пуль, встала на флангах укреплений, и войска Паскевича не выдержали их удара. Генерал Бонами во главе 30-го полка ворвался на большую батарею.

Для Кутузова это был удар в самое сердце и чуть ли не проигрыш едва лишь начавшейся баталии. Дабы не дать нам времени оценить положение, он приказал атаковать неприятеля. При сей крайности генералы Кутайсов и Ермолов решились пожертвовать собой. Первый командовал артиллерией, второй — частью гвардии. Кутайсов был убит, но по крайней мере остатки дивизии Паскевича собрались под знамена, хотя и в виде бесформенной массы. Она получила многочисленные подкрепления и была вновь введена в бой. Наш 30-й полк подвергался атакам со всех сторон: справа — генерала Раевского, слева — генерала Васильчикова и по центру — генерала Паскевича. Только тогда он был вынужден уступить численному превосходству. Генерал Бонами искал смерти на редуте, но для русских выпала честь пленить его.

Кутузов мог вздохнуть спокойнее и подумать о помощи Багратиону. Напор французских войск на его левый фланг не оставлял сомнений в истинных намерениях императора. Центр баталии переместился к селу Семеновскому, и почти все русские войска поспешили к нему.^[14]

Тем временем Наполеон начал вводить в бой резервы и послал генерала Роге с Молодой гвардией на помощь дивизии Фриана, занимавшей позицию позади оврага. Видя, как подходят многочисленные колонны неприятеля, император послал вперед своего адъютанта генерала Лористона с батареей из восьмидесяти орудий, которые остановили атаку русских. Их кирасиры обрушились на сию стену огня. Однако карабинеры Лепольтра и Шуара, кирасиры Сен-Жермена, гусары и егеря Пажоля и Брюйера бросились наперерез им и вышли победителями из сей схватки, более кровавой, нежели утренний бой.

Наступил момент для прорыва неприятельского центра. Император послал приказы королю Неаполитанскому. Стоявшая неколебимо у села Семеновского дивизия Фриана занимала то место, которое должно было послужить поворотным пунктом для решающего маневра. Молодая гвардия уже двинулась к нему, когда внезапно с левого фланга донеслись крики «Ура!». Рядом с большой дорогой, где в предыдущие дни была императорская квартира, появилась масса телег и повозок, ехавших в величайшем беспорядке. Это свидетельствовало о сильной атаке на позицию вице-короля у Бородина.

В связи с этим император остановил движение гвардии и выдвинул со стороны принца Эжена дивизию Клапареда. Вскоре получилось известие о том, что русские спустились с высот у Горок. Они обошли наш левый фланг, и слишком слабой дивизии Орнано пришлось отступить к Бородину, которое было уже обойдено казаками. Окруженная дивизия Дельзона построилась в каре, а самому вице-королю, застигнутому врасплох, пришлось укрыться в рядах 84-го полка.

Наполеон сразу же сел на лошадь и направился туда, где опасность требовала его присутствия. Он уже переехал Колочу и подъезжал к большой дороге, когда ему доложили о благополучной развязке сего дела.

Неприятель обрушил на принца Эжена одну лишь кавалерию: восемь полков генерала Уварова и несколько тысяч казаков, которые решились перейти реку. Предприняв несколько атак, Уваров не смог прорвать наши каре и отступил обратно за овраг.

Под вице-королем была убита лошадь. Был спешен один из его адъютантов, а второй ранен, однако доблестный 84-й полк с честью оправдал свой девиз «Один против десяти».

Избавившись от Уварова, Наполеон возвратился на правый фланг. Уже два часа шла резня на одном и том же месте, у села Семеновского; надо было прекратить ее. Император выдвинул на передовые позиции всю наличную артиллерию и, когда началась яростная пальба, скомандовал общее наступление.

На крайнем правом фланге Понятовский прошел через лес, но его остановила последняя позиция русских. Ему было приказано сбить ее. Неприятель казался измотанным, чего никогда не бывает с поляками!

На левом фланге принц Эжен повел дивизии Морана, Жерара и Брусье в атаку на парапет большого редута. Генерал Ланабер сменил раненого генерала Морана.

Император подъехал к центру, на позицию у села Семеновского, оставив позади себя редуты, взятые утром солдатами Нея и Даву.

Наши войска перешли от обороны к развертыванию и уверенно шли по равнине. Неприятель напрасно льстил себя надеждой на то, что ему удастся остановить нас картечными залпами. Наши колонны только смыкали ряды, по мере того как падали убитые, но с героической неколебимостью продолжали движение.^[15]

И тогда линия русских дрогнула; в нее входили все части резерва.^[16] Скрестились штыки, и в третий раз завязалась ужасающая схватка. Пал смертельно раненый Багратион^[17], и вместе с ним унесли его начальника штаба генерала де Сен-При. Даву и Ней смогли расширить пространство для боя, чтобы кавалерия могла решить дело. Наконец наши кирасиры бросились в атаку и проломили оборону неприятеля. Маршал Ней на кучах разбитых лафетов, ружей, мертвых тел и умирающих людей утвердил за собой право именоваться принцем Москворецким.

Тем временем в пылу битвы отделился отряд кирасиров и поскакал на левый фланг. Во главе всадников был Огюст Коленкур, заменивший сраженного ядром генерала Монбрена. Кирасиры проскакали мимо большого редута и скрылись в облаках пыли и дыма. Неожиданно на другой стороне редута блеснули штыки солдат принца Эжена. Осаждаемый вулкан изрыгает громы и молнии, все более и более усиливающиеся, и вдруг замолкает. Генерал Лихачев капитулировал, но его солдаты продолжали гибнуть. Пагубное упорство! Огюст Коленкур и генерал Ланабер, их победители, погребены вместе с ними внутри редута. Кирасиры врываются туда через горжу, и одновременно с ними солдаты принца Эжена взбираются на парапеты.^[18]

Развернувший свои эскадроны на равнине генерал Груши по пятам преследовал неприятеля, ускоряя его ретираду.

Успех князя Понятовского довершил дело: у него происходило нечто вроде дуэли между поляками и русскими. Был убит генерал Тучков; спешивший на помощь ему генерал Багговут прибыл, когда надо было принимать освободившееся командование. Князь Понятовский и дальше развивал свой успех: вскоре гром его пушек раздавался уже по ту сторону высот, с которых спускались овраги, заваленные гекатомбами жертв.

Перемежающиеся атаки и оборонительные бои наконец закончились. За нами осталась вся та местность, которую столь тщательно укреплял Кутузов. Теперь весь узел баталии оказался в наших руках, и надо было решать: разрубать или развязывать его.

Оставив позади свиту, император приблизился к передней линии на расстояние неприятельских выстрелов для рекогносцировки последней позиции русских. Прижатые к Псаревскому оврагу, они уже не могли атаковать нас, но не хотели и отступать дальше.^[19]

Было только четыре часа дня, и еще одно усилие могло превратить сию победу в полный разгром неприятеля; однако командиры жаловались на усталость и изнурение войск. Надо было вводить в бой гвардию, но император не хотел платить за подобный финал такую цену.^[20]

Теперь при всей медлительности и размеренности Кутузова^[21] Москва уже не могла избежать пленения. В сей столице завершится война, и наша цель будет достигнута… Наполеон сказал: «Если русские хотят оставаться под огнем наших батарей, исполним их желание».

Таким образом, артиллерия должна была завершить битву. Руководимая такими командирами, как Ларибуасьер. Сорбье, Пернетти, д’Антуар и Фуше, она осыпала неприятеля всеми снарядами, которые еще оставались в зарядных ящиках. Пушечный огонь стих только к концу дня.

В первых же рапортах сообщались имена убитых, раненых и взятых в плен как с той, так и с нашей стороны.

Французская армия

Убиты: Генерал Монбрен, генерал Огюст Коленкур, генерал Компер, генерал Плозоль, генерал Ланабер, генерал Ромёф, генерал Марион, граф де Лепель, адъютант короля Вестфальского.

Ранены: Принц Экмюльский, генерал Моран, генерал Компан, генерал Рапп, генерал Дезе, генерал Фриан, генерал Нансути, генерал Груши, генерал Латур-Мобур Периньон, адъютант короля Неаполитанского.

Пленены: Генерал Бонами, подпоручик Ла Рош-Жаклен.

Российская армия

Убиты: Князь Багратион, генерал Кутайсов, генерал Тучков 1-й, генерал Тучков 4-й.

Ранены: Князь Горчаков, принц Карл Мекленбургский, генерал Раевский, генерал Коновницын, генерал граф Воронцов, генерал Ермолов, генерал Сен-При, генерал Бахметев, генерал Кретов, генерал Греков, генерал Хрепович.

Пленены: Князь Голицын, генерал Лихачев.

 

Глава VI

Следствия битвы при Москве-реке. Русские оставляют Москву

Дабы дать отдых войскам, император выдвинул на передовые позиции Молодую гвардию. «Охраняйте поле битвы, — сказал он герцогу Тревизскому, — но ничего более».

Потери французской армии были весьма значительны, но для русских они оказались катастрофическими. Если бы сбитый со своих позиций неприятель не упорствовал в стремлении возвратить их, мы потеряли бы больше людей, чем он. Однако за свои настойчивые контратаки русские заплатили свыше всякой меры.^[22]

С утра следующего дня летучие полевые госпитали выдвинулись как можно ближе на поле битвы, и к вечеру в них собрались все раненые. Это было горестное зрелище. Хирурги подавали первую помощь одинаково и французам и русским. Всю ночь в соседних селениях продолжались поиски крова для несчастных страдальцев. Колоцкий монастырь, находящийся в двух лье позади, был обращен в госпиталь.^[231]

В то время как вождь победителей принимал в своем шатре рапорты маршалов, осведомлялся о наличности боевых припасов, состоянии раненых и потребностях армии, предводитель побежденных занимался тем, что рассылал повсюду курьеров, которые должны были ввести всех в заблуждение. Он уведомил Москву о своей победе и не постеснялся сделать то же самое по отношению к командующим другими армиями. Он даже осмелился писать о сем к своему государю, рассчитав, что его донесение прибудет как раз в день тезоименитства.^[24]

На следующий день получилось известие, что Платов снова командует арьергардом и намерен остановиться перед Можайском. «Пусть так, — сказал Наполеон, — тогда мы задержимся еще на несколько часов возле наших несчастных раненых».

С наступлением ночи императорская квартира разместилась на руинах какой-то деревни у Московской дороги. Мы находились всего в полулье от Можайска. Утром 9 сентября, после довольно горячего боя, наш авангард вошел в этот городок, где все большие дома были заняты русскими ранеными, оставленными без какой-либо помощи. Среди еще живых валялись трупы сих несчастных! ^[25]

Прибывшие на место гоф-фурьеры нашли слева от дороги новый дом, еще не вполне достроенный: без дверей, но с окнами и печами. На первом этаже поместился император и хотел сразу же приняться за кабинетную работу, которая прервалась на пять дней. Но оказалось, что у него совершенно пропал голос, и он не мог диктовать письма и распоряжения. Сие было следствием холодных ночей, проведенных в шатре. Ему пришлось прибегнуть к помощи пера, пользование которым уже давно стало большим неудобством для Наполеона. Однако он смирился с сей неизбежной необходимостью и принялся исписывать один за другим листы бумаги всеми теми приказами и распоряжениями, кои накопились в его голове. Секретари императора, Меневаль и Фэн, а также вторая линия кабинета, д’Альб, Мунье и Депонтон, спешно переписывали черновики. Здесь же занимались всяческими делами граф Дарю и принц Невшательский. Однако каждая строка давалась с большим трудом из-за неразборчивости почерка. Несмотря на это, Наполеон, каждую минуту писавший новый приказ, постоянно стучал по столу, чтобы забирали скапливавшиеся у него бумаги. Весь день прошел в сих бессловесных трудах, когда были слышны только торопливое перо императора и его постукивание.

Одно из первых собственноручных писем Наполеона было адресовано начальнику Главного штаба.

«Прикажите произвести рекогносцировку города и подготовить сооружение редута у дефиле. — Прикажите навести два моста через Москву-реку. Напишите принцу Эжену, что он может идти в Рузу, построить два моста у Сергиева и собрать в большом количестве скот и съестные припасы. — Напишите принцу Экмюльскому о необходимости занятия Борисова и накопления съестных припасов. — Сообщите герцогу Эльхингенскому, чтобы завтра он был в Можайске. Герцога д’Абрантес надобно оставить для охранения поля битвы. — Понятовскому надлежит идти в сторону Фоминского к Калужской дороге и по ней войти в Москву».

Начертав сии диспозиции, император занялся составлением бюллетеня о происшедшей баталии, а также письмом к императрице и циркулярным посланием к епископам касательно благодарственных молебнов во всей империи по случаю одержанной победы.

Тем временем получились следующие сообщения:

В ночь на 10 сентября Милорадович принял у Платова командование арьергардом.

9 сентября Кутузов был à Leontinka, а 10-го в Репищах.

В тот же день Мюрат безуспешно пытался подойти к селу Крымскому, где бой продолжался с полудня до наступления темноты. Неприятельская армия как будто остановилась; передавали о якобы наспех сооружаемых полевых укреплениях в нескольких лье перед Москвой.

Судя по сим первым сведениям, император склонялся к тому, что русские могут дать еще одно сражение, прежде чем уступить нам свою столицу, и сие заставляло задуматься о состоянии наших боевых припасов. В баталии при Москве-реке нами были произведены девяносто тысяч пушечных выстрелов. После сих огромных затрат сможем ли мы вступать в новую битву? Рапорт генерала Ларибуасьера рассеял сии сомнения. К нам прибывали восемьсот артиллерийских фур.^[26] 7 сентября они уже проехали Смоленск, и посему нам можно было идти из Можайска, чтобы выяснить намерения неприятеля.

Предполагалось, что герцог д’Абрантес, оставленный для охранения полевых госпиталей и поля битвы, после нашего ухода из Можайска будет обеспечивать безопасность сообщений со Смоленском. Также ему было предписано всеми средствами заботиться об участи раненых.

Последние приказы из Можайска были отданы герцогу Беллунскому: «Кутузов хочет помешать нам взять Москву и выказывает решимость, ежели мы войдем в нее, изгнать нас. Посему надобно усиливать войска в Москве по мере усиления неприятеля».

Далее Наполеон повторяет свои соображения касательно малой значимости возможных операций Тормасова и Витгенштейна на флангах Великой армии и присовокупляет к сему: «При покусительстве на сердце России неприятель не станет отвлекаться на фланги. Нет никакой надобности в том, чтобы держать по обеим сторонам или в резерве у Минска и Витебска маршевые батальоны и эскадроны. Все должны направляться к Смоленску, чтобы при необходимости идти в Москву. И вы также, вместе со всей вашей армией, должны быть готовы присоединиться ко мне».

12 сентября императорская главная квартира находилась в Петелине. 13-го Наполеон провел ночь еще дальше, в трех лье, между Никольским и Малой Вязьмой, в имении князя Голицына.

В течение сих двух дней от авангарда приходили донесения о приготовлениях Кутузова к обороне и больших земляных работах у неприятеля. Но мы были уже в шести лье от Москвы.^[27]

Русские занимали сильную позицию в полулье перед городом, опираясь правым флангом на Фили у Москвы-реки, а левым — на Воробьевы горы. Центр находился у деревень Троицкое и Велинское. Здесь неприятель продолжал сооружение рвов и редутов, однако ночью все сии демонстрации прекратились. 14 сентября в лучах утреннего солнца мы увидели, как подавленные унынием русские отступают через свою столицу на восток.^[28]

Но с каким воодушевлением вся французская армия двинулась вслед за ними, и какие возгласы восторга раздались при виде минаретов Москвы!^[29] Во главе авангарда ехал король Неаполитанский; к полудню он был уже в городе, где его догнал присланный императором адъютант Гурго в сопровождении малочисленного эскорта. Неподалеку от Кремля сия горстка людей настигла казаков арьергарда, и король Неаполитанский по своей бесшабашной храбрости ввязался в схватку с ними. В конце концов дело закончилось переговорами. Короля окружили казаки, любопытствовавшие посмотреть на элегантное шитье его мундира и перья польской шляпы. Популярность Мюрата среди сего воинственного племени зародилась еще в Тильзите, и тогда он даже одаривал их подарками, что сделал и на сей раз, отдав командиру отряда свои часы, а затем взял часы у Гурго и все ценности у окружавших его французов, дабы раздать их сим диким поклонникам своей рыцарской доблести.

Пока длились сии переговоры, неприятельская армия почти вся уже вышла из Москвы.^[30]

Наполеон прибыл с остальным авангардом, но остановился у заставы. Призвав своего секретаря-переводчика Лелорна, хорошо знавшего Москву, он стал спрашивать его о главных зданиях города. Сначала его внимание привлек Воспитательный дом. Когда ему сказали, что сие заведение находится под особливым покровительством вдовствующей императрицы, он распорядился поставить возле него караул. Было отдано много подобных приказов для сохранения и безопасности города.

Тем временем разворачивались войска правого и левого флангов. Принц Эжен шел на север, к Петербургской заставе, чтобы расположить там свою главную квартиру и высылать сильные партии на близлежащие дороги. Князь Понятовский совершал обходный маневр с противоположной стороны, направляясь к Коломенской дороге. Принцу Экмюльскому предписывалось занять всю местность позади войск вице-короля и поляков. Одновременно с этим герцог Данцигский вместе с гвардией вошел в город. После полудня и сам Наполеон проехал через заставу и временно остановился в большом трактире по правую сторону дороги.^[31]

Прежде всего император назначил губернатором сей провинции герцога Тревизского, а комендантом города генерала Дюронеля. Герцогу Данцигскому было поручено следить за соблюдением должного порядка в Кремлевском квартале. И наконец, королю Неаполитанскому предписывалось не терять из вида неприятеля и подбирать отставших русских солдат. Намерения Кутузова оставались неизвестными.

Только 15 сентября императорская главная квартира переехала в Кремль. В стенах сей цитадели находилась древняя резиденция русских царей, а также храм с их гробницами, дворец Сената, казармы и арсенал. Колокольня Ивана Великого возвышалась над всеми московскими куполами.

При первом взгляде на большую лестницу и сей импозантный фасад царских палат сразу вспоминался старый Дворец дожей в Венеции. Внутри находилась анфилада просторных и с удобством обставленных апартаментов. Император поместился в глубине галереи. Окна дворца выходили на Москву-реку и набережную, за которой открывалась бескрайняя панорама домов, куполов и дворцов.

«Вот он перед нами, сей славный город! Москва! Москва! — восклицали солдаты. Наконец наступил сей день славы, и были забыты все страдания и опасности».

Император был доволен, но не скрывал, что его триумф далеко не полон. Ведь, по его расчетам, Бернадот должен был уже взять Петербург, а турки захватить Крым. Как ныне должны упрекать себя сии исконные враги России за свою тогдашнюю нерешительность! Ведь все обещанное им было исполнено. Султан Махмуд, известившись о взятии Смоленска, признал коварство Бухарестского трактата, положил опалу на визиря и отрубил головы братьям Мурузи. Что он предпримет теперь, узнав о взятии Москвы?.. А Бернадот! Неужели, как француз и швед, он не отринет наконец завладевшие им соблазны?

Перевод Дамира Соловьева под редакцией Сергея Искюля

Публикация Сергея Искюля

 

 

 

Полный текст читайте в бумажной версии журнала

 

---

 [1] Утверждение, что после взятия сего редута русские вновь овладевали им, неверно (Gourgaud. Examen critique, 104).

 [2] Непонятно, откуда некоторые сочинители взяли, будто французская армия находилась в беспорядочном состоянии и погибала от голода и изнеможения. В ответ на сие утверждение очевидный и достоверный свидетель пишет: «Армия была здорова, управляема, подобная тем мужественным телам, кои, утратив юношескую округлость, выказывают зрелые формы» (Ségur, I, 371).

[3] «Возьмите, — сказал он секретарю, передавая портрет, — возьмите же его и унесите; ему слишком рано глядеть на поле битвы» (Gourgaud, 212).

[4] Французские авторы упрекали императора за то, что его правый фланг не действовал более энергически. Вот как отвечал им русский историк: «Явные преимущества правого французского фланга должны были вынудить русских к поспешному отступлению, дабы не быть отброшенными к Москве-реке и не оказаться отрезанными от сообщений с Москвой и южными губерниями. Наполеон при желании мог заставить их ретироваться без боя, для чего было достаточно лишь маневра на правом фланге, который угрожал бы их сообщениям с Можайском; но подобный маневр лишь продлил бы военные действия» (Butturlin, I, 316).

[5] Русские признают, что у них было около 130 тысяч, распределявшихся примерно следующим образом:

115 тысяч регулярного войска;

7 тысяч казаков;

2 тысячи ратников ополчения.

Артиллерия состояла из 640 орудий (Butturlin, I, 320).

[6] Gourgaud, I, 220.

[7] В Записках, приписываемых генералу Раппу, говорится, что он дежурил в ночь перед баталией; я могу исправить сию ошибку, ибо провел эту ночь в одной палатке с дежурным адъютантом, которым был генерал Коленкур.  (Примеч. автора.)

[8] Приведенная оценка русской армии принадлежит ген. Бутурлину с присовокуплением 2,5 тыс. чел. кавалерии Палена, которые не указаны в его таблице № 9. Император Наполеон исчислял силу русской армии в 170 тыс. чел. (см.: Mémoires de M. de Montholon, II, 94).

[9] В дни, предшествовавшие большим сражениям, Наполеон неизменно садился в седло, чтобы произвести рекогносцировку неприятельских позиций, осмотреть поле битвы и объехать бивуаки своей армии. Он выезжал к передовой линии даже ночью, дабы по числу горящих костров составить представление о численности противника. За несколько часов ему приходилось не раз менять лошадей. В день сей битвы он разместился  в центре, откуда было видно все происходящее и откуда он  рассылал адъютантов и ординарцев по всем направлениям. Неподалеку позади него стояли четыре эскадрона гвардии. Обычно Наполеон уведомлял маршалов о том, где он находится, дабы посланные офицеры могли легко найти его. Но когда присутствие императора требовалось в каком-то другом месте, он ехал туда в сопровождении только одного взвода (Gourgaud, 127).

[10] Укрепления перед селом Семеновским находились на крайнем левом фланге неприятельской линии, где стояли гренадеры генерала Воронцова, поддержанные дивизией генерала Неверовского; гренадеры принца Карла Мекленбургского находились в резерве позади Семеновского. Кирасиры генерала Дуки  составляли резерв левого фланга (Butturlin, 1, 318, 319).

[11] Продвижение маршала замедлялось пересеченной местностью. Его войска, пройдя через густой лес и кустарники, были вынуждены строиться в атакующие колонны почти под залпами русской картечи и ружейным огнем егерей, которые несколько раз отбрасывали их к лесу (Butturlin, I, 325).

[12] Свидетельство неприятеля. См. сочинение генерала Бутурлина.

[13] См.: Bulletin de la Grande Armée de 10 septembre 1812.

[14] Сие скопление русских резервов в одном месте подвергало их губительному обстрелу неприятельских батарей; тем не менее оно было необходимо (Butturlin, I, 341).

[15] Свидетельство неприятеля: приведенные слова принадлежат генералу Бутурлину.

[16] В том числе пехота Императорской гвардии, а также кавалерия Корфа и Палена (Butturlin, I, 34).

[17] Багратион скончался 24 сентября 1812 г. во Владимирской губернии.

[18] Императору было сразу же доложено о сей победе и понесенных потерях в присутствии брата несчастного генерала. В первую минуту он не мог сдержать своих чувств, но тут же словно оцепенел, и если бы не катившиеся по лицу слезы, он казался бы совершенно невозмутимым. Император сказал ему с болью в голосе: «Вы все слышали, не хотите ли удалиться?» Обер-шталмейстер ничего ему не ответил и оставался на своем месте. Он лишь приподнял шляпу в знак благодарности (Ségur, I, 401).

[19] Корпус Остермана сменил корпус Раевского, фактически уже переставший существовать; его остатки были присоединены к корпусу Корфа (Butturlin, I, 382).

[20] Будучи на таком отдалении от Франции, ему представлялось необходимым беречь сии отборные войска (Ségur, I, 406). Если бы гвардия, которая являлась ядром всей французской армии и поддерживала ее дух во время отступления, сражалась бы в сей битве, мы лишь с большим трудом смогли бы перейти обратно за Неман (Gourgaud, 244).

[21] У Кутузова были все преимущества: превосходство в пехоте, кавалерии и артиллерии; превосходная позиция и многочисленные редуты. И все-таки он был побежден!.. Доблестные герои! Мюрат, Ней, Понятовский! Вы принесли нам славу! История еще расскажет о том, как наши доблестные кирасиры врывались в редуты и рубили канониров возле их пушек. Она поведает
о героической неустрашимости Монбрена и Коленкура, павших смертью храбрых, и о действиях наших артиллеристов, сражавшихся на голом месте против превосходивших их числом и зарывшихся в землю неприятельских батарей… И об этих доблестных солдатах, которые в самую критическую минуту кричали императору: «Не сомневайся! Твои солдаты поклялись победить и они победят!» (Napoléon à Sainte-Hélène. Mémoires de M. de Montholon, II, 94).

[22] По исчислению  Наполеона, французская армия потеряла 20 тыс. чел. (Volumes publiés par M. de Montholon, II, 78).

По сведениям доктора Ларрея, у нас выбыло из строя от 12 тыс. до 13 тыс. и 9 тыс. убитыми, всего 22 тыс. чел.

Потери русских Наполеон оценивал приблизительно в 50 тыс. (письмо от 27 сентября). Эти цифры не оспариваются генералом Бутурлиным (см.: Butturlin, I, 349: 15 тыс. убитыми, 30 тыс. ранеными, 2 тыс. пленными). Далее (II, 116) он пишет, что пришлось переформировывать целые корпуса после повальных убийств при Бородине.

При Мальплаке было 28 700 павших, но убитых отнюдь не в бою, а просто захлебнувшихся в крови и грязи. Их пересчитал маркиз де Кревкёр, адъютант маршала Виллара, занимавшийся погребением мертвых (Voltaire. Siècle de Louis XIV. Année 1707).

class=a4>[23] Отдавая должное заслугам доктора Ларрея, позволим себе позаимствовать из его сочинения описание сих тягостных событий: «Стояла очень холодная и нередко пасмурная погода. Как всегда перед равноденствиями, дул сильный северный ветер, и ночью лишь с большими затруднениями удавалось сохранять огонь свечи, который был надобен мне для перевязывания артерий… Из одиннадцати пациентов, подвергшихся полной ампутации руки, только двое погибли при перевозке; все остальные прибыли выздоровевшими  в Пруссию или в Германию еще до нашего туда возвращения. Среди них самым замечательным был случай одного батальонного командира, который сразу после операции сел на лошадь и, хотя почти сразу потерял ее, тем не менее продолжал свой путь во Францию, куда прибыл совершенно здоровым через три с половиной месяца» (Larrey. Chirurgie militaire. IV, 49—50).

«На дороге попадались ампутированные, ухитрившиеся приделать себе деревянную ногу, и с подобным приспособлением даже обгоняли летучие госпитали и возвращались на родину». (Ibid., 45).

«Я задержал  свой отъезд на три дня нарочито для того, чтобы завершить лечение наших и русских раненых. Сии последние, размещенные по окрестным деревням, оставались в них до выздоровления» (Ibid.).  

[24] И действительно, получив рапорт Кутузова, император произвел его в фельдмаршалы и осыпал почестями и деньгами.

[25] С помощью гвардейцев я прежде всего позаботился о самых насущных нуждах сих несчастных. Церкви и одно из общественных зданий обустроили для приема французских раненых, а русские были помещены в купеческих домах (Larrey, IV, 61).

[26] Наполеон писал: «Если бы в рапорте Ларибуасьера оказалось на двадцать тысяч зарядов меньше, я остановился бы, поелику невозможно штурмовать редуты без пушек и достаточного числа припасов для них» (Письмо от 27 сентября 1812 г.).

[27] Для того чтобы удержать русские войска под знаменами, было совершенно необходимо внушить им, что Москву будут защищать; в противном случае они разбежались бы по всему этому великому городу (Butturlin, I, 357).

[28] 3/14 сентября, в приснопамятный для всех истинно русских сердец день траура, армия прокинула Филевский лагерь в три часа утра и через Дорогомиловскую заставу вступила в город, по всей протяженности которого ей нужно было проследовать, чтобы выйти через Коломенскую заставу… Москва являла собою зрелище наиприскорбное: <…> марш армии походил скорее на похоронную процессию <…> офицеры и солдаты плакали от отчаяния и бессильной злобы (Butturlin, I, 363, 364).

[29] Г-жа де Сталь, проезжавшая через Москву за некоторое время до вступления нашего в сию столицу, так описывает вид сего города: «Москва еще издали заявляет о себе золотыми куполами… Кто-то соверешенно справедливо заметил, что это целая провинция, а не просто город. Рядом с хижинами, домами и дворцами там можно видеть восточый базар, церкви, общественные здания, парки и целые леса. В сем обширном населенном пространстве Россия показывает себя во всем своем разнообразии народов и нравов. Мне предлагали купить кашемировые шали в татарском квартале и тут же спрашивали: „А вы уже побывали в Китай-городе?“ Азия и Европа перемешались в сей громадной столице».

«Некоторые московские дворцы сооружены из дерева <…> иногда их строили лишь для одного празднества <…>. Множество домов выкрашено в зеленый, желтый или розовый цвет и в качестве завершающего орнамента украшено резьбой».

«Кремль, сия крепость, где русские цари оборонялись от татар, окружена высокой зубчатой стеной с башнями, которые своими причудливыми формами похожи скорее на турецкие минареты, чем на крепостные сооружения <…>. Но хотя сей город и имеет восточный вид, однако множество столь почитаемых здесь храмов на каждом шагу возвращают нас к христианству. Глядя на Москву, вспоминаешь Рим, и не вследствие схожести стилей; соединение пустынной местности, роскошных дворцов, величественного города и бесчисленных церквей придает сему азиатскому Риму нечто общее с Римом европейским» (de Staёl. Dix années d’exil, 278, 281).

[30] Когда в городе появился король Неаполитанский, русские еще не покинули Москву. Если бы произошел бой, это могло бы привести к полному разгрому неприятельского арьергарда и потере части оружия с нашей стороны. Дабы предотвратить сей исход, русский генерал прислал парламентера к королю Неаполитанскому <…>. Последовало устное соглашение, по которому король обязывался не мешать уходу русских. Заслуга сего принадлежит лично генералу Милорадовичу (Butturlin. I, 365).